Солнце Парижа.

Вино с приятным переплеском лилось в бокал широкой быстрой лентой. д'Артаньян неловко двинулся и выплеснул часть на стол. Чёрт его побери. Чёрт его побери. За окном паясничало Солнце. Бродило по крышам, по окнам - чуть ли не пьянее капитана королевских мушкетёров. - Что ещё угодно, сударь? - Ничего. Проваливай. Сейчас он хочет... Просто вина. Прошло уже двадцать лет. Нет... Даже больше. Чего не простишь за два десятка зим? Оказалось, есть и такое. Но... Просто вина, пожалуй. Пьяное Солнце целует сейчас всё подряд, как одна забавная дама преклонных лет. Ему всё равно, кто ты: крыша в Париже, ступеньки в Гаскони, бастионы и пушки или чёртов, про́клятый сотню раз берег Лисса . Пусть пройдёт ещё сорок лет, д'Артаньян не забудет, какая была той ночью гроза. Ветер воет, ломает небо, гнёт деревья, с неба хлещет, как из прохудившегося котла. Атос, простирая руку в жесте посланного самим Богом судьи, перекрывает страшный рёв голосом: - Покойтесь с миром! И эта женщина... Они называли её Миледи. С волосами цвета горячего Солнца, она ломает руки, она кричит. - Боже мой! д'Артаньян! д'Артаньян, я же любила тебя! Помоги мне! д'Артаньян думает, что бы он сделал сейчас...Но тогда он был моложе всех. И не выдержал. - Я не могу это видеть! Эта женщина не может умереть таким образом! - д'Артаньян, ещё шаг, и мы скрестим шпаги! - Атос! Атос!- и капитан страшно рычит, наливает дрожащими руками ещё вина, залпом пьёт. И память милосердно прячет, что и как он тогда кричал. Но он помнит всё дальше. Атос, сам Атос тогда посмотрел на него со сломанной, бессильно-злой болью так, что прохватила дрожь, и обернулся. - д'Артаньян. Господа. - Я протестую! - крикнули было.- Она преступница, она убийца, изменница, её до́лжно судить справедливо! - Это не справедливость! - Не мне одному решать и не вам! - А не замолкните ли вы, милорд? - Кто затыкает рты?! - Друзья, друзья, друзья! - Господа!- прикрикнул Атос. В страшной грозе его не услышали бы по-другому. Миледи с солнечной головой сидела в грязи, несчастная, напуганная, тянущаяся всей своей надеждой к гасконцу, слабая. - д'Артаньян... Вы прощаете её? Новый бокал. Он НЕ опустил глаза. Он НЕ стиснул эфес. Он НЕ повторил упрямо: - Я не хочу, что бы она умирала так. С хрустом и грохотом рухнула в траву ветка с какого-то дерева вдоль реки. Атос выдохнул хрипло, шумно. - д'Артаньян. Одумайся. - Атос, я умоляю Вас! Я Вас прошу! Мушкетёр шагает к Миледи, и наклоняется, д'Артаньян весь подаётся вперёд, рука Атоса неуловимо мелькает. И верёвки спадают прочь. - Да Вы с ума сошли, граф!!! Шевалье!!! - Милорд. Если кому и винить...её,то д'Артаньяну. Ваша обида стара. А если не согласны, чёрт Вас побери, доставайте шпагу, я готов! - А вы-то сами, - тихо прозвучал голос Арамиса.- А вы, Атос? Мушкетёр неуверенно шагнул прочь от обмершей женщины, всё ещё, кажется, не верящей в чудо. Словно у него подгибались ноги, словно шатало ветром. - Я когда-то уже наказал её. Носит ветер слухи, что в ту ночь Атос изменил своему дворянскому слову. Когда-то он обещал кое-что ей. Если хоть волосок. И д'Артаньян верит. Он отпустил её. Он не убил. Он. Не Атос. В ту ночь лил злобный, голодный дождь. Кажется. д'Артаньян не помнит, он не помнит, что было за окном. В ту ночь его наставник, его лучший друг, его отец, белый, как седой могильный прах, из последних сил схватился за его рукав. - д'Артаньян... Сын мой, прошу... Прошу...Не....Не.... Он не успел. И Арамис тоже не успел со своим священником, и Портос с лекарем. С губ текла кровавая пена, когда Атос с хриплым бурление выдохнул в ухо: "Прощайте! " Содрогнулся, свело все мышцы, и задохнулся. Никто не успел. Пятна крови и блевоты смешались на полу с вином из разбитой бутылки. д'Артаньян ни разу больше не притронулся к бургунскому. Оно всегда будет солёным и горьким. В ту ночь точно было пасмурно и гнетуще душно. д'Артаньян, не так давно разучившийся напрочь рыдать, жёг на свечке письмо. Скончался граф де' Вард. Бывает такое. А д'Артаньян начинает бояться ночей. Солнце светит на стол, роняя лучи заката сквозь дурное, грязное окно. Они ещё живы. Они трое. Арамис и Портос где-то там. И д'Артаньян молит Бога, Дьявола, все мосты и переправы, всех разбойников и испанцев - пусть кто-нибудь сделает то, чего они когда-то не сделали. Солнце Парижа уходит, покачиваясь нетрезво, за горизонт. д'Артаньян - отмеченный шрамами, сединой и капитанским чином, пьёт и опять наливает. И в какой-то момент, как всегда, любое вино становится горьким.