Несерьёзно

      — Наказание с тобой, Рейх, сплошное наказание, — рычит себе под нос Россия, хмуря густые белые брови, а Рейх только тупит глазки, мол — чем докажешь, что я виноват?       Россия высокий, плечистый, сам Рейх, несмотря на то, что далеко не маленький, чувствует себя рядом с ним несколько… Неуютно. Он, пусть и тоже имеет кое-какие мышцы (весьма внушительные, между прочим — Рейх сама скромность), на фоне России очевидно проигрывает, особенно сейчас, когда его дорогой надсмотрщик не голодает круглосуточно, а отъел себе какую-никакую массу.       Рейху наплевать, что Россия его больше, в конце концов, они могли сразиться почти на равных. Тем не менее, на рожон лезть не хотелось (Господи, он уже понахватался этих русских выражений), а вот подгадить по мелочи — это всегда пожалуйста. Это мы могём. Собственно, Россия рассматриванием последствий рейховой пакости сейчас и занимался.       — Ну и что это такое? — спросил он сердито устало.       — Свастика, — пожимает плечами Рейх, пряча клыкастую улыбку.       — Я вижу, что это свастика, — Россия цыкнул и потёр лоб, сморщившись. — Какого хуя она так деликатно вырезана на книжной полке?       — Не знаю. Может, Союз развлекается, — Рейх хмыкает. Мысль о Союзе, вырезающем свастику, его веселит. В конце концов, его никто не просил в карты проигрывать. — Спроси у него.       — Союз, — прикрикивает Россия, сдаваясь. — На что ты с ним поспорил?       Россия знает, что Рейх никогда не врёт. Это то единственное обещание самому себе, которое он вынес из их войны, а все остальные могут идти лесом.       Потому что они никогда не были на месте Рейха и понять им его не дано.       — Мы в карты играли, — извиняющим тоном кричит Союз из своего кабинета. Россия вздыхает.       — Он сам виноват, — замечает Рейх.       — Тебе не надоело? — Россия опускается в своё кресло и махает Рейху рукой на кресло рядом, напротив камина. Рейх с удовольствием опускается в него.       — Не надоело — что? — любопытствует он спустя время, когда Россия растапливает камин. Полка с книгами была как раз над ним, и прямо посреди её ребра была вырезана маленькая свастика. Рейх определённо был доволен проделанной работой. Ему нравился вид.       — Не надоело брать на слабо такого простака, как Союз? Хоть бы Калининград гонял, раз у вас с ним довольно близкие отношения, — Россия щурится и смотрит в огонь. — Мне вот надоело. Отселю его, и дело с концом.       — Отселяй, — соглашается Рейх ехидно. — Только в случае, если ты всё же сделаешь это, я на мозги вместо Союза буду капать тебе, дорогой. Сопоставь пользу и ущерб.       — Значит, не хочешь, — кивает Россия, по-прежнему глядя в огонь. — Привязался, подумать только.       — Кто? Я? — возмущается Рейх. — Ты в своём уме, дорогой?       — Ты, ты, — Россия достаёт пачку сигарет, закуривает, чиркая зажигалкой. Он очень задумчив, а в синих глазах его отражается пламя камина, и Рейх готов поклясться, что в них сам дьявол. Россия улыбается, его обветренные губы обхватывают сигарету, плавно изгибаясь. — Не ожидал от тебя, моя вечная проблема.       — Ой, да брось. Этот идиот даже не знает, что мы трахаемся, а ведь мы в одной квартире живём, — Рейх наклоняется к России, выхватывает сигарету и чувствует на мятом фильтре вкус чужих губ. — Не представляю, как его разведка могла быть одной из лучших в мире.       — Он знает, — на лице России написана безмятежность. Он закуривает по новой.       — Да? И почему я до сих пор не слышал угроз моей жизни? — Рейх скептически поднимает брови.       — А зачем это Союзу? Моя постель — только моя постель, — замечает Россия ровно, но глаза его сверкают сталью. Рейх сглатывает.       Он так и не научился не бояться его. Липкий страх так часто подступает к его горлу в такие моменты, что Рейх давно привык, ведь одновременно со страхом он испытывает нечто, похожее на трепет.       — Тем не менее, Союз когда-то был частью этой твоей… Постели. Неужели у него не вызывает отторжения идеологический враг? — медленно, манерно растягивая слова произносит Рейх.       — Наказание моё, — ласково произносит Россия, но в глазах его по-прежнему сталь и дьявольские огненные блики. — Если бы он был уверен, что у нас с тобой серьёзно, он бы мне и не такую бучу устроил. Простой смертью ты бы не отделался.       Рейху хватает ума не задавать вопрос «а у нас несерьёзно?» вслух.       Он уверен, «несерьёзно» его не огорчает.       Но он думает об этом всю следующую неделю.       А как у России выглядит «серьёзно»? «Серьёзно» — это Союз? Или Пруссия? Кажется, они довольно близки, но Рейх не слишком часто придаёт этому значения.       Как и слову «несерьёзно», впрочем.       Он довольно хорошо помнит, как его отдали на попечение России. Рейх не являлся официальным опекуном Германии тогда уже, власти больше не имел, а потому не был действующим воплощением. Держать его в здании ООН просто не было смысла.       И его спихнули России.       Именно спихнули — Россия таким поворотом дел явно не был особо доволен, за его спиной громко возмущался благим матом Союз, тем не менее, девать Рейха больше было совсем некуда, и они вынуждены были согласиться.       Рейх не особо прижился в новом доме.       Сначала он довольно долго сторонился всех и сидел в своей комнате, которая, на самом деле, была куда больше, чем он ожидал, когда ему сказали, куда его планируют отдать. А ещё явно суше и светлее — Рейх рассчитывал на подвал или какую-нибудь кладовую, но его ничем не обделили, и это настораживало в первую очередь.       Пока Рейх сидел тихо, его не трогали. Союз косился иногда не очень добрым взглядом, но в целом игнорировал, как и Россия. Пруссия периодически кивал в знак приветствия и просил подать соль, когда они вчетвером сидели за обедом.       И вот тогда Рейх решил, что пора показать зубы и посмотреть, что из этого выйдет.       Он сделал вид, что нечаянно разбил любимую вазу России, но всё, что ему сказали — «купим новую». Кажется, Союзу это произведение искусства тоже не особо нравилось.       И тогда Рейх внезапно сделался очень неуклюжим. Терпение России подошло к концу на второй неделе, когда в доме не осталось посуды. Честно, Рейх думал, что он сдастся раньше, Рейх мог довести до белого каления кого угодно, но у России стальные нервы, Союзу абсолютно наплевать, и только Пруссия, прищуривая глаза, смотрит тем самым взглядом предупреждающе: «Нарываешься, Рейх, ох, нарываешься. По тонкому льду ходишь».       Рейх и сам знал, но он хотел нарваться, хотел посмотреть, что будет.       И нарвался.       Россия стегал его по голой заднице и спине ремнём с железной бляхой, и за каждый вскрик — дополнительный удар. Рейх тихо удивился, когда понял, что до серьёзной крови дело так и не дошло, хотя было адски больно.       Рейх месяц зализывал раны, валяясь на кровати и почитывая Агату Кристи, коллекция которой внезапно нашлась в этом доме. Пруссия приносил ему еду, даже Союз иногда заходил, спрашивая, не подохла ли псина, и только Россия оставался полностью равнодушен к его персоне, приказав никак Рейха не лечить и не помогать с чем бы то ни было, кроме еды. Рейх бывал в условиях и по-жёстче, но урок усвоил.       Он пакостил мелко и не слишком часто, чтобы было бы можно сразу вычислить закономерность, однако Россия справился с этим на удивление быстро, и Рейх снова был наказан. На этот раз, чтобы прийти в себя и не хотеть сразу сравняться с землёй, вставая с постели, ему понадобилось месяца два, и так по возрастающей.       На пятый раз Россия попытался понять, чего Рейх добивается, и у них произошёл разговор.       — Ничего. Мне просто скучно, — отвечает в своей манере Рейх.       — Так найди себе занятие. Или я найду, — хмыкает Россия.       — Я уже нашёл, разве не очевидно? Мне нравиться доводить тебя, очень уж забавно видеть вытягивающееся лицо Союза каждый раз, как мне это удаётся. Конечно, только такой болван, как он, мог вывести тебя из равновесия всего два или три раза за своё жалкое существование, — Рейх по праву может гордиться своим подвешенным языком, однако Россия не спешит восхищаться его искусством.       — В чём смысл? Моё раздражение несёт тебе только боль, — замечает Россия, разглядывая его с научным интересом, словно в первый раз видит.       — В последний раз я почти кончил, — парирует Рейх. Россия скептически поднимает бровь. Рейх пожимает плечами. Не верить — его право. Он ещё не знает, что Рейх никогда больше не врёт.       За разговором следует наказание, но в этот раз Россия несёт Рейха в его комнату сам и убеждается в том, что Рейх ему не лгал.       Следующие полгода Россия на попытки довести его до ручки вообще никак не реагирует. Он только равнодушно отворачивается, а Рейха оставляют запертым в своей комнате без еды на пару дней. Рейх не сдаётся.       Он придумывает новый способ выводить Россию из себя.       Он целыми днями ничего не ест, радостно наблюдая в зеркало истончающиеся черты лица. Если Россия в самом деле хочет оставить его без еды, пусть так и будет. Раз за разом его тарелку наполняют, но она остаётся на столе нетронутой. Рейх снова сидит в своей комнате, его не видно, не слышно, он тише воды, ниже травы.       И уже через неделю бастионы падают, Россия сдаётся.       — Чего ты добиваешься? — спрашивает он снова, тихо прикрывая за собой дверь.       — Мне нравится доводить тебя, — повторят Рейх, клыкасто улыбаясь.       — Я больше не бью тебя, — резонно замечает Россия.       — Но я всё ещё чувствую недостаток внимания, и мне всё ещё скучно.       — Отправить тебя на чёрную работу? — предлагает Россия. — Не морщись, я обещал, что найду тебе занятие, если ты сам его себе не найдёшь.       — Я нашёл, — резонно возражает Рейх.       — И ты думаешь, я не имею права его сменить? — Россия склоняет голову на бок, и Рейх видит в его синих глазах знакомую сталь. Россия будто весь из стального льда, непробиваемый.       Рейх может и возгордился, но он считает себя ледоколом.       — Я перестал мешать тебе. Перестал мельтешить перед глазами и делать пакости, перестал даже есть, тем самым не покрывая только затраты на воду, когда я моюсь. Сколько стоит вода? Я должен её оплатить, чтобы больше не досаждать тебе?       Рейх чувствует сладкий вкус победы, когда видит на чужом холодном и вечно отчуждённом лице смятение. Но Россия слишком быстро приходит в себя, и это несколько… Разочаровывает. Рейх не знает, почему.       — Что ж, если ты хочешь оплатить воду, то так и быть. Беру только натурой.       И с тех пор их общая постель была горячей и страстной. Рейх помнит, как Россия брал его в первый раз — горячо и безудержно, впиваясь клыками в загривок, драл так, что глаза закатывались, а изо рта сами собой вылетали ругательства вперемешку с не вполне приличными звуками. Россия был огнём в постели и льдом во всём остальном.       Не то чтобы Рейх жаловался.       Но теперь, глядя на их отношения длинной в полгода, он задумывается — а что для таких вечных существ, как Россия, вообще серьёзно? Ему же есть, по меньшей мере, тысяча лет. А кто такой Рейх? Он по длине даже на период серьёзный не тянет.       — Всё ещё думаешь об этом? — спрашивает его Россия ночью, когда Рейх, перенасыщенный, лежит на животе лицом в подушку, соприкасаясь с ним боком.       — О чём ты? — огрызается Рейх.       — Я ничего не могу тебе обещать, жизнь слишком длинная, — пространно начинает Россия. — Но как насчёт заверений, что следующие полвека у нас с тобой абсолютно точно всё будет серьёзно?       Рейх улыбается в подушку.       — Но Союзу об этом лучше не знать, — замечает он.