Любовь, отравленная Вами...

Говорят, первая любовь не забывается… блин, да никакая не забывается — ни вторая, ни двадцать третья. Со временем затихает, успокаивается… И уже она — не бьющая в уши, заглушающая все другие звуки Кармен-сюита, а вечерняя песня, долетающая с другого берега реки. Не ураган, в котором теряешься, не понимая, где небо, где земля — а лёгкий тёплый ветерок, налетевший внезапно не пойми откуда в тихий, пасмурный и скучный день… и согревший, и улыбнувший… • • • Сок ежевики в ладонях и на губах. Вечер конечен, он знает: пора забав зреет в ростках лунородных. И фонари гаснут стыдливо: кураж, не скупясь, дарить — злая потеха бессонных небесных глаз. Занавес — шторы. Подмостки — тугая гладь свежепостеленных бязевых простыне́й. Знаешь… не важно — пришёл ли огонь извне, или родился без спроса в протоках вен ярый, сжигающий заживо тёмный свет. Где-то под горлом натянута нить пути — не оторваться, не выплыть из бури в штиль, только раскрыться, вдохнуть, донырнуть до дна, соприкасаясь глубинно, оставить знак, след принадлежности — рану, тавро, стигмат — а по-другому ретивое не изгнать в мир, где двоих без труда побеждала ночь, где воскресал, умирая за мной… со мной. Где — и в одежде застёгнутой обнажён — пальцами, будто калёным стальным ножом, вёл по ключице и вниз, усмиряя зверя, лютого жителя пятого межреберья.