Метка отличия

Кавех был самовлюблен. В хорошем смысле, конечно: знал себе цену, умел торговаться, когда дело доходило до утверждения проектов, идеально учился в даршане Кшахревара, при этом появляясь на занятиях раз в декаду. Все остальное время он проводил на строительных площадках, занятый проектами. О них он, естественно, никогда не рассказывал: зачем им знать заранее, пока проект не реализован? Каждое его детище обладало уникальным клеймом, едва заметным для простого обывателя: бронзовая листообразная табличка с витиеватыми барельефами, искусно вплетенными в общее полотно. Почти все проходили мимо: либо не замечали, либо и вовсе считали, что так и надо. Один Аль-Хайтам знал: если на здании есть подобный знак отличия — значит, это очередная гордость и любовь Кавеха. Кавех жил своей работой, горел ею: порой он ничего другого не замечал, даже если в мире творился полный кавардак. Вот и сейчас, в экспедиции по пустыне, в поисках капсулы знаний, Аль-Хайтам невольно ловил себя на отрешенных взглядах в сторону: может, искал знакомое светловолосое создание. По возвращении в Сумеру глаз нет-нет да цеплялся за знакомые барельефы на платформах: такие же листья и витиеватые узоры, словно Кавех их отпечатал только вчера. До одури бесило: казалось бы, сосед по комнате ему ничем не обязан, да и каждое их совместное пребывание оканчивалось перебранкой. Но этого вздорного характера порой так не хватало. Не хватало его надоедливого внимания, не хватало бесконечных разговоров ни о чем по ночам, когда оба не спали, зарывшись с головой в срочные проекты, не… — Можешь уже, наконец, отложить свою бесполезную книгу и сказать, что здесь случилось? — вырывает его из задумчивости раздраженный возглас. Янтарно-красные глаза Кавеха смотрят на него взбешенно, но на самом их дне застыл неподдельный интерес, с потрохами выдающий хозяина. — Что значит “бесполезную”? Я столько часов потратил на то, чтобы отыскать ее. Внешне спокойный Аль-Хайтам внутренне улыбается, глядя на то, как мило Кавех бесится, стоило только продолжить настаивать на своем. Именно этого ему не хватало: привычных эмоций, его личного внимания. По правде сказать, иногда он завидовал, что клейма Кавех дарит только своим работам. Но — никогда в этом не признавался. И никогда, упаси архонты, Кавеху в этом не признается. Ведь куда проще подкалывать и нуждаться в нем молча, да? Еще ничего не знающий Кавех выглядит как встревоженная птица, распушившаяся до состояния мехового клубка. Будет знать, как уезжать надолго. “Это ж надо было — профукать целый переворот и возвращение Архонта”, — хочется сказать, но вместо этого Аль-Хайтам выдает очередную колкость. Они привычны, они надежны: никто не догадается, что где-то глубоко в душе он нуждается в соседе. Вместо этого он произносит высокопарное “весь Сумеру в тебе нуждался”. За этой занавесью скрывается личная тоска и непонимание, желание узнать хоть что-нибудь о Кавехе. Аль-Хайтам не умеет искренне говорить, о чем думает. Зато он умеет подтверждать свою позицию действиями: и впахивать секретарем, чтобы оплачивать комнату на двоих, и выдвигать Кавеха на позицию нового мудреца. — Что?! “Светоч Кхашревара” смотрит на него, как будто на месте Аль-Хайтама вырос гигантский плесенник. — А что тебя не устраивает? Ты прославленный Кавех, мудрый и великий архитектор, которого знает каждый камень этого города, — похвала выходит смазанной, потому что Кавех дергается, как от удара, а Аль-Хайтам замирает на мгновение. — Наверняка тебя примут на пост мудреца. Путешественник, стоящий рядом, наблюдает за перепалкой уже минут пять, если не больше. Когда Кавех, выражающий недовольство всем своим видом, удаляется, Аль-Хайтаму, наконец, удается вздохнуть с облегчением: ему дали перерыв и оставили со своими конфиденциальными чувствами наедине. Может, так даже лучше: не придется выцеживать из себя по крупице, по словечку то, что он думает на самом деле. Он снова займется своей рутинной секретарской работой, ради которой пустился в авантюру; чтобы все было на своих местах. Вот только свое сердце на место прицепить не так-то просто. Путешественник получает свое обещание прийти на празднество и уходит восвояси. Дом Даэны вновь наполняется уютной, вязкой тишиной. Аль-Хайтам, наконец, возвращается взглядом к недочитанной строчке, чтобы… Его что-то выталкивает со стула. Рефлексы действуют первыми— он резко разворачивается к противнику, захлопывает книгу и обложкой метит в грудь, припечатывая томиком в стенку. Чужое тело уходит в сторону; свободной рукой Аль-Хайтам успевает зацепиться за подбородок. — Что ты —... Блондинистое недоразумение смотрит на него возмущенно-восторженно. Аль-Хайтам мотает головой, лишь бы отделаться от первичного шока. — Наконец-то ты выделил время для аудиенции, мистер занятый секретарь, — расплывается в улыбке Кавех. Улыбка хитрая и не сулящая ничего хорошего. Он так и знал, что Кавех еще вернется со своими претензиями, но чтобы так? Кавех безжалостно вырывает книгу и откидывает ее на полку, и, пока Аль-Хайтам провожает взглядом обложку, умудряется оттеснить его назад, подставить подножку заплетающимся ногам и крутануть, меняясь с ним местами. Теперь уже Аль-Хайтам чувствует спиной ребристые полки. На чаше весов “послать все к черту” перевешивает логику и здравый смысл. Аль-Хайтам не мастер словесных признаний, у него куда лучше получается добиться всего делом. Он цепляется за шею пальцами, не давая отклониться, и впивается в губы так, будто это очередной план. Кавех ведется на этот план. Он удерживает за плечи стальной хваткой, едва наклоняет голову. Рвется дальше — вместо простого ожидаемого чмока Аль-Хайтам получает букет новых ощущений. Ему не дают ни отдышаться, ни толком возмутиться, и в удушье он чувствует, как их языки сплетаются, как жар от пальцев Кавеха растекается по плечам. Внутри взрывается феерия непрошенных искр. В этом мгновении — вся его тоска и недосказанность. Когда Кавех отлипает, оба некоторое время молчат. Оно и понятно: слишком много, чтобы высказать все сразу, слишком тяжело, чтобы с чего-то начать. Аль-Хайтам смеряет Кавеха взглядом, мол, “и это все?”. — Это не похоже на ответ, — выдает Кавех. Его пальцы не исчезают, но вместо того, чтобы убрать от себя чужие руки, Аль-Хайтам цепляется за запястья, ведет их ниже, чтобы недоразумение, наконец, поняло все самостоятельно. — Если ты не заткнешься, то съедешь из дома к концу месяца, — серьезно заявляет он. Кавех оглядывается по сторонам с видом, словно совершает самое большое преступление в своей жизни. — Нас же могут заметить! — Тебе это не помешало первым напасть на меня со спины, — напоминает Аль-Хайтам, пальцами нашаривая нужную полку. Однажды матра показал ему одну из секретных секций и способ попасть туда. Когда нужная книга издает щелчок и стеллаж отодвигается в сторону, он чувствует, как спина падает в никуда. Он едва успевает переставить ноги, когда изумленный Кавех на инерции летит в объятия. Куда уж архитекторам до реакции бойца. Кавех поднимает саркастичный взгляд, по которому все и так ясно. Одна из самых раздражающих его тактик в действии. — Обычно я не пользуюсь служебным положением, — обрубает Аль-Хайтам все последующие колкости, — тем более когда завален работой. Кавех налегает с какой-то нечеловеческой силой, целует его то в щеку, то в нос, то в губы. Заставляет пятиться, закрывая за ними проход. У них еще есть время до празднества. Он растягивает удовольствие, желая насладиться всем без остатка. Руки ползут от предплечья до бицепсов, водят по шее под плащом, обтекают изумрудный камень на груди. Теперь, когда спала эйфория первого поцелуя, Аль-Хайтам чувствует себя неуютно-стыдно, но отступать уже некуда. Он вынимает перо из светлых волос, скользит взглядом по узору и затем делает то, в чем никогда бы себе не признался. Перьевые ворсинки скользят по груди сквозь вырез, заставляют ёжиться, поднимаясь вверх к кадыку. Пальцы касаются чужих губ — их заглатывают на фалангу, прикусывают. Аль-Хайтама вжимают в край стола бедрами, и он с опозданием понимает, что в чужих штанах слишком тесно, и щекотные касания лишь нагнетают возбуждение. Кавех времени даром не теряет: сдергивает самые мешающие вещи: плащ и верх штанов. — Бесцеремонен, как и всегда, — констатирует Аль-Хайтам, когда их пояса цепляются друг за друга отделкой. — Зато ты можешь церемониться хоть целую вечность, — парирует Кавех, нетерпеливо распутывая украшения. Кажется, он глубоко, рвано вздыхает, когда еле теплые пальцы заползают под рубашку, на пробу сжимают соски. Движения Кавеха становятся более суматошными и быстрыми, словно он пытается урвать все и сразу. Его мучают сладкой пыткой. Кавех прощается с брюками, намереваясь быстрее взять желанное, но у Аль-Хайтама тоже есть свои тузы в рукаве. Он хватает его одной рукой за подбородок, фиксируя положение, а пером, зажатым в другой руке, ведет по основанию члена, затем — по уздечке, обводит головку. Пальцы у него дрожат от возбуждения, и рваная дорожка каждый раз заставляет Кавеха едва заметно подрагивать. Кавех напряженно водит кадыком, плечи и спина каменеют. Даже дыхание еле слышно. — Кави, — тихо проговаривает Аль-Хайтам, намереваясь сказать еще что-то, когда его руку отталкивают. Тянут за ноги на себя, заставляя закинуть их на пояс, приблизить жар чужого тела. Это невыносимо, это скручивает еще туже образующийся узел внутри. Обычно болтливый Кавех выглядит сейчас сосредоточенным. Он повторяет пальцами движение пера: оглаживает основание члена, ведет вверх, сжимает головку в кольце из пальцев. Наращивает темп, пока губами скользит по шее, по груди. Кусает сквозь ткань за отвердевшие соски, опаляет дыханием. Наконец, задирает низ топа. Все раздражение и усталость выбиваются за пределы сознания двумя пальцами, резко вошедшими сквозь анальное кольцо. Кавех не дает толком осмотреть себя — целует глубоко, наполняя собой и там, и тут. Мир блекнет перед глазами, оставляя одну желанную фигуру. Аль-Хайтам вскидывает бедра, подаваясь навстречу пальцам. Чувствует, как по низу живота стекает струйка его спермы. Кавех невысокий и не раскачанный, но подхватывает на руки и поднимает, как пушинку. — Может, я чего-то не знаю, и архитекторы орудуют вовсе не циркулем, а чем-то потяжелее? — задушено смеется Аль-Хайтам, но его тут же затыкают новым коротким поцелуем. Его одаривают вниманием — чего еще желать? Но глубоко внутри Аль-Хайтам все еще хочет увидеть зримое подтверждение любви. — Производственный секрет, — улыбается покрасневший от кончиков ушей до макушки Кавех. Прежде чем он успевает сказать что-то еще, Кавех насаживает его на член — плавно, давая к себе привыкнуть. Черт возьми, и это тот самый человек, который что-то говорил о романтике, о чувственности. Но сейчас не слышно ни “я люблю тебя”, ни “хочу тебя”. Весьма тривиальный секс между соседями. Аль-Хайтаму внутри жарко, тесно и пиздец как хорошо, но снаружи он тихо хрипит, сдвигая к переносице брови, сжимая проклятый красный полуплащ-полутряпку. Кавех, наглый в жизни, и сейчас не собирается отходить от своего образа: резко меняет темп, вгоняя член по самые гланды, выбивая гораздо больше, чем просто хрип. Сам он стонет в шею, в плечи, покусывая у ключиц — там, где собственный плащ и ворот топа не перекрывают кожу. В какой-то момент Кавех с силой вгрызается, вытравливая на белой коже алые следы, всасывает так, что хочется выть. — Я не… — хочу тебя потерять, слышится в его действиях и словах. Они тают, переправляемые мифическим Тотом в Дуат через бескрайние алые пески. Его спина касается одной из декоративных колонн, вмонтированных в стену хранилища, и Кавех ускоряет движение. Кавех — концентрация всего ненавистного и одновременно всего того, что он так жаждал. И сейчас он благодарен, что слов ни у кого не находится. Чужие горячие пальцы сжимаются на уздечке, заставляя крупно вздрогнуть. Горячая струйка спермы пачкает их животы, заливает все внутри самого Аль-Хайтама. Какое-то время они так и замирают: Аль-Хайтам виснет на Кавехе, перекрестив ноги на бедрах и цепляясь за плечи. И пока они оба тяжело дышат, Кавех успевает провернуть кое-что еще. — Кави, — настойчиво тихо повторяет Аль-Хайтам, уже не цепляясь, но царапая его, потому что прохвост успевает зализать место засоса и подняться губами выше, вырисовывая на его шее целый узор, который еще нескоро сойдет с кожи. Клеймя его, будто напоказ, как свое самое любимое, сокровенное. — Ты что… — Не думал, что мой самый любимый проект будет раскалываться целую вечность, — Кавех поднял на него игривый взгляд, облизываясь. Аль-Хайтам закусил губу. Его наконец-то опустили на пол, давая нормально отдышаться. По целой карте из созвездий-засосов на шее и предплечьях можно чертить новые судьбы, но ему достаточно лишь одной, соседской. Он опирается задом о край стола и смотрит вопрошающе: — Теперь-то ты расскажешь, на каком строительстве так долго пропадал, что пропустил свержение мудрецов? Кавех молча подходит к нему шаткой походкой, виляя бедрами. Сбрасывает попутно свою накидку, снимает, наконец, рубашку с проклятым вырезом до живота. Снимает с него массивные наушники, откладывая в сторону, и глядит хитро, с оттенком надвигающегося пиздеца: — Зависит от того, сколько ты выдержишь, — выдает елейный голосочек, пока пальцы сжимают за яйца.