Флэт уайт на 6-ой Линии Васильевского острова

– Севушка, где моё бежевое пальто? Ты не видел? Всё-всё, нашла! Боже, Витя, зачем вешать на него свою куртку?.. Евгения Александровна напоминала маленькую суетливую птичку. Сева только и успевал переводить взгляд с одного места, где секунду назад мама красила губы, на другое, где она небрежно чистила губкой черные сапоги на невысоком толстом каблуке. Женщина благоухала дорогими духами, выглядела совершенно прелестно, и Сева мимолётно подумал, что мечтает видеть маму всегда только такой. Полной энергии, с улыбкой на лице и с сияющими серыми глазами. – Мальчики, как я выгляжу? – женщина накинула на шею идеально выглаженный кашемировый шарф и посмотрела на сыновей. – Может, нужна другая помада? – Выглядишь супер, ма, – Виктор откусил от своего бутерброда, поднимая большой палец вверх. – У тебя свидание что ли? Сева громко выдохнул, поражаясь невнимательности брата, но от желания съязвить не удержался: – Да, Вить, свидание в суде с нашим отцом. Свечи, шампанское, бракоразводный процесс. Романтика, – Евсей фыркнул, болтая в кружке пакетиком чая. – Выглядишь чудесно, мам. Он локти жрать будет. Евгения Александровна звонко рассмеялась, театрально отмахиваясь от слов младшего сына: – Прекрати льстить, Сев, я тебя такому не учила. – Этому я научился сам на журфаке. Женщина цокнула, в пару шагов преодолевая расстояние до сыновей, сидящих на кухне, и произнесла: – В холодильнике есть нормальная еда, если что. Я вчера приготовила пирог и голубцы. Хватит питаться бутербродами, мальчики. Сева от неожиданности даже забыл о своей тарелке, поднимая взгляд на маму. Витя оторвался от экрана телефона, удивленно нахмурившись. – Ты снова готовишь? – осторожно поинтересовался Виктор, озвучивая их общие с младшим братом мысли. – Вчера было настроение, – кивнула Евгения Александровна. – Но вы не привыкайте. Взрослые уже оба. Кто вам готовить будет? Девушки? – Личный повар, – улыбнулся Сева. – Ты опаздываешь, мам. Беги освобождать себя от придурка и лжеца. Нога Виктора под столом резко пнула голень Евсея. Сева чудом не поморщился, продолжая улыбаться маме. Старший же Климов и бровью не повёл, продолжая размешивать сахар в чае. Ссориться перед матерью не хотелось ни одному из братьев. – Это всё ещё твой отец, Севушка, – покачала головой женщина. – Но ты прав. Вперёд к свободе! Сева помахал матери рукой, но как только дверь за ней закрылась, резко пнул брата под столом, отзеркаливая его удар за пару минут до этого. Виктор зашипел от боли, утыкаясь гневным взглядом в Евсея. Тот же, совершенно игнорируя накалившуюся обстановку, поинтересовался: – И какого чёрта это было? Судороги? – Нет, просто ты охренел, – фыркнул Витя. – Не надо обзывать отца в моём присутствии. – Я просто называю вещи своими именами, – Сева откровенно провоцировал брата, но старался соблюдать границу, после пересечения которой мог получить в нос. – Или, может, папа не врал? Витя плотно сжал челюсти. – Севыч, завязывай. Мама… и сама хороша. Или думаешь, что вино в нашем доме пьет себя само? – А кто её до этого довёл? – Евсей ощутил, как в груди неприятно тянет. Злость тугим комом свернулась в горле. – Если бы отец не устроил "Санта Барбару" в нашей семье, то мама была бы в норме. И ты отлично это… – Если бы у бабушки были усы, то это был бы дедушка, – перебил Витя, поднимаясь из-за стола. – Папа просил передать, что зовёт тебя на ужин в среду. Я приеду. А ты повзрослей до этого момента. Сева почти сорвался. Почти высказал всё, что уже крутилось на языке. Но промолчал, проглатывая гнев и запивая его остывшим чаем. Виктор ушёл в комнату, даже не потрудившись помыть за собой тарелку и кружку, поэтому Евсей со вздохом принялся убирать кухню. Беспорядок он не любил, а жизнь с братом, который предпочитал делать вид, что мусора и грязи не существует, приучила Севу к чистоте. Ещё тараканов ему не хватало для полного счастья. Протерев тряпкой стол и убрав кружки в шкаф, Климов уселся за стол. В комнату к брату идти не хотелось. Там ждали либо нотации от более “старшего и опытного”, либо неминуемая ссора. Хорошо, если без драки, потому что бывали случаи, когда руки распускал либо Витя, либо сам Сева. Гордиться, конечно, было нечем, Евсей терпеть не мог насилие в любом виде, но с тех пор, как его семья раскололась на два лагеря, из которых он мгновенно выбрал “команду мамы”, их отношения с братом катились под откос. С завидной скоростью камаза, пущенного под горку без тормозов. Сева считал брата слишком меркантильным для того, чтобы признать, что их отец поступил мерзко, а Виктор искренне винил в разводе их мать. Камень преткновения на эту тему между двумя братьями становился с каждым днём всё больше, и Евсей просто надеялся, что однажды он не раздавит их ко всем чертям. Когда спустя час на телефон Климова пришло сообщение, он уже плотно обосновался на кухне с конспектами и включенным на ноутбуке документальным фильмом не то о том, как инопланетяне строили пирамиды, не то о том, как пирамиды строили себя сами. Откровенно говоря, Сева почти не слушал конспирологическую теорию очередного “первооткрывателя из мира блогеров”. Поток невероятных фактов совсем не отвлекал от учёбы, зато несколько звуковых уведомлений, пришедших на телефон, – да. Со вздохом остановив видео на моменте, где рассказывали, что Сфинкс – это огромные солнечные часы, Климов разблокировал телефон. Писал Марк. За последнюю неделю, прошедшую с памятного торта-убийцы, Сева ни разу не зашел в кофейню. Постоянно не было времени, сил и денег. И если на первые два факта он мог закрыть глаза, то последний раздражал и мешался. Но продолжать "гонять чаи" за счёт бариста Евсей позволить себе не мог. Их с Марком даже со скрипом нельзя было назвать друзьями для таких фамильярностей. Поэтому Сева с ловкостью Нео из "Матрицы" уворачивался от ежедневных приглашений заглянуть на чашечку гречишного чая, раз за разом напоминая, что он студент, у него учеба, долги и диплом. Это было полуправдой. На самом деле, подавляющее количество времени Сева тратил на то, чтобы обуздать безумную рефлексию, нагнавшую его после того, как смонтированный отрезок с Марком, где тот говорил о свободе, оказался в видеопроекте. Климов чувствовал себя странно и немного безумно, понимая, что выучил запавшие в душу слова почти наизусть. Возможно, винить в этом надо было других спикеров, чьи ответы смотрелись пресно и однобоко на контрасте с коротким монологом бариста… Тем невероятнее был факт, что Марк, кажется, обожал смайлики. Это Сева понял ещё неделю назад, но обычно его новый знакомый придерживался двух или трёх рожиц в одном сообщении. В этот же раз всего один вопрос Марка пестрел всеми возможными смайликами, обрамляя простое и незамысловатое: "Пойдём на вечеринку?" Сева удивлённо приподнял брови. Он не являлся ярым противником тусовок, но получить подобное приглашение от бариста, знаком с которым он был всего ничего, ощущалось странным. Плюс, к своему стыду, Климов знал о Марке так мало, что это не укладывалось даже в понятие "хорошие знакомые". Сева прикусил губу. Ему был неизвестен ни возраст бариста, ни его хобби, ни даже любимый напиток в кофейне, где тот работал. Формально, всё, что Евсей успел понять о нём, было поверхностным. У Марка были зелёные волосы, голубые глаза, широкая улыбка, шрам от пирсинга под нижней губой, татуировки овощей на левом предплечье, родинка на шее и глубокий красивый смех. Сева почувствовал себя идиотом. Потому что он действительно пытался оценить, хватает ли ему фактов о новом знакомом, чтобы пойти с ним на вечеринку. Но справедливо рассудив, что за спрос денег не берут, Сева нажал на номер, прикладывая телефон к уху. Переписываться отчаянно не хотелось, потому что слова, приходившие на ум, казались угловатыми и неловкими. Марк ответил спустя один гудок, удивлённо спрашивая: – Ты из тех, кто предпочитает звонить, чтобы что-то уточнить? Кошмар. – Я просто хотел спросить, что за вечеринка, – как-будто оправдываясь, нервно рассмеялся Климов. – Это клуб или… – Квартира моих подруг, творческая интеллигенция, возможно, кто-то напьётся и будет читать стихи, – судя по звукам, Марк мыл посуду. – Обещаю, я не маньяк. – Когда человек обещает, что он не маньяк, это звучит ещё подозрительнее, – фыркнул Сева. – Сегодня? – Ага. Я закроюсь пораньше и могу встретить тебя у метро в семь, – бариста на пару секунд замолчал, а затем продолжил: – Если хочешь. Сева скомканно "угукнул", а затем всё же произнёс, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал в меру нагло и ровно: – Тогда в семь у "Василеостровской". – Не опаздывай, – хмыкнул Марк и отключился. Климов шумно выдохнул, когда разговор закончился, и снова включил документалку, невидяще глядя в экран, где показывали панораму пустыни Гиза. – Вы не поверите, но пирамиды, привлекающие каждый год толпы туристов, на самом деле являются… Сева положил голову на стол, чувствуя охлаждающую поверхность стекла под щекой, и прикрыл глаза. Может, пирамиды и являлись тайной лабораторией рептилоидов, но он, Евсей, абсолютно точно являлся пародией на нормального человека. Кто вообще звонит в двадцать первом веке?..

***

Климов, глупо хлопая глазами, смотрел на протянутый стаканчик, из пластиковой крышки которого поднимался пар. Стаканчик был теплого желтого цвета с кривоватой надписью маркером на боку: "Сева", а Марк, держащий его в руке, широко и белозубо улыбался, словно не замечая растерянности самого Евсея. – Что ж… Спасибо? – Климов неловко перехватил неожиданный подарок. – Это гречишный чай? – Нет, это какао на банановом молоке. Пробуй. Сева почувствовал, как краснеет лицо, но сделал глоток, почти жмурясь от удовольствия. Пряный, в меру сладкий напиток немного обжёг ему язык, но вкус действительно был изумительный. Самое то для промозглого питерского вечера. – Божественно, – ничуть не соврав, прокомментировал Климов. – Давно у тебя появились стаканчики? Марк неопределённо пожал плечами, придерживая тяжелую дверь на входе в метро. – Решил, что это опция мегаполисов. Не у всех есть силы сидеть в кофейнях. А заскочить на пару минут за напитком перед работой или учёбой – это всегда хорошая идея. Сева неплохо понимал намёки, но реагировать на них не умел. Поэтому спрятал лицо за стаканчиком, делая ещё один глоток. – Постоянным клиентам кстати скидка. Марк бросил на Севу хитрый взгляд голубых глаз, снова отворачиваясь к двойным дверям. А затем произнёс, словно подводя итог под всему сказанному: – А студентам каждый третий напиток бесплатно… Его голос потонул в рёве прибывшего на станцию поезда, но Сева всё же не выдержал, легко пихая бариста в плечо, когда они сели на сиденья: – Ты разоришь свою кофейню, и твой босс тебя сожрёт. Марк на это только рассмеялся, но не ответил: поезд шумел слишком сильно. А Евсей закатил глаза, снова делая глоток какао. Так настойчиво его в кофейни ещё не зазывали. А ведь он жил в Санкт-Петербурге, северной столице предложений попробовать чай на Невском. Они успели проехать всего три станции, прежде чем Марк указал на выход, вытягивая Севу из толпы за рукав парки. Неловко извинившись перед женщиной, которой наступил на сапог, Климов выскочил за бариста, слыша, как захлопнулись за его спиной двери, чуть не прищемив капюшон. – Нам долго? – поинтересовался Евсей, когда они вышли из метро. Пустой стаканчик он выбросил в ближайшую урну, подавив глупое желание его сохранить. – Может, нужно что-то купить? К столу. – Не долго и не нужно, – Марк легко хлопнул его по плечу. – Налево и прямо. И расслабься, а то у меня ощущение, будто я тебя похитил. – Ты обещал, что ты не маньяк, – угловато пошутил Климов. – И я тебе даже поверил. – О, нет, как же так! – театрально вздохнул бариста, прижимая ладонь к груди. – Получается, всё, что между нами было, – это ложь. Сева рассмеялся. Под их подошвами хрустнула лужа, покрытая тонкой корочкой льда. – Между прочим, ты обо мне знаешь куда больше, чем я о тебе, – озвучил одну из своих тревог Евсей, выуживая из кармана пачку сигарет. – Это нечестно. – Нечестно – это когда сын на соседа похож, – парировал бариста. – А ты просто можешь спросить. Ну, знаешь. "Эй, Марк, какой у тебя любимый цвет?" – Эй, Марк, какой у тебя любимый цвет? – дразня, повторил Сева. – Зелёный. – Невероятно. Марк расхохотался. – Ладно, давай обмен. Три неожиданных факта о себе. Сначала ты, потом я. Сева задумчиво прикусил губу. Светофор на пешеходном переходе, где они остановились, загорелся жёлтым. С громким гудком мимо промчалась иномарка. – Я не люблю замкнутые пространства. Меня назвали в честь деда, который сидел дольше, чем был на свободе, и… – Климов хитро усмехнулся, делая затяжку от прикуренной чуть ранее сигареты. – И мои родители сегодня официально развелись. Твоя очередь. Марк на последней фразе, сказанной слишком радостным тоном, слегка завис, отгоняя от себя взмахом ладони дым, но комментировать не стал. – Так, – он легко потянул Евсея за рукав, слегка меняя их маршрут. – Моя фамилия – Солнцев. Как-то раз я два месяца жил в машине. И я абсолютный… – бариста остановился, внимательно и глубоко посмотрев Севе в глаза. Климов едва не забыл выдохнуть дым, но взгляд не отвел. – Стопроцентный. Давно определившийся в своих вкусах… Мясоед. Сева от неожиданности даже забыл рассмеяться. Зато Марку было весело, он подмигнул, снова начиная шагать по улице. – Какого хрена ты работаешь в вегетарианской кофейне, если ешь мясо? – спустя пару минут всё же поинтересовался Сева, выбрасывая бычок в урну. – А вот тебе четвёртый факт, – Марк нажал на домофоне комбинацию цифр, открывая калитку и пропуская Климова в тёмный двор-колодец. – Я там не работаю. Я и есть владелец. – Поверю на слово. Но ты всё ещё мясоед. Звучит неэтично, – легко подколол Сева и тут же чуть не навернулся, споткнувшись о какой-то булыжник. Марк удержал его от падения, помогая обойти препятствие. – Спасибо. – Не за что. А насчет этичности… – Солнцев задумчиво хмыкнул. Они подошли ко двери в парадную. – Во-первых, в "Томе и Финне" ни разу не было и кусочка мяса, внутри я его не ем. А во-вторых, – голос Марка приобрел какие-то горькие нотки, но он снова улыбнулся, сдувая зелёную челку с глаз, – капитализм, бессердечная он с… – Марковочка!.. Имя Севы довольно часто сокращали, гнули и выкручивали во все стороны, поэтому он ещё в детстве привык быть Севушкой, Евсейкой (привет бабушке), Севулей, Севычем… Ничто из этого не смущало и не вызывало дискомфорт. Но имя Марка казалось каким-то неприкосновенным. И убийственное сокращение до "Марковочки" (акцент, сделанный на первой "а" не оставлял сомнений, что отсылка была именно на оранжевый корнеплод) почти заставило Климова выдать какое-то неприличное выражение. Но Марк, казалось, и не заметил. Он буквально засветился от радости, оборачиваясь на звонкий женский голос, позвавший его, и в два шага преодолевая расстояние до девушки. В полумраке разглядеть её было сложно, но Сева успел заметить светлые волосы, красный берет и чёрное длинное пальто, прежде чем Марк приподнял незнакомку над землёй, покрутив вокруг себя под её радостный визг. – Пусти! – смех девушки был заливистый и нежный, но интонация оказалась требовательной. – Марк, ну же, кончай валять дурака. Солнцев опустил свою ношу на землю, поднял руки, будто бы капитулируя, и снова отошел к Севе. На улице становилось ощутимо прохладно, но Климов не показывал, как начинает замерзать. – Анечка, знакомься, это Сева, – бариста указал на Климова. – Сева, знакомься, это Анечка. Свет моей души и солнце моей жизни. – И кулинарная заноза в твоей заднице, – фыркнула девушка, набирая код и перехватывая шоппер, в котором что-то подозрительно звякнуло. – Проходите. Геля уже, наверное, переживает. Сев, ты чего такой смущённый? Марковка тебя совсем запугал? Климов уже было открыл рот, чтобы возразить, но внутреннее желание повеселиться оказалось сильнее, поэтому он трагично сообщил: – Совсем. Когда приглашал, шутил про маньяков. – Не переживай, мы в Питере, эти шутки неполноценные. О, боги, Сева, кажется, действительно был в восторге от этой девушки, хотя знал её всего пару минут. Дальнейший вечер начал сливаться для Климова в бесконечный калейдоскоп людей и событий, как только он перешагнул порог уютной светлой квартиры. Как выяснилось чуть позже, жили в ней подруги Марка – та самая светловолосая Аня и Ангелина с таким пронзительным взглядом карих глаз, что Севе стало немного не по себе. Но затем это ощущение пропало. Потому что обе девушки оказались невероятно общительными и приятными. Аня была фотографом, и у них с Севой вышел довольно плодотворный разговор о видах плёнки. И ко всему прочему, именно Аня являлась той самой загадочной "А" на коробке с тортом-убийцей и его создателем. А Ангелина оказалась керамисткой (из чашек именно её авторства Сева пил чай в "Томе и Финне"), любительницей бойзбендов и, в прошлом, – кандидаткой в мастера спорта по художественной гимнастике. Она долго присматривалась к Севе, медленно потягивающему своё пиво, а затем произнесла короткое, но дружелюбное: – Ты прикольный. Аня, закинувшая руку на талию подруги, громко рассмеялась: – Марковка умеет выбирать друзей! Сева на это только улыбнулся. Он чувствовал себя неплохо, но немного не в своей тарелке. Как и говорил Марк, в квартире девушек собралась некая "творческая интеллигенция" в количестве около пятнадцати человек. Керамисты, художники, поэты (или считающие себя таковыми). Но неизменным оставалось одно: с какой бы высокопарной темы не начинались разговоры, заканчивалось всё всегда либо новостями, либо сексом, либо шутками про то, про что в приличном обществе шутить было не очень прилично. – Я хотел бы прочесть вам свой стих! Сева вздрогнул, выпадая из своих мыслей и переводя взгляд на высокого парня, стоящего в центре комнаты. На нём был длинный кирпично-красный вязаный кардиган и широкополая шляпа. В руках декламатор держал мятый листок бумаги. – Смотри внимательно, – шёпот раздался прямо у Климова над ухом, но узнать Марка оказалось совсем несложно. – Его зовут Вася Домный. Хотя на мой взгляд, – Солнцев тихо хмыкнул, – куда больше подошёл бы "Ваня Бездомный", потому что его стихи – не самая красивая вещь, что я слышал. – И ему позволяют читать то, что не нравится другим? – так же тихо поинтересовался Сева. – Свобода слова, – Марк больно ткнул Климова подбородком в плечо. – Не забывай. Сева поджал губы. Действительно, как легко ему удалось забыть о свободе слова, обучаясь на журфаке. – Я шагаю по Питеру, словно бетонный завод! Хо-ро-вод! – вдруг закричал Вася. Никто не рассмеялся. – Я шагаю по городу, словно мёртвый поэт! Где-же-свет!.. Никто не перебивал, не насмехался, и Сева неожиданно понял, что вообще-то стих ему нравился. Было в этом что-то от Маяковского. Наверное. Если бы Вася не топал ногой по пушистому разноцветному ковру так, будто тот лично в чем-то перед ним провинился. – Я шагаю по Питеру, будто бы гибну в огне! – поэт сделал долгую паузу, осматривая свою аудиторию, а затем закончил: – Я шагаю по Питеру! Питер. Шагает. Во мне. Люди захлопали, и даже Сева искренне восхитился мощным финалом. А Марк вдруг наклонился к уху Климова и снова шепнул: – Вот видишь, я сказал тебе, что его стихи не очень, и ты уже захотел, чтобы он замолчал. Но стоило тебе услышать их и почувствовать, как ты больше не думал о том, почему ему позволяют читать, – Солнцев протянул Севе открытую бутылку пива, забирая из рук пустую, и снова ткнулся подбородком в чужое плечо. Но на этот раз совсем легко. – Вот она свобода. Видишь?.. И Сева действительно увидел. Увидел цвета, оттенки, улыбки, глиттер на полусомкнутых веках, услышал смех, тихую музыку и запах чьих-то тяжелых духов и сигарет. Молодость и свобода искрили в этот вечер, отражаясь от нескольких керамических тарелок, висевших на стене. А плечо Севы немножко болело от острого подбородка Марка, но с этим вполне можно было жить. Как и с горчащим на языке пивом. Да, жить хотелось. Сильно и несмотря ни на что.