Теперь всё в порядке

Ноябрьский вечер ледяным потоком ветра подгоняет к дверям большого здания, порывами в спину заботливо накидывая капюшон на голову. Неблагодарный Андрей шипит, когда мелкие льдинки попадают в воротник свитера, и срывается на лёгкий бег до самых дверей, с облегчением заваливаясь внутрь. Долгожданное тепло вышибает мозги, и он на автомате проходит сквозь металлоискатели, около которых его славливает девушка — проводник Князя до обители Горшка. Без неё он хрен куда дойдëт, заблудится, как пить дать — так, по крайней мере, завещал Миха, настаивавший потревожить кого-то, чтобы за ручку отвести Князя к нему. Приходится согласиться с бзиками Горшка, петляя по запутанным коридорам и лестницам, а заодно и поблагодарить, как и девушку. Проводив его до места назначения, она уходит по своим делам, а Андрею остаётся лишь ждать окончания концерта и прихода Миши. Он бы сам с радостью на концерт пришёл, но дел с группой по горло, тут уж не разгуляешься. Как приятно, что Миша начал воспринимать всерьёз его проект, а не продолжил держать за ребёнка, наивно пытающегося исполнять свои несбыточные затеи. Кивал так понимающе, когда Андрей ему по полочкам раскладывал, что он со своими собирается делать в ближайший год, улыбался сконфуженно и звал встретиться снова, хоть вечер вместе скоротать. Вот так Князь и оказался здесь, вынужденный, к сожалению, терпеливо ожидать запаздывающего друга. Миша появляется последним, когда Андрей уже успел поздороваться или издалека приветливо махнуть каждому знакомому, а с Леонтьевым так и вообще перекинуться парой фраз, из которых он сделал вывод, что о его приходе знал чуть ли не каждый присутствующий. Оно и к лучшему, не хотелось ловить на себе косые взгляды и вслушиваться в шëпотки за спиной, выясняющие, что тут забыл бывший участник. Своей неторопливостью Горшок умудряется хорошенько так потрепать нервы Андрею, от которого с тëплой улыбкой и добрыми пожеланиями уже отошёл Ренегат. Неясно, как десять метров можно идти целую минуту, но Мише это определённо хорошо удаëтся, сгорбившись и не поднимая взгляда с пола, он еле плетëтся вдоль стены, подпирая её плечом. Чудо свершается, стоит самому Князю негромко окликнуть его и пойти навстречу. Заинтересованные глаза, улыбка, и вот Мишка оказывается перед ним, так и светясь от радости. — Забыл, что меня приглашал? — смеясь спрашивает Андрюха, не успевая протянуть руку, как ту уже хватают и с силой жмут. — Да нет, блин, конечно нет, — в натуральную оправдывается Миха на всякий пожарный, чтоб у Князя и тени сомнений не осталось, что его тут ещё как ждали. А то, мало ли, лишним себя почувствует, расстроится небось. — Пойдём, а то в этом шуме ничего не услышишь, — Миша берёт его под локоть, провожая до своей гримëрки. — Ты садись, тут кроме нас всё равно никого не будет, — оказавшись внутри, он неосторожно хлопает дверью, практически сводя на нет гул голосов в коридоре. Андрей послушно плюхается на низкий диванчик, с облегчением выпрямляя ноги и потягиваясь, разминая усталое от стояния на одном месте тело. Мельком оглядывает содержимое, кладя куртку рядом с собой: стол, парочка стульев, зеркало, диван, разумеется, и с недоверием косится на временного хозяина этой лачужки. — Как? У вас что, на всех отдельная комната предусмотрена? — он вскидывает бровь, наблюдая за тем, как Миха останавливается посреди помещения и мечется взглядом от стула к дивану, в конце концов выбирая место под боком Андрея. За все двадцать лет, что Князев варился в «Короле и шуте», ему трудно вспомнить нечто подобное. Гримëрка в его понимании что-то просторное, но из-за того, что в ней куча народу, ей непременно суждено стать тесной и душной. В ней нет места тишине, все спешат и двери настежь открыты, а в них то и дело мелькают люди. И то, это в лучшем случае, в худшем — маленькая коморка с поломанной временем и нетрезвыми гостями мебелью, в которой, к тому же, и окон нет. А тут всё казалось уж слишком цивильным. — Нет, не у всех, — в голосе Горшка чувствуется лëгкая раздражëнность от чужого любопытства, но, к счастью для Князева, усталость в нём берёт верх, — И не всегда, — уже тише добавляет, обратив внимание на их соприкасающиеся колени. Он тактично умалчивает о том, что парни сами предложили ему остаться наедине с Андреем, стараясь вообще не думать об этом довольно стыдном для него моменте. Забота со стороны группы ставила его в уязвимое положение, из которого он немедленно пытался выбраться, как можно скорее позабыв. Андрей утвердительно хмыкает. Ответ его вполне устраивает, хоть вопросы всё равно остаются. На деле-то и не важно вовсе, ему просто тешит самолюбие тот факт, что Миша, видно, хочет не раскрывать все карты и надеется свести разговор в никуда, вот только забывает, что сколько Князя не корми, тому лишь бы Горшка подразнить — по-доброму, разумеется — тем более, такого случая уже давно не подворачивалось. Сначала ссора на два года, теперь вот вроде как и помирились, очень даже хорошо помирились, до прежней дружбы как раз только одного и не хватает — подколов, а это в два счёта устроить можно, надо только начать. — Неужели эти апартаменты подготовлены исключительно для моего приезда? — сладко щебечет он в самое ухо, игриво дотрагиваясь до плеча Горшка кончиками пальцев. Его внезапное шутливое настроение встречают гневным пронзительным взглядом, который, впрочем, быстро остывает и становится просто недовольным. Миша, видимо, искал, на что позлиться, но повод оказался слишком незначительным, вот и пришлось быстро оставить эту затею. Правда, и на примирительную улыбку не соглашается, причин радоваться он также не находит. Зато их находит Князев, приподнятый дух которого никак не хочет прогибаться под натиском унылого Горшка. Он всё также продолжает веселиться, правда чуть менее выражено, чтобы не доставать этим Миху. — Умаялся? — он первым решается сгладить углы, приободряюще хлопая отвернувшегося от него Мишку по сутулой спине. Рука машинально, без ведома отвлëкшегося Андрея гладит выпирающие позвонки, постепенно спускаясь к пояснице, пока Князь не отстраняет её, вспоминая, что она вполне способна натворить делов, может, и приятных для самого него, но уж явно бесячих для Горшка, с его-то нынешнем настроем после концерта. Стоит Князеву чуть податься вперёд в попытке заглянуть в глаза Горшку, как тот вдруг падает головой ему на колени, закидывая ноги на подлокотник и переворачиваясь на спину. Андрей вскидывает от неожиданности руки и не мигая смотрит на уютно устроившегося друга, что уже успел опустить веки и глубоко вздохнуть. — Устал как собака, — рявкает Горшок, но Князю известно, что сейчас агрессия направлена не на него. Мишу подбешивает ослабший организм, не дающий во всей красе исполнять всё задуманное, зато заставляющий всерьёз заняться здоровьем. Конечно, ситуация не прям чтобы отличная и вселяющая надежду, что теперь всё на сто процентов будет замечательно, но Князев находит в ней существенный плюс: хоть что-то смогло вразумить упрямого Миху оставить затею со смертью до сорока и перешагнуть эту отметку. — Ещё и жрать охота, — добавляет Горшок, и Князь замечает, что он в упор смотрит на него. Без злобы и осуждения, немного грустно и с какой-то непроговорëнной просьбой. Вдруг усмирившийся Мишка кажется Андрею замученным и отчаявшимся, но вместе с тем и ласковым. На колени так неожиданно лёг, чтобы пожалели, может похвалы хочет или просто так, поближе побыть. Соскучился, за два года-то, теперь как пёс извиняется, а раз словами никак, то поведением и печальным взглядом. Ничего, Князеву привыкать не приходится; ему ли не знать, что такой вот Миха искренней любого святоши на исповеди. Рука опять тянется приласкать его, вот только теперь она ложится на живот, легко похлопывая, будто касанием способна утолить голод и осчастливить Горшка. Этого ожидаемо не происходит, но и ладонь убирать не очень-то хочется: поверхность под тканью упругая, легко принимает на себя небольшой вес и чуть прогибается, прямо-таки притягивая на новые соприкосновения с ней. Он чуть зависает в таком положении, пока на его руки не ложатся Мишкины, тëплые и всё ещё потные после плясок на концерте, но вырываться не спешит — наоборот, ждёт и гадает, как с ним поступят за его наглость. В духе Горшка было бы крепко схватить предплечья, сдавить их до полосок красно-белых отметин и резко швырнуть, приправив свою расправу гневным взглядом. Но что-то явно идёт не по плану — Андрей остаётся без какого-либо внимания, а пальцы Миши, немного сдвинув мешающиеся руки в сторону, медленно нащупывают нижнюю пуговку на рубашке и вытаскивают её из петельки, по аналогии поступая с оставшимися. — Погладить? — настороженно спрашивает Князь, пытаясь уловить настрой Михи. — Как хочешь, — тот безразлично пожимает плечами, закрывая глаза. Только и заметно, как чуть жмурится от света, падающего прямо на лицо. Полочки потихоньку разъезжаются, складками опадая по бокам, на смену чëрной ткани приходит вид болезненно бледной кожи, тут и там испещрëнной увечьями разного калибра. Пояс штанов и в особенности массивная бляшка ремня почти полностью скрывают растяжки, и их затемнения, вереницей идущие по краю, лишь чуть виднеются Андрею. По торсу пятнами разбросаны синяки различных оттенков, к счастью, уже достаточно блëклые, чтобы разглядеть их можно было только будучи на достаточно близком расстоянии. Зато хорошо видны длинные царапины, будто когтистая лапа дикого зверя рассекла кожу от груди до живота, оставив яркие следы. Шрамы украшают мужчину, но Андрей пожелал бы не лицезреть их на теле Горшка и уж тем более не знать, как они были получены. Конечно, он не собирается брезгливо отдëргивать руку и морщиться, разглядывая изъяны — у него и в мыслях подобного нет. Наоборот, возникает желание невесомо пробежаться пальчиками по каждому, самому крошечному шрамику, благо все они выглядят зажившими и вряд ли принесут боль. Миша между тем задерживается в районе груди, останавливая пальцы на третьей сверху пуговице, будто раздумывая, стоит ли отстегнуть и её. Она единственная, что держит две стороны рубашки вместе — верхние и в помине застëгнуты не были. Привычка ходить со строгим поднятым воротничком ушла ещё в далёкой юности, Андрей, можно сказать, почти не застал её. Лишь в первый день строгость во внешнем виде странного паренька бросилась в глаза, потом же это всё куда-то испарилось, будто и не было никогда. «Стесняется?» — мысленно задаётся вопросом Князь, наблюдая, как медлит Горшок. Руки чешутся самому выдрать злосчастную пуговицу с нитками, чтобы поскорее заполучить вид полуобнажëнного и, что главное, спокойного Миши. Насчёт второго можно и поспорить — навряд ли человек, которому испортили одну из любимых вещиц в его гардеробе, останется в здравом уме и твëрдой памяти, а не разнесëт к чертям того, в чью голову взбрела столь больная идея. Само по себе замешательство не совсем понятно: буквально на прошлом концерте, который Андрей посетил в качестве зрителя, уже на пятой песне всё та же чёрная рубаха болталась на нём накидкой, а пополневший, по крайней мере на вид гораздо больший, чем помнил его Князь, живот без малейшего смущения Горшка выставлялся на показ всей публике. Если кто и стушевался от такого перформанса, так это сам Князев, старательно пытавшийся отвести взгляд в сторону, только бы не смотреть на сцену, где на самом её краю горланил песни Миша. Неприятные мысли забивали голову, невольно думалось, какие лестные выражения могут насочинять люди, описывая далеко не спортивную форму Горшка. Разжирел, бока отрастил — со всем этим сталкивался когда-то Андрей, и ему ой как не хотелось, чтобы теперь это коснулось и Мишки. Помимо всего прочего, масла в огонь подливал и собственный эгоизм. С его подачи Андрей никак не мог отделаться от идеи забраться к Горшку и запеленать его в первое попавшееся тряпьë, чтобы тот не смел светить пузом на потеху фанатам — "Ну что это такое, не молодой уже, чтобы так себя вести! Одно дело при своих, при мне, а другое, чтоб тебя таким все видели..." Из-за воспоминаний он упускает момент, когда Мишка отстëгивает пуговицу, и находит его уже в расслабленной позе, будто спящим. Догадки относительно его живота оказываются правдивы — тот ещё никогда не казался таким упитанным. Чуть полноватым — да, каким, впрочем, Андрей и привык его видеть в последние лет так десять точно, но настолько округлым, что особенно заметно на вдохе, он выглядит впервые. И не скажешь, что на его месте временами проявлялся пресс, тут разве что о беременности на небольшом сроке подумаешь. Князев прикасается к коже подушечками пальцев, невесомо ведёт ими поперёк, от бока до бока, прежде чем положить ладонь целиком на середину. Чуть давит в аппетитную мякоть, отпускает, любуется, как та упруго возвращается в привычное положение. Горшок лежит смирно — значит, всё в порядке, можно продолжить. Захватывает большим и указательным жирок сбочку, тянет, делает то же, но уже чуть левее, вдавливается пальцами в кожу, утопая в ней, как в зыбучих песках, пока в голове не возникает мысль разузнать у Мишки о его предпочтениях. — С тобой как, понежнее или пожëстче? Андрей выжидающе улыбается, испытывая нечто похожее на азарт, и всё смотрит на расслабленного Миху, что с минуты на минуту должен вскипеть и хорошенько так объяснить, что с ним шутки плохи. Горшок, конечно, колкости в свою сторону терпел и сам бывало смеялся громче всех, но пошлость сразу пресекал чётким ударом в нос. На собственной шкуре Князь не проверял, хватило одного раза в далëких девяностых, когда паренëк — имя уже и не вспомнить — пьяно заикнулся о том, что Миха сзади выглядит на все сто, и пристроиться к нему — милое дело. Андрей только и успел, что позорно пискнуть, когда стоящий рядом Горшок, будучи точно также бухим в хламину, мгновенно отреагировал и рассëк парню бровь, а через несколько секунд тот лежал, скрюченный, на полу. Затишье перед бурей оказывается лишь паузой, в которую Миша, не заметив, казалось, никакого подвоха или сделав такой вид, чтобы сейчас не чувствовать себя обязанным как-то выказывать своë недовольство, взаправду решал, как он больше хочет. И брови свёл, будто мыслительный поток настолько сильно растормошил его. — Нежней давай, — сипит он, расслабляясь в лице и поудобнее устраиваясь головой на мягких ляжках. Андрей бездумно кивает, а отвести взгляд удаётся только после того, как сам Горшок поворачивает голову набок, кончиком носа практически касаясь его ширинки, и снова проваливается в лëгкую дрëму. Короткие, по сравнению с теми, что были год назад, волосы растрепались, пряди выбились из недавно поставленных умелыми руками иголок и теперь лезут на лицо, щекоча густые брови и длинные, как оказалось, ресницы. Князь, насмотревшись на скорченные рожицы Мишки от попыток смахнуть надоедливые волоски, проводит ладонью от лба до макушки, заглаживая их назад, для надëжности проходясь так ещё пару раз, нежнее и медленней. Зарывается пальцами, стараясь разлепить иглы от лака, с усмешкой чешет за ухом и на время даже забывает о второй руке, что просто покоится на удобном животе. Князю настолько хочется погладить его вновь, что мерещится, будто сам Горшок ëрзает и подставляет мягкую серединку под руку, нарываясь на новую порцию ласки. Как бы то ни было, Андрей приспускает пояс, оголяя те самые растяжки или простые натëртости, так походящие на них, чуть надавливает на небольшие островки огрубевшей кожи, а после, будто извиняясь, спешит ладонью огладить весь низ живота, даже ту часть, что скрыта под штанами. Миша резко вдыхает через нос и мигом подтягивается, когда рука по-хозяйски заходит дальше дозволенного, чуть виляет бëдрами и разве что не скулит от негодования, чувствуя себя до горечи уязвимым. Благо Андрей быстро считывает его реакцию и прерывает неприятные действия, заменяя их ставшими привычными поглаживаниями открытой части живота. — И так брюхо отъел, а тебе всё мало, — обиженно стонет Горшок пару секунд спустя, тут же жалея о сказанном и ещё больше отворачивая голову в сторону, так, что Князю остаётся виднеться только его покрасневшее ухо. — Прости, Мих, я задумался немного, не буду больше, честно, — Андрей корит себя за неосторожность и мысленно клянëтся впредь не повторять такого. Дыхание Миши выравнивается, вдох и выдох привычно заставляют подокругляться и вновь опускаться полный живот, который беспрерывно мнут и гладят, не оставляя ни один его участок без должного внимания. Всё-таки Горшок просил понежнее, так что Андрей, вместо того, чтобы щипать его за складочку на боку, медленно гладит талию сверху вниз и обратно. Рыхлую середину обводит по кругу, легонько очерчивает рёбра большим пальцем и снова спускается вниз. Неожиданно Миша отрывает руку от дивана, подносит её, сжатую в кулак, ко рту и широко зевает. Помимо этого он решает чуть размять затëкшие мышцы, хорошенько потягиваясь, а из-за того, что он прогибается в спине, одновременно с этим вбирая в себя воздух, живот куполом давит в ладонь, и Андрею до того приятен этот их странный контакт, что через секунду, забывая про недавнюю осторожность, он энергично напирает на самые мягкие зоны и водит по ним, сминая кожу и оставляя после себя недолго краснеющие пятна. Горшок, продержавшись в таком положении рекордные секунд десять, медленно опускается, с причмокиванием укладываясь обратно. — Сделай так ещё, — требует Князь, одним разом явно не насытившись. От непонимания Миха по-совиному широко раскрывает зеньки, удивлëнно смотря на нависшего над ним Андрея. — Чего? — Ну, ты ж сейчас зевнул или типо того? — пытается достучаться Князь, с нетерпением надеясь, что до того побыстрее дойдёт смысл его просьбы. У Горшка на физиономии ноль эмоций, словно в мире нет ни одной, что смогла бы передать весь спектр его ощущений. Зато аура вокруг накаляется, Андрей успевает ощутить чужой стыд за свои хотелки, что заставляет его вдавить голову в шею и попрощаться с только открытым для него удовольствием навсегда. — Ну уж нет. Довольствуйся тем, что есть, — ворчит Миша и закрывает глаза, намекая, что разговор окончен. Довольствоваться и правда есть чем, Князь с этим не спорит. Признаёт, что успел избаловаться за эти несколько секунд, и выдыхает облегчëнно, а ладонь уже вовсю разминает мясистый низ. Так проходят несколько счастливых минут, пока голод не даëт понять, что Михин желудок уже давно страдает от одиночества, глубоким урчанием прорывая тишину. Почувствовав вместе с ним и слабую вибрацию, Андрей последний раз оглаживает живот по кругу и наконец отрывается от него, поскорее сводя ткань рубахи, чтобы прикрыть ею соблазн. — Черт, — он путает порядок пуговиц, из-за чего в итоге одна остаётся не у дел, и спешит исправить ошибку, заново поселить каждую в свою прорезь. Сделать этого не даëт Миха, так спокойно, но уверенно накрывая чужие ладони своими, чуть сжимая их и как бы говоря «Дальше без тебя, Андрюх, а то опять напутаешь», что Князю не остаëтся ничего другого, кроме как оторвать руки от нагретого ими места и просто наблюдать за тем, как сам Горшок медленно и, главное, правильно застëгивает каждую пуговицу. — Вставать, что ли? — спрашивает Миша, неясно, себе или Андрею адресуя вопрос, но с коленей не двигается, так и лежит, сложив замок ладоней на только что прикрытом животе. — Поднимайся давай, кормить тебя поедем, — стоит ему это сказать, как Горшок, вспомнив о скребущем его изнутри голоде, быстро вскакивает, а через пару минут они уже вдвоём выходят из гримëрной. Андрюха выбирает, в какой ресторан им пойти, и одновременно с этим вспоминает, на какой балл по шкале от одного до десяти можно оценить его бардак в квартире. Он, конечно, не до конца уверен, но почему-то кажется, что после позднего ужина они завалятся именно к нему. Зачем же заказывать два такси, когда можно одно?