В мокрый-мокрый день рядом с бешеным морем

      — Умираю, как хочется чего-нибудь новенького.       Чимин заявляет вот это своё привычное вместо «привет», у Чимина волосы чистые, но вместо укладки (или хотя бы расчёсанных прядей) всё разворошено и торчит в разные стороны, и из вороха волос проглядываются покрашенные в розовый пряди на висках. На ушах болтаются полдюжины серёжек, и все — висюльки. На щеке — тонкая царапина (это всё его трёхцветный кот, к которому он всё время лезет. Царапины, Чимин говорит, на счастье). Рубашка, несмотря на всё, выглаженная, и галстук на своём положенном месте, даже почти не ослаблен. Стрелки на брюках идеальные, и ширина самих брюк тоже, ровно по ноге, да ещё и стройнит. На лакированных ботинках лишь капли дождя, пыли нет — значит, Чимин протирал их перед выходом.       Юнги безответно отворачивается и методично и спокойно открывает бутылку с водой, чтобы сделать глоток. Водный баланс важен для здоровья, особенно после сна в четыре часа и кружки чёрного кофе со льдом.       За окном полощет дождь, и Юнги не позволит Чимину тащить его куда-то в эту паршивую погоду.       Конечно, как только они выходят из школы, Чимин ныряет под дождь. А через полчаса Юнги тащится за ним по улицам до автобусной остановки, чтобы уехать в какой-то пригород.       В итоге оказывается, что никакой автобус туда не ходит, и им надо на электричку. Юнги выкладывает последние деньги им на билеты туда-обратно, и они занимают места буквально за минуту до отъезда. Чимин, поставив ногу на сиденье и притянув её к груди, жуёт шашлычок, который Юнги купил ему рядом с вокзалом.       Юнги смотрит на Чимина, немного — на завесу дождя за окном, на почти пустой вагон, а потом — снова на Чимина. Тот пристраивает палочку от съеденного шашлычка куда-то между своим и соседним сиденьем, чтобы она не укатилась. В общем-то, палочка в итоге ломается, заставляя Чимина выдохнуть: «Ну вот!», а Юнги — засмеяться.       Чимин, если честно, вымок насквозь, потому что не взял даже ветровку. В Юнги не было достаточно благородства, чтобы отдать ему свою, но теперь он всё равно должен страдать от всей этой мерзкой влаги: Чимин прижимается к его боку и кладёт голову на плечо, ещё и елозя, чтобы устроиться удобнее. Ветровка Юнги сушится на крючке возле их кресел, а рубашка стоически держится целую минуту, стараясь не намокнуть, но на большее её не хватает.       — Юнги-хён, спасибо, — говорит Чимин, и ворчливое нутро Юнги забывает о том, что такое ворчать, за долю секунды. В словах Чимина тепла столько, столько… Юнги хочется коснуться своей груди, чтобы облегчить тянущее, благодарное чувство.       Он лишь слегка поворачивает голову, вдыхая влагу волос Чимина, которые пахнут сыростью и отдалённо — каким-то сладким шампунем.       Юнги закрывает глаза, растворяясь в прохладе электрички и прижавшемся к нему Чимине, тоже прохладном.       «Я просто не хочу, чтобы у тебя был кто-то, кто будет значить больше, чем я».       Самый большой и глупый страх. Не заслужил Юнги о таком думать, находясь рядом с ним.       Чимин и сам собственник, и говорит об этом свободно, так, что обзавидуешься. У него свои границы расставлены, а через чужие он прёт тараном, если надо. У Чимина есть друг Тэхён из параллельного класса, младший брат, с которым он много дурачится, в целом — любящая семья и чувство самоценности. У Чимина хорошие отношения со всеми одноклассниками и ни с кем нет открытых конфликтов, и он много кому нравится.       У Чимина сильная тревожность порой и желание показаться хорошим, а Юнги так нравится, когда в нём руководит вот этот непосредственный ребёнок. Ему нравится, когда Чимин клянчит, и паясничает, и когда включает в себе шкодливого мудака, который шутит над ним мерзко и по-дурацки, и который не пытается быть идеальным человеком. В это Юнги влюблён. И всё-таки в каждую его остальную сторону.       — Тебе не холодно?       — Хён тёплый, — Чимин тянет будто в полусне немного гундосо и обнимает обеими руками его крепкую руку.       Как он может быть чьим-то ещё?       Эта мысль крошит на части спокойные кусочки сознания.       Юнги не терялся настолько, чтобы быть только его. Просто у Юнги до Чимина в жизни никого не было такого, как он. Хотя бы немного такого, как он. По ощущениям хотя бы слабо напоминающего его.       Знакомые, приятели, размытые лица в сознании, Хосок, с которым они вместе ходят в компьютерный клуб и Чонгук из качалки, мама, отец, девочка, которая однажды нравилась, но к которой он стеснялся даже прикоснуться…       Чимин, обнимающий его руку в электричке, промокший под проливным дождем по собственному желанию. Мальчик, с которым он едет непонятно куда. *       — Тебе кто-то нравится?       — Нет.       Чимин за его спиной облежал уже весь старенький диван во всех позах, совсем не стесняясь, в своей школьной одежде на чистой простыни.       — Ты романтик. Людям, как ты, обязательно кто-то нравится, особенно в шестнадцать лет.       Чимин говорит, как будто всё-всё знает, и звучит как придурок. Юнги хочет ему это сказать, но почему-то думает уголком сознания, какой же он умный и крутой. И как приятно почему-то это слышать.       Юнги не хочет разворачиваться к нему на своём компьютерном кресле, потому что придётся ведь смотреть.       Но и хочет. Нестерпимо.       — Ну и кто тебе нравится? — вопрошает Чимин, размывая перепутанные мысли Юнги.       — Я общаюсь только с тобой.       — Чтобы влюбиться, не надо общаться, — ничуть не смутившись, отвечает Чимин спокойным и умным тоном.       — Мне надо.       В этот раз он молчит. *       Они выходят на станции. Дождь заходится ещё сильнее, небо серое и само выглядит мокрым-мокрым.       Когда сверкает молния, Чимин смеётся и убегает куда-то вперёд, к полю, и мокрые травы тут же отдают влагу его одежде. Он раскидывает руки и закрывает глаза.       Юнги знает этот его бзик — Чимин хочет чувствовать себя живым очень остро. Хочет чувствовать себя юным и смелым.       Юнги может стоять в стороне и смотреть, он почувствует себя живым и от одного его объятия.       Ему не нужно поле в грозу.       Чимин подбегает обратно к нему, мнущемуся в паре шагов от станции, хоть и не имеющей навеса, но кажущейся какой-то чуть безопасной.       У него лицо гладкое и всё в мелких каплях, и Чимин загребает руками волосы назад, чтобы они не падали на лицо.       Он такой красивый.       Тянет руки к его лицу и снимает очки, покрытые каплями, и аккуратно вкладывает их в ладонь Юнги.       — Убери в сумку, всё равно не нужны.       Юнги молча делает это.       — Когда поедем обратно, — говорит он, смотря в лицо Чимину, — снимешь рубашку и возьмёшь мою куртку.       Благородство откуда-то набирается.       Чимин как-то смотрит на него, как ещё не смотрел, или глаза его от грозы кажутся темнее и ýже. Взрослее.       Он вздрагивает, когда бьёт гром.       Они спускаются к морю по старым каменным ступеням. Ботинки Чимина возвышаются над песком на своей грубой подошве. Юнги ступает в своих кедах по всё той же полуразрушенной каменной кладке на краю пляжа, вдоль которой разбросано густое разнотравье. Он идёт выше Чимина, раскинув руки в стороны, будто ему сложно держать равновесие, хоть поверхность камня и совсем не узкая. Может, он просто хочет… хочет чего-то, но не может сказать.       Юнги думает, что идея с курткой была провальной, потому что и она промокает насквозь уже через несколько минут.       Они останавливаются — Чимин на песке, Юнги — на каменных плитах.       — Я хочу к тебе, хён, — говорит вдруг Чимин, отводя взгляд от плещущегося моря, и действительно забирается к Юнги. Отряхивает грязные ладони и снова поворачивается к морю. — Почему мне всё время нужно что-то новое?       Вопрос отзывается в голове чем-то болезненным.       Новые школы, новые города, не слишком близкие друзья, очарование первых встреч и неизведанных чувств. Юнги болью простреливает висок. Не дай бог, голова разболится. Он сдёргивает капюшон, не трогая волосы. Чувствует на лбу прилипшую прядку.       Делает глубокий вдох.       Чимин поворачивает к нему голову.       — Иногда я думаю, как лучше было бы умереть. Иногда просто хочу. Когда у меня не остаётся смысла. Мы ссоримся и я думаю, — он отворачивается к морю, — я думаю, если мне настолько обидно, зачем ты мне нужен. Или зачем мне вообще всё.       Юнги чувствует собственную дрожь.       — Хён, я такой идиот, что думаю об этом, потому что… Когда ты вот так со мной стоишь, мне кажется… — у Чимина беззащитный, дрожащий голос в этот момент. — Что я хочу любить тебя всегда, как люблю сейчас.       Он поворачивает голову к Юнги снова.       Чимин совсем промокший, когда Юнги тоже поворачивается к нему, а глаза чернющие и слезливые.       — Понимаешь, я не хочу кого-то нового, — говорит он. В ушах Юнги шумит дождь, и голос Чимина слышится словно где-то на фоне. Краем глаза он видит волны. — Это так странно.       Разве можно одновременно быть таким беспомощным и таким сильным?       И настолько смелым, чтобы сказать «всегда»?       Юнги никогда не думал про всегда. Он хотел, чтобы Чимин не уезжал и каждый день был вместе с ним в школе.       А теперь всё становится таким другим. В мокрый-мокрый день рядом с бешеным морем. Ему холодно.       Куртка-то насквозь.       Чимин даже и понятия не имеет, как Юнги хотя бы относится к такому. Чимин говорит в лоб и даже не отводит взгляд. И стоит, напряжённый и слившийся с погодой, пока Юнги смотрит на него и молчит.       А когда он смеет отвести взгляд (придурок), Чимин вдруг закрывает лицо руками и отворачивается, и Юнги краем глаза видит его дрожь.       Ветер касается каждого тонкого волоска на руке, вздымая их стаей мурашек.       Юнги не может сказать ничего в ответ, и ему всё холоднее. И холоднее.       Но когда он делает шаг, ещё не успев осознать, слова просто вырываются сами.       — Я понимаю тебя. Я тоже.       Чимин сильно-сильно вздрагивает, когда бьёт гром. Он оборачивается и обрушивается в руки Юнги с такой сильной дрожью, что тому становится страшно.       — Пр-рости, хён, — давит из себя Чимин. — Я б-боялся сл-лишком с-сильно.       Он даже не обнимает Юнги — обнимает самого себя, но всё равно стоит так близко. Юнги прижимает его к себе.       — Всё в порядке, — шепчет он. Его самого кроет от какого-то горя и страха, которые передаются от Чимина, и от желания защитить и сберечь его от этих эмоций. Что-то сильное, что-то, что кажется возможным только сейчас. Чувства колотят внутри как-то не в меру серьёзно и грубо.       Хочется домой и в тепло.       Юнги никогда не извинялся перед ним первый.       Чимин сказал, что хочет любить его всегда.       Юнги тоже дрожит, когда произносит:       — Прости меня. Я старался сразу ответить тебе.       А Чимин застывает, весь статичный, будто все процессы в его теле останавливаются, даже неконтролируемые. А потом его руки отпускают друг друга и обвиваются вокруг шеи Юнги.       Слишком холодно и мокро.       Приятно и сильно.       В электричке по пути назад Чимин его не касается.       С куртки, висящей на крючке, на пол стекает вода.       За окном темно, а дождь успокаивается.       Юнги дрожит.       На прощание Чимин целует его в пустом вагоне и первым вылетает из поезда. У Юнги губы холодные и руки онемели.       А сердце в горле колотится. Дрожь по всему телу.       Чимину шестнадцать. Юнги семнадцать.       Слову «всегда» — два часа.       Поцелую ещё и минуты нет.       Времени, кажется — ещё вся жизнь. Или лишь миг.