Я отрицаю башмаки

В «Котле» появились дыры, которые вели прямиком на тот свет. Дома растеклись деревянной квашней и смахивали на уродливые куличи к празднику. Непропеченные, пресные, а какие-то, наоборот, горелые, они укрывали под своими крышами семьи умерших и одиноких живых. Дым от сгоревших домов висел над головами пыльным маревом. Двери, размалеванные черными крестами, чахли от смолы и нехотя признавали, что скрывают покойника, а то и не одного. Обочина, наряженная неподвижными людьми в чепцах, захлебывалась помоями, от которых тошнило прямо в сладковато-мерзостную реку. Небо спускалось все ниже, любопытное, беспомощное и от этого хмурое. Праздник драконьей оспы пришел в Переулок из маггловских районов Лондона. Наверняка нашелся какой-нибудь Лавгуд, трубадур и весельчак, поселившийся среди магглов и решивший пропустить стаканчик в «Котле». С сумасшедшего спрос невелик, а кашляет он тем же воздухом, что и мы: сколько ни тер Том кружки, зараза липла к ним жидкой лакрицей и перебиралась с одних губ на другие. — Давайте я сыграю вам! — Лавгуд всегда врывался в паб и начинал бренчать на своей волынке, горланил баллады, пристукивал ногой. Не слушали его, вон выставляли, а ему как об стену горох: улыбался и в Хогсмид аппарировал, там навязывался со своими песнями. Желтая его мантия мелькала в толпе, подобно вспышке заклятия, и порождала желание удавиться с тоски. По традиции праздник встречали с задернутыми шторами, запертыми на засов ставнями и со слезами, текущими по земле вместе с заразой. Магглы дохли как мухи, не счесть испустивших дух. А у нас на главной площади прибили широкую доску, чтобы отмечать число заболевших — так всегда делали, будто это могло помочь. Доска покрывалась цифрами слишком быстро, а какой-то умник еще и ставки делал, сколько помрет на следующий день. Умника поймали и вздернули прямо там, на площади. Длинное тело ежедневного пророка болталось на ветру как труп курчонка и размахивало руками, указывая путь. Я бежал по вязким лужам, перепрыгивал через две ступени, чтобы успеть к закрытию лавки. Денег у нас с матерью не было, приходилось шарить по карманам тех, кому уже все равно. Мертвецы протестовали, раскрывая рты и распахивая почерневшие глаза, но я отнимал у них последнее и не стыдился. Все так делали. Вчера Боунсы сложили в ряд своих мертвых детей — человек девять, не меньше, под крайних подпихнули одеяло и уселись рядом помолиться. Просто больше ничего не оставалось. Семьи у всех большие, обещавшие процветание волшебников на веки вечные, иссякали на глазах, сгорали с трупами и поднимались под облака горьковатым дымом. Мы дышали пеплом вместо воздуха и отхаркивали им же. Уизли обитали неподалеку в кособоком доме, который с рождением очередного ребенка рос вверх. С приходом оспы Драко посоветовал им разбирать по этажу за ненадобностью, но Уизли пока не отдали болезни ни одного из своих сыновей. — Уизли скупые, — мама быстро развернулась и поставила на стол суп. Тонкие руки разломили хлеб и швырнули ломти в деревянную миску. — Имеют галлеон за душой, вот и тратят с умом. Мамина красота, подобная воску, таяла на глазах, но никуда не исчезала. Собиралась лужицей и застывала, чтобы потом можно было переплавить на новую свечу. Я смотрелся в мамино лицо, как в зеркало, и шептал, что вернусь к вечеру. — С кем ты пойдешь? Один? — она не отпускала моих рук. — С Малфоем и Гойлом. Может, еще кто явится. Не знаю, мам. Разумеется, я понимал, о ком она спрашивала. — Блейз. Я обернулся. — Не целуй ее. Кожа расцветала. Перед самой-самой смертью кожа лопалась и заворачивалась бутонами, восхитительно-настоящими, опаленными, горячими. Мы старались не касаться друг друга, прятали глаза и шарахались от незнакомцев. Семья Дафны уже была заражена. Двое младших братьев вытянули маленькие ножки на дорогу, и я сам повесил на шею каждому из них по кнату. Вдруг пригодятся в пути. Когда умрут все, зараза сгинет. Ей некуда будет перебраться и, пометавшись по пустым улицам, болезнь уберется восвояси. А пока остаются живые люди, зараза питается ими, и выплевывает только испорченных лекарством. — Я расскажу вам, только тс-с-с. Дафна хотела возразить что-то, и я приложил к ее губам палец. — Не тяни, Забини, — Драко, собравший волосы в хвост, до омерзения походил на отца. С двух шагов не отличишь, разве что Люциус опирался при ходьбе на трость — знак члена Управляющего Совета города. — Только давай без глупостей. Вчера на Совете предложили объединить силы с Лютным тупиком и Хогсмидом. Совсем люди двинулись умом от болезни. Ну правда, все равно что схлестнуть медовуху с огненным виски и ждать, пока они смешаются в воду. — Объединяться — бред, отгораживаться надо, заборы высокие строить, а не за руку здороваться, — заговорила Миллисент, считавшаяся среди нас старшей сестрой. Города волшебников еще меньше, чем у магглов, часто вьются у подножия холмов каменистыми дорогами. И воюют друг с другом за главенство. — Хогвартс откроется, только когда эпидемия схлынет, — вкрадчиво проговорил Драко, задержав взгляд на лице Миллисент. — Попасть бы сейчас туда да покопаться в книгах. Наверняка старики находили выход, иначе мы бы здесь не сидели, а наши родители умирали детьми. — Совет бессилен? — Гойл предпочитал молчать, а если задавал вопрос, то ответ на него был очевиден. Драко свел брови над переносицей и промолчал. — Рассказывай, Забини, — разрешила Миллисент, кивнув большой головой. Если угонитесь за мной, конечно, расскажу, мне ведь не жалко. Я уже рассказал мертвым, пока выгребал из их мантий последние монеты. Покойники молчаливые слушатели, лежат себе и лежат. Все подохли, как крысы от отравы. Будь возможность умереть во второй раз, задохнулись бы от собственной вони, захлебнулись бы в реках дерьма. Я поднялся с корточек и швырнул камешек вниз по лестнице. Пока летит до последней ступени, надо решиться и выложить все как есть. Все, что передумал бессонными ночами, латая прорехи в рубашке и памяти. — Нам нужно выкрасть рецепт. — Не-е-ет, — скривился Малфой. — Клюв сопротивляется Империусу, а рецепт нигде не записан, он существует только в его голове. Ты собираешься вырвать тайну вместе с мозгами? Сыворотку правды не предлагать, у его ассистентов нюх как у собак. — А кто-нибудь вообще видел его ассистентов? Подозреваю, что их не существует. — Думаю, Клюв не врет, одному готовить зелье сложно. Есть ассистенты. Клюв появился в Переулке пару недель назад, когда первые заболевшие покрылись вспухшими оспинами. «Продается». Выбрал один из нежилых домов рядом с Гринготтсом — по совпадению или специально, чтобы люди не потратили деньги по дороге и донесли их в целости до странной лавки. Пятеро гоблинов, заправлявших делами в банке, не успевали носить из подвала деньги — все желали забрать свои сбережения и купить дивное лекарство. Тесное здание покачивалось от натиска толпы и грозило лопнуть, разметав кругом щепки, золото и куски тел. Что именно продается, пришлый хозяин не уточнил, да и не нуждался он в пересудах: слава бежала впереди него, и вскоре у дверей змеилась очередь. Очередь шевелилась, билась, плакала и умоляла спасти от верной гибели. Болтали, что Клюв путешествует на хвосте эпидемии. Куда бы ни пришла болезнь, он оказывался у ворот города следом и предлагал помощь. Лица его никто не видел. Накинув на плечи вощеный плащ, застегнутый под горло, хозяин выходил из задней комнаты ненадолго и говорил глухо из-за маски. В таких масках выступали бродячие артисты, изображавшие тварей с крыльями. Длинный птичий клюв, наполненный сушеными корешками мандрагоры и заунывника, веточками аконита, полыни и асфоделя, не позволял лавочнику улыбаться, зато дал ему имя. Пересчитав галлеоны, Клюв вручал покупателю крохотную колбочку на несколько капель и велел приходить еще, когда действие закончится. Возвращались не все, потому что запасы Гринготтса иссякли на девятый день. Тогда-то и появились смельчаки, готовые на все ради порции зелья. Одного из них нашли растерзанного на заднем дворе чудной лавки, и весть понеслась между домами: Клюв прибыл в Переулок не один. Раны, нанесенные волчьими клыками, явствовали, что в помощниках у него оборотень, а может, и не один. Другой повис на двери лавки, вывалив синюшный язык. Видать в отчаянии бросался на двери, когда медленный яд разъедал кишки, а выбраться не мог — заперто. В городе заговорили о Клюве, с равным мастерством варившем жизнь и смерть. Еще один вернулся домой в беспамятстве, потеряв себя и имя свое по дороге. Как накладывать Империус, он тоже забыл и больше не пытался. — Удачи, — на латинском желал Клюв вместо прощания, когда посетители покидали его лавку. А они, не оборачиваясь, неслись домой и запирались на крепкие засовы. Феликс вился вокруг испуганной птицей, но в руки не давался, только дразнил. Клюв разливал удачу по флаконам — иначе возможность прожить на день дольше соседа не назовешь. Удача как есть. — Ассистенты Клюва — смертные люди, — я хотел убедить Малфоя, сжимал кулаки от бессилия. — Ты думаешь, что те трое были дураками? Не владели волшебством или не могли постоять за себя? — Драко пристукнул по камню костяшками пальцев. — Наши отцы найдут выход, — с деланной бравадой заявил он. — У меня нет отца, — я плюнул на него и побежал вслед за брошенным камешком. — Да погоди ты! — Сам все сделаю, — увернулся от рук. — Один ты не справишься. — Другого мне не остается, — я остановился и, отдуваясь, решил объяснить: — Как думаешь, долго Дафна продержится, если в ее доме каждый день умирает по человеку? — Так вот почему ты так спешишь, — Драко скривил губы. За фальшивым презрением к простым человеческим чувствам он скрывал волнение. Как будто я слепой. — А у тебя, значит, уйма времени? Ах да, у твоего отца есть деньги, как я мог забыть. — Дело не в этом. Послышались голоса Миллисент, Гойла и Дафны. — Дело в том, что мы ничего не знаем о Клюве. Он зельевар, прибыл издалека и не показывает лица. Отец считает, что к нему нужно подбираться постепенно. — Твой отец слишком много считает. Ему стоит считать только деньги. Малфой готов был ударить меня, я видел, как желание поднять руку и врезать мне по лицу, копилось на дне серых глаз. Но он сдержался. — Хорошо, я пойду с тобой. Это не одолжение, — Драко меня опередил. Мы слишком хорошо знали друг друга. *** Мы ходили вокруг проклятой лавки так долго, что осень закончилась быстрее. На деле прошло всего несколько дней, растянувшихся жидкой кашей и потонувших в грязи. Один из них я пролежал рядом с Дафной, выскребая землю из-под ногтей. Зараза ко мне не приставала, потому что я все еще находил способы заработать или добыть. А сегодня я вооружился иглой и пришил оставшиеся со вчерашнего улова серебряные кругляши к подолу платья Дафны. Пригодятся в пути. Вечером отправился за зельем, черпая башмаками помои и тут же вытряхивая. Палочка бесполезно болталась в кармане, бессильная, неспособная вылечить от недуга. И я ее выбросил. Швырнул в грязь. — Мистер, вы уронили. Ее глубокие глаза, подчеркнутые синевой, смотрели на меня доверчиво и бездумно. Я не спрашивал ее имени, а она, скорее всего, не знала моего. Мы оба рыскали по Переулку, как голодные твари с ободранными шкурами. Проплешины сморщенно-больными пятнами зудили и сочились, как будто кожа оплакивала здоровое прошлое. — Я не уронил, я выбросил. Паб, на углу которого мы столкнулись, кишел попрошайками и продавайками. «Продавцами» этих людей не называли, чтобы хоть как-то отличать от честных торговцев, но заискивающе заглядывали в их лица, тянули раскрытые ладони, отдавали последнее, что стащили у спящей жены или безвольного мужа. — Дурак, что ли? — Что ли. Я никогда не считался продавайкой, но исхитрялся сбывать остатки, выдавленные, выскобленные из себя, извергнутые и тщательно собранные. Делать это нужно очень быстро, пока зелье действует, иначе никто на порченый товар не позарится. Кто-то продавал Феликс втридорога по ночам, потому что Клюв с наступлением темноты запирал лавку до утра. У девчонки не нашлось денег, конечно же. Драко, поглядев на мое шитье, пошутил, что все деньги магического сообщества хранятся у гоблинов и у Дафны Гринграсс. Это правда. Гоблины чахнут над золотом скорее по привычке, а Дафна теперь мертва, и монетами расшито ее последнее платье. В карманах Малфоя тоже звенят галеоны, а в моих карманах гремят дыры. — Ладно. Спасибо, — я протянул руку за палочкой и случайно коснулся ее пальцев. Кожа горела таким жаром, что удивительно, как не вспыхнула огнем. Глаза лихорадочно блестели, кожа вздувалась едва заметными волдырями. — Я последняя из семьи, — зачем-то сказала она. — Давно ты больна? Мимо протопали в ногу человек пять. Тяжелые ботинки с грубыми подметками вдавливали в землю стекляшки, обломки кирпича и старую, пожелтевшую от собственной ненужности траву. — Сюда. Холод, исходящий от каменной стены, превращал капли пота в крошечные ледышки. Они покрывали позвонки и царапали кожу. Вчера Управляющий Совет решил отлавливать больных и не давать им покупать лекарство. Выяснилось, что заболевшие разносят заразу, даже если приняли Феликс. «Чем быстрее сдохнут, тем меньше надышат», — посчитал Совет. Все-таки Люциус лучше всего считал деньги. — У меня есть монеты, но я не дойду. — Ты ведь знаешь, что делать? Все равно действие зелья заканчивается, скоро моя слюна, и семя, и пот станут бесполезными. Она кивнула, скользнула в одну из бывших лавок, а сейчас просто кучу досок, и опустилась на колени, нетерпеливо стягивая с меня штаны. Позволяя мне вторгаться в ее рот, она держалась за мои бедра и ерзала по полу, раздирая в кровь колени, а после вылизывала член досуха, чтобы собрать все до последней капли. Нет, совсем не потому, что ей нравилось, скорее наоборот, но желание получить хоть кроху зелья, пусть и прошедшего через меня, растворенного и безобразно бесполезного, пересилило. Так иссушенный путник в пустыне пьет собственную мочу. Я взял ее с собой, все равно шел в логово Клюва, чтобы разузнать, где тот прячет своих ассистентов, и что за опасность они представляют. — Удачи, — как всегда пожелал Клюв на прощание и исчез за шторами. Вечером Миллисент развела холодный огонь, накрыла его банкой из слюды и развернула тряпку, раздавая всем по куску хлеба. — Нам нельзя ждать конца эпидемии. Иногда мне кажется, что золота в Переулке не осталось, все оно осело в доме Клюва. — Я давно вам про это твержу. Мы же сдохнем здесь, сдохнем, сдохнем! Вы видели Уизли? Они продали все, все, что было, превратились из богачей в нищих, и все равно один из близнецов умер. Нет его, понимаете? Еще до Рождества нас не станет, если опустим руки. Про Дафну говорить я уже не мог. Слова кололись изнутри. — Не опустим! — Драко, нагнувшись, протиснулся в двери и швырнул перед нами пергамент, исписанный летящим почерком, украшенный официальной сургучной печатью. — Что это? — Сегодня отправимся в лавку под видом членов Управляющего Совета. Светлые волосы рассыпались по плечам, словно в знак беспорядка в его голове. — Ты бредишь, — серьезно заявила Миллисент. — Нет, — Драко нетерпеливо отмахнулся. — Я взял у отца мантию и трость. Вашу внешность изменим трансфигурацией, а документ выиграет для нас время. — Он настоящий? — впервые, пожалуй, Гойл спросил что-то по существу. — Нет, конечно, — фыркнул Малфой, — Совет по Статуту тысяча четыреста двадцать шестого не имеет права вторгаться во владение торговца. — И отец вот так запросто дал тебе разрешение воспользоваться печатью? Повисло молчание. — Мама не очень хорошо себя чувствует, — Драко сглотнул. — Ну, шевелитесь! Я направил на лицо Гойла палочку, перекрасил ему брови и подумал, что скоро Рождество подарит нам волшебное ничего. *** Узнать Гойла под личиной низенького волшебника в возрасте было почти невозможно. Если не знать, конечно, что это все же он. Драко, мастерски подражавший походке отца, шел первым, мы плелись за ним. Я старался уследить за руками и ногами и привыкнуть к усам. Подбородок и верхняя губа чесались, брови нависали над глазами мохнатыми ершиками. Миллисент, обретя стройность, сохранила грузность, и я бы с удовольствием понаблюдал за ней, будь у меня время на это. Очереди уже не было: мы специально рассчитали время, чтобы попасть в лавку Клюва перед закрытием. Посторонние могли порушить планы. — Добрый вечер, мистер?.. — голос Драко звучал приглушенно. Пробираясь вокруг дома, я искал лазейки в изгороди, ведь как-то же помощники попадают внутрь незамеченными. Или они не выходят оттуда вовсе? — Нет нужды в имени, — Клюв спокойно пресек попытку Малфоя узнать его фамилию. — В городе меня зовут Клюв, кажется. Да будет так. — Что ж, воля ваша. Миллисент наступала мне на пятки — страх крался рядом и дышал нам в затылки, легко шевелил волосы на макушке. Или волосы шевелились сами. Миллисент дернула меня за воротник мантии и указала в темноту. Тусклый фонарь раскачивался, играя нашими тенями, удлиняя и укорачивая их. Из-под деревянной крышки, прикрывающей выгребную яму, брезжил свет. — Уж не дерьмо ли сверкает? Никак Клюв начал золотом срать. Миллисент шикнула и подтолкнула меня в спину. Сама первая не пошла. Я выставил вперед палочку и прошептал: — Вингардиум Левиоса! Крышка со скрежетом поползла в сторону, открывая нашему взору… дерьмо. Я разочарованно застонал. Ничего больше, только зловонная вязкая жижа. Она светилась изнутри, словно только что в ней утонуло солнце. Толща лениво бродила и не пускала солнце обратно, сожрала его и теперь сыто хлюпала. — Пошли отсюда, — Миллисент зажала нос. — Нет. Нам надо попасть внутрь. — Как? — Просто нырнуть. Она замотала головой и попятилась. — Это без меня. Мы каждый день шлепали по улицам и вытирали ноги о вонючие лужи. Очередная лужа, только глубже. — Как хочешь. Я вздохнул полной грудью и шагнул вперед. Дыхание перехватило, в нос ударил смрад, от которого резало в глазах. Я не чуял под ногами опоры и протискивался как сквозь мягкий резиновый шланг. Смахивало на медленную аппарацию. Убеждал себя, что жижа не бесконечна и когда-нибудь кончится. Ноги уперлись во что-то твердое. Под левую попало нечто мягкое, розовато-бежевое с синими прожилками. Мясистое растение? Я осмотрел свои чистые руки. Так и есть, зловонное озеро оказалось зачарованной иллюзией. Растение было теплым, пухлым, податливым, как жирная плоть, тянулось дальше, в широкий земляной тоннель, как нить Ариадны, и не оставляло шансов на передышку. На половине пути растение лопнуло, выпуская кровянистую массу с кусочками непереваренной пищи. — Мерлиновы башмаки! * Я полз по самой утробе земли и держал в руках ее кишечник. Выпотрошенный, раскроенный, пузырящийся, еще живой, выдранный из пуза совсем недавно. Впереди с восторженным: «У нас гости, что за прелесть!» распахнулась круглая дверь, выплевывая меня на залитый кровью пол. Свалявшаяся бурая шерсть обрамляла края разреза. Вепрь ревел, прижатый к полу овальной столешницей, и бил копытами. На столешнице сидел оборотень из тех, что не умели полностью превращаться в человека. В Хогвартсе нам объясняли, что через несколько десятилетий природа сделает свое дело и отнимет у оборотней возможность становиться полулюдьми. Превращения будут полными, болезненными, мучительными и опасными для окружающих. А пока последние представители оборотней-хамелеонов расхаживали по земле и хитро улыбались, дразнили: гляньте, мы еще живы. Поведя острыми ушами, он поднял хвост в знак приветствия и вновь потерял ко мне интерес, полностью увлеченный собеседником. — Люпин, в следующий раз добавляй не больше пяти капель. Горчит, — сморщился тощий мужчина, покачивая ногой. Мягкий тапочек сполз со ступни и грозил свалиться на пол. Такие носили пару столетий назад. — Брешешь, Снейп, — спокойно усмехнулся оборотень, — кто из нас зельевар? Я только кровь даю. Захочу — и перестану, — надулся Люпин. — Лучше скорми птицу горностаю, — Снейп еще раз отхлебнул из фарфоровой кружечки, какую найдешь только в Китае. На краю остался след от напомаженных кровью губ. — У нас горностаи закончились, последний остался, и тот обглоданный, — огорчился Люпин, мягко забирая у Снейпа кружечку и выплескивая ее содержимое в котел. — Ну-ка пшел, — он пнул шелудивого пса, наточившего клыки. — Интересно, хозяин вообще думает делать запасы? Снейп набросил на плечи накидку, вымоченную в ягодном соке, и закинул ногу на ногу. — Думаю, больше не понадобится. Переулок опустел, на днях дальше двинемся. — Дальше? — уголки рта Люпина опустились. Снейп не обратил на него внимания, как не замечают капризного ребенка, и завел: — Приготовленный на вепре, — махнул рукой, и в котел пролилась мутная вода, — закипевший без огня… Я зажал уши. Послезавтра они уедут из города, увозя с собой заветный рецепт. Птицы кружили под потолком, били желтыми крыльями и сбрасывали в котел спелые ягоды. Брызги оседали на стенах, раскрашивая их небрежными узорами. Оборотень распушил хвост, соскочил со столешницы и, вспоров себе руку, капнул в зелье собственной крови. — …что за прелесть эти гости, — прошептал Снейп, плавно сползая на пол и делая шаг ко мне. Член болтался между его бедер, сморщенный, как у старика, маленький, как у ребенка. — Конечно, дальше, идиот, — оскалился Снейп, на щеках кожа пошла красными пятнами, — или ты думаешь, что хозяин подарит нам оставшиеся годы просто так? Посмотри на себя в зеркало, глянь на свои руки. Люпин поник: его пальцы, покрытые шерстью, шевелились с трудом, будто принадлежали умирающему. Я забыл, зачем спустился сюда. Мысли пропали из головы, оставив лишь слабую догадку. Передо мной стояли древние старики с молодыми лицами. Они варили Феликс, а плату получали… чем же? Безумие, замешанное на невероятности. — Блейз, беги, он не знает рецепт! — кричали ниоткуда. Голос звучал прямо в моих ушах. «Зато Снейп знает», — пробормотал я, и в этот момент звякнул колокольчик. Резкий голос приказал: «Все кончено, убей!» Пес жалобно заскулил, закрыл морду лапами и опрокинулся на спину. Это тонкая змея, которую я поначалу принял за кишку вепря, выползла из норы, прокусила мохнатую собачью шкуру и бросилась на Снейпа. Тот отпрянул назад, наткнулся на Люпина и наступил на фарфоровую кружечку. Осколки разлетелись по комнате, попали в котел. — Сколько вам лет?! — заорал я, прикрывая голову руками и падая рядом со Снейпом. Зелье заискрило. — Скажите! — Триста четыре. Будет, — он хрипел, зажимая ранку на шее. Не будет. Кожа его покрывалась густой сеткой морщин и расцветала черными бутонами, будто Снейп носил в себе драконью оспу. Он таял на глазах, впитывался в земляной пол, оставляя на поверхности лишь крашеные губы и пурпурную накидку. Дом зашатался, будто лишние годы подорвали его основание. Понятно, почему Снейп носил тапочки из позапрошлого столетия. — Забини! — Драко высунулся из тоннеля и протянул мне конец трости. — Клюв сбежал, но я все понял! Он алхимик! Алхимик, святой Мерлин! Ты понимаешь, что это значит?! Почти. — Почему мы качаемся? Я скатывался к тоннелю без помощи Малфоя, будто пол накренился. — Наверное, Переулок становится Косым. Подгоняемые лишними годами, мы кубарем летели вперед. *** — Поттер опять нас обошел! — Драко, чуть не плача, пнул ни в чем не повинный диван. — Дамблдор специально дал ему баллы, чтобы мы не выиграли. Он покраснел от обиды и злости. Вроде бы даже прилизанные волосы встали дыбом. — Несправедливо, — Дафна помотала головой. — Я об этом философском камне ни разу не слышал. Можно подумать, в мире существует только то, о чем знает Драко Малфой. Я фыркнул. — Тебе что-то не нравится? — Ага. Твоя тупость. Даже грязнокровка Грейнджер в курсе, что такое философский камень, хотя выросла среди магглов. — А па-а-апа говорит… — завела Миллисент, поедая булочку. — Па-а-апа говорит, что философский камень опасен! — Я бы хотел жить вечно, — тихо признался Драко и притих. — Па-а-апа сказал, что когда один человек живет очень много, это плохо. Это нарушает как ее… гар-мо-нию. — Профессор! — Малфой первый заметил декана, пришедшего утешить подопечных. — Это нечестно! Мы должны были выиграть! Я сейчас же напишу отцу, и тогда… — Не горячитесь, мистер Малфой, — невозмутимо осадил его Снейп. — Дамблдор тверд в своих решениях. — Неужели ничего нельзя сделать? — Можно. Ложитесь спать. Пока Драко открывал и закрывал рот, Дафна не выдержала и прыснула. Мне она нравилась. — Умираю, до кровати не дойду, — простонала Панси, плюхаясь на диван и скидывая школьные туфли. Я услышал только «не дойду» и машинально глянул на снейповы ботинки. Профессор повернулся на идеально отполированных каблуках и убрался из гостиной. — Мой па-а-па вообще много знает, — похвасталась Миллисент, как будто нас не прерывали. — Он рассказывал, что Лютный раньше был тупиком, а потом одну из стен разобрали. — Давай лучше про камень. — Снача-а-ала изобретатель философского камня научился готовить эликсир бессмертия, и только через… через, — Милли наморщила лоб, — через сколько-то лет начал превращать в золото все, что под руку попадалось. А потом алхимик исчез. Говорят, его звали Николас Фламель, и сейчас ему шестьсот шестьдесят пять лет. Fin Примечание: *— отсылка к одному из самых распространенных средневековых ругательств «Je renie des bottes» (дословно «Я отрицаю башмаки»), что есть эвфемизм выражения «Я отрицаю Бога». Декабрь 2012