Уже не друзья

"Ещё не рассвет, но его обещание" Мегги Стивоттер. «Мистер Невозможность».

Она. Он как-то незаметно стал естественной частью ее жизни, как воздух, которым она дышала. Он всегда был рядом: если они не виделись, то в течение дня обменивались сообщениями в социальных сетях, посылая друг другу забавные видео, созванивались по видеосвязи и вместе готовили завтрак, обсуждали впечатления вчерашнего дня и планы на выходные, которые тоже чаще всего проводили вместе. Именно его сообщение встречало ее еще сонную по утрам и желало спокойной ночи вечерами. Это было константой ее жизни, пожалуй, единственным островком надежности в хаотичной неопределенности остального. Он ощущался привычкой, как уютный теплый свитер, который носишь с упорным постоянством вместо любой другой одежды. С ним одним было так, правильно, будто на своем месте. Он умел и хотел ее слушать, легко и часто смеялся, также любил странную музыку … Ему одному было позволено видеть ее и хладнокровно-собранной и абсолютно разбитой, уставшей и уютно-домашней, только при нем она разрешала себе плакать и временами откровенно ненавидеть весь мир. И, зная о ней все, что только можно знать, он неизменно был рядом. И еще он врал ей. Смотрел в глаза, держал за руку, обнимал, утешал и все время врал ей. Было ли в этом хоть что-то настоящее? Она снова выдохнула через зубы, не в первый раз за эти бесконечные полчаса и явно не в последний. Мысли путались, роились в голове, выталкивая на поверхность все новые воспоминания. Она же делилась с ним самым сокровенным, в подробностях рассказывала о своих отношениях с мужчинами, о своих чувствах. Стыд, обжигающей волной, пробежал по всему телу, опаляя лицо. «Боже», почти простонала она, забывая дышать. Легкие сковало, пульс грохотал где-то в затылке, уши заложило ватой - тело отчаянно боролось с подступающим приступом паники и проигрывало. И уже почти на грани первой в жизни истерики, утопая в чувстве вины и задыхаясь от жалости, до крови закусив уже порядком истерзанную сегодня губу, буквально сгорает в агонии, чувствует себя запертым в клетке диким раненым животным. И уж лучше бы оглушили транквилизатором, но как назло сейчас рядом нет ни капли спиртного. Все это слишком: много, сильно, глубоко, интенсивно, громко, оглушительно, разрывающе. Это много больше, чем можно выдержать. И где-то на периферии бьется азбукой Морзе одна-единственная связная мысль: нужно позвонить ему. Рука непроизвольно тянется к телефону: если ее жизнь сходит с рельсов, грозя сокрушительной катастрофой, это всегда будет ее первая реакция. И это внезапно отрезвляет, словно пощечина, мгновенно конвертируя бушующие эмоции в одну единственную – гнев. Телефон она старательно пихает поглубже в карман. Если бы он не врал ей, он сейчас был бы рядом. Если бы он не врал ей, этого вообще бы не произошло. Она чувствовала себя почти больной: лихорадочное возбуждение сменилось апатией, тело налилось свинцом, и только мозг пылал, не справляясь с переработкой последних пяти лет ее жизни. И все же, она почти различает еще одну, на грани шепота, мысль: «Если бы он сказал правду, был бы у него хотя бы один шанс сблизиться с тобой?» и тут же отправляет эту противную недомысль куда поглубже на неопределенно долгий срок. Ей и так сейчас плохо, кажется, хуже уже некуда. Но нет, она еще и скучала. Злилась, почти ненавидела, и при этом отчаянно скучала. Ей вспомнился летний день год назад, который они провели в городском парке, гуляя по тенистым дорожкам и поедая в несчетном количестве уличную еду, потом пили кофе с мороженым, качались на качелях, а вечером он учил ее танцевать танго в неровном свете фонаря. Это был удивительный день: свободный и беспечный, полный улыбок и радости. Они пили его маленькими глотками, словно вино и немного хмелели. Только с ним можно было быть собой, отпустить все проблемы, сбежать от всего и всех, укрыться, завернуться в него, как в одеяло, наслаждаясь уютом и безопасностью. - Как я могла не заметить? – в который раз она сокрушенно качает головой – Как такое можно не заметить? – снова всплывает из самых глубин этот мерзкий внутренний голос. Слезы душили изнутри, но она не давала им пролиться, понимая, что если дать себе волю, то она уже не сможет остановиться. Вместо этого судорожно вздохнув, она до спазма в побелевших пальцах стиснула подлокотник кресла и попыталась выровнять дыхание. Получалось скверно, но она не сдавалась. Впереди еще 40 минут полета и их нужно пережить. А потом пережить дорогу от аэропорта до своей квартиры. А потом … Потом просто пережить. Похоже это станет ее девизом на неопределенное время. Даже от мысли об этом приходится крепче стиснуть зубы. Он. Завтра. Менее двадцати часов и расстояние между нами сократиться до минимального. В географическом плане. А на самом деле? Я не замечаю, что сижу с ноутбуком на коленях и невидящим взглядом смотрю в давно потухший монитор, честно говоря, я вообще ничего не замечаю вокруг себя - воспоминания полностью захватили меня. Три дня назад. Она была расстроена, я ясно видел это в каждом ее жесте, хотя она и пыталась привычно скрыть это от всех. Но то, как она помешивала остывающий чай ложкой, как периодически уходила в себя во время совместной беседы за семейным столом – все это буквально кричало о ее терзаниях красноречивее любых слов. Она поймала мой обеспокоенный взгляд и благодарно улыбнулась, давая понять – «я в порядке». Так я и поверил. Она подняла глаза к потолку и состроила раздраженную гримасу в ответ на мое скептическое выражение лица. Ни от кого не укрылись наши переглядывания, но никто ничего не сказал, уже давно привыкнув к нашей манере общения. Когда я только начал появляться в этом доме, ее родители в ожидании пытались разглядеть признаки нашего романа, но, поскольку мы вели себя крайне целомудренно все это время, они свыклись с таким странным для них вариантом дружбы. Тем не менее, меня всегда очень тепло принимали здесь и считали неотъемлемой частью любых семейных посиделок. Они вообще перестали воспринимать нас как отдельных личностей, как и все наши теперь уже общие друзья, настолько неразлучны мы стали. И только ее мама нет - нет, да и бросала на меня короткие полные сочувствия и затаенной грусти взгляды, но ни о чем не спрашивала, и я был ей бесконечно за это благодарен. Мне и так было очень сложно, особенно в первое время. Наш формат отношений меня обескураживал, но она задавала им тон, а я не находил в себе ни сил, ни смелости ей противостоять. Это было мучительно больно и одновременно – сладостно. Постоянно присутствовать в ее жизни, быть рядом, быть настолько близко, насколько я уже и не надеялся. Это ранило и приносило утешение, а потом снова царапало не успевшие покрыться даже нежной корочкой рубцы. Весомый повод обратиться к психотерапевту, но я, как и многие душевнобольные не считал это необходимым. Я упорно не хотел лечиться. День начинался как обычно и ничего не предвещало скорой беды. Шли новогодние каникулы, приближалось Рождество. Пожалуй, это мой самый любимый праздник наравне с Новым годом, наполненный светлой радостью, добром и надеждами. В этом году мы решили на все праздники остаться у ее родителей и провести несколько тихих дней в кругу семьи за просмотром ретро-фильмов, настольных игр и чтения. Просто мечта после насыщенного и довольно сложного года. Нам обоим требовалась пауза – перезагрузка. И такой вариант нас более чем устраивал, так как вся моя семья уехала в гости к младшей сестре, а я остался с ней, раз за разом выбирая ее из всех возможных приоритетов в моей жизни. Сестра не сердилась, она все знала, предупредила только, что не будет собирать мое разбитое в очередной раз латанное-перелатанное сердце. Мне нечего было возразить. За эти пять лет я успел пройти все девять кругов ада вдоль и поперек, впору было водить экскурсии. Я привык к постоянной ноющей боли в груди, принимая ее как должное, как неизбежную плату за возможность быть рядом и за собственную трусость. Были времена, когда я бунтовал, обзывал себя тряпкой, призывал взять себя в руки и вспомнить о самоуважении. Это работало. Аккурат до ее звонка. Один только звук ее голоса в телефонной трубке и сердце сначала запиналось, потом пропускало пару ударов и начинало частить до радужных всполохов перед глазами. Кого я пытался обмануть – я не мог быть от нее вдалеке: тоска убивала быстрее, чем вся боль от присутствия рядом. И я смирился платить эту цену. Так было до вечера пятницы накануне Рождества. Мы хотели посмотреть какой-нибудь фильм перед сном, а возможно и устроить ночной марафон, но никто не поддержал наш энтузиазм, и все разбрелись спать, рассчитывая встретить праздник в бодром состоянии. А мы, не сговариваясь, устроились на диване в привычных позах, сплетясь всеми конечностями и укутавшись пледом. Она устроила голову мне на плечо, и я получше укрыл ее, заранее зная, что фильм до конца она так и не досмотрит и мне придется оставить ее досыпать здесь же. За своими мыслями, как устроить ее с максимально возможным комфортом, я не мог сосредоточиться на сюжете и рассеянно перебирал пряди ее волос между пальцами, наслаждаясь хотя бы такой лаской, доступной мне. Несмотря на то, что она было крайне тактильной, мне приходилось строго дозировать наш физический контакт – запасы моей тренированной теперь уже выдержки все же не были бесконечны. Ее голос вывел меня из почти медитации совершенно неожиданно. - Эй – тихо позвала она и коснулась моей руки, нежно поглаживая кожу большим пальцем. Я замер. Как давно она наблюдает за мной и как много успела увидеть? Она была чрезвычайно проницательна и умела видеть суть вещей. Но, похоже я находился в слепой зоне ее сверхчувствительной эмпатии, по крайней мере, пока. - Эй – повторила эхом она – Как ты? С трудом проглотив скользкий комок сожалений, я использовал запрещенный прием, переключая внимание на причину ее сегодняшнего настроения. Она нахмурилась, прекрасно видя мой неуклюжий маневр, но спорить не стала – день дался ей не легко. Она недавно начала встречаться с новым парнем, а сегодня они расстались. И это были рекордно короткие ее отношения, чему эгоистичный я мог бы быть несказанно рад, если бы не до комичности нелепая причина этого расставания. Но ее почему-то это очень сильно расстроило, видимо исчерпывался лимит ее терпения в плане краха всех отношений. Она устала начинать все с начала, устала бороться с недоверием и страхом, устала бороться с собой. Я видел, что она готова сдаться раз и навсегда и не мог позволить ей этого. Только не ей, на собственном опыте зная, к чему это может привести. Для нее я такого не хотел даже ценой собственного душевного здоровья. Я снова был вынужден отвлечься от затянувших меня мыслей, когда услышал едва различимую на фоне продолжающегося фильма, фразу: «Может ему и не пришлось выдумывать». Это всколыхнуло жгучую ярость внутри в адрес этого, к счастью уже бывшего, парня, но голос прозвучал ровно: «Глупости, это не может быть правдой». И вот здесь то и случилось непоправимое. Чем я в тот момент думал? По прошествии трех ужасных дней, я так и смог ответить на этот вопрос: может быть это два бокала вина, выпитые за столом в тот вечер, ее непролитые слезы или так и неубитые мои чувства к ней? Я сам предложил самое безумное из всего мною когда-либо сказанного: «Давай проверим!». Идиот. Все симптомы моей «болезни» должны были кричать – Остановись! Но произошедшее невозможно стереть из реальности, как бы отчаянно не хотелось воспользоваться ластиком машины времени. Она сказала: «Закрой глаза» и уже в эту секунду я должен был обо всем пожалеть и, обратив все в неудачную шутку, никогда к этому не возвращаться. Но острое, рвущее на части предвкушение, не оставило мне ни единого шанса. Я почувствовал только, как она придвинулась поближе, устраиваясь удобнее, приподняла голову и остановилась в нескольких сантиметрах от моего лица, словно решаясь. Я видел, как она закусила губу, не до конца поборов смущение, видел мягкий свет ее серых глаз, полных сомнений. Это длилось всего несколько мгновений, а потом я услышал рваный выдох, отозвавшийся россыпью мурашек по всему телу. Я застыл, просто не мог пошевелиться, во рту пересохло, а сердце билось так часто, что рев крови в ушах заглушал все звуки вокруг, отрезая нас от всего мира. Я не был уверен, что способен хоть как-то сохранять подобие бесстрастного выражения лица, но возможности проверить мне не дали. Глухо скрипнул диван, и в тот же миг она коснулась губами моих губ. Я вздрогнул, испуганный силой отклика моего тела: все чувства обострились до предела, мышцы напряглись, а возбуждение свернулось тугим узлом внизу живота. Секунду помедлив, она провела языком по кромке нижней губы, размывая контур, слегка ее прикусила и выдохнула мне прямо в губы, обжигая. И все вышло из-под контроля. Нарочито медленно, словно в замедленной съемке, я провел костяшками пальцев вдоль ее позвоночника, заставляя прогнуться в спине, затем положил ладонь на затылок и притянул ближе, углубляя поцелуй. А дальше вселенная взорвалась сверхновой и схлопнулась, поглотив весь мир вместе со всеми преградами. Где-то далеко, на самой периферии сознания мотыльком о палящее пламя бился, умирая, мой инстинкт самосохранения. Пусть весь мир катится к черту! Пусть завтра небеса рухнут на мою голову, я не мог остановиться. Ничто сейчас не могло бы оторвать меня от нее. Я целовал ее так, словно от этого зависела моя жизнь. Я не был нежен, она тоже. Словно два горных потока столкнулись в узком устье реки, порождая наводнение. Она вцепилась мне в волосы одной рукой до боли оттягивая их - я не возражал, а второй оперлась мне на грудь и, оказавшись сверху, с силой вжала в диван, пробуждая что-то животное в нас обоих. Я исследовал ее губы, дразня и смакуя их языком. По ее телу пробежала крупная дрожь, отзываясь в каждой клетке моего тела. Я утробно зарычал, изнывая от желания обладать ею, спуститься поцелуями к шее, вдыхая запах ее кожи, потом к ямочкам под ключицами, проложить дорожку из поцелуев вдоль белой линии живота … Я сильнее сжал кулак, запутавшись в ее густых волосах, она охнула, не разрывая поцелуй, такая чувствительная сейчас, такая открытая, моя. Мне уже отчаянно не хватало кислорода, легкие горели, мышцы плавились от напряжения, но я продолжал неистово терзать ее губы, уже опухшие и саднящие, и она мне отвечала. Я мог бы, я хотел бы продолжать эту пытку вечно, но ее рука сползла ниже и расстегнула пуговицу на моей рубашке, потом другую, третью и сознание с ужасным треском вернулось ко мне, впечатываясь в кирпичную стену самоконтроля, натренированного годами. От этого удара все внутри содрогнулось и грозило вышибить из меня остатки здравого смысла, но я перехватил ее руку, прежде чем она успела скользнуть под рубашку. Вздрогнув, она замерла на мгновение, а потом распахнула расфокусированные глаза. Я наблюдал за ней с чувством обреченной неизбежности и все перемены глубоко врезались мне в память, словно выжженные на сетчатке: непонимание, растерянность и удивление, сменялись смущением, потом досадой, уступая, наконец, ужасу и сожалению. И это было выше моих сил. Все внутри похолодело, замерзло. И только это не позволило рухнуть в жесточайший нервный срыв сейчас же. Реактивный ступор дал мне возможность засунуть все свои чувства в самый дальний и темный угол, придавить крышкой, оставив их там истекать кровью. Она прикрыла лицо руками, краска заливала уже шею, где завтра расцветут следы сегодняшней несдержанной страсти. Она сползла с меня неуклюже, прикрываясь пледом, словно хотела максимально увеличить дистанцию между нами. Я сидел молча и чувствовал, как многократно склеенное сердце рассыпается на кровоточащие куски. Снова. Что ж, похоже я-мазохист. Не поднимая глаз и избегая встречи со мной взглядом, она прошептала хрестоматийное: «О, Боже» и выскользнула из гостиной. Наступила оглушительная тишина. В доме мирно спали несколько человек, за окном жил и дышал ночной город, наша планета неслась в бесконечном пространстве космоса. Моя жизнь рушилась в преддверии самого светлого праздника. Дотянувшись до телефона, я забронировал билет на самолет. Лучше бы я мог улететь прямо сейчас, но самый ранний рейс был только в 9 утра. Ложиться спать не было смысла, поэтому я навел порядок в гостиной и начал педантично собирать свои вещи, складывая их снова и снова, пытаясь добиться мне самому неведомого результата. Эти привычные повседневные действия немного помогали унять все растущее внутри, словно нарыв, чувство отчаяния. «Не сейчас, не здесь» – как мантру повторял я про себя - осталось продержаться несколько часов, и я уеду. По прилету, я отключил телефон и безбожно напился, наверное, впервые в своей жизни. Буквально за час опустошил свой мини-бар просто, чтобы выключить мозг, вытравить из головы все мысли. Помогло плохо, но в конце концов, я вырубился прямо на полу кухни возле холодильника. Утро наступало мучительно: приступами тошноты, звенящей головной болью, противной слабостью во всем теле, отвратительным послевкусием на языке. Даже пожалеть я себя не мог – винить в рассыпающемся на атомы теле было решительно некого. Пять лет я старался справиться с собой и все потерял за один вечер. Рефлекторно тряхнув головой, я застонал, хватаясь за голову и до боли зажмуривая глаза, голова закружилась, поднимая со дна желудка безобразную муть. Пришлось срочно ретироваться в ванную, спотыкаясь и чуть не падая по дороге. После почти ледяного душа стало несколько легче. Жалко, что сердце так не отмоешь, не выведешь разъедающие его токсины вины и стыда, в отличие от тела. Я долго вглядывался в свое отражение в зеркале, пытаясь справиться с собой, но мышцы сотрясались мелкой дрожью, а мысли метались несвязно. И только одна ясно выделялась на фоне воцарившегося в моем разуме хаоса: «Она прилетает послезавтра». Она. Даже если каким-то чудом нам удастся разрешить эту ситуацию, уже никогда между нами не будет все как прежде. Невозможно сделать вид, что ничего не случилось. Невозможно просто посмеяться и забыть. Невозможно игнорировать и замалчивать. Невозможно исправить. Спокойно и безопасно не будет уже никогда. Меня все больше пугала собственная реакция на это и не находилось слов, чтобы описать, что я почувствовала, когда он ответил на этот «экспериментальный» поцелуй. Такого со мной никогда и ни с кем ранее не случалось, я совершенно потеряла контроль, забыла обо всем. Воспоминания об этом поцелуе даже спустя несколько дней отказывались стираться из памяти, преследовали меня и днем, и ночью, не давали сосредоточиться на чем-то еще. Я снова и снова ощущала силу его рук у себя на затылке, запах его средства для бритья, вкус его губ, гулкие удары сердца под своей ладонью. Мои прикосновения заставляли его сердце биться чаще и срываться с ровного обычно ритма. И я хотела большего, определенно хотела большего. Тело изнывало от потребности принадлежать, я отчетливо помню дрожь предвкушения, когда уже не было сил ждать ни секунды. Тело требовало продолжения, оно жило инстинктами. Но он остановил меня. Осознание того, что я натворила обрушилось на меня, едва не сломав. В мозге мучительными вспышками начал складываться пазл из многочисленных обрывков впечатлений и интонаций, его морщинок вокруг глаз, смущенных улыбок, мимолетных прикосновений, смутных отголосков двусмысленных фраз. Все это воспринималось неправдоподобно, как какой-то сюрреализм. Но теперь я знала. И от знания этого хотелось выть. Вина и стыд затопили все мое существо, я буквально ненавидела себя сейчас: за эту слабость, за эгоизм. И я ненавидела его за то, что он позволил сделать это с собой, за то, что обманул и за то, что не злился на меня. Я могла бы назвать еще с десяток причин, почему я так злилась на него, но какой в этом толк? Разве можно что-то исправить? После всего, что произошло той ночью, он тепло попрощался с моей семьей, кивнул мне на прощание и уехал. А я осталась. Осталась без него, впервые за пять лет. Нет, мы, конечно, расставались неоднократно: то он уезжал по делам, то я. Но он всегда был и этого было достаточно. Достаточно знать, что есть человек, с которым тепло. Он был в моей жизни голосовыми сообщениями, смайликом по утрам с пожеланием доброго утра, чашкой авторского кофе по воскресеньям, уютными вечерами за чтением книг, безопасной гаванью среди требовательного и неприветливого всего. Я могла позвонить ему в любое время дня и ночи, не волнуясь, что у него не будет на меня времени. А теперь он три дня не брал трубку и три дня не читал мои сообщения. И это пугало меня, лишало опоры под ногами, словно зыбучие пески, грозящие поглотить без остатка. Тьма наступала и силы бороться с парализующим страхом были почти на исходе. Завтра я поеду к нему. Захочет ли он теперь видеть меня? Что я скажу? Как вообще начать этот разговор? Эти вопросы терзали меня все яростнее, чем ближе день клонился к закату. Завтра. Я увижу его завтра. Я вылетала утренним рейсом – не стала менять билет, хотя какая-то часть меня отчаянно этого хотела. Но именно это и стало решающим аргументом за то, чтобы оставить все как есть. Все эти дни я жила, практически не замечая ничего вокруг, полностью растворившись во внутреннем кризисе. Благо родным было чем заняться помимо меня и моего отсутствующего вида. Они старательно ничего не замечали, ожидая, когда я сама все расскажу. А я молчала. Не могла об этом говорить – горло сразу сжимало болезненным спазмом, глаза пекло нещадно, а мысли отказывались превращаться в членораздельные звуки. Это было слишком личным, слишком острым. Я прокручивала в голове наш поцелуй в тысячный раз и все больше приходила в смятение: меня пугала не только собственная реакция, но и его. Я была растеряна, на позволяя себе даже на миг допустить наличие у него чувств ко мне. Это будет концом всего – невозможно, немыслимо, нестерпимо. За все эти годы, я ни разу не усомнилась в его ориентации, несмотря на отсутствие у него стабильных отношений. Мы никогда подробно не обсуждали эту тему, что не казалось мне странным, я просто ждала, когда он будет готов об этом говорить и не настаивала особо. Время шло, а этот разговор так и не состоялся. Я попыталась как-то подвести его к этому, предлагая обсудить книги и фильмы с ЛГБТ-тематикой, обращала внимание на подобные пары в нашем окружении, а он легко обходил все мои маневры, но и ничего не отрицал. На мои предложения с кем-нибудь его познакомить только усмехался, и постепенно мы вообще словно вынесли эту тему за скобки наших отношений. Тот поцелуй разрушал все мои представления о нем до основания, заодно выбивая почву у меня из-под ног. Как не пыталась, я не могла отрицать его откровенное желание, которое ощущалось всей поверхностью кожи, даже в тех местах, где мы не соприкасались друг с другом. А уж его реакция на мой вздох была красноречивее любых слов. Я усилием воли прекратила думать об этом, точнее пыталась прекратить думать об этом, так как внезапно осознала, что не дышу, от чего уже порядком шумело в голове. Потребовалось время чтобы совладать с собственным телом и заставить легкие снова начать фильтровать воздух. Сколько же у него не было отношений? Или были? Я ведь похоже его совсем не знаю … Проще всего было объяснить его поведение длительным воздержанием: он мужчина со своими потребностями, а я буквально набросилась на него с поцелуями, да еще так внезапно, вот он и отреагировал соответственно. Но кого я пытаюсь обмануть?! С его гетеросексуальностью смириться было ничуть не проще, чем с его ложью. Я поймала себя на том, что в третий раз перекладываю вещи в чемодане, а большая их часть так и оставалась лежать неровными стопками на кровати. Какая-то мысль свербела в глубине черепной коробки, но я никак не могла за нее ухватиться и, в конце концов, она совсем затерялась под ворохом «как же так?» и «что теперь делать?». Я мучительно пыталась определиться со своим отношением к этому, но было слишком много тугим комком намешано разных эмоций, что сбивало с толку, путало и без того шаткое душевное равновесие грозило погрести меня под руинами. Он. Я не мог больше скрывать это ни от нее, ни от себя. Давно пора было признаться, пока окончательно не сошел с ума. Особенно сейчас, после всего. Вернувшись, я вышел на работу, несмотря на праздничные дни, пытался загрузить себя максимально и не оставить времени на самобичевание и сомнения. Не помогало. Наш поцелуй незримо присутствовал неизменно, сопровождая меня днем и, особенно, по ночам. Вот и сейчас, вместо того, чтобы просматривать документы, я выводил на бумаге ее инициалы, украшая их завитушками и ломаными линиями. Рисунок получался противоречивым и нервным, как и вся ситуация в целом и мои чувства. Я то вспыхивал от восторга, вспоминая с какой силой она впечатала меня в диван и как прикусила нижнюю губу, то замирал, когда на смену эйфории в память врывалось растерянное выражение на ее лице с расширенными от ужаса зрачками. А потом ее бегство и ее молчание утром. Она не сказала мне ни слова, впрочем, как и я ей. Казалось, она вообще меня не видела и не слышала, когда я объяснял ее родным свой внезапный отъезд срочными делами на работе. Я изводил себя вопросом, что бы я сделал, попроси она меня остаться. Нашел бы в себе силы отказать ей? А если бы остался, к чему бы это привело? У меня не было ответов на эти вопросы, но я не мог перестать задавать их себе снова и снова, буквально доводя воспаленный мозг до исступления. Я с тревогой ждал, когда она доберется домой из аэропорта. Впервые я не встречал ее. И снова новая порция сомнений рвалась наружу: позвонит ли она мне еще раз? Напишет? Приедет ко мне не предупреждая? Будет ждать первого шага от меня? Сплошные вопросы без ответов. Я все же схожу с ума. __________________________________________________________________ - Ты врал мне! – бросила она мне в лицо очередное обвинение. Это ранило, но не так как предыдущая часть нашего разговора, поэтому я уже спокойнее ответил – я не врал, лишь не говорил всей правды. - Я об этом и говорю! Ты врал мне! – почти со слезами на глазах вновь повторяет она. Я не мог видеть, как она плачет. Никогда не мог. Что-то болезненно сжималось внутри, мысли путались, бессильный гнев душил. Я обещал защищать ее, а теперь сам стал причиной ее слез. Невыносимо. - Ты практически убедил меня, что гей! - Я не утверждал этого! – еще тише говорю я. - Но и не отрицал никогда! – настаивает на своем она – я ведь столько раз пыталась поговорить с тобой об этом …Я пыталась познакомить тебя с парнями! Я хорошо помню. Помню все ее неловкие попытки свести меня с очередным «перспективным вариантом» и невольно закатываю глаза, но заметив гневно сверкнувший взгляд напротив, поспешно возвращаю виноватый вид. Это было очень смущающее и в тоже время забавно, так что я даже не пытался опровергнуть ее заблуждение насчет своей ориентации. Она была сердита, я расстроен, но при этом не мог не любоваться ей. Румянец на щеках оттенял блеск глаз, от чего все черты лица становились еще выразительнее. Ее возбуждение не давало сидеть на месте, заставляло хаотично перемещаться по моей квартире: то переставлять вещи с места на место, то смахивать несуществующую пыль со всех доступных поверхностей. Она всегда делала генеральную уборку в моменты наибольшего стресса, это помогало успокоиться и привести в порядок мысли. Зная об этой привычке, можно было судить о степени ее раздражения. Пожалуй, мне стоило быть аккуратнее в выражениях. В этот раз имитация уборки не помогала, и она злилась на меня, и еще на себя, что еще больше распаляло и приводило в отчаяние. Что-то сломалось, было потеряно безвозвратно, и мы не знали, как это что-то можно починить. У нее закончились и силы, и слова. Она устало опустилась на краешек стула, но, когда я попытался приблизиться, сделала предостерегающий жест, не подпуская ближе. Я растерялся. До этого момента я еще надеялся, что все решится каким-то образом, если мы просто поговорим. Но сейчас я наблюдал как она отдаляется, прячет внутри свои чувства, защищается. От меня. Буквально на глазах вместо гнева в ней явно проступает усталость, взгляд потух, движения стали скупыми и взвешенными – она приняла решение. Я не мог оторвать от нее взгляда и эти перемены отдавали глухой ноющей болью в сердце, а в голове билась участившимся пульсом мысль: «Я потерял ее …Я все испортил». Я понял это еще до того, как она посмотрела прямо на меня спокойным, отстраненным и чужим взглядом, ни один мускул при этом не дрогнул и таким же чудовищно ровным голосом она сказала, что сегодня улетает на некоторое время в N и поработает там - Думаю так будет лучше, по крайней мере до мая. Мне нужен перерыв. Нам нужен перерыв. Я смотрю на нее и не могу выдавить из себя ни единого звука. Я попытался сказать «прости», открыл рот и снова его закрыл, поперхнувшись, а еще одну попытку сделать не успел. Кивнув каким-то своим мыслям, теперь мне абсолютно не доступным, она поднялась и, не останавливаясь, вышла сначала из комнаты, затем из квартиры, а возможно и из моей жизни. Несмотря на то, что именно этого я в глубине души и боялся, это случилось так неожиданно, что я никак не мог осознать реальность произошедшего. Очнулся от оцепенения я только спустя бесконечно длящиеся десятки минут и просто сполз по стене на пол. В этот момент шок уступил место нахлынувшим чувствам, которые как наводнение стремительно топили меня в водовороте. Все, что я пережил за эти 5 лет не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось со мной сейчас. Я бы справился со всем, пусть бы она и дальше кричала на меня, пусть бы злилась, обижалась и винила меня. Я бы справился. Но пережить ее равнодушие, формальный тон голоса и ровное, ничего не выражающее лицо – это выше моих сил. Что-то во мне обрывалось, трещало по швам, и я впился ногтями в ладони, пытаясь хоть немного заземлиться и ослабить бурю, бушующую внутри. Это не помогло. Казалось, что стены сдвигаются, потолок нависает, а воздух выдавливается из комнаты под огромным давлением, того и гляди раздавит. Тогда я сорвался с места и едва обувшись, побежал. Я не надеялся догнать ее, прошло слишком много времени, я не пытался сбежать от себя, прекрасно осознавая, что это невозможно. Я пытался загнать себя до изнеможения, чтобы усталость стерла все воспоминания, притупила все чувства, чтобы боль в мышцах вытеснила все остальные ощущения. Через несколько часов и десяток километров я едва смог доползти до кровати, истерзанное тело отказывалось двигаться, и уснул, кажется до того, как коснулся подушки. Ночь пролетела незаметно для меня. Пробуждение было не менее кошмарным, чем вчерашний вечер. Даже на легкое движение тело отозвалось свинцовой тяжестью и болью во всех мышцах. Костяшки пальцев саднили, кажется я пару раз врезал стене, прежде чем устроил себе марафонскую пробежку. Открывать глаза не хотелось, и я со стоном натянул одеяло повыше, укрываясь с головой, но лучше не стало. С закрытыми глазами еще легче было вспоминать все, что произошло за эту неделю. Отчаяние накатывало приливной волной и, прежде чем оно поглотило меня целиком, я, чертыхаясь в голос, титаническим усилием соскреб себя с кровати и побрел в ванную на негнущихся ногах. Уже стоя в душе, я думал о том, что так и не понял, что вчера произошло. Как ее вполне ожидаемое раздражение и обида превратились в этот арктический холод и безразличие. Я перебирал наш разговор снова и снова, пытаясь разобраться в этом, но так и не преуспел. Ясно было только одно: она исключила меня из своей жизни. По крайней мере до мая. 4 месяца. Более 120 дней. 4 месяца без нее в полном неведении. А что потом? Что будет в мае? Зачем ей эти 4 месяца, если она уже все решила? Я ничего не понимал. И это только разжигало новым огнем боль внутри, которая едкой кислотой растекалась по венам, оседая в области солнечного сплетения мерзкой изжогой.