Вешние воды

Мир покидая, Я бы хотела Ему прошептать: «Я тебя поняла». У Чуи в квартире мертвая тишина и до скрипа вылизаны все горизонтальные поверхности мебели. Пахнет лемонграссом и немного будто бы сандалом, это, кажется, его парфюм, который Дазай находит взглядом на комоде в прихожей. Ничего не поменялось. Невооруженным взглядом видно небольшой косметический ремонт. Но, в целом, все также, как Осаму помнит. Рядом с подносом для парфюма все также стоит декоративная ваза с камнями и черной свечей внутри, под ногами ворсистый темный ковер, а на напольной вешалке в прихожей много верхней одежды. — Повесь плащ в гардеробной, — Кидает Накахара, устало снимая туфли. Он стягивает волосы в тугой хвост на затылке и стреляет таким взглядом, когда Детектив ставит свои ботинки на пол около двери, что последний моментально подбирает оксфорды, приподнимаясь. — обувь вымой и оставь там же. — Лучше бы в гостинице остановился, — Дазай несет свои вещи в комнату, расположенную слева от входа в гостиную. В гардеробной также ни пылинки, что навевает скуку. Впрочем, этот вопрос быстро решается, когда Осаму видит на вешалке, которую запихнули чуть ли не в самый дальний угол комнаты, белый костюм с накинутым на него сверху отвратительно леопардовым шелковым шарфом. Просмеявшись, Детектив вспоминает про собственные вымазанные в пыли и слякоти оксфорды. Без зазрения совести достает из ящика шкафа влажные салфетки и, на скорую руку все протерев, удаляется из святая святых хозяина квартиры. — Ну так и остановился бы, — Чуя кричит откуда-то с кухни, гремя посудой. Дазай чувствует себя странно. Вроде бы все как раньше, не изменилось даже положение пульта от телевизора, но неправильность его тут присутствия ощущается практически на физическом уровне. Он скидывает кофейного оттенка пиджак куда-то на кресло и, нащупав в кармане смятую бумагу из квартиры Сакамото, идет в кухню. Чуя за сидит сгорбившись за громоздким стеклянным столом, выглядит уставшим. Кофемашина пищит, когда он откидывается на мягкую спинку стула, вздыхая. — Мне со сливками и две ложки сахара, — Дазай присаживается недалеко от двери и, вытягивая ноги под столом, достает пачку сигарет. — Иди нахуй, — в противовес собственным словам, Накахара все равно ставит перед ним чашку с напитком, но за стол не садится, облокотившись о кухонную тумбу. — Ты ведь знаешь, что происходит, да? — Я не знаю, — Осаму сложно показать собственную неосведомленность, но сказать бывшему напарнику больше нечего. У него в голове масса теорий, но все между собой путается. Чувствует себя как на пороховой бочке, будто собственная голова в секунде от того, чтобы взорваться. — не понимаю мотивов. Уверен, что Огай виноват. — Не втягивай его в эту хуйню, ты пытаешься настроить меня против организации? — Я ничего не пытаюсь, открой глаза, — Дазай чувствует острое раздражений, от которого даже слегка кружится голова. Вместе с тем тело охватывает эйфория. Кажется странным испытывать такие сильные эмоции. — ничего в организации не происходит без ведома ее лидера. Накахара принимается ходить по просторной комнате, теребя в руках небольшую чашку с эспрессо. В голове не укладывается, что Мори Огай может вот так просто предать собственную, выстроенную на окровавленных костях организацию. Ему практически физически больно от мысли о предательстве. Но едва задумавшись, Чуя понимает, что не верит. Больше не верит Дазаю Осаму. Ему думается, что все, на самом деле, куда проще, чем кажется. Что нет никаких предательств, заговоров и китайских прослушек в его квартире. — Я не хочу слушать наставления от кого-то вроде тебя, — Накахара ставит чашку на тумбу около плиты, так и не сделав ни глотка. Поморщившись, кидает взгляд на чужие дешевые сигареты на столе и принимается что-то энергично искать в кухонном шкафу. — Не слушай, просто помяни мое слово, он уберет тебя первым, — Осаму все же закуривает. Зря он, наверное, остался здесь сегодня. Но и в Агентстве, впрочем, ему сейчас не место, наведаться что ли в какой-нибудь не слишком популярный притон. — Мне плевать, — Чуя выуживает из шкафа чужой глушитель, кидая его на стол. — делай свою работу и катись отсюда ко всем чертям. — О нет, — а вот теперь ситуация и чужая неосведомленность начинает даже веселить. Мори, действительно, ничего ему не говорит. Осталось спросить об этом Кое. И, если не знает даже Озаки. Дазай склонит голову перед человеком, что смог так виртуозно провести переворот в организации. — ты ошибаешься Чуя. Теперь это наша работа, мы напарники снова. — Я подам прошение об отказе от дела, — Накахара не выглядит сильно удивленным, но складка между тонких бровей выдает чужую эмоциональную нестабильность. Говорит несерьезно, но смириться со всем этим слишком, наверное, тяжело для него. — А что-то не так? — Детектив безбожно стряхивает пепел в фарфоровую чашку, взятую откуда из кухонного подвесного шкафа, подняв на Накахару взгляд. Накахара не врубается, когда он вообще все это успел. У Осаму Дазая пустые будто бы черные радужки, он смотрит Чуе в глаза и на бледную кожу белый свет падает так, что кажется словно он и не живой вовсе. Мафиози не может отвести взгляд, чувствуя себя препарированной бабочкой. — Нам с тобой ведь так хорошо вместе. Накахару бросает в холодный пот и глаза невольно сужаются до состояния, когда со стороны кажутся закрытыми. Он всегда знал, что Дазай не слепой долбаеб, коим большую часть времени пытался казаться, но едва ли ему хотелось от него это слышать. — Прекрати, — Чуя цедит сквозь зубы, на высоких острых скулах двигаются желваки, а тонкое запястье непроизвольно с какой-то нереальной для человека скоростью тянется к чужой рубашке, сжимая ткань в стальной хватке. — ты нихуя не понимаешь, ты предатель. — А ты наивный дебил, если все еще не убил в себе это, — Осаму не смущают ни чужая рука на собственной рубашке, ни тянущая от врезавшейся в кожу ткани боль, ни чувства бывшего мафиози. В какой-то момент Чуя осознает насколько близко они друг к другу находятся. Он чувствует дыхание шатена собственным предплечьем. Голубые глаза ошарашено пялятся на чужой нечитаемый оскал. Он бегает по лицу Детектива, пытаясь разглядеть хоть что-то в ровной линии бровей и чужих расширенных от яркого света зрачках. Накахара отпускает его также быстро, как схватил. Отшатывается на добрых тридцать сантиметров и, прикрыв лицо рукой, тяжело выдыхает, осознавая, что не дышал все это время. Все так сумбурно. Последние два дня, последние несколько часов, он не успевает. Голова кружится. Осаму Дазай знает и знал все это время. Чуя правда чувствует себя идиотом, самым тупорылым человеком на планете, когда осознает, что напарник на протяжении многих лет лишь давал ему поводы, чтобы все это засело в голове настолько прочно. Когда осознает, что по другому быть и не могло. Не то, чтобы он вообще думал об этом, даже себе самому в таком признаваться было дискомфортно, не то, что говорить о собственных о своих переживаниях кому-то или дать понять ему, Дазаю, что кроется за его излишней нервозностью. — Дай мне ноутбук, — Дазай расслаблено откидывается на спинку, взмахивая головой. Каштановые волосы в своеобразном беспорядке обрамляют тонкие черты лица, а умиротворенная полуулыбка растягивает губы, придавая ему какой-то совершенно неподобающий обстановке вид. Чуя, кажется, забыл какого это находится с ним рядом. Забыл про эти вечные перепады настроения, непонятные выпады и разговоры загадками. Становится тошно от себя и ситуации. Он чувствует как его эмоциями управляют, контролируют все до малейших деталей. Но больше всего мутит от осознания, чему он позволил проснуться и выползти из недр сознания, стоило Осаму Дазаю перекинуться с ним парой слов. Чуя приносит ему в кухню собственный макбук из спальни и застает потрясающую картину: пакет кокаина, текила из его личного мини бара в холодильнике и Осаму Дазай в уже расстегнутой на пару пуговиц рубашке, сжимающий в руке мятую банкноту. Он подскакивает, чтобы достать нож из кухонного ящика около посудомоечной машины, когда Накахара с ужасом осознает ситуацию. — Ты изгадишь мне весь стол, — перехватывает чужое запястье, грубо отталкивая от мебели ногой. — возьми пропуск. Чуя ставит перед ним ноутбук на стол и, недолго подумав, вручает собственную пропускную карту. — Ты сегодня само очарование, — Дазай садится обратно, пододвигая к себе гаджет. Даже не глядя на хозяина квартиры, теребит зип-пакет в поисках замка. — ты будешь? — Отъебись от меня, — Накахара ставит посуду в раковину и, стянув с волос резинку, выходит из комнаты за комплектом постельного белья, когда слышит вдогонку: — Загран паспорт проверь, скоро, видимо, визу делать придется. Чуя не понимает было ли это невероятно смешным каламбуром, или так просто, чтобы заполнить тишину, но ничего не отвечает благоразумно решая, что Осаму можно и не стелить в гостевой спальне. Он не может уснуть. Накахару по-настоящему тошнит. От мыслей, от звуков чужих шагов, что замирают у приоткрытой двери собственной спальни, от постороннего присутствия в квартире. Не сильно интересует, что там делает Дазай, волнуют разве что его намерения касаемо Чуи. Нынешний член Исполнительного комитета Портовой Мафии никогда не смог бы и с натяжкой назвать себя человеком с нарцистическими наклонностями, но сейчас ему правда кажется, что Осаму Дазай существует только, чтобы разрушать его жизнь и душевное спокойствие. Раз за разом он приходит в его собственную, Чуи, жизнь и все портит. Поэтому Накахара залезает под одеяло, даже не надеясь на спокойный уносящий в следующий день сон. За дверью снова слышатся уже удаляющиеся негромкие шаги. Дазай умеет ходить бесшумно, когда ему это нужно. Но все равно уже невыносимо надоело угадывать, что у него в голове, кроме бесконечных издевательств и выдумок как бы лучше показать, что он адское нечеловеческое отродье. Чуя переворачивается на бок, зарываясь носом в подушку. Сон не идет ни в какую. Почему все так отвратительно? Дазай не употреблял достаточно долгое время. Денег не было. Почти забыл какого это. Бросает в тремор, он чувствует себя так как никогда в жизни — по-настоящему счастливым. Смеется, обнажая желтоватые, от длительного курения, зубы. Все кажется таким ярким и приветливым, чувство безысходности и собственной неполноценности уходят куда-то на задний план, уступая мнимой эйфории. Первое, что хочется сделать — записать все свои домыслы на бумаге. И он пишет. Пишет очередные теории о китайском деле вместе с его, Осаму, размышлениями о невероятности окружающей его обстановки. Когда листы бумаги, взятые с рабочего стола хозяина квартиры, кончаются, Дазай расфокусированно пялится на напольные часы, будто может сейчас что-то разобрать. Три часа ночи уже, кажется. Его охватывает теперь уже не тремор, а настоящая лихорадочная тряска, когда он роется в чужом ноутбуке, перепроверяя всевозможные базы данных японской полиции. Находит около десятка дел о пропаже нескольких семей беженцев из Северной Кореи и различные личные дела задержанных подозрительных лиц, прибывших из Китая за три месяца. Осаму начинает сильно раздражать, что единственным непонятным в этом деле фрагментом оказывается Мори Огай. Несложно догадаться, что китайская триада решила вылезти как бельмо на глазу, заявляя о своем существовании, что им, впрочем совершенно не свойственно, из чего следует вывод о том, что группировка действует вразрез с остальными существующими. Непонятно, правда, почему только сейчас, ведь судя по влиятельности ее руководителя, существует она явно не пару месяцев. Захватить теневую территорию соседнего государства кажется вполне себе хорошей идеей, вопросов нет. Но Мори… Нет никаких оснований полагать, что он не в курсе происходящих под его чутким носом вещей. Но пока совершенно не получается это между собой связать и понять, наконец, для чего он решил переформировать Портовую Мафию. Странно, но Дазай ощущает как наркотик постепенно перестает действовать уже через недолгих, для него, двадцать минут. Обычно все происходило дольше. Он ни о чем не беспокоиться, когда запивает таблетку седативного водой из-под крана. Представить страшно сколько всего сейчас намешано в его крови, но даже это не кажется весомым аргументом, чтобы не забываться опасным сейчас для жизни медикаментозным сном. Проходит еще немного времени, когда он засыпает прямо за обеденным стеклянным столом, сложив голову на скрещенные предплечья рук. Ему снится какая-то яма и Мори в ней, очень приятный сон, первый раз за долгие годы, действительно, хочется проснуться. На контрасте с насыщенными на события буднями, выходные, да и последующие далее дни после, превращаются в скучную цепочку рутинных событий. Чую заваливают документацией и, в какой-то момент, он все же догадывается, что все это было сделано лишь для создания более рабочей для такой невероятной новоявленной мафиозной звезды, как Осаму Дазай, атмосферы. О нем говорили буквально на каждом коридорном углу, каждого этажа портового небоскреба. Накахара успел столько различных фактов из жизни бывшего напарника услышать за пятнадцать минут проведенных в комнате для курения, что шевелились волосы не только на голове. Кто-то из его собственных шестерок в эту среду особенно эмоционально повествовал своей подружке о сексуальной жизни и предпочтениях теперь уже, спасибо, что не навсегда, нынешнего напарника, в холе штаба близ ресепшена. Чуя, к собственному сожалению, под них не попадал. Перелопатив гору различных договоров, мафиози лишь через неделю все же мирится с одной навязчивой мыслью — да, он отдыхает. Как бы ни хотелось себе в этом признаваться, но с возвращением Осаму становится проще. Тот берет на себя стратегические задачи и носится по городу где-то, выбивая имена руководителей триады. Было бы, конечно, лучше, если бы удалось выяснить что-то кроме вездесущей «Биньсинь», иероглифами вытатуированной на лопатках редкий китайских беженцев. Все сведения между собой жутко путались. Биньсинь была везде. Стоило спросить человека, хоть немного замешанного в криминальной сфере, все говорили о этой женщине, словно первый запрос поисковой строки, но одновременно с этим никто о не знал, о чем ведется речь. Группировка ли это, сколько в ней членов, насколько на данный момент она влиятельна? Практически ничего за целую неделю. Словно китайцам надоело играть и они решили обратно залезть в свою канаву. Вероятно, чтобы снова провернуть еще парочку многомиллионных сделок прямо на портовой территории. В пятницу того же дня неизвестные дали наводку местной мелкой группировке на одну из курируемых мафией точку краденных автомобилей. Подумать только, сто лет такого не было и вот, опять, их обдирает мелкая гопота. Но из ситуации, как ни странно, удается извлечь только одни лишь плюсы, ведь в ходе допроса трусливая девчонка, как две капли напоминающая Чуе Юан, повествует о местонахождении одной из штаб квартиры китайской триады, что находится недалеко от железнодорожной станции Итигао. Там они, ожидаемо не находят ничего интересного за исключением коробок от тайской еды и прочего мусора, но становится крайне легче морально от осознания, что ищет Чуя не призраков, эти люди сидят сейчас живут и наблюдают. Эти люди существуют. С Дазаем также, как ни странно, становится работать в разы проще. Не хотелось угадывать почему именно так, но было сильно заметно как на нем сказывается увлеченность делом. Часто Осаму можно было наблюдать роющимся буквально чужом белье или задрипанном телефоне-раскладушке. Часто Накахара ловит себя на мыслях, что скучал по этому. И не менее часто мафиози себя же за это винит. Казалось, что вся его жизнь буквально превратилась в культ обвинения собственной персоны, он просыпался и засыпал с осознанием, что делает что-то не так, что сам себя ограничивает и не дает нормально дышать. Дазай вон бегает себе на радость, бормочет что-то вполголоса и бьет всем иностранцами морды за любое движение в сторону доков и непохожий на японский акцент. Но тем не менее, работать было несложно. Сложно было жить на пороховой бочке. Кое шарахалась каждого звука, а на традиционные чаепития в выходные они ходили не в центральные чайные дома города, а в небольшие локальные кафе, в залах которых встретить можно было только забредших по случайности офисных бухгалтеров и странных завсегдатаев в лице студентов и разномастных бабулек. Всеобщая паника, ожидаемо, передавались и ему. Но ничего вразумительнее «Что-то нехорошее происходит» выяснить от наставницы не удавалось. Вместе с тем страшно увеличился и штаб работников. Одному только Чуе на службу за эту неделю отдали четырех весьма неплохих эсеров. Все как на подбор. Телекинез, аэрация, псионическиий биокинез и криокинез. Откуда они взялись было также не очень ясно, но говорили по японски они весьма и весьма неплохо, что, в целом, создавало достаточно комфортные для работы условия и вопросами задаваться не очень хотелось. Осаму мафиози на эту тему упрекнул бросив что-то о том, что, мол, рано он, Чуя, радуется, но едва ли об этом Накахара думал, стоило им оказаться наедине в кабинете. Занимали мысли скорее чужие спутанные и лезущие глаза кудри нездоровый блеск в глазах и страшные буквально черные тени под глазами. Такая пугающая увлеченность чем-то экс мафиози настораживала до дрожи. Проходит еще неделя, когда его, Накахару, вызывают на «ковер» к боссу. Он крайний раз на последних этажах небоскреба был, разве что, в день возвращения в «семью» Осаму Дазая. Уже две недели прошло? Ловит себя на осознании, что прошло несколько больше и даже не пытается скрыть чуть ли не детскую растерянность, следуя за Акутагавой. Рюноске останавливается в дверях лифта и, с нечитаемым как, впрочем, и всегда выражением лица, легко кивает Чуе на прощание. В голове роются практически все существующие у мафиози параноидальные мысли, когда он заторможенно прикладывает пластиковый пропуск к датчику на стене. Представить страшно, сколько лет прошло с момента, когда он в последний раз испытывал подобный мандраж при такой же стандартной рабочей встрече с Мори. Чувство вины за медленно продвигающееся дело, однажды, убьет его окончательно. Делает все на автомате — коридор, шагов кажется тридцать, глухой звук постукивания по тяжелой дорогостоящей двери отдается набатом в ушах. — Здравствуй, Чуя — поднимает глаза на Мори и как можно незаметнее под накинутым на плечи кашемировым пальто щипает себя за ногу чуть выше колена. — Я не о продвижении дела тебя вызвал узнавать, можешь не беспокоиться. Чуя отмирает, перебирая в руках поля уже порядком поношенной шляпы, когда краем взгляда ловит движение слева от себя. На кресле в паре метров от панорамного окна сидит этот коронованный ублюдок, тщетно пытаясь ногтем проковырять дырку в бордовой бархатной обивке. Бледное лицо не выражает никаких эмоций, а темные оливково-коричневые глаза устремлены куда-то Накахаре в ноги. Он вообще не двигается, будто бы не дышит. — А… — вздохнув, переводит лишь слегка расфокусированный взгляд на Мори. — зачем? — У нас переговоры с китайской триадой завтра, а это, если вы оба понимаете, скорее всего приведет к завершению миссии, будьте к этому готовы. — Босс выглядит заскучавшим, когда говорит, но Чуя все равно видит странный блеск красных глаз и практически физически ощущает повисший в воздухе подвох. — Вы с Осаму также обязаны присутствовать. — То есть, если все пройдет успешно, Дазая не будет здесь уже к завтрашнему вечеру? — Накахара спрашивает раньше, чем успевает вопрос обдумать. Напарник, заслышав произнесенную вслух собственную фамилию, отмирает и поморщившись откидывается на спинку кресла. — Если это единственное, что тебя интересует, то да, — шатен замолкает на секунду, поднимаясь на ноги, а потом на тонких красиво очерченных губах расцветает глупая полуулыбка. — дебил. Чуя мысленно ебашит его лицом о черный кофейный столик в углу комнаты, крепко схватившись за чужие локоны и плюет, предположительно, куда-то в глаз, но не решается даже дернутся в присутствии начальника. Не понимает, правда, почему именно бывший напарник вызывает обычными детскими оскорблениями такие приступы агрессии, а все собственные не утешающие предположения душит на корню, предпочитая им счастливое неведение. — Избавьте меня от этого, — Мори машет рукой в белой перчатке куда-то в сторону двери. — завтра жду вас в переговорной. — В три? — Дазай большими шагами двигается к двери, но оборачивается лишь, чтобы спросить, а затем резко хватает ничего от него не ожидающего Чую за руку чуть выше запястья. — В три, — Мори Огай может только слегка приподнять в удивлении тончавые темные брови, когда дверь с негромким хлопком закрывается, а он остается в кабинете один. — Блять, что собой?! — Накахара едва сдерживает себя, чтобы натурально не завизжать самым ублюдским образом на весь штаб, по запястью уже во второй раз пробегает стая мелких мерзких мурашек, когда ему удается вырвать собственную конечность из чужой костистой руки. — Нам срочно нужно в аэропорт, — Мудак выглядит абсолютно невозмутимым, когда показательно вытирает ладонь о черную ткань офисных брюк, отмечая чужой, замерший на собственной замотанной бинтами кисти, взгляд. — Разговаривать разучился? — Чуя чувствует себя крайне неловко, когда осознает, что эмоциональная лавина после, казалось бы, самого, что ни есть скромного прикосновения, очень не кстати медленно, но верно, начинает его накрывать. Он срывается с места первым, направляясь к выходу, лишь бы сбежать, на другой конец света, желательно. — Ты медленный стал, бюрократическая работа на тебе плохо сказывается, — заходят в лифт, тем не менее, вместе, Дазай роется в поисках ключей от машины, шутки ради вытащенных из чужого пальто еще утром. Если он их сегодня же просрал, пока лазил в канализацию за конфискованным пару месяцев назад японской миграционной службой у нелегалов коллекционным китайским оружием, весело не будет уже никому. — может принести тебе что-нибудь стимулирующие? — Ключи находятся во внутреннем кармане, вместе с помятой бумагой и номером взлетной полосы аэропорта Нарита на ней. — Отвали от меня, пожалуйста. — «Пожалуйста» Накахары звучит уже настолько отчаянно, что Осаму прикрывает глаза, замолкая на добрые полчаса, потраченные на поездку. Они ни слова друг другу не говорят, даже, когда Дазай отдает напарнику ключи от служебной машины. Едва ли его, Чуи, понтовый спорткар подходил для подобного рода занятий. Обращаются они непосредственно друг к другу уже только в битком забитом аэропорту. Чуя прокурил весь салон предоставленного Исполнительному Комитету черного Лексуса, голова раскалывалась, торчать самому за рулем больше получаса Накахаре уже давно не приходилось. Непонятно вообще, как так вышло, но первые минут пятнадцать за рулем находился Дазай — он самостоятельно водрузил свою костлявую задницу на водительское место, а у Чуи не было сил спорить. Но уже через четверть часа скорость под двести десять и игнорирование практически всех существующих правил дорожного, начали напрягать, действуя на и без того, едва ли не на глазах рвущиеся, нервы действующего члена Исполкома, Осаму, слава богу, в должности восстановили не полностью. Чуе ничего не оставалось, кроме как вдарить напарнику кулаком по бедру. Тот абсолютно беззвучно съехал на обочину. Они совершенно также, абсолютно молча, поменялись местами и, с этого момента, поездку можно было назвать, с натяжкой, комфортной. Дазаю было приятно осознавать, что они до сих пор слишком хорошо в некоторых моментах понимают друг друга. — Куда нам? — Чую плечом задевает какой-то европейской внешности немолодой мужчина, когда он пытается не слишком подозрительно вертеть головой, выискивая что-нибудь подозрительное среди множества туристов, членов экипажа разнообразных авиационных компаний и огромного потока семейных пар. Черт бы побрал этот международный аэропорт. — Второй терминал, третья взлетная полоса, — Осаму двигается в указанную сторону, не оглядываясь. Знает, что за ним, слегка отставая, следуют. — веди себя спокойно, тут все китайскими боевиками кишит, понятия не имею сколько среди них эсперов. — Что происходит? — Накахара ровняется с напарником, разглядывая из-под полей шляпы персонажей типично китайских внешних характеристик. — У тебя всегда так много вопросов, — Дазай тяжело вздыхает, — тут уже сейчас находится Биньсинь. Чуя застывает изваянием и быстрее, чем осознает, что делает, останавливает напарника за предплечье, разворачивая к себе. Какой бы он там ни был — высокий, умный, широкоплечий, Накахара Чуя все еще сильнее. — И ты говоришь мне об этом только сейчас? — практически хрипит. — Я узнал только утром от Анго, когда бы я успел? — Если к тебе когда-нибудь придет осознание, что над этим мы работаем вместе, — последнее слово Чуя будто бы специально выделяет, понижая голос. — не забудь поставить меня в известность. — Непременно, — аккуратно выпутавшись из чужой цепкой хватки, Осаму продолжает свой путь, изредка поглядывая на указатели. Они останавливаются около панорамного окна, рассматривая самолеты с итальянскими флагами на корпусах. Пассажирский китайский останавливается чуть поодаль, а к стоящему рядом автобусу высыпается горстка туристов. — Какого черта пассажирский? — Осаму отшатывается от стекла на добрых два метра. — Что? — Анго говорил, что будет приватный рейс, я не знаю, как она выглядит, какого… — он затыкается моментально, когда видит подъезжающий к взлетной полосе кортеж. Среди выходящих из центрального Лексуса в цепочке было сложно разглядеть Огая, но Дазай, блять знал, что он там. К машине подходит небольшая делегация, едва ли из шести человек. Биньсинь видно сразу. У женщины, окруженной, казалось бы, обычными пассажирами, убраны в высокий пучок темные волосы и точеная от бедра походка. Дазаю думается, что у нее палка в заднице, длинная такая, метра полтора. Остальные участники делегации, очевидно, первоклассные бойцы, не слишком хорошо, но все же видно по движениям, спасибо всем богам, что удается выяснить вообще хоть что-то не выходя из терминала. Осталось посчитать сколько из них эсперов. — Это она? — Чуя по-детски тупо тычет через стекло пальцем в женщину, что останавливается около, предположительно, Мори Огая. — Не знаю, угомонись, они увидят, — он оттаскивает напарника от окна, швыряя его куда-то в толпу ожидающих регистрации поляков. — давай быстрее, если они поедут в штаб — это все. — Дазай, я нихера не понимаю, правда. К служебной машине они буквально бегут.