Kishikaisei. Спасение обречённого.

Холодные пальцы касаются тёплой девичьей щеки. Нежно, невесомо. В спальне темно, но ему не нужен даже проблеск луны чтобы разглядеть её очертания, манящие и хрупкие в своём совершенстве. Она ворочается, даже его умений недостаточно чтобы притупить чутьё юной куноичи, всё в ней вопит о присутствии чужого человека, мурашки бегают по бледной коже, едва заметные волоски на руках слегка вздымаются, дыхание не сбивается, но становится глубже, как если бы она прислушивалась к происходящему. Ему бы испугаться, но он знает, что она не проснётся, не сможет. Такова сила его глаз: тихая, незаметная, едва ощутимая. Шисуи наблюдает за ней пристально, с микроскопической точностью подмечая вплоть до дрогнувших ресниц или выбившейся прядки волос. И внутри языки пламени выжирают заживо всё человечное, некогда достойное в нём. Рука все же дрожит, когда он очерчивает приоткрытые губы: полные, влажные, идеально очерченные. Вся она, спросил бы кто его, была соткана из идеала. Хотя и это слишком банально, скорее было так: стандарты этой эпохи ткались под неё. Иссушающая, она пленила. В конце концов, комнату юной куноичи пришлось покинуть. В коридоре послышались шаги, он знал, Хиаши-сама обязательно проверял спальни своих дочерей в ночь по несколько раз, строг, а всё же беспокоится. Взмыв на ближайшую крышу, он застыл, смотря в безлунное небо. Тёмное, пугающее и пустое, оно было похоже на него. — Тайчо, — послышалось позади. Задание не ждёт. Бросив тоскливый взгляд в сторону квартала Хьюга, он всё же растворился в шуншине.       Если бы кто смотрел, мог бы подумать, что убивать ему нравилось. Он убивал чаще всего всех, без разбора и желания докапываться до правды: свидетель или нет. Исключением были дети, сам не знал почему так, но казалось, что убить ребёнка значит окончательно стереть остатки человечности в себе, хотя её почти и не осталось. Действовал он по классике чаще всего, хотя и тех, кто погибал от силы глаз было не мало. Он действительно был способен превратить мозг в кашицу. Сегодня рукоять танто треснула под напором его силы. Противником оказался нукенин выше него на две головы, мощный и коренастый мужчина. Шисуи не планировал затягивать, но так случилось потому что его задели отравленным сенбоном. Несмотря на устойчивость и восприимчивость организма почти ко многим известным ядам, сегодня он потерял концентрацию на несколько минут. Яд вызвал помутнения, ему привиделась она, будто стоит посреди боя и смотрит на него бездонными глазам, а в них немой укор. Как ты мог? Если бы не скелет Сусаноо, не сносить бы ему головы. Ясность пришла почти сразу, но одного видения было достаточно, чтобы расшатать его и без того неадекватное состояние. Он набросился на врага с такой свирепостью, что другие двое из команды испуганно застыли. Ни глаза, ни воин, ни чакра, лишь холодное лезвие которое он вонзил в грудь нукенина до самой рукояти. Послышался хруст костей, кровь тут же брызнула на него, потому что он задел лёгкое. И ещё раз, вытащил-вонзил, и снова. Пока вместо грудной клетки не осталось каши из внутренностей, костей и кожи. — Тайчо, — рука на плече вернула рассудок. Кто-то его оттащил, другой сложил печати и уничтожил измученное тело. Он сидел не двигаясь, погребённый в собственном отчаянии и страхе, в вине. Перед ним кто-то опустился на колени. — Тайчо, вам нужно взять отпуск. Отпуск? Какой к черту отпуск? Единственное что он умел — убивать. Некогда пылавший в нем огонь давно погас, амбиции сожрало время, способность трезво мыслить — выжрала собственная кровь. Отсидеться дома на неопределённый срок все равно что признать перед деревней, его срок годности подошёл к концу. Шисуи отдал почти всю свою жизнь на услужение деревне, потерял себя в её желаниях, а то единственное, что он возжелал — было недоступно. Он всё же молча поднялся, закончил задание и вернулся в деревню с отчётом. Товарищи, или сокомандники, ничего не сказали. Он знал, они оставят это просто так, как оставляли и раньше. Иерархия или реальная привязанность, он не знал, но был благодарен. Оставаться наедине с собой слишком невыносимо. Душ, перекус и он выскальзывает из дома чтобы вновь очутиться на крышах невысоких пристроек. Можно было воспользоваться техникой перемещения, но в такие мгновения хотелось вдохнуть жизнь сполна. Нещадный поток ветра что безжалостно хлестал по лицу пока он бежал, звуки ночной деревни и ощущение жизни, вот он, живой, могучее сердце трепещет в груди. Это было то единственное, что возвращало к жизни: путь к ней. Впервые он увидел Хинату, когда она была совсем ребёнком. Крохотная девочка растопила сердце и подарила нежность, вежливо улыбнулась, когда их представили, и поклонилась. Он тогда не знал, что сквозь года и жизнь станет ею по-настоящему одержим. Улыбнулся в ответ и потрепал по волосам, после благополучно забыв. Всё началось два года назад. Короткая миссия вместе, один взгляд и воспоминания на десятки дней. Чувства поглотили сразу, будто сердце только и ждало момента, когда можно будет обречь его навсегда. К тому времени он уже атрофировался как человек, чувствовал мир наполовину, а себя слышать и вовсе перестал. Внутреннее нечто заглохло навсегда. На самом деле, ему хватало ума признать, что он нуждался в помощи, но гордость сдавила глотку поперёк. Он продолжал внутренне разлагаться, теряя фокус и ощущая, будто сам себя стирает из жизни. Шисуи сам себе напоминал собственную блеклую тень. Взгляд не то горячащий и безумный, не то пустой и выпотрошенный. Чтобы дышать, он прилагал усилия, чтобы открыть глаза, он вынуждал себя. Казалось, было проще вспороть себе брюхо. На том задании всё прошло быстро и гладко. Они остановились на ночной перевал, время позволяло сделать небольшой перерыв. Он бы мог предложить использовать шуншин, но впервые за долгое время ему захотелось побыть в чьем-то обществе. Разведя огонь и устроившись рядом, какое-то время они молча грелись. Шисуи переодически бросал на неё короткие взгляды, как и она на него, в конце концов, Хината не выдержала, рассмеялась, разбавляя тишину звенящим смехом. Короткая трель порадовала слух и он улыбнулся в ответ. — Шисуи-сан, для меня было честью поработать с вами сегодня, — произнесла она официально, но с отголосками веселья в голосе. — И для меня, Хината-сама, — она улыбнулась ещё шире, когда он ответил в такт её официальности. Между ними семь лет разницы и в ней всё ещё жив юношеский задор и сладость девичьих капризов. Он знал, Хината была воспитана в строгости, но в большой любви. Она была балованной химе, отважной куноичи и непревзойдённым информатором. В конце концов, за счёт её отчётов миссии анбу имели огромный успех. В её свитках информация всегда была расписана детально, подробно, с выводами и умозаключениями. Она буквально расписывала наиболее подходящую тактику и стратегию, чем он пользовался, удостоверяясь по прибытии на место в верности её слов. Он, в итоге, не особо удивился, когда обнаружил себя у окна её комнаты. В ту первую ночь его захлестнули давно забытые чувства и эмоции, желание выжгло весь разум и лишь страх испугать её заставил остаться на месте и не шевелиться. Она лежала на своей постели в домашней юката, распаренная после купальни. Влажные волосы куполом обились вокруг головы. Бледная кожа блестела от не высохших капель воды, юная химе уснула сразу, вымотанная и уставшая. Впервые Шисуи едва не сошёл с ума глядя на женщину. Проведя ладонью по мягкому девичьему бедру, ничем не прекрытое, оно призывало чтобы он оставил след своих зубов на нём. Очертания груди виднелись сквозь широкий вырез, а запах, тонкий, едва уловимый, но её собственный, заставил задышать загнанно и шумно. О Великие Ками, сколько же усилий ему потребовалось уйти тихо и не потревожить её. Он был пленён без возможности отказаться или отменить. И даже если бы сейчас мог, ни за что бы не согласился. Шисуи был помешан на ней, рядом с ней сердце билось в груди по-настоящему, рядом с ней он чувствовал себя живым человеком. Не орудием, не безмолвным убийцей, а человеком. Рядом с ней дышалось глубоко, живо и отчётливо. Рядом с ней он видел мир, слышал его и себя. Опьяненный и одурманенный, он сгорал заживо и день ото дня ступал за ней след в след. Ни проблеска надежды, ни неловких попыток. В те редкие мгновения когда он намеренно попадался ей на глаза, то читал между строк: Ты мне не нравишься. Прости. И сердце рвалось на лоскуты, когда она выдавливала из себя извиняющуюся улыбку или неловко заламывала пальцы. Словно заново восставший из пепла, он чувствовал боль каждой клеточкой своего истерзанного тела. А потом, случилась его личная точка безумия и Шисуи потерял себя окончательно. В пасмурный и сиплый день он увидел их целующимися под глицинией на главной площади. Следуя за ней, вовсе не этого ожидал он лицезреть. Узумаки Наруто обнимал бережно, так, будто не человек, фарфоровая кукла в его руках. Шисуи содрогнулся. Он бы обязательно сжал её в своих руках, чтобы всем телом ощутить под собой или рядом. Нужно быть глупцом, чтобы предполагать, будто её подобное может ранить. Хината выглядела как кукла: недосягаемая, неестественно красивая и тихая. Но внутри неё горел огонь способный выжечь всё и даже больше, по крайней мере, его атрофированную часть души она воспламеняла с лихвой. В тот вечер он совершил ужасный грех, мучавший его по сей день, но даже так, ни за что бы он не отменил произошедшего. Сила глаз была дана ему сквозь собственные кровь, пот и слёзы. Лишь Ками знают, через что он прошёл за всю свою жизнь, потому-то в своих действиях он был уверен как никогда. Хватило собственное мангекьё чтобы воздействовать тонко на её разум. Едва заметно, он вклинил ей свой образ и спустя день, Шисуи больше не видел Узумаки близ Хинаты. Он знал, она скучала по нему самому. Такова была техника, закладки что он использовал создавали именно это чувство в первую очередь. Хината искала его, бродила по деревне пока он бесшумно ступал следом, и искала. Однако, борясь с искушением, он ждал дня, когда техника растворится в ней окончательно. Позволяя себе навещать её лишь по ночам, когда она в глубоком сне. Эта ночь не стала исключением, но он так скучал по ней, что невольно забыл активировать технику сна. Она вынырнула из глубин сновидений, взглянула на него и с таким восторгом прошептала: — Шисуи-сан… — что он задохнулся, сжался весь и упал перед ней на колени. Руки сжали в объятиях, сердце загрохотало в ушах. А сам он носом уткнулся ей в живот и дышал так, будто вот-вот и умрет. — Вы, наконец, пришли, — прошептала она, оглаживая пальцами затылок и шею. — Хината… — её имя перекатывалось на языке будто жемчужны во рту, звонко и ясно. — Хината. — руки сжимают талию и тянут на себя, нос вдыхает жадно и глубоко. Он одержим ею, опьянен и сошёл с ума. Первый поцелуй приходится на внутреннюю часть бедра. Слегка прикусив нежную кожу, слух улавливает недовольное хныкание, тогда он зализывает место укуса. В его движениях нет ни капли стеснительности или заминки. Жадно, голодно и стремительно. Её ноги по обе стороны на плечах, сама она распласталась на кровати и прикрыв глаза, кусает губы стараясь не шуметь. Тогда он врывается языком в неё, громко чмокает и слизывает всю смазку, совершенно не беспокоясь о том, что кто-то может войти или увидеть. Слишком безумно и хорошо, слишком сладко и невероятно для того, кто не верил в подобный исход. В какой-то момент он просто переносит их в собственный дом. Хината успевает удивиться лишь на мгновение, а после откидывается спиной к нему и тихо стонет. Наконец, на кроткий миг внутри всё обретает равновесие. Сердце и душа, что раздирала тоска и боль, в полном покое, а сам он жив и на может насытиться ею. *** Однажды она сказала: — Я тоже чувствую будто меня придавило тоннами тёмных вод, бездонных и пугающих. И я совсем одна. Она сказала, а он запомнил, ведь значение было одно: естественно чувствовать себя так. Он живёт неправильно, давится чувством вины глядя на неё, звонко улыбающуюся и смотрящую на него с лаской. Иногда он думает, как сложилось бы её будущее если бы он не вмешался? Была бы она такой же счастливой? Наверняка, да. Хината — отражение действительности, естественная, как журчащий ручей. Она вдыхает жизнь во всё, чего бы ни коснулись тонкие руки. И в него она тоже вдыхает жизнь. Она словно вечное древо, заземляет его и дарит покой. Он привязан к ней безвозвратно, навечно и по-настоящему. Его успокоение — её счастье, потому, вина всё же истончается со временем. Она действительно счастлива рядом с ним, а это важнее всего мира.