хирург

Ян Дмитриевич, отличный, да и при том единственный в городе хирург, снимает окровавленную перчатку и кидает ее на пол. За семь лет работы в хирургии он потерял всякое чувство брезгливости. Дело было до того плохо, что он мог спокойно поднять и съесть гнилое яблоко, лежавшие на полу дня три. И факт того, что «онжеврач» и знал, какие могут быть последствия, его никак не останавливал. Так вот, о чем речь… бросил он окровавленные перчатки прямо так, на пол, даже не в угол, а посреди столовой! И пошел спокойно пить чай. Взял в холодные от страха руки чайник и наливал в кружку заварки. Наливал и наливал. Просто забыл, что к чаю полагается ещё и кипяток, а когда вспомнил, заварка уже наполнила кружку. Да не просто заварка, а холодная. «Не выливать же» — стало быть подумал Ян и бросил туда пол ложки сахара. Размешивал, глядя на облупившуюся от старости лет стену. Только, стало быть, взял кружку в руки, как дверь резко распахнулась, и в буфет забежала запыхавшая Наташка. — Ян Дмитриевич! — Молвила та. — Пациент. Ян Дмитриевич вздохнул. Только он поручил медсёстрам убирать кабинет от крови деда, упавшего с чердака, как опять — пациент. Специально они, что ли, умереть все хотят. — Пять минут. Дайте чаю выпить. — Нет у нас пяти минут, Ян Дмитриевич, ей богу, нет. Мальчик, лет десяти, под машину попал. От ног — одно название. Ей богу, Ян Дмитриевич, лишь бы выжил… Хирург молча направился в операционную. Тут слова излишни. В голубом и вонючем от спирта кабинете уже было чисто. Словно никакого деда не привозили, словно тут не борились за его жизнь на протяжении четырех часов. Комната все это позабыла, медсестры сменились, а сам дед так и никогда и не узнает имя своего спасителя. На врача смотрели пять новых лиц. Конечно, медсестр и фельдшеров в местной больницы было более чем достаточно, у каждого перерыв, график работы два через два… а Ян — единственный хирург во всем городе. Вот хоть убей, все из Москвы едут — у них тут три стоматолога, четыре (!) педиатра, два акушера, три гинеколога, уролог, аж два ортопеда с терапевтами и даже, будь он неладен, гирудотерапевт! Ян за почти пятнадцать лет в медицине даже слова такого не слышал, и был абсолютно уверен, что такой профессии — нет, и врач, который приходит раз в неделю и радостно сутками пьет чай в буфете, даже не работает. И ни одного хирурга за семь лет этой чертовой больницы чертового города. Вот так вот! Без черта тут точно не обошлось. Поэтому Яну приходилось работать без выходных и обедов, а иногда даже ночью вскакивать на операции. Домой он почти не заходил — ночевал в больнице. Максимум, чтобы помыться. Ведь пациентам в критическом состоянии ну никак не объяснишь, что у господина хирурга обеденный перерыв, извините, пока не умирайте. Вот продолжите, когда он покушает, а потом кричите во всю глотку и надрывайтесь сколько хотите. Как и этот мальчик, времени не давал никто. Про мальчика, кстати, правду сказали. Ян помыл руки по локоть и надел перчатки, а медсестра сняла пеленку. Мясо. Ничего общего с ногами. Казалось, у него их никогда и не было. Но Ян Дмитриевич уже привыкший к этой картине, он не удивился. И не испугался. — Ампутируем. Холодно сказал он. Да так холодно, что даже у медсестр холод прошел по спине. Так просто взять… и ампутировать. Десятилетнему мальчику. Он должен бегать по травке, играть в футбол, гонять голубей. А будет без ног. Вообще. Ян взял в руки пинцет и натянул на лицо маску. Остановился. Смотрит. Фельдшер уже приготовил лекарства, нужные, для ампутации, а Ян стоит и смотрит на спящего под наркозом мальчика-блондина. — Зашиваем. Гробовое молчание. Все в операционной замолчали, кажется, даже холодильник замолчал в шоке от этих слов. Женщина в возрасте смотрела на него дикими глазами, мужчина остановился на пол пути к пациенту, а вторая медсестра громко охнула. — Что вы…что вы говорите такое, Ян Дмитриевич… что…что же здесь, вы меня извините, зашивать?.. ради бога, извините, Ян Дмитриевич, ради бога, что ж зашивать то… Она под шоком повторяла одно и тоже, хватаясь за сердце. — Зашиваем сказал. — Хирург подошёл к пациенту. Случилось чудо. Та самая медсестра плакала, плакала все шесть часов, сколько длилась операция. Плакала, и молилась богу, не отрывая взгляда от хирурга. Как только последний шов был закончен, она упала на колени перед ним и продолжила молитву. Ян смахнул со лба пот, оставив на лбу очередной кровавый след. — Ну, ну, перестаньте… — Иисус…чудотворец…чудотворец! Явился на свет! Перерождение Христа… Господи…Господи, прости меня, грешную, Господи… Врач сам был готов молится. Он жив. Мало того, что жив, возможно, будет однажды ходить. От левой ноги не оставалось ничего, кроме жилок и нервов, ее полностью ампутировали, но правая осталась. Правую он зашил. Шесть часов зашивал, ни на секунду не отходил от пациента, каждые десять минут велел проверять пульс. И зашил. Сам не помнил, как, возможно, даже не повторит никогда этот невероятный трюк, но, черт возьми, зашил! Черт помог, не иначе. Какой чудотворец, Иисус? Иисус на такое не способен, это дьявол, явно дьявол, который вселился в руки хирурга, и управлял им. Но вот зачем — это уже другой вопрос. Фельдшер упал на пол и закрыл лицо руками. Вторая медсестра пулей вышла из операционной, видимо, за поддержкой. Ян снял маску и жадно вдохнул, облокотившись на стену. Жив…мальчик жив. И будет ходить. Ян упал на стул и облокотился на спинку, закрывая логктем глаза. Все…все, все, слышите, все? Уволится. Уволится, и все тут. Ян провел целый час в попытках вспомнить, как же он зашил эту ногу. Как он пришил этот кусок мяса? Не помнил. Не помнил, хоть убей. Помнил, как зашивал кривую спину деда, помнил, как лопались его кости… а мальчик? Мальчик то? Не помнил. Никак. Взял в руки чашку и хотел глотнуть чаю, однако сразу же выплюнул эту гадость на пол. Что это за чай такой?! Одна заварка! — Ян Дмитриевич! Хирург вздрогнул и вскочил, опираясь на стол. Это зашла Наташка. — Вы что, тут ночевали? — Да…да… — Ян протер глаза. — Что ж вы, Ян Дмитриевич… себя не жалеете совсем… «Была бы возможность — пожалел бы» — прозвучало в его голове мысль, однако озвучивать её не стал. Снял халат и направился к глав. врачу, как делал и каждое утро, но далеко не здороваться, а узнать, есть ли новый хирург. Семь лет ходил, каждый день, как только глав. врач был на смене, спрашивал. К концу второго года это было так машинально, что в нем пропала всяка надежда. — Завтра придет. — Понял. — Ответил Ян, и направился к выходу. Остановился у самой двери, обернулся. Глав. врач непринужденно что-то записывал. Шутит, небось? Да не похоже…с роду от него шуток не слышал. Хирург…приедет…как это, приедет? В их то больницу? Нет, нет, это анекдот, шутка, юмор. — Как…приедет… — Ян обернулся и нервно улыбнулся, ища в глазах Ивана Карповича хоть лёгкую улыбку. Но улыбки не было. — Из Москвы приедет. Услышали тебя, перевели. Работать будешь два через два. Впрочем, вечером на совещании все скажу. Иван Карпович замолчал, что свидетельствовало об окончании разговора, но Ян вновь повторил. — Как…кто…какой хирург… — Обычный, Ян Дмитриевич, обычный хирург. Ради Бога, покиньте кабинет… — Как это…нет, стойте, как же это…хирург… — Ясно же вам сказал, Ян Дмитриевич, обыкновенный хирург. Занят, очень занят, ради бога, выйдите. — Приедет…кто приедет?! Куда?! К нам, что ли? Хирург? Иван Карпович ударил по столу. — Идите вон говорю! Ян вышел, закрыл дверь, и остался стоять. Хирург…если приезжает хирург, то Ян то кто тогда?! Уже не хирург?! Стоял, не понятно, сколько, однако обернулся и вновь забежал в кабинет начальника, уже без стука. — Я понять не могу, что вас так удивляет?! Ради Бога, семь лет за мной бегали, вот и получайте своего второго хирурга, получите заслуженный отпуск. От чего же вы мне мозги компосируете, а? Ради Бога…чего они тут все к этому Богу прицепились в этой больнице… все Бог да Бог… — Ничего не понимаю, Иван Карпович…хирург… Хирург…эхом отзывалось у него в голове. Кажется, опять дьявол вселился, но ничегошеньки Ян не помнил. Весь день проходил, как пьяный. Бац — конец рабочего дня. Помнит бабку с переломом ноги, парнишку с вросшим ногтем, деда с сломанной спиной, мальчика…нет, нет, что же это, это вчера было. А сегодня? Сегодня то что? Был ли вообще сегодня кто? Или проспал он весь день в кабинете? У медсестр спросить? Пошлют к психиатору. Скажут все, поехал головой ваш хирург за семь лет работы. Вот вам новый. Ян зашёл домой. Душно, как в коморке. И грязно. Когда он тут в последний раз?.. Был…давно-давно… больница заменила ему дом, а сейчас… сейчас всего этого нет. Нет, Ян хотел отпуск. Ян хотел работать два через два. Но это было, собственно, все, что он хотел. Это было его оправдание для страданий, для мечтаний, для, извините, нытья в конце концов. А теперь то, на что жаловаться? На что жаловаться, вы скажите?! Разве может человек жить и быть всем довольным?! Не бывает такого, человек будет страдать, даже если все хорошо. А поэтому у каждого человека должен был свой повод страдать, иначе другие посмотрят, и скажут, что человек за зря корёжится. А как же нам страдать, да и без чужого одобрения? Мы бы и не страдали, ежели не хотели никого впечатлить. А теперь жаловаться не на что…не на что. Все. Конец. Ян налил себе рюмочку коньяка. Не помнил уже, сколько не пил он этого дьявольского напитка. Некогда было. Работал всегда. На похмелье времени не было. Кажется, появилось. — Как…это… Мальчик, которого Ян самолично оперировал шесть часов подряд, лежал без правой стопы. Смотрел своими голубыми, испуганными глазами, и часто-часто моргал. В палату зашла «тасамаямедсестра» — Отрезал! Отрезал, понимаете! Ей богу, не губи, отец, я говорила, говорила ему — не режь! Ян Дмитриевич знает, что делать! Шесть часов, понимаете ли, зашивал, зашивал, а он взял, да и отрезал… В хирурга, верно, дьявол вселился, иначе не объяснить его действий. Он схватил медсестру за плечи и начал трясти — Зачем же?! Зачем?! Отвечай! — Ох, ох, не губи, отец! Батюшка, батюшка, не губи, господь милостивый! Вчера, вчера стало быть, нога посинела. Синяя, и все тут! Вообще! Вся! Никогдаш такова не видела, вообще! Видит, смотрит, и говорит — резать. И я, и фельдшер, и даже Наташка говорила — не трожьте, вот Ян Дмитриевич вернётся, усе будет. Не зря же, не зря же бог на землю явился!!! Святого то, трогать — грех! А он взял, и… а я…я, грешная душа…моими же руками святое и загубил…грешна я теперь…о-о-ох, хрешна я! Прости меня, прости, господь! Дурная, дурная, душа у меня дурная! И упала на колени перед Яном. Хирург упал на колени вслед за безымянной медсестрой и схватился за голову. Все пропало. Все. Конечно, посинела. Тромб забился. Ян на потом отложил. Опасно было на хрупкое тело проводить вмешательство на лодыжку, вот он и отложил на два дня, до хотя бы какого-то заживления. И забыл, понимаете? Забыл! Нет, так бы не забыл, будь он в больнице. Но он был не в больнице, он был дома. Отдыхал это. Отдыхал хирург. Отдохнул. Да так, что решил мальчишку возможности ходить. На всю жизнь. Грош — цена такому врачу. Все, слышите? Все! Уходит. Тут уже есть свой хирург. А Ян уйдет в ещё большие дебри. В деревню. Нет, в село. И будет там единственным хирургом на ближайшие сто километров. Слышите все?! Единственным! Ясно вам? Зашёл в кабинет Ивана Карповича. — Все. Хватит. Я отдохнул. Увозите своего хирурга. Иван Карпович бросил на него дикий взгляд через очки. — Простите? — Говорю, достаточно! — Он ударил кулаком по столу. — Везите вы своего хирурга в Москву! Поняли, нет?! Не буду я с ним работать! Не! Буду! Хоть убейте! — Да вы из ума выжили! Что вы несёте! В здравом ли вы уме, Ян Дмитриевич? — Я?! Я-то?! В здравом ли уме?! Да был, был я в здравом уме дня три назад, до прихода этого вашего как-там-его-зовут-нового-хирурга-из-города! Не нужен он мне! Все! — Вы семь лет подряд ко мне захаживали и требовали врача, а сейчас, спустя всего два рабочих дня, гоните его?! В самом деле?! — Ошибка это была, понимаете? О-ши-б-ка. Все, не надо мне никого. — Да не могу же я его выгнать, потому что вы что-то там неподелили! Ян Дмитриевич, ну что за ребятчиство! Он квалифицированный сотрудник и хорошо выполняет свою работу, по сей день жалоб не было! Да и вы, прошу заметить, с ним на одной позиции, вы ему, видите ли, не начальник. — Да-а? Раз так…раз так, то я…увольняюсь! Ян ударил кулаком по столу. Иван Карпович смотрел на врача, но в глазах был один лишь демон. — Ян Дмитриевич… — Заявление мне! Иван Карпович смутился. Он не станет…нет, в самом деле, он не станет. Протянул заявление. Ян Дмитриевич смутился сильнее. Он это так, поугрожать хотел, а ему правда — на те. Заявление. Ян Дмитриевич взял. Иван Карпович стучит пальцами по столу. Ян Дмитриевич пишет. Иван Карпович читает все по слогам. Ян Дмитриевич отдает. Ждёт, пока глав. врач порвет его. Глав. врач ждёт, пока Ян Дмитриевич скажет порвать его. Почему он не рвет заявление?! Почему он не заставляет выкинуть его?! Ян встаёт. Почему он позволяет ему уйти? Почему он уходит?! Иван Карпович становится первым, кто открывает рот. Он же начальник, ему положено. — Перестаньте немедленно. Хватит! Все! Довольно этих игр! — Выбирайте — либо он едет в свою Москву, либо я — в свое село Борисово. — Не серчайте только, Дмитрий Алексееч…обстоятельства. Иван Карпович налил уже бывшему хирургу городской больницы водки в рюмку. Тот выпил залпом. — Да ладно, что уж я…я то ладно… понять только не могу — он же даже имени моего не знает, отчего такое стремление загрузить себя работой? Угробить себя? — Самолюбие, Дмитрий Алексееч… желание быть единственным и неповторимым. — Он и так — единственный и неповторимый. Так к чему же… — Понимаете, Дмитрий… Лексееч…мы, врачи, все — психопаты. Иначе никак. Вы не найдете ни одного душевно здорового врача. Мы все больны, только в виду работы и должного образования знаем, как это рефлексировать, либо же прятать. Ян неповторимый, но с вами — уже не единственный. Ему нужно быть первым. Ему нужно быть победителем. Его призвание — работать в первых больницах Москвы и лечить президента. Он спасает людей, которым уже даже близкие гробы заказывают. Он — не человек. Но и святым его назвать язык не повернется. То, что он делает — не от бога. Бог на такое ужасное чудо разрешение не даст. А он делает. И вместо того, чтобы купаться в лучах славы, он тухнет здесь. И собирает все лучи славы здесь. А вы мешаете ему победить. — Но победил то все равно я… в Москву еду я. Я буду получать огромные деньги за смены, а он — гроши за стиль жизни. Я победитель в этой войне, так чего ж он радуется? — Ну-с, знаете… упрямство гасит логику, и иногда человеку хватит хоть любого подобия «победы», и неважно, что там спрятано. Иван Карпович хихикнул.