home

      брелки на связке ключей звенят неприятной, режущей уши музыкой. совсем не такой, какая обычно обосновывается в наушниках или колонках, в магнитолах автомобилей, динамиках телевизоров и ноутбуков. музыкой металла, порой покрытого некачественной эмалью, как на брелке с изящной кошкой, что некогда была белоснежной — сестра купила в одной из поездок с классом с половину десятка лет назад и подарила чану, а старший не сумел отказаться. да и зачем? кошка милая. даже с почти полностью отскоблившейся эмалью.       чану же совсем не до звуков и создающих их фигурок в собственной руке и замочной скважине. он замерз и промок под дождём, позабыв про зонт, полчаса назад пролил на себя чай и едва не опоздал на свой автобус из-за этого маленького происшествия на замерзшей кухне. кожу на животе все еще немного пощипывает под водолазкой при каждом движении, а во рту кислит после неудавшейся попытки проснуться. завтрак бессовестно сбежал через открытое окно (которое, между прочим, разинуло свою пасть на всю ночь и почти заморозило молодого мужчину под утро, часов в пять, когда на рассвет еще и намека не было), обеденный перерыв ожидает его лишь через четыре часа, когда можно будет сбежать на десять минут в кафе через дорогу, стоящее особняком от всего мира, и купить там подобие обеда. вредного, мучного, но такого вкусного, ужас!       мысли о еде вызывают громкое ворчание желудка, который, впрочем, быстро затихает. замок поддаётся, чан оказывается внутри и некоторое время топчется на резиновом коврике. доски пола под его весом поскрипывают, но это гораздо приятнее, чем ключи.       выдох. вдох. магазин в ответ окутывает книжным духом, пропитанным бумагой, типографской краской, ручками, резиной ластиков, немного пластиком и совсем чуть-чуть пылью. над головой затихает сиреневая мелодия, а ливень сильнее распаляется, пуская по лужам пузыри и оставляя свои прозрачные следы на стекле магазинов, автомобилей, ранних автобусов и очках прохожих.       чан содрогается от одной только мысли о холодной воде и думает, что сегодня вряд ли кто-то забежит в этот магазинчик с целью приобрести очередную историю или хотя бы моток скотча, ручку или пару карандашей.       может, небо не будет гневаться в разгар дня и даст уставшим жителям выдохнуть?       в подсобке чан щёлкает кнопкой крошечного чайника, который купил едва ли не из-за одной подсветки под стеклом, попутно меняет уличную обувь на удобные сменные кеды, устраивает куртку так, чтобы вода впитывалась в тряпку на полу, а не в щели в нем, зевает в локоть и включает компьютер на столе продавца.       — чего не хватает..? — он смотрит на висящий на стене напротив флаг южной кореи, красноречиво мигающий четырьмя цветами, после — на карту государства, которая не дает ему ничего, кроме разочарования в собственных географических познаниях, и на пути к первой книжной полке с поэзией мысль сама находит мозг, все еще не до конца проснувшийся: — обогреватель!       движение начала дня согрело руки и тело, но уже через час отопления хватать не будет, поэтому лучше выставить услужливого друга в зал и немного подтопить помещение. неприятно будет не только чану, но и предполагаемым посетителям, особенно если они зайдут переждать яростную стихию на улице.       чан жмёт на кнопку старенького приемника, привезенного дядей из америки лет двадцать назад, если не больше. за коротким шипением следуют щелчки переключения станций, а чан кривит губы, потому что ранка на пальце под лейкопластырем немного саднит при нажатии. полминуты стараний вознаграждаются приятной песней, вышедшей, кажется, четырнадцать лет назад. чан улыбается впервые за это суматошное утро и с готовностью, подплыв к двери, переворачивает табличку стороной с белыми буквами «open» к пасмурному миру снаружи.

☆•☆•☆

      когда время лениво ползёт к полудню и до долгожданного приёма пищи остаётся всего чуть более часа, дверь издает тихий звук, колокольчики рождают мелодию, а сквозь щель между книжным миром и миром внешним, ливневым, разрушительным вихрем влетают звуки: лужи, проснувшиеся звери-машины, гудки и топот ботинок по грязной глади на асфальте.       чан отрывается от заполнения документов на компьютере — обычная утренняя рутина, после обеда он сможет заняться своими делами и пробивать гостям выбранные товары, лишь в конце дня считая выручку. сейчас же монотонная работа, в некотором смысле расслабляющая.       чан отрывается от экрана. разминает плечи, попутно откидываясь на кресле, чтобы увидеть посетителя и поздороваться. звучное приветствие отскакивает от полок и достигает адресата.       мужчина на входе притопывает на коврике, стряхивая капли воды, ставит прозрачный зонт-тросточку в специальное место у двери, где ждут своего часа еще два неизменных приятеля пасмурной погоды (про которых чан сегодня благополучно забыл дома, именно).       ким хонсок — один из завсегдатаев книжного. невысокий мужчина, которому идёт седьмой десяток, в некогда по-вороньи чёрных волосах сейчас блестят нити седины, а на лбу всякий раз рисуются бороздки морщинок, пропаханных годами. он, вопреки самым смелым ожиданиям, здоровается зычно, и оттого чан тоже улыбается. он уже давно не вздрагивает, как было пару-тройку лет назад, когда с этим стариком он только-только познакомился.       ким хонсок приходит стабильно раз в месяц. редко — за книгой, чаще в его приобретениях наборы ручек из трех штук, бумага, корректоры, линейки, которые, по его словам, он слишком часто и быстро теряет.       — как дела в порту? — чан опирается руками о стол и чуть склоняется в сторону зала, сохраняя на лице лёгкую улыбку. от раздражения в восемь часов не осталось и следа. что за терапия такая?       — да все так же, сынок. отправляем рыбу, получаем газ… ах, подожди, нет! крысы оккупировали! — старик сокрушается, хмуря густые тёмные брови, складывает руки на груди и увлечённо разглядывает разного рода точилки и блокноты на полке-острове. — ищем крысоловов.       — людей?       — котов! уж мы можем поделиться с ними кусочком обеда.       чан вскидывает брови в искреннем удивлении и скребет затылок. хонсок уже держит в руке две синие ручки и моток узкого скотча, теперь исследуя стенд со всевозможными красками и наборами кистей.       — а как же отрава?       — а они приспособились, окаянные! ничего их уже не берет. а химики эти? напридумывали дряни, но не помогает ни черта! хвостатые — дело хорошее. они и крыс переловят, и компанию хорошую составят. двух кошек пустить, через день-другой ни одной твари не будет — штиль, красота! — рокочет старик, мозолистыми пальцами потирая ворот куртки.       чан беззвучно смеётся и качает головой. людей, закаленных тяжёлой работой и морем, новыми технологиями не привлечешь. таких как хонсок — особенно. он не считает, что это плохо, это просто в порядке вещей. кому-то прогресс доставляет истинный восторг, они быстро приспосабливаются и переключаются; кто-то его просто не понимает. не видит смысла или не желает разбираться, как работает та или иная штуковина — очередное порождение очередного гения науки, про каких печатают в газетах, а старики говорят, что они просто сумасшедшие.       не все, справедливости ради, но ‐ факт.       чан пробивает товары, прибор пискляво отзывается на каждый штрих-код, а компьютер умело считает необходимую сумму. старик уже роется в своём изношенном кожаном бумажнике. отчего-то думается, что там, непременно, затерялась какая-нибудь старая черно-белая фотография с трещинами-заломами, или пара монеток, или листочек с написанным карандашом списком продуктов, про который забыли ещё года полтора назад, или кусочек бумажки с датой посещения врача. или, может, шуршащий фантик? хонсок любит молочные карамельки, это чан знает — вместе с деньгами на его столе оказывается пара таких штучек, а возразить он не успевает, и старик быстро ретируется из магазина, смеясь почти по-юношески.       сегодня — неизменно. чан не успевает назвать стоимость покупки, как на прилавке оказываются цветные купюры и две карамельки в жёлтых фантиках. следует вздох и запоздалая благодарность. он сгребает полученные дары и разворачивается к широкому окну позади себя.       а там — мир ливней, туч и зонтов. мир отражений фар, мокрых курток и клубов пара у рта. картина заставляет поежиться и, склонив голову, коротко выдохнуть. холод захватывает город в свои колючие лапы. а скоро рождество. нужно украсить магазин, сделать тематическую витрину до начала зимы. самое главное — найти рождественское настроение. где же оно? в углах или, может, меж страниц затерялось? сбежало позорно, оставив мёрзнуть и кутаться в пушистые свитеры, красные руки прятать в карманы и сидеть клубком, не высовывая носа из своего укрытия — мирка, где тепло (обогреватель щёлкает и лыбится жутко своей крашеной пластиковой мордой) и чай (почему листья улуна такие красивые?).       может, он его найдет ближе к декабрю, а сейчас остаётся только выполнять требования и менять сирень колокольчиков над дверью на рождественское золото и омелу.       до обеда остаются жалкие пятнадцать минут, и чан ждёт их с поистине детским нетерпением. он прикусывает губу, когда слышит перелив нот справа от себя, а затем знакомый шум наполненной сонными мухами улицы. он неосторожно ковыряет чуть загрязнившийся край лейкопластыря, бесшумно вдыхает и встаёт с кресла, не успевая поздороваться — гость делает это быстрее.       между наполненной книгами двухметровой каруселью и полкой-островом с цветастой канцелярией величаво вышагивает тучных размеров дама. с её пальто на пол с неслышным звуком падают капли, а рукоять чёрного зонта сжимает небольшая рука.       чан приветливо улыбается и здоровается в ответ, но голос его чуть хрипит, как лай старого пса, отчего следующий за гласными кашель глушится где-то в ткани одежды на сгибе локтя.       дама поджимает сухие, тонкие, едва ли розовые губы, отчего её лицо подозрительно начинает напоминать мультяшного бульдога. маленькие чёрные глаза оценивающе скользят по чану, отчего хочется сжаться до размера пуговицы на ее манжете и спрятаться в складках одежды, лишь бы избавиться от этого пугающего взгляда на себе.       — зарубежная литература, — медленно произносит она, постукивая пальцем по коже своей миниатюрной сумочки. чан неслышно сглатывает и выплывает из-за стойки, коротким жестом показывая мир зарубежных авторов.       жители на полке самые разнообразные: в мягких обложках, твёрдых, с позолотой на корешках и простым дизайном. здесь переводы и оригиналы, пособия для параллельного изучения, классики и те, кто относительно недавно начал свой путь. здесь век и девятнадцатый, и двадцатый, и последние двадцать лет текущего.       дама погружается в изучение полки сверху донизу, полностью теряя крупицы интереса к продавцу и позволяя ему, потоптавшись, вернуться на свое место. но чана неожиданно охватывает лёгкое раздражение. это неправильно, его обязанность ‐ обслужить посетителя, но желудок даёт о себе знать все чаще и чаще, и чану остаётся лишь сжимать жёлтый карандаш в пальцах, пока дама неспешно изучает тяжелый томик «графа монте-кристо» в яркой красной обложке. порой этим томиком хочется треснуть самого себя, чтобы думалось лучше над особо ненавистными учебниками, но чан отгоняет эти мысли так же быстро, как голод выпроваживает любые другие желания.       радио проигрывает начало рождественской песенки, что знакома любому каждой своей буквой и нотой. лучше не становится, но чан улыбается в стол, пишет какую-то бессмыслицу в черновике, где обычно рисуются всевозможные грифельные подсчёты, но буквально спустя жалкие полминуты перед носом возникает книга. другая, не дюма, но лондон. чан мысленно оценивает выбор, пока пробивает штрихкод и стучит пальцами по клавиатуре, вводя номер книги. он протягивает ленточку чека вместе с покупкой, предлагая бесплатный пакет, от которого дама-бульдог не отказывается.       чан остается вновь в одиночестве среди царства историй на белых полках и едва ли не вприпрыжку идёт вешать на дверь табличку, в контраст веселому настроению продавца, уныло предупреждающую о получасовом перерыве.

☆•☆•☆

      в подсобке пыльное зеркало отражает человека напротив. царапины на стекле пересекают его лицо, а низ немного искажен, но разглядыванию себя это не мешает.       он — уставший по неизвестным причинам, но под глазами пролегают мешки, а лицо будто сереет. от освещения ли? в углу — полные пыли сплетения паутин, на многочисленных полках какой-то хлам, принадлежащий магазину, продавцам и лохматым годам. газета за тысяча девятьсот девяносто пятый имеет чуть закрученные края и цвет примерно такой же, какой приобретает кожа на руках в свете этой отвратительной лампочки.       казалось бы, столько времени прошло, а эта комнатушка все еще остается полузаброшенной каморкой, где убираться не хочется никому. даже на крошечном складе лучше.       при всей чистоплотности чана, факты многослойной пыли его вполне устраивают. есть ли в этом некий уют? от забивающейся в нос массы старой грязи при каждом вдохе точно нет, а вот от газет двадцатипятилетней давности, книг хозяев с потрепанными корешками, создающих особый, неповторимый антураж, — да.       чан любит и подсобку, и магазин, и обогреватель со страшной рожей, и посетителей. чан любит эту работу, любит ощущать себя здесь, в этом тесном мире, где, впрочем, найдется место каждому желающему. и действительно! завсегдатаи знают, что в любой день здесь их примут радушно, привлекут светской, но отнюдь не скучной беседой и обязательно посоветуют что-нибудь из богатого, несмотря на размеры магазинчика, ассортимента.       чан любит протирать полки, расставлять книги, заполнять документы, даже если порой хочется забросить это дело и уснуть прямо в маленьком скрипучем кресле, даже если от бесконечных букв уже рябит в глазах, а мозг едва ли соображает, — это заставляет чувствовать себя живым.       возвращаясь в подсобку. чан трясет головой, и темные, чуть завитые волосы приходят в еще больший беспорядок, продолжая подсыхать после незапланированного (так ли?) природного душа. вокруг летают пылинки, липнут к коже, лампочка едва слышно гудит. он хлопает себя по щекам, заставляя приободриться. следы под глазами поправимы, все не так уж и плохо, а глаза не потеряли живой блеск ‐ пока этого достаточно, чтобы осознавать истинное хорошее самочувствие.       он себе не лжет. признавая тяжесть жизни и конкретной ситуации, чан не хочет отчаиваться. потонуть в этом болоте — страх.       от мыслей отвлекает книга. неудивительно, однако была ли она здесь раньше? вероятно, да, но чан всегда был поглощен чем-то другим, успешно не замечая сливающуюся с фоном обложку, неизменно покрытую слоем пыли и потерявшуюся где-то в особо темном углу.       один выдох — серый сор обнажает позолоченное, полустертое название. неосторожное движение пальцев будто пугает старые, пожелтевшие страницы, и они выпадают, разлетаясь по полу. чан охает, зажимая не сильно толстую книгу подмышкой (уже и не заботясь о чистоте водолазки), и опускается к беглецам. взгляд натыкается на знакомые с детства рисунки, английский текст привлекает внимание и вынуждает улыбнуться. иначе никак. что-то в груди ноет, когда он подбирает страницы, не отрываясь от текста.       подсобка будто бы меркнет, потому что, опускаясь на колени, чан погружается во вселенную маленького принца, маленьких планет и маленьких деталей, что заставляют сердце сжаться.       сколько смыслов можно уместить в сказке — уму непостижимо! дружба, одиночество, любовь и утрата. кажется, он задыхается, но отнюдь не от вездесущей пыли истлевших лет.       книгу нужно починить. корешку очень плохо, а страницы точно не должны существовать отдельно от крепления. история так рушится, почти теряет свой смысл, и пусть эту книгу уже никто не купит (банально из-за отсутствия штрихкода и места в базе данных, а еще желания продавать это сокровище), хочется продлить ей жизнь.       поэтому чан заботливо протирает обложку и пролистывает буквенную вселенную пару раз, надеясь не найти больше повреждений. вооружившись своими кистями, клеем и двусторонней лентой, он вновь располагается за столом (едва не забыв открыть магазин и убрать табличку о перерыве).       радио стихает примерно через полчаса. в ход идет не очень густая тишина, нарушаемая звуками с улицы. до шести вечера чан успевает обслужить двоих школьников, преподавателя и группу студентов, очевидно, с факультета литературы в местном вузе. учитывая погоду, это, наверное, неплохой улов. до конца рабочего дня остаётся час, выпита третья кружка чая, а книга, уже отреставрированная (пусть и не очень умело, но достаточно аккуратно для первого раза), покоится рядом с органайзером. нужно найти ей дом. кто же владелец? может, сменщик забыл (почему тогда она была так сильно запылена?) или кто-то из начальства оставил? или «маленький принц» живёт в подсобке уже не первый год?       вопросов действительно много, но чан озвучивает их лишь в своей голове, взглядом прожигая давно погасший экран монитора. по телу отчего-то проходится неприятный холодок, и чан пару раз стискивает челюсти, пытаясь прогнать взявшуюся из ниоткуда тревогу, неприятную и комком прилипающую к желудку.       с чего бы? из-за покупателей ли? но из проблемных сегодня были только шумные школьники, едва не свалившие одну полку, но стакан с ручками все-таки оказался на полу. чан успокоился в первую четверть часа после того, как бессовестных торнадо удалось выпроводить из магазина, пригрозив видеонаблюдением. сейчас же все дела сделаны, нужно лишь дождаться часа закрытия, и…       музыка разрезает тишину и почти пугает улетевшего на другую планету чана. он вздрагивает, моргает пару раз и не сдерживает зевок. порыв гасится в воротнике, пока гость топчется на тряпке.       — добрый вечер! — вежливо тянет чан, стараясь звучать не очень сонно. он потягивается сладко, позвонки чуть хрустят под аккомпанемент суставов пальцев рук. чан встаёт и понимает, что посетитель стоит на пороге дольше обычного, и не без опаски выглядывает из-за полки, отделяющей его рабочее место от зала. просвет как раз выходит на дверь.       — помогите. пожалуйста.       юноша плотно сжимает разбитые губы, опирается на бедро рукой, привалившись телом к косяку, и чуть шатается, как тонкий молодой клён под воющим ветром. чан невольно втягивает воздух в себя, от посетителя пахнет лишь осенью, холодом и страхом, однако на алкоголь ни намёка. должно быть, он действительно не пьян, но что с ним произошло?       шарф его — гранатовая лента из хитросплетения нитей, тонких, но неизменно греющих смуглую (видно даже при холодных лампах) шею. на плечах темно-серая вельветовая куртка, ноги спрятаны в высокие зимние ботинки, которые, однако, таковыми не кажутся.       он устало озирается в крохотном магазине, похожий на напуганного кота в коробке. пальцы его, окольцованные металлом, отражающим холодный свет с потолка, сжимают ткань джинсов на бедре, а через полсекунды он кривит губы в гримасе боли.       как же хочется уснуть прямо здесь, в тихом царстве, пахнущим типографией и чаем. тут уютно. и правда как в коробке. жаль, что не все желания осуществимы сиюминутно.       чану хватает одной секунды, чтобы позвонить в скорую и уверить, что он ему поможет. трех, чтобы увидеть, как багровая кровь впитывается в ткань джинсов, обтягивающую ногу. пяти, чтобы нырнуть в подсобку и схватить ящик первой помощи и далее действовать на одних лишь инстинктах.       оказывая первую помощь слегка дрожащими руками, чан осознает, что ему не хватит вечности, чтобы изучить этого юношу внешне. чего стоят только усыпанные тысячами солнц разной яркости скулы. тёмные волосы в беспорядке. вероятно, над неаккуратной причёской постарался ветер и, надо признать, что парикмахер из него зачастую плохой. осенью особенно.       весёлая музыка, издаваемая радио с удивительно хорошим качеством, прибавляет ситуации лишь большей сюрреалистичности. чану хочется истерически рассмеяться. что происходит? сон ли это? пожалуйста, пусть это не будет реальностью, лишь очередным ночным кошмаром, явившимся спонтанно часа в четыре из-за духоты в комнате и загруженности мозга.       однако нет. следует перестать так взывать к небесам. под пластырем жжет.       чан промакивает кровь марлей, едва ли дыша и прислушиваясь к дыханию юноши. он не может определить, насколько его ранение глубокое, только когда в магазин-коробку заваливаются медбратья, он видит, что парень начинает выключаться. была ли кровопотеря настолько сильная?       чан отвечает на вопросы врачей на автомате с туманом в голове и перед глазами. в последние полчаса чан вытирает с собственных рук подсохшую кровь, смешавшуюся с дождём и грязью; считает выручку; оглядывает магазин несколько тревожно и, не забыв взять один прозрачный зонт, выходит в стену ливня.       звон связки ключей и шлепанье ботинок по лужам не проникают через стену громких раздумий, сердцебиением отдающихся в висках.       это событие его, несомненно, коснется.

☆•☆•☆

      спонтанно заявившийся юноша со звёздными щеками и раной в бедре не выходит из головы день, два, все выходные, когда в магазине хозяйничает сменщик, и так около двадцати суток. может, тридцати — чан почти теряется во времени, когда ночи длиннее, а день короче. он выходит из дома и сонно бредет на остановку под холодным светом высоких фонарей, когда рассвет еще посапывает за горизонтом, и возвращается оттуда же в своё жилище по такой же темноте вечера. за все это время никто не приходит с вопросами, ему не звонят из полиции, хотя каждый раз его прошибает дрожь, когда раздается рингтон телефона, пусть его вины в происшествии нет.       охватывает уныние. не потому, что в жизни что-то плохо, а потому, что это — зима.       зима, когда пальцы краснеют и кожа трескается; зима, когда холодильники утром гудят слишком громко, кофеин не помогает проснуться, а на работу не хочется, даже любимую; зима, когда улицы покрываются тонким слоем снега, что может растаять в любой день и превратить улицы в ад из грязи и воды. если не повезёт, то с подлыми ловушками температуры в виде неприметного льда под слоем влаги.       радость — рождество. печаль — его придётся провести в одиночестве, потому что вечеринки отгремели на третьем курсе, семья на другом конце страны, а выбираться куда-то, на самом деле, не очень хочется.       и все же чан любит рождество, несмотря на толику грусти внутри при упоминании этого, по идее, светлого праздника. любит яркие ёлки, гирлянды на витринах, имбирные пряники в булочных, музыку по радио и красные носки на любых поверхностях с белой бахромой и вышитыми снежинками. рождество — это истинная магия ночи. со звездами в руках, на гирляндах, небе и…       черт, мысли, можно не приводить раздумья каждый раз к нему? это так утомительно, а за последние недели чан и так устал. выключить бы мозг и спать двенадцать часов подряд, однако хенджин очень настойчиво его морально пинает и не дает погрязнуть в болоте уныния больше, чем по щиколотки. нужно его поблагодарить и купить обед. только чану так не хочется в выходной идти куда-то дальше магазина рядом с домом… он так обленился!       — ужас, — сокрушается он вслух, кружа на тесной кухоньке. листы тетради с записями на подоконнике в подтверждение шумят чернильными буквами среди бледных клеток, а чан с дребезжащим звуком отставляет от себя кружку не самой высокой степени чистоты с остывшим чаем. что за непруха? он щёлкает зубами, как недовольный волк, и поверх футболки натягивает толстовку.       окно нараспашку, в спальне — тоже. это ритуал утра, когда нужно прогнать затхлость. уходя на работу, он делает то же самое, вечером приходя в промерзшую, но свежую квартиру. однако как приятно после закрыть все дыры во внешний мир и босыми ногами шлепать по холодному полу, завернувшись в лоскут пледа чёрного цвета, и не беспокоиться из-за своего воробьиного вида.       чан, поджав под себя ноги, цепляет на нос очки, включает лампу над головой и пишет, пишет, пишет. пишет просто в стол все, что приходит в голову. полчаса анализиурет себя, скребет по бумаге карандашом, что-то рисует в углах блокнота и пытается чем-то себя занять в этот выходной, когда ему не нужно ни выходить за продуктами, ни оплачивать пришедшие счета, ни с кем-то встречаться. к хенджину — сменщику в магазине и другу — он не не пойдёт, потому что это пять минут до остановки, пятнадцать на автобусе и около семи пешком по мокрой дороге. не сегодня, нет, нет.       чан читает, вероятно, больше шестидесяти страниц книги, начатой ещё месяц назад, а купленной, наверное, летом прошлого года. он прочитал достаточно книг на работе и во время учёбы, дома же потребности в разнообразных историях почти не возникает. статьи в интернете и посты в твиттере — предел.       и впервые чан не знает, чем заняться. что же такое?       — ужас, — повторяет он, морщась.       и находит себя в долгом, глубоком сне почти весь день напролёт.

☆•☆•☆

      — кого принесло попутным ветром, — скалится хенджин, когда чан, в пять часов все же выбравшийся из своей мерзлой берлоги, появляется на пороге магазина.       тут намного уютнее. друг, видимо, весь день занимается украшением их пристанища, где ютятся книги, ручки и забредшие в ливне люди. на стенах гирлянды тёплого цвета, на большом окне — настоящий снег из белых микроскопических лампочек. вдыхая, чан чувствует в воздухе аромат грейпфрута, а за мельтешащим по залу хенджином тянется шлейф мяты и чего-то ещё, что нос, уже забитый запахами, распознать не в состоянии.       на улице темнеет.       — мне скучно, — жалуется чан, не собираясь утаивать мотив своего появления в выходной на рабочем месте. конечно, делать что-то он не собирается. куда приятнее наблюдать, как кто-то работает вместо тебя, верно?       — обычно так говорю я, знаешь, — ухмыляется хенджин, закрепляя звезду на маленькой искуственной ёлочке, примостившейся на особом месте.       — ты на меня плохо влияешь.       — я знаю. но ты со мной дружишь.       — а как тебя оставить такого несмышленого?       все это — просто шутки. безобидные подколы, чтобы речи не были чересчур сладкими. хенджин, при всей своей любви к романтичным фильмам, мороженому и всему, что сладит на языке, слушать от кого-то подобное не любит. чан лишь смеется. как можно быть таким противоречивым?       украшаются полки, шкафы, стены. магазин, наконец, по-настоящему уютен в своём рождественском обличье.       чан помогает организовать тематическую полку. хенджин рисует буквы-рекламу, друг выставляет книги с новогодними историями. где-то около дальних полок с художественной литературой мнутся покупатели, внимательно изучая обложки, аннотации и, конечно, стоимости. иной раз какая-нибудь девушка в кремовом пальто и снутом вокруг шеи не пожалеет двадцати тысяч вон за книгу по психологии, а миловидная бабушка маленького роста сухими венистыми руками протянет на оплату миниатюрную книжечку со сказками для внуков. всего четыре тысячи — ничто.       чан не может не считать и не ужасаться. он — тот самый взрослый-счетовод из волшебной повести, и как бы хотелось не заботиться о многочисленных цифрах на любой поверхности, но иначе никак. неизбежность становления скучным взрослым, из забот которого лишь счета и жажда выжить, очень удручает.       жизнь заставляет путешествовать по планетам и действительно встречать и королей, и пьяниц, и фонарщиков… сколько ещё предстоит?       чан погружается в мысли настолько, что приходит в себя только тогда, когда колокольчики над дверью переливаются безобразной мелодией, а хенджин, заметив состояние своего старшего, чуть наклоняется к нему, сидящего почти на коленях перед полкой с книгами, и поднимает на себя за подбородок.       — ты чего завис? я вещаю тут минут пять, думаю, что ты меня слушаешь, а ты в облаках о небесных пирожках, — хенджин не злится, а лишь смеется. по-дружески, ехидно, с лёгким касанием плеча, почему-то необычайно тёплым.       они оба переживали не лучшие времена, когда впервые встретились. несмотря на то, что чан старше, хенджин работает в этом магазине на, кажется, год дольше. или два. это не так важно. куда более значима их привязанность. хенджину срочно нужна была опора, как бы он ни пытался самостоятельно крепиться и балансировать на самом краю, а чану — работа и, конечно, друг. он не поехал в сеул или тэгу, чтобы учиться. не потому, что не дотягивал до уровня, а потому, что ему это было не нужно. и нашёл себя (не только) в этом небольшом городке на берегу моря.       как бы ни были скучны и печальны дни зимой, эта жизнь — лучшее, что могло бы быть.       а чан снова думает. думает, когда хенджин улыбчиво обслуживает покупателей, воркует с милой девушкой, почти флиртует с юношей, что похож на ретривера своей улыбкой. хенджин живёт и заражает жизнью чана, и за это старший ему благодарен.       тогда они стали друг для друга спасением. тогда, когда у хенджина ментальное здоровье висело на тонком волоске, а чан почти потерялся, захлебнулся в бешеном течении жизни, как в горной реке. холодной, быстрой и беспощадной, разбивающей о камни своей мощью.       и сейчас он будто выныривает из этой ледяной воды, сковывающей все мышцы в теле. покупателей нет, они снова одни. хенджин позволяет себе выдохнуть, оставить измученный годами и работой компьютер и с хрустом в плечах и позвонках потянуться от души. он и так высокий и худой, а сейчас кажется самой настоящей тростинкой на берегу. чан, однако, думает, что джину в последний год намного лучше, чем было.       — я купил тот чай, который ты мне показал, — ах, любимая тема для обсуждения. чан поворачивается к нему и обращает весь слух к словам. на секунду отвлекается на улицу за окном и теряется в опустившейся темноте. ничего там не видно. ни-че-го. хоть глаз выколи. — чонин сказал, что это травяная бурда и чуть не сблевал.       — чонин — трепло несусветное, а ты за себя говори. сам-то пробовал? — хенджин в ответ хохочет, откидываясь на спинку кресла.       — да, да! с медом он хорош. но после него не уснуть. я выпил кружку, пока читал, а потом по стенам скакал. ты нормально после него засыпаешь?       чан медленно моргает.       — хенджин, я пью его с утра.       — и все равно приходишь с видом утопленника. и с настроением таким же! соответствие образу? сомнительно, — цокает хван, а чан лишь закатывает глаза. не хенджину такое говорить, когда он себя едва может поднять с постели утром. тут в помощь идет либо гиперактивный чонин, который подрабатывает в качестве личного будильника, либо звонок от начальства.       хенджин вдруг поджимает губы и выдыхает через нос, слегка хмуря брови.       — в последнее время ты сам не свой. я не хочу лезть в твою душу и клещами вырывать слова, но скажи, что-то случилось? я не могу видеть тебя, как в воду опущенного. это не ты. где мой чан, который носит обеды и украшает собой магазин?       может, будь чан помладше года на два, он бы в хенджина влюбился.       — месяц назад сюда пришёл парень с раной в бедре, — неуверенно говорит чан и смотрит младшему прямо в глаза, однако лицо напротив совершенно непроницаемо. — я понятия не имею, кто это был. вызвал скорую, попытался остановить кровь, но он будто бы отключился, когда его уже грузили. я не поехал, но с тех пор будто… ощущаю себя не на своём месте? будто мне нужно было это сделать. я думал, что жду звоночка от копов, но потом понял, что это не совсем то ощущение.       хенджин стучит пальцем по губе, взглядом уперевшись в поверхность стола. чан почти видит, как в его голове мысли летают одна за другой, как блестки-снежинки в глицерине.       — знаешь, кто-то где-то говорил, что один ненормальный ранил парня лет двадцати буквально недавно, но я точно не знаю, тот ли это случай. его поймали, а с парнем точно все хорошо, но, — хенджин неопределенно передергивает плечами, а чан задушено вздыхает. — прости, я не знаю. но спасибо, что поделился. даже слышать это шокирующе, я не могу представить ощущения, когда ты видишь такое прямо перед собой.       а хенджину спасибо за то, что он не пытается выяснить, почему чан все это время молчал.       старший благодарно кивает и едва ли не впервые за последнее время искренне улыбается.       а за окном в густой ночи — снег.

☆•☆•☆

      сегодня ботинки не вышлепывают по лужам, а оставляют узорчатые следы на снежном покрывале. ловушки природы припорошены, и чан даже успевает полежать лицом в небо около дома в шестидюймовом сугробе с полминуты, прежде чем встать, вытряхнуть из воротника снег и продолжить путь, но уже куда более осторожно. неприкрытые тканью лодыжки в ботинках щиплет колючим холодом.       он открывает магазин, однако спустя пару минут снова выходит, неширокой лопатой сгребая снег с засыпанного каменного крыльца под окно, где он никому не будет мешать. от включённой шторки гирлянд внутри магазина кусочки льда переливаются мягким спектром и почти слепят глаза.       плюс плоской крыши — не нужно сбивать снег, чтобы обледеневшая шапка не рухнула на какого-нибудь зеваку.       мимо проходят такие же ранние пташки, как сам чан. сонные, замерзшие, они с сизыми лицами считают повороты в городе и жмут руки в карманах, скачут в утренние автобусы, разъезжаясь кто куда. их ждут инчон, сеул, может, тэджон или донхэ. их ждёт работа или наоборот семья, кто знает?       пищат терминалы. или это в ушах звенит?       нет, подождите, не так.       чан хмурится, тихо ставит лопату у двери и обходит магазин, чтобы найти там крошечную коробку. припорошенную свежим снегом и чуть побитую по краям, но факт — это обычная картонная коробка.       с писком внутри.       осторожным движением пальцев (замерзших до костей) чан, почти севший на холодную землю коленями, прикрытыми лишь тканью джинс, смахивает миллион обосновавшихся кучей снежинок и отгибает один клапан.       прямо ему в глаза смотрят два янтаря, залившие собой округлый зрачок. они столь пронзительны, что он почти физически может ощутить, как врожденная проницательность сканирует его лицо, мысли и душу. буквально выворачивает наизнанку, но это не страшно, нет. это завораживает.       кошки его не пугали никогда. они вселяли умиротворение, противоречащее странному трепету где-то около сердца в грудной клетке.       а в коробке самый что ни на есть настоящий кот. с ушами, усами, крохотными лапами и боязливым взглядом. он прижимает уши к голове, смотрит широко раскрытыми глазами и жмется в самый-самый угол и так тесноватой для него коробки, прикрывая хвостом замерзшие лапы. рыжая шерсть, напоминающая поверхность безоблачного заката, вздыбливается в попытках котенка показаться врагу более большим и страшным.       у чана сердце болит.       — пойдём, дружок. не бойся, — ласково бормочет он и подхватывает коробку за вырезы в торцах, но спустя жалкие две секунды едва не роняет драгоценный груз (где-то на боковой стороне отпечатан чёрным знак «хрупкое»), потому что он неожиданно цапает его когтями за палец. чан тихо шипит и жмурится до снежинок под веками, будто мельтешащих зимних мух ему на улице не хватает сегодня утром.       коробка с котом водружается на стол в подсобке и открывается вместе с закрытием двери. пришлось перевернуть табличку на технический перерыв длиной всего в десять минут, и чану нужно успеть управиться с этим пугливым ураганом.       кот, однако, сейчас относительно спокоен. он с опаской высовывает голову и принюхивается, когда чан со вздохом отщипывает кусочек от сосиски, принесенной в контейнере с обедом из дома, и протягивает тронутыми праведным гневом пальцами к бледной мордочке. кот принюхивается, дёргает розовым носом и слизывает горячим шершавым языком кусочек мяса, разом его проглатывая. он издает требовательный мяв и передними лапами встаёт на ребро торца коробки, тянется головой к человеческой коже, пахнущей теплом и едой. дыхание кота опаляет кожу, чан на пробу касается подушечками мягкой тёплой макушки, но в ответ получает лишь безмолвное непонимание. кот не против, очевидно, но и особого восторга от такого к нему обращения не испытывает.       слишком голоден, вероятно. и уши у него ледяные       — и что мне с тобой делать? — риторически спрашивает чан, подперев щеку рукой и наблюдая, как кот, свободный от границ неудобной коробки, с довольным рычанием чавкает сосиской. кончик его хвоста подергивается, а чувствительный слух улавливает каждый звук, и уши ходят ходуном по шерстяной макушке, но даже это не способно заставить кота оторваться от долгожданной трапезы.       ошейника на нем не оказывается, а в складках одеяла не обнаруживается и клочка бумаги с какой-нибудь информацией. старая пожелтевшая этикетка на ткани с советами по стирке как насмешка над его положением.       коту на вид не больше месяцев шести или семи. он достаточно ухожен, в ушах и уголках глаз не видно грязи, однако когти не сострижены, а шерсть на боках немного свалявшаяся. нужно бы отнести его к ветеринару.       сначала — работа. чану ничего не остаётся, как подхватить этого детеныша пламени и вынести в зал. удивительно, но он не сопротивляется, лишь осматривает книжное царство будто бы по-хозяйски, сидя на столе.       табличка с двери убирается. чан садится за документы, кот исследует его территорию: трогает мягкой лапой органайзеры, стопки листов, моточки скотча и лотки с мелочами. в один момент его интерес стихает, и небольшая рыжая тушка уваливается аккурат меж человеческих рук. чан на несколько мгновений замирает, пальцы зависают над клавиатурой, а после аккуратно проезжаются по мягкой шерсти на загривке.       рыжий довольно мурчит, а чану думается, что это успех — совладать с напуганным голодным котом, найденным в коробке.       звон над дверью навязчиво оповещает о новом посетителе, и все живое в магазине невольно вздрагивает. кот распахивает янтарные глаза и озирается, поджав хвост, а чан опускает теплую ладонь ему на макушку и чешет за ушами.       — тише, все хорошо, — шепчет он. кот вертит ушами. — здравствуйте!       он со скрипом позвоночников (своего и офисного кресла) откатывается назад, пока гость вежливо отряхивает на пороге усыпанные снегом плечи. на коврике оседает беспорядочное белое покрытие.       чан улыбается шире, когда слышит приветствие на английском, а в поле зрения в полный рост показывается давно знакомый и уже ставший постоянным посетителем человек.       мужчина в коричневых вельветовых брюках и теплом пальто до колен, очевидно, приезжий, а его акцент, скользящий в корейской речи, говорит об американском происхождении. его неизменная спутница — фетровая шляпа — не вписывается в пейзаж наступившей зимы, но привлекает внимание своей необычностью. чан, периодически наблюдая скотта в этом магазине, все еще не может не обращать на нее внимание.       обычно скотт недолго бродит меж полок. стандартный его набор: пара чёрных ручек, блок стикеров и, возможно, тоненькая книжка. они больше разговаривают всякий раз, когда выпадает смена чана, хотя кто знает, может, и с хенджином они близки? с другом об этом мужчине чан не говорит.       нельзя сказать, что их общение очень тесно. это регулярные встречи на рабочем месте, обсуждение дел насущных, обстановки в стране, языка и фикуса в офисе — а почему нет? со скоттом легко общаться, несмотря на их разницу почти в десяток лет. в какой-то момент они по меньшей мере тридцать минут обсуждали американских и русских классиков, когда скотт держал в руках тонкие книги с повестями и поэзией соответственно.       удивительное знакомство с удивительным человеком в фетровой шляпе. чан обожает читать и работает в книжном магазине, а иностранный знакомый имеет образование в сфере литературы и лингвистики — в таком случае иначе быть не может.       скотт, легко смеясь, рассказывает о долгожданном визите к врачу, о своей собаке и милых малышах в детском саду, куда его пригласили на этой неделе в качестве некоего «посланника рождества».       — санта? — усмехается чан, а скотт, обернувшись, придает себе грузный вид и тематически хохочет, как одна из тех самых игрушек по сорок тысяч вон в китайских магазинах.       от эля и скверной погоды на этой неделе разговор снова принимается немыслимо витать между темами. обсуждают и нового жителя книжного магазина.       — ты дал ему имя? — рука скотта осторожно ложится на макушку кота. уши складываются в подобие самолета, а глаза доверительно прикрываются.       чан поджимает губы и скребет ногтями по поверхности стола. качает головой печально, отрицательно, в мотив той самой погоде, которую скрашивают лишь тёплые гирлянды на окнах в пол.       — нет. я даже не знаю, что с ним делать. мы подружились жалкие два часа назад, — он хрипло смеётся в унисон с кошачьим мурчанием, — и я боюсь, что могут объявиться хозяева.       — после того, как ты говоришь, ты его нашёл в коробке с одеялом?       чан немного смущается, но взгляд не отводит. лишь фыркает и расчесывает пальцами рыжую шерсть, появляющуюся меж пальцев огненными языками.       — я подожду. отнесу его к ветеринару, может, у него чип. но я не уверен. не думаю.       — ты же собачник?       — верно, — чан расплывается в улыбке. на ум сразу приходит берри и кафе с самоедами, которое он посетил пару лет назад в токио. облака на лапках с пуговицами носов и глаз — милейшие создания, подставляющие свои головы под почесывания. — но он мне понравился. в моей жизни сейчас хватает спокойствия, однако… я не мог его бросить. не могу.       скотт улыбается шире и ожидает, когда чан рассчитает его. писк терминала нарушает тишину. сегодня радио не играет. с новым пушистым другом чан совсем забыл о старом и шипящем, поющем порой тоже непонятным мяуканьем, хриплым и усталым, будто простуженным на сквозняке.       — чан, ты удивительно добр. вот кто точно заслуживает подарок от санты, — мужчина мигает глазом. в одной его руке покачивается пакет с покупками, другой он поправляет съехавшую с чёрных жёстких волос шляпу.       чан в ответ хохочет, откидываясь на спинку кресла. кот, покосившись на него, деловито поднимается с нагретого места и спрыгивает со стола, отправляясь в путешествие по залу. находка в виде скомканного чека, вероятно, выпавшего из чьего-то кармана, привлекает его больше, чем странный разговор больших двуногих, поэтому шарик катается по полу между полок и стеллажей под охотничьим азартом юного хищника.       — я так не думаю. в этом году я вел себя не очень хорошо. пусть мой подарок достанется тому, кто его заслуживает.       скотт выходит в промозглую наружность, но дверь в магазин снова распахивается спустя четверть минуты, впуская воздух с улицы и заставляя кота, испуганно прижавшего уши, юркнуть в открытую подсобку. этот зверь — оранжевая молния на плиточном полу.       чан новоприбывшего гостя из-за высокой полки увидеть не может ещё несколько секунд, потому, вздыхая, возвращает взгляд на документы на экране, звучно здоровается и заставляет себя отлипнуть от чёрных букв, когда в поле бокового зрения появляется фигура в зефирчатой шуршащей куртке.       а напротив глаз — звёздные щеки.