slower

— Не думай вести в своём темпе. Забыл, кто управляет тобой? Скарамуш дёргает поводок трижды, чем приводит Тарталью в чувство. Тот, с полным пониманием своей неправоты, абсолютно не слушается и продолжает с удвоенной скоростью пытаться наставить с сорок синяков на бёдрах Скарамуша, сжимая всё сильнее и сильнее. — Эй, я говорю с тобо... Тарталья! А какая собака слушается нерадивого хозяина, который только наказывает, приказывает, но никогда не награждает? Никакая. Вот и Чайльд — тому не исключение. Он, совершенно не имея совести и ощущения того, что его сейчас поводком задушат, кусает Скарамуша за бедро, оставляет внушительный красный след, который вскоре станет страшно-фиолетовым. И не останавливается. Ведёт языком от колена и ниже, нарочно задерживаясь тёплым следом у самой чувствительной части, отчего Скарамуш даже теряет дар речи и перестаёт тянуть за несчастный ремешок на шее. Кажется, это совершенно бесполезно. — Эй! Я с тобой... Скарамуш резко замолкает — видать, закрывает себе рот чем только попадя, лишь бы не показать Тарталье, что, вообще-то, когда он провёл языком по головке — было хорошо. Нет, вообще не хорошо, очень плохо, потому что Скарамушу хорошо! — Ты со мной что? — Чайльд говорит едва ли не впервые, с полнейшим спокойствием в голосе. — Говори дальше, я всё ещё слушаю. — Да по тебе не скажешь, ты... Засранец, полнейший засранец, Архонты... Тарталья умеет не только применять язык в пустословии и жалобах на плохой улов, так ещё и превосходно им пользуется в минете, совершенно не стесняясь. Руками специально не трогает — лишь мягко оставляет их на коленях Скарамуша, мысленно ухмыляясь этой маленькой податливости, потому что тот их ещё не свёл из вредности. Тарталье глубоко не нравится, ему нравится изводить, надавливать горячим языком на уздечку, совсем тонким кончиком языка обводить всё рельефы, а в самом непорочном сравнении — сосать, словно бы какую самую сладкую конфету. Возможно, это всё просто для нечитаемого удовольствия от мольб Скарамуша, который, кажется, забывает, что только что пытался иметь власть над Чайльдом. Она уходит невероятно быстро, прямо напротив его просьбе. — Помедленнее! Тарталья, Архонты... Зам... Замедлись! Чайльд не слушает и продолжает своё дело, доводя Скарамуша до самого настоящего воя, где слова становятся неразборчивы, ощущает, что вот-вот — да, совсем рядом! — тот самый пик... — Что? Повтори, пожалуйста? Тарталья обрывает процесс резко, быстро, а вид состраивает самый невинный, как будто бы просто случайно не услышал фразу. Скарамушу кажется, что он сейчас к чертям придушит этого дурацкого рыжего. — Я просил помедленнее. — Это достаточно медленно? — Ты ничего не делаешь. — Я делаю, но очень медленно! Ты так много раз повторил это слово, что именно такая скорость кажется подходящей под твою просьбу. Я же не изверг и не буду... Скарамуш с невиданной силой натягивает злосчастный ремешок, что угрожающе скрипит ненастоящей кожей и притягивает Тарталью прямо к самому лицу. Ухмылкой к хмурости. — Ты меня прекрасно понял и сейчас придуриваешься для того, чтоб вывести меня из себя. — Нет, конечно, что ты! — Тарталья вскидывает театрально брови, показывая всем своим видом, что, да, он придуривается. — Если я начну тебе угрожать, то ты продолжишь... Скарамуш кусает себя за губу и смотрит на Тарталью с таким выразительным гневом, что будь у того Глаз Бога Пиро — тот бы просто загорелся. Чайльд нарочито сразу давит на слабые места Скарамуша, играя на нотах неожиданности, некоторой грубости — хамство и сильное нажатие большим пальцем на головку члена, совершенно не стесняясь при этом смотреть в глаза. — Необязательно. Ты можешь просто попросить. Скарамушу надоедает этот взгляд, ухмылка, да и вообще лицо в целом, а потому он хватает Тарталью за сам ошейник и затыкает так, как может лучше всего — целует. Чем совершает огромную ошибку. Если языком не дали поработать ниже, то он работает во рту, едва ли им же и не трахает — настолько упорно он это делает — в рот и совершенно не даёт Скарамушу времени на передышку. Ах, и меняет методику, теперь полностью доводя Скарамуша до финиша быстрыми движениями, чем вызывает недовольное сначала мычание, а после — скулеж, слишком позорно-протяжный, как думает Сказитель. — Ну и кто из нас ещё собака? — Ты, Чайльд. Бессовестная, наглая и абсолютно не дрессированная.