Затерянные

по разбитым зеркалам, по кудрявым волосам ты гадаешь, как бы сделать мне хуже

электрофорез - по разбитым зеркалам

Чуе десять лет. У него длинные кудрявые волосы, которые мама с трепетом заплетает ему в косичку, синяки на коленках и руках, потому что мальчик любит лазать по деревьям, постоянно холодные ладони и болезнь, от которой он никогда не излечится. Он сам назвал это болезнью, но вслух никогда не говорил об этом; родители бы разозлились, а злыми маленький Накахара их видеть не желал – это всегда приводило к чему-то плохому. Его болезнь никогда не жалела его. Она вынуждала тихо стонать от боли, плакать и смотреть, как ему и всем вокруг него в такие моменты становится плохо. Никто не знал, что с ним происходит и как это исправить, и от неизвестности было ещё хуже. Чуя это ненавидел. Вообще, Чуя в то время ненавидел почти всё, что его окружало. С особой ненавистью относился к тому, с каким восхищением мать гладила его волосы и заплетала их – она неприятно оттягивала пряди, и из-за этого очень часто болела голова. Каждое раннее утро она приходила в его покои с расчёской и лентами, плела косы и любовалась после своей работой. Когда она гладила юного Накахару, он с щемящей болью думал, что мать касается не его, а лишь его волос. Цвет прядей действительно необычен – они не просто рыжие или красные, они переливаются на солнце, перетекают из одного оттенка в другой и в некоторые моменты сияют – так, что все вокруг называют их самым настоящим пожаром. «Запомни, Чуя, в твоих волосах заключена вся твоя мудрость. Бо́льшая часть твоей силы – в них. Береги эти локоны, потому как они являются твоей величайшей драгоценностью». Одним вечером, пока взрослые отдыхали в саду, Накахара заперся в ванной, прихватив кухонный нож, и обкорнал свои волосы. Он плакал, задыхаясь, и думал, что ему никогда не будет так больно, как сейчас; его руки дрожали, но он упёрто продолжал водить ножом, с яростным удовольствием наблюдая, как огонь с его головы падает на кафель. Он чувствовал, как становится свободнее, и это чувство затмевало все страдания. Его нашла Озаки; женщина намеревалась пригласить сына в сад, к остальным гостям, но наткнулась на него в спальне и замерла в дверях, не в силах выдавить из себя и слова. Нож лежал рядом с Чуей; сам мальчик сидел на краю кровати, осторожно глядя на мать. Накахара знал, что его ждёт наказание за подобную выходку, но был так сильно рад, что сделал это, что уголки его губ то и дело норовили приподняться в улыбке. — Ты… - Коё покачала головой в разные стороны, с ужасом разглядывая неопрятно обрезанные волосы на голове сына. — Какого Дьявола ты натворил? Она схватила Чую за руку, поднимая и притягивая к себе. Её лицо искривилось в отвращении. — Я никогда не была так сильно разочарована в тебе, Чуя. Эти слова до сих пор эхом повторяются в голове Накахары. Он усмехается им, думая, как же это забавно – если бы мать была жива на его шестнадцатилетие, то явно разочаровалась бы в нём ещё больше. Но судьба сложилась немного иначе и, может, это к лучшему. Наказание за ту выходку было жестоким – маленького Чую выпороли, после не подпуская к нему лекарей; раны на ягодицах и пояснице долго болели, и мальчику первые несколько дней даже сидеть было очень трудно. Ночью он плакал, сжимая в объятиях подушку, и без остановки шептал просьбы (кому – неизвестно), чтобы болезнь прекратила его мучить. Его тело горело, будто бы закипало, и он боялся, что может случайно сжечь кровать, на которой лежит, или, может, даже само поместье. Спустя несколько месяцев после произошедшего наступил Йоль. Рождение Бога Солнца шабаш, в котором состояли родители, не праздновал, но Чуя подумал, что, может, его заметят? Может, Бог Солнца увидит те страдания, на которые обречена юная ведьма, и поможет? Веры и ценности могут быть разными; семья Озаки и Огая всегда придерживалась поклонению Великому Тёмному Лорду. Они презирали Богов – какими бы те ни были – и были верны лишь своему Лорду. Чем старше становился Чуя, тем больше он понимал, насколько это глупо и страшно. Он не мог принять то, что его родители одержимы этим, и поэтому каждый приезд тёти Юко был для него глотком воздуха. В ночь на Йоль Накахара вышел в сад. Он блуждал по лабиринту из роз, нахмурившись, вглядывался в темноту, и в конечном итоге дошёл до векового дуба, который был в сердцевине сада. Чуя прикрыл глаза, сделав глубокий вдох и вскинув руки к тёмному небу, и зашептал свои мольбы. Он не видел, что происходит, но чувствовал ветер, залетающий ему под одежду. Щёку чем-то обожгло. Накахара не обращал ни на что внимания; его эмоции, накопленные за всё это время, вдруг начали выплёскиваться – он плакал, его шёпот переходил почти что на крик, поэтому голос срывался и был хриплым, и тело его дрожало. Крик матери где-то вдалеке заставил прийти в себя. Мальчик распахнул глаза и обернулся; руки, до этого тянувшиеся к звёздам, упали. Чуя стоял посреди пожара. Все цветы, деревья и кусты были объяты пламенем, которое с невероятной скоростью надвигалось в сторону поместья. Огонь был сильным, из-за ветра – быстрым, и маленькой ведьме казалось, словно он находится в Аду, каким его обычно описывают простые смертные. «Это твоя помощь?» — разочарованно успел подумать мальчик перед тем, как силы покинули его, и он упал на землю, потеряв сознание. Лишь спустя несколько лет Чуя осознал, что пожар создал именно он. Когда ему исполнилось двенадцать, он задул свечи и загадал самое заветное желание – быть простым человеком. Он знал, что его единственная просьба никогда не исполнится, и все равно продолжал закрывать глаза и умолять. Чуть позже Чуя сидел в библиотеке под лестницей, смотря на стену перед собой пустыми глазами, и думал. Полчаса назад в его руках случайно сгорела его любимая книга. В этот момент он понял, что яд, распространнёный по всему его телу, никогда не покинет его. И смирился. Конечно, в его жизни тогда находилось место и вещам, которые приносили капельку утешения и радости. Одной из таких вещей была отцовская библиотека. Она была огромная, находилась в глубине особняка, и там Накахара прятался от всех – и от самого себя в том числе. Он брал книжки, садился прямо на пол возле шкафа и читал, забывая и про сон, и про еду, и про свою жгучую боль, которая изредка вспыхивала в районе солнечного сплетения. Огай, хоть и был не нежнее матери, умел хранить секреты и иногда, совсем-совсем редко, жалел Чую. Это выражалось в том, что мужчина мог замять тему, когда Коё начинала упрекать Накахару, указывая на его ошибки, или мог притвориться, что не видел, как сын вместо учебника по травам читал одну из книжек обычных людей; мог молча наблюдать, как Чуя плачет, потому что устал от постоянных тренировок и уроков, а затем дать ему настойку для успокоения и хорошего сна, поставить рядом с кроватью миску с персиками и орехами – потому что Чуя их любил – и тихо уйти, оставив мальчика одного. Чуя был благодарен своему отцу, потому что, хоть это и были мелочи, для мальчика они имели большое значение.

• • •

Накахара беззвучно произносит заученные определения, иногда поглядывая в учебник; шумные одногруппники немного отвлекают, но Чуя старается не обращать на них внимания, вновь и вновь вчитываясь в текст. Он плохо выучил тему, заданную на сегодня, так как несколько ночей подряд перечитывал и анализировал материал, который ему отдала Юко. Сейчас в его голове каша, и парню безумно хочется просто уткнуться лицом в стол и поспать, но он лишь трёт веки и упорно продолжает повторять определения. — Чуя-кун. Сначала ведьма даже не понимает, что обращаются к нему; кто-то еле ощутимо касается его плеча, и Чуя передёргивает им. Мисато, робкая и крохотная староста группы, стоит возле его парты, чуть улыбаясь. Накахара поднимает взгляд на девушку, слегка нахмурившись. – Тебя вызывают в студсовет. — В студсовет? — Поторопись, пока перемена не закончилась, — Мисато замечает тёмные круги под глазами парня, а после опускает взгляд на учебник. – И, Чуя-кун, тебе не нужно всё это учить. У тебя автомат. Девушка улыбается ему и отходит в другой конец кабинета к своим друзьям. Накахара смотрит на книгу в своих руках несколько секунд, а затем вздыхает, откидываясь на спинку стула и прикрывая глаза. — Да блять, — бормочет он себе под нос, понимая, что вместо зубрёжки мог поспать хотя бы пару часов. Чуя даёт себе несколько секунд, чтобы просто посидеть вот так и отдохнуть, и складывает свои вещи в сумку, выходя из класса. Он не знает, сколько времени займёт разговор, но точно знает, что на пары после этого он не двинется — в его голове красным мигает «домойдомойдомой», и спорить со своим желанием Чуя не будет. Подумаешь, второй раз за семестр пропустит. Какая разница? Тем более, у него автомат. Шагая по коридору, Накахара пытается понять, что именно могло потребоваться студсовету от него; но в итоге сдаётся, потому что его мозги и без этого кипят, а вариантов может быть куча – Чуя ведёт довольно активную студенческую жизнь, так что его могут хоть отправить на экскурсии для туристов по языковому профилю, хоть попросить о помощи в проверке работ, хоть и вовсе провести какую-либо пару, если преподаватель заболел. Когда он доходит до нужного кабинета, звучит звонок на пару; звук неприятно ударяет по ушам, и ведьма кривится, быстро стучит несколько раз в двери и, не дожидаясь ответа, открывает их. Преподаватель французского и президент студсовета сидят за столом и ведут негромкую беседу, но тут же умолкают, оборачиваясь к Чуе. — Здравствуйте, — он обводит взглядом нескольких человек, сидящих за столом, и кланяется. – Мне сказали, вы хотели меня видеть. — Здравствуй, Накахара-кун, — отзывается Юкичи-сенсей. – Прости, что выдернули тебя вот так с занятий. У нас есть к тебе большая просьба. — Какая? Президент отодвигает один из стульев, стоящих возле стола. — Присаживайся. Я думаю, что ты согласишься, так что беседа будет довольно долгой. Чуя послушно садится, бросая сумку рядом и внимая. — Дело в том, — начинает Аяно-сенсей, — что куратор, которого мы закрепили за третьей переводной группой из Франции, заболел. Это случилось очень неожиданно, так что нам срочно необходима замена. — А у тебя выдающиеся знания в этом языке, поэтому мы и решили, что ты хорошо справишься, — произносит президент студсовета, высокий тёмноволосый парень. Чуя смотрит куда-то в стол, закусывая щёку изнутри. По правде сказать, брать ответственность за подростков с бушующими гормонами не особо радует – практика с носителями языка это, конечно, очень здорово, но ведьма и так отлично разговаривает на французском, ему подобное не горит. Да и ко всему вполне вероятно, что уважения к себе будет сложно добиться; ведь ребята приедут из Европы, где всё чуть более свободно и фамильярно. А Накахара, хоть и будет с ярлыком куратора, почти их ровесник. — А будут какие-то бонусы за кураторство? Преподаватель растягивает уголки губ в небольшой улыбке. — Конечно, Накахара-кун. Уже на этой неделе будут конференции в нескольких городах, где студенты будут практиковаться в синхронном переводе. Ты же сможешь подружиться там с кем-нибудь, набрать себе клиентов для перевода книг или статей на постоянной основе, и также будут проводиться лекции про художественный перевод от известных авторов-лингвистов, которые расскажут о тонкости значения некоторых слов и как правильно их подбирать для необходимого смысла. Там будет много всего интересного, так что для тебя откроется море возможностей. Я думаю, что последить за группой каких-то четыре месяца стоит всего этого. — Ещё тебе поставят автомат по французскому переводу и истории языка, — добавляет Мидзуки – президент студсовета. – Так что в конце года на экзамен можешь не приходить. — Если возникнут какие-либо сложности, то ты смело можешь обращаться ко мне – я знаю, что работать со студентами бывает довольно проблематично. И в поездке на конференции я тоже буду, так что никто тебя один на один с ними не бросит. Чуя стучит пальцами по столу, отбивая ритм, и спустя несколько секунд вздыхает. — Я согласен, Юкичи-сенсей. Надеюсь, что не подведу вас. Аяно и Мидзуки выдыхают, улыбаясь. — Спасибо большое, Чуя-кун, — президент теперь выглядит более расслабленно, чем до этого. – На самом деле, если бы ты отказал, мы бы и не знали, что делать. — Ты справишься, я в этом уверена, — произносит Аяно и немного приподнимается, чтобы дотянуться до полок шкафа, стоящего сбоку от неё. Она немного копошится в бумагах и вытаскивает папку, забитую распечатанными листами. — Здесь вся информация о поездке и о студентах, — преподавательница передаёт её в руки Накахары. – Я советую завести ежедневник для записей, очень пригодится. Чуя кивает, убирая папку к себе в сумку. — Тебе нужно будет прийти завтра ко второй паре в восьмой кабинет, — Мидзуки перепроверяет расписание в телефоне, слегка нахмурившись. – Познакомишься со студентами, расскажешь им о ближайших событиях. У тебя есть мой номер? Чуя вновь кивает, и президент продолжает: — Отлично. Если вдруг что – пиши мне или Юкичи-сенсею, мы всегда готовы помочь. Аяно смотрит на наручные часы и поджимает губы, убирая телефон и несколько тетрадей в сумку. — Мне уже нужно бежать, Накахара-кун. У тебя есть какие-нибудь вопросы? — Да. Сколько по времени займёт эта поездка? — М-м, дней пять, но нас могут пригласить на одно мероприятие и тогда придётся задержаться в Йокогаме на день-другой. Ведьма закусывает губу, пытаясь вспомнить, к какой группе напросился волонтёрить Ацуши, и затем спрашивает: — Волонтёр ведь тоже участвует в поездке? Аяно кивает, вставая из-за стола. — Накадзима Ацуши, второгодка. Очень ответственный юноша, я уверена, вы найдёте общий язык. — Мы дружим, так что проблем точно не возникнет, – Чуя улыбается уголком губ, и тоже поднимается, вслед за женщиной. — Вот и славно. Прочти сегодня всё, что я отдала тебе, хорошо? — Хорошо. Спасибо, Юкичи-сенсей! – Чуя кланяется, и Аяно ему кивает. — До встречи, Накахара-кун, Мидзуки-кун, — женщина выходит из кабинета, аккуратно прикрывая за собой двери. Чуя собирается выйти вслед за ней; он забрасывает сумку на плечо и уже шагает в сторону двери, как президент неловко прокашливается, привлекая к себе внимание. Накахара разворачивается, слегка приподнимая брови, как бы спрашивая. — Я думаю, ты и так знаешь всё это, но, Чуя-кун, будь осторожен, хорошо? Старайся не сближаться со студентами, — Мидзуки не говорит и не предупреждает; он просит. Чуя хмурится. — Почему? — От молодёжи из Европы не знаешь, чего ожидать, — отшучивается парень. – Просто помни, что ты их куратор, а не обычный студент. Вместо ответа ведьма кивает; поправляет сумку на плече и наконец выходит в коридор, озадаченный словами президента. Интуиция начинает волнением проходиться по всему телу, и Чуя понимает – что-то не просто грядёт, оно уже на пороге.

• • •

  — Дазай! – Тим стоит на носочках на табуретке, а табуретка, в свою очередь, стоит на диване. – Помоги мне! Тим кое-как удерживает равновесие и пытается приподняться ещё выше; рука, с зажатой в ней гирляндой, тянется к люстре, но всё никак не достаёт. — Это твоя личная миссия, — невовлечённым тоном отвечает охотник, сидя на полу рядом с диваном и опираясь о него спиной; он что-то очень внимательно читает в своём телефоне, и Йосано вздыхает, думая, насколько ничтожны шансы коротышки-Тима повесить эту идиотскую гирлянду на люстру. – Покажи всё, на что ты способен, — продолжает Осаму подбадривать друга. — Почему ты вообще решил повесить её на люстру? Йосано проходит мимо с тряпкой в руках; она протирает пыль во всех комнатах и собирает ненужные вещи, которые можно выкинуть. Тим, кажется, оскорбился такому вопросу. — Что значит почему? – пыхтит он и прищуривает один глаз, чтобы прицелиться. – Мне что, нужно было повесить её вдоль потолка? Или вместе с занавесками? — …Которых у нас нет, — вставляет Дазай, активно что-то печатая. — Которых у нас нет! – поддакивает Тим. – Ну, никакой оригинальности, честное слово. Он неожиданно прыгает вниз, одновременно с этим закидывая часть гирлянды на люстру, и с грохотом приземляется около Дазая (тот даже не моргнул, а лишь нахмурился и придвинул экран поближе к себе). Йосано возмущенно смотрит то на парня, то на качающуюся из стороны в сторону люстру. — Есть! – Тим радостно ложится на пол, разглядывая свою работу. – Теперь это похоже на паутину. Круто ведь, ну? — Если ты продолжишь в том же духе, нас выселят уже через пару дней из-за жалоб от соседей снизу, — качает головой Акико, на что Тим лишь машет рукой. — Нас нельзя выгнать, а соседям придётся смириться, — беззаботно отвечает он. Йосано приподнимает бровь на такое заявление и решает больше ничего говорить; она уходит в ванную, чтобы промыть тряпку и продолжить уборку. Тим переворачивается на живот и пододвигается ближе к охотнику, опирается ладонями о его бёдра и заглядывает в телефон. — А? Что это? Чей-то аккаунт? — Накахары, — отвечает Дазай, быстро пролистывая информацию профиля. Тим округляет глаза и заливается смехом. — Действенный способ узнать больше информации о нём! И что успел нарыть? — Не так уж и много, — говорит Осаму и блокирует телефон, кладя его в сторону от себя. Тим прищуривается, но допрашивать не начинает. Все уже привыкли к тому, что Дазай может не договаривать многие вещи, даже если они по идее важны для миссии. Это вопрос доверия, а организация Осаму доверяет, поэтому и не давит на него. — Сгоняешь в магазин за чипсами? – спрашивает охотник, и Тим тут же поднимается на ноги. — Деньги дай, — требует, надевая на себя одну из толстовок, которая валялась где-то на диване. — Возьми в куртке. — Чипсы и печенье, — добавляет парень. Дазай кивает: — Чипсы и печенье. Проходя к выходу из комнаты, Тим подключает гирлянды к розетке и выключает основной свет. Он смотрит несколько секунд на мерцающую комнату, а после вздыхает: — Ах, ну красота же, — и выходит. Йосано кидает в Дазая мокрой тряпкой, когда слышится звук захлопывающейся двери. — Чипсы?! Чёрт тебя дери, Дазай, у нас каждая копейка на счету! Охотник печально вздыхает. — …Эта тряпка такая же размякшая и холодная, как и твои чувства ко мне, — страдальческим голосом произносит Осаму. Он падает на пол, прикладывая руку с тряпкой к груди. Акико закатывает глаза. Боже, ей ведь с ним жить ещё месяц, как минимум. Великий О́дин, дай ей сил.

• • •

отправитель: неизвестный «ведьма-ведьма, расскажи, почему сжигаешь всё ты на своём пути? поделишься тяготами двойной жизни за чашечкой кофе сегодня в 1.00 в "Милпорте"?»