Затерянные

...То есть быть многим, а не обладать многим.

эрих фромм «иметь или быть?»

Чуя просыпается рано. Часы на тумбочке показывают начало пятого утра, за окном – глубокая темнота, неяркие звёзды и тишь. В постели тепло и мягко. Накахара шумно выдыхает, уставившись в высокий потолок. Он не хочет, но образы матери и её стальной голос всплывают сами по себе. За последние несколько недель это происходит всё чаще, что не может не раздражать. Чуя не скучает по своему прошлому. Так почему же его сознание рьяно пытается напомнить о том, что когда-то было? «Ты должен знать латынь, Чуя, хочешь ты этого или нет». «Совсем забылся мальчик, не слушайте его, достопочтенные, он не ведает, о чем толкует. Конечно же, он желает пройти крещение и получить метку. Да, Чуя?» «Ты не можешь отвернуться от нас! Ты забыл, чьим сыном являешься? При должном старании, ты мог бы стать самой великой ведьмой всего Тёмного Царства. Как ты можешь не хотеть этого?» «Слава Владыке, ты взялся за ум. Ты принял верное решение, милый». Чуя закрывает глаза ладонями, осторожно массируя веки, а затем отбрасывает одеяло и встаёт. По голым ступням тянется холод, и Накахара ёжится. Он проходит мимо кухни, щёлкая пальцами и таким образом включая чайник, заходит в ванную и останавливается напротив зеркала. Рыжие волосы, словно пожар; они вьются, путаются в узелки, неаккуратно спадают на плечи. Острые черты лица, тонкие губы, небольшие клыки спрятаны где-то среди зубов, небесного цвета глаза. «Твои глаза, Чуя, словно омут, в который ты можешь заманивать кого только пожелает твоя душа». Накахара давно понял, что любви к матери у него ничтожно малое количество. Может ли быть совершенно наоборот? Когда он был ребёнком, то в нем была искренность и теплота по отношению к Коё, но довольно быстро эти чувства превратились в нечто липкое, грязное и тлеющее. Сейчас у него остались лишь воспоминания, яркие и жгучие, как будто всё происходило не шесть лет назад, а вчера, и её голос, который Чуя мог бы отличить от всех голосов в мире; голос, который постоянно проникает в сознание и путает его. Чуя включает холодную воду и умывается. Тело покрывается мурашками, волосы случайно намокают тоже, становясь на несколько оттенков темнее. Он медленно чистит зубы, вытирает лицо махровым полотенцем и двигается на кухню. Ведьма лениво заваривает чай, вспоминает, какие сегодня пары по расписанию, а затем садится за стол, подгибая одну ногу под себя, и шепчет просьбу одному из учебников – спустя десять секунд книга появляется на столе и открывается на нужной странице. Чуя пробегается по ней глазами, повторяя текст, который будут спрашивать на предстоящей лекции, и делает глоток чая. Ему нравится учиться на этом факультете; нравится, что он занимается тем, чего желает он сам, а не мать или шабаш. Он любит спорить с преподавателями на истории, любит узнавать истинное значение того или иного слова, любит университетскую библиотеку - пусть и не особо большую, но уютную, со множеством различных книг, любит, когда за окном темно-темно, а он задерживается на паре литературы, любит то, как студенты спешат, бегая по узкой лестнице здания, любит цветы, стоящие в конце кабинета философии, и даже туалет в заброшенном корпусе, в который никто не наведывается, тоже любит. Чуя знает, что нет ничего, что могло бы длиться вечность, знает, что он никогда не сможет быть обыкновенным студентом и, как бы ему ни хотелось, не сможет сдружиться с другими людьми. Даже Ацуши, его крохотное солнце, на самом деле не знает о Чуе ничего. И, Чуя уверен, если бы узнал - не смог бы оставаться рядом. Другая сторона его жизни, скрытая ото всех, царапает его. Она оставляет раны под его одеждой, так, чтобы никто не увидел, остается ожогами на ребрах, смутой в голове и дрожащими пальцами, она шепчет ему "ты никогда не будешь, как они", напоминает об этом, язвит. Ироничность заключается в любви. Не имеет значения, сколько боли ему принесет эта его часть, он будет беречь её. Чуя чувствует, как разрывается между этими двумя мирами и единственной его мыслью каждый день является непонимание - почему нельзя совмещать? Почему он должен отринуться от какой-то своей одной части ради другой? Он не знает, возможно ли вообще жить, если он потеряет хоть что-то? Ацуши кладёт руку ему на плечо, и Накахара давится чаем. Он кашляет, и все буквы перед ним пляшут, убегают, а воздуха становится катастрофически мало; Накадзима, собирающийся до этого сказать другу “доброе утро“, легонько хлопает его по спине и лепечет извинения, но это не помогает — Чуя задыхается. Он хрипит, прикрывая глаза, а когда открывает их — вздрагивает. Перед ним – густой лес, покрытый снегом, чёрные одеяния ведьм вокруг, кровавая луна и вой каких-то животных. Костёр горит где-то совсем рядом, опаляя кожу жаром. Чуя не хочет помнить эту ночь. И вновь он здесь. Накахара чувствует прикосновение к своим плечам и передёргивает ими; он со злостью смотрит на Ширасэ, что до этого вёл его по тропе к поляне. Парня захлёстывает отвращение, но он опускает взгляд вниз, на свои ноги, и видит, что на нём нет ни обуви, ни одежды. Холодный скрипящий снег под стопами ощущается неприятно. Чуя кашляет, сгибаясь пополам, прикрывает ладонями рот; ему кажется, словно все внутренности вдруг захотели выйти из него. Когда приступ заканчивается – видит на руках следы крови. Она размазалась по губам и подбородку и стекает из носа; Чуя пытается зажать его, но кровь не останавливается, попадает в рот, и он снова кашляет. Озаки стоит возле костра. Женщина снимает капюшон накидки и медленно подходит к сыну. Она дотрагивается до его подбородка, вынуждая встать ровно, с прищуром смотрит в хрустальные глаза Накахары, и улыбается. — Долго же ты бегаешь, милый. Разве не наскучило тебе это? Разве не желаешь ты воротиться в родной дом, к своим близким? От себя не убежишь, Чуя. Настало время возвращаться. Парень дрожит, пока пальцы Коё касаются его. Он чувствует, как из глаз по щекам льются слёзы, и собственное бессилие раздражает; всё тело наполняется гневом, растекающимся прямиком из сердца. Только не домой. Озаки отходит в сторону, отдёргивая руку от подбородка юноши, и поворачивается к остальным собравшимся здесь. Чуя слышит её слова будто бы сквозь толщу воды. Его дрожь усиливается, когда он наконец понимает, что именно произносит женщина. Он ощущает, как собственное тело нагревается; его губы становятся сухими и трескаются, воздуха не хватает, и Накахара вытягивает ладони, пытаясь сдержать стихию. Ему страшно. Он не хочет переживать это заново. Ведьмы вокруг начинают повторять за Коё, и их голоса сливаются в один - громкий и проникающий, так, что хочется закрыть уши. — Malae visiones abeunt, — Чуя хрипит и жмурится. Он прикладывает невероятное количество усилий, чтобы стоять прямо сейчас; снег больно врезается в ноги холодом, когда как его тело почти что горит, а кровь заливает грудь. Накахара повторяет свои слова снова, отчаянно и хрипло, и они тонут в снеге, и остатками исчезают эхом в лесу. Он прислоняет руки к голове и повторяет их вновь. Повторяет, и повторяет, и повторяет, и повторяет, и повторяет, и повторяет. Глубокая тишина становится заметна далеко не сразу. Земля уходит у него из-под ног, и ведьма падает. ...Он сидит на полу своей кухни; кружка перевёрнута и весь напиток разлился по столу и стекает вниз. Ацуши сидит на коленях рядом, его глаза красные и видно, что он вот-вот заплачет. — Чуя-кун, ты в порядке?.. — парень обеспокоенно смотрит на друга, — Ты потерял сознание. Чуя глубоко дышит. Он бросает взгляд на ладони и, замечая, что они чистые, прикрывает глаза. Его слегка трясет, и Накадзима берёт его руки в свои, поглаживая. Накахара отсчитывает до пятидесяти и пытается справиться с накатившим на него страхом. Оглядывает кухню, успокаивает себя, подмечая детали. Он дома. У себя дома. Спустя несколько минут он вздыхает, поднимает взгляд на Ацуши и выдавливает из себя улыбку. — Сильно испугался, да? Ацуши кивает, сжимая ладонь ведьмы чуть сильнее. — Что произошло? Это из-за меня, да? Я не хотел тебя пугать, прости, пожалуйста, я не знал, что тебе будет плохо, я больше не буду так тихо подходить, мне так жа- Накахара вырывает руку и накрывает ладонью рот Ацуши. — Всё в порядке, ты ни в чем не виноват. По Накадзиме видно, что он сам так не считает, и Чуя вздыхает. — Такое просто случается время от времени, это ни от чего не зависит. Накахара убирает руку, а после аккуратно поднимается с пола, опираясь на стол. — Ты... — Ацуши встаёт следом, неловко закусывая губу. — Ты ходил к врачу? Это что-то серьёзное? Чуя берёт тряпку с раковины и принимается вытирать разлитый чай, попутно убирая кружку в сторону. — Это с рождения, ничего такого, тигрёнок, не переживай. Оба знают, что переживать Ацуши будет, но он ничего не отвечает, молча помогая другу убраться на кухне. Чуя становится у окна, открывая его, хватает полупустую пачку сигарет и поджигает одну. Едва заметный дым путается в его волосах, оглаживает лицо и вылетает на улицу. Накахара не любит курить прямо в доме - обои пропитаются запахом - но сейчас выйти на веранду кажется чем-то выше его сил. — У тебя есть важные пары сегодня? Накадзима мотает головой. — Тогда давай останемся дома. Помнишь, ты какой-то фильм хотел мне показать? На лице Ацуши появляется улыбка; его глаза немного загораются, а неловкость постепенно отходит на второй план. — “Королевство Полной Луны“, да, — кивает он, и Чуя улыбается в ответ. — Включишь ноутбук? — Ага! И Ацуши уходит с кухни в зал, оставляя Накахару одного докуривать сигарету. Чуя хмурится, стучит пальцем по подоконнику. Он ненавидит это воспоминание. Но то, что случилось с ним прямо сейчас — воспоминанием ли это было? Это его собственные переживания, которые перемешались с прошлым. Озаки Коё погибла пять лет назад, за год до шестнадцатилетия Накахары, и она ни коим образом не могла присутствовать на Крещении. Чуя шевелит губами, беззвучно повторяя слова матери, и с раздражением тушит сигарету о пепельницу. Это было предвестием. Что-то вот нагрянет, но Накахара не знает, что именно. Тугой узелок скручивается где-то внутри, и неприятное ожидание встает комом в горле. Его мутит от размышлений об этом, и он поспешно покидает кухню, направляясь к Ацуши, его объятиям и мультфильму.