Скопление Исхода

      Дни идут, а я все не решаюсь подойти к Жене. Он все так же ходит мимо. Да, может перекинуться двумя словами со мной, но не более. Я потерял счет дней молчания и уже не спешу домой… У нас сегодня очередная репа, но после нее мы решаем погулять по городу все вместе и чего-нибудь выпить под мостом, чтобы менты не поймали. И чего дома не сидится? Могли ведь спокойно поехать ко мне и нахуяриться там. Но нет, всем хочется подышать свежим воздухом и поговорить в ночной темноте.       Мы опять пиздим о предстоящем фестивале, пока выпиваем каждый по ноль-пять пива. После, чтобы не вызывать подозрений, поднимаемся из бомжатского закутка в людный мир, где все еще гуляет в ночи молодежь, слышен шум города и ветра, несущегося с холодной Волги. И теперь, наконец, наши немного пьяные языки свободны и болтают обо всем подряд. Мы сидим на лавочке под фонарем в парке, Кальц меня обнимает за плечи, и я греюсь о его крепкое тело. Отчего же он так особенно хорош, когда мы просто вот так сидим и касаемся друг друга?..       Ермак и Варежка то сидят, то встают, чтобы размять ноги. Я иногда закрываю глаза и улыбаюсь от ощущения вибрации в груди Кальца, когда он говорит что-нибудь или смеется. Его рука блуждает по моей спине, а вторая пытается закинуть мое колено на его бедро. Я поддаюсь, ведь понимаю, что он будет гладить меня по ноге, если сяду так, как он хочет. В Кальца невозможно не влюбиться за то, какой он обаятельный… но его нельзя и полюбить, оттого, насколько он невыносим. Все эти ласки превращаются в глупые измены, бессмысленное вранье… Мне вообще стоит его терпеть только ради того, что он дает мне иногда деньги и, как сейчас, делает вид, что любит меня?..       А впрочем, знаете, он ведь и правда меня любит. Своей тупой, больной любовью с обманами, сексом на стороне, глупыми поступками, причиняющими мне боль. Я с самого начала понимал, что прыгаю вниз головой в омут, а теперь я жалуюсь, что не могу из него выплыть. И даже рука Жени, протянутая мне, оказывается недостаточной мерой, чтобы меня вытащить. Но это неудивительно — ведь я даже не пытаюсь за нее ухватиться…       И что мне вообще делать, если захочу разойтись с Кальцем?.. Как я ему скажу об этом? Я боюсь его. Серьезно. Разве можно не бояться человека, ломавшего носы чужие и свой в равном количестве? У него ведь не было когда-то этой странной горбинки, хотя она и сейчас не особо заметна — его родители постарались, таскали его по хорошим клиникам, чтобы поставить нос на место. Спасали, как могли… Но не факт, что эта история не повторится снова. Разве можно не бояться Кальца, которому звонили иногда в третьем часу ночи, и он тут же подрывался и пропадал где-то до утра? Или даже до следующей ночи…       Сколько раз я задавал ему вопрос «чья это кровь на тебе?»… И хорошо, если он отвечал, что его, и даже мог доказать, показав царапины или ссадины. Но хуево, когда он молча шел в ванную и оттирал ее со своих рук, а футболку с алыми пятнами выбрасывал. У Кальца есть часть жизни, о которой даже я толком ничего не знаю. Может, только из-за нее мы не можем с ним находиться в нормальных, серьезных отношениях?.. По крайней мере, я рад, что он ничего не употребляет, иначе я бы уже не смог его вынести.       А чего стоит та история с ножом? Я долго тогда от него морозился, когда услышал о ней. Узнал не от него самого, естественно. Думал, что на этом наши отношения и закончатся. Но он, как обычно, продавил меня и налил в уши всякого ссанья, а я, радостный, поверил. Именно тогда, когда мы с Кальцем были почти порознь, я и познакомился случайно с его старым знакомым. Тимирязев Тимур — отдельная рыжая страница в моей блядской жизни, которую мне всегда хочется поскорее перевернуть, когда листаю свои воспоминания. Наверное, потому, что теперь он ощущается, как упущенная возможность порвать с Кальцем. В то время только Тимур мог противостоять моему парню…       Но Тимур был сильно умнее и куда понятливее, чем я и Кальц вместе взятые. Он сразу махнул на меня рукой, сказав, что меня бесполезно спасать. Что я опять вернусь в эти ебнутые отношения… И как же он, сука, был прав. Я каждый раз возвращался… сам не зная, на что надеясь.       — Юнь, пройдемся? — Кальц почти шепчет мне на ухо, и я, кивая, встаю. Кутаюсь в кофту, которая от осеннего холода уже не спасает. Выручает немного лишь то, что он идет очень близко, и я почти чувствую жар его прекрасного тела. Варя и Ермак что-то шутят нам вслед, предлагают симпатичные кустики для быстрого перепихона, но Кальц с улыбкой шлет их нахуй, и мы отходим, — Я хотел… объясниться насчет Насти.       Я хихикаю от неожиданности. Он так глупо звучит, потому что пытается оправдаться. Не припомню, чтобы его раньше беспокоило то, что я мог подумать о его похождениях. Если он хочет об этом поговорить… значит, все и правда настолько серьезно…       — Ты думаешь, мне не все равно, Кальц?..       — Я вижу, что тебе не все равно. Твой спектакль со случайным сексом хрен пойми, с кем, сказал обо всем за тебя. Зачем было это делать? Мог бы просто… со мной поговорить.       — Сколько раз я пытался говорить с тобой, жаным? Ты никогда не слушаешь. Тебе мои слова даже в хуй не уперлись…       — Зай, — это слово режет меня по ушам, потому что я сразу вспоминаю, как он назвал тогда «зайкой» ту девчонку… — Не надо опять со мной базарить об и так понятных нам обоих вещах. Я, вообще, собирался обсудить другое. Ты ведь думаешь, что я в нее влюбился…       А что я могу еще думать? Он не был таким нежным со мной, как с ней. Если бы я вот приперся и ныл, что «устал сидеть в машине», не исключено, что мне там же пизданули бы и сказали молча возвращаться в тачку. А на нее он даже не прикрикнул… Даже голос не повысил. Я вздыхаю, не зная, что сказать. Мы с Кальцем останавливаемся, и он вдруг берет меня за руки. Снова он до безумия нежный, и я пытаюсь понять, правда это или просто ложь ради того, чтобы замылить мне глаза…       — Расскажи, все, что чувствуешь. Наори на меня, не знаю… — Кальц выглядит подавленно, и это меня смущает. Я смотрю, как его волосы начинают спадать на лицо, потому что он виновато наклоняет голову, — …ты всегда от меня прячешь свои эмоции, и я даже не знаю, что говорить, чтобы успокоить тебя. Расскажи мне хоть раз… насколько тебе больно.       Я сразу же начинаю мотать головой. Этот прохладный вечер в темном закутке центрального парка имени Горького не вынудит меня показать ему и доли того, как мне хуево. Как я заебался ждать его, как заебался не знать, где он. Ну расскажу я ему… и что изменится? Он извинится, побудет хорошим максимум неделю, и все опять пойдет наперекосяк. Он ведь это все затеял только из-за того, что я потрахался с «левым чуваком», и хочет, чтобы я больше этого не делал…       — Зачем это тебе, а? У меня все в порядке… окей? Не надо пытаться стать хорошим парнем… — я пытаюсь убрать руки из его ладоней, но он перехватывает их снова и снова, — Ты сам всегда говоришь, что уже поздно что-то менять. Что ты там хотел сказать про свою Настю? Говори, и пойдем уже…       — Я не хочу больше смотреть на твое недовольное лицо.       — Ну, не смотри.       — Юнь, — опять он так мягко зовет меня по имени, что хочется растаять, — …мне она реально не нравится, как человек. Это просто развлечение. Мы даже толком с ней не разговариваем. Я прихожу… делаю свои дела и ухожу.       — Мне это правда не интересно…       — Да я же не к тому, что… короче. Просто не надо думать, что я тебя разлюбил и вся хуйня.       — А ты меня любил когда-нибудь вообще?!       — Юнь! Ну херню-то не неси… — он подходит ко мне ближе и начинает обнимать за талию. Мы стоим под сенью деревьев, спрятанные от света фонаря, который лишь частично пробивается сквозь листву и рисует на наших лицах узоры. Я горестно вздыхаю. Не понимаю, во что верить… — Я тебя люблю.       — …зачем тогда мы не можем… просто быть вместе? — я вдруг чувствую ком в горле, и то, как в носу начинает щипать. Голос дрожит, предавая меня, и это расстраивает меня еще больше. Но я все равно не плачу, и ради этого несколько долгих секунд до боли кусаю губы изнутри, — Почему бы нам не стать обычной парой и принадлежать только друг другу? Ну почему…       — Ты уже забыл? Я говорил тебе, в самом начале…       Я помню. «Я не хочу тебе изменять, а секс с другими у меня будет по-любому. Да, я такой».       — Значит, так ты просто прикрываешь и оправдываешь свою блядскую натуру? А не думал, что уже пора повзрослеть? Может… а, забей.       — Что «может»?..       Я хотел сказать, но посчитал свои мысли о том, что я — его единственная и настоящая любовь, ебантизмом. Что вообще такое любовь, блять? Для меня это тупое слово мало что значит… Мотаю головой. Не буду говорить это вслух.       — Я и так только твой, Юня. Всем сердцем, всей душой. Мне никто не нужен так, как ты… Ты же тоже чувствуешь, что мы с тобой охуеть как подходим друг другу? — Кальц улыбается, касаясь ладонью моей щеки. Ну конечно, подходим. Абьюзер и терпила — чем не идеальная пара? Мне даже смешно становится, отчего улыбка сама возникает на лице. Мне приходится кивнуть, и уже через секунду я ощущаю его губы на своих. Какой же он гаденыш, все-таки… умеет быть приятным, когда ему самому это нужно. А я вот ничего не умею и так и не научился за годы отношений с ним — он вертит мной, как хочет, просто при помощи красивых слов. И я сам с удовольствием снова и снова вешаю эту цепь на свою шею, которой он меня потом безжалостно душит.       Все было бы куда проще, если бы я сам его не любил. Расстался бы с ним на первом году и не терпел все эти выходки. Но пока я опять держу его за руку, и мы возвращаемся, примиренные, к друзьям, я в голове не перестаю слышать голос Жени… если быть точнее, одну лишь его фразу:       «А говорил — не впустишь»…       Я сразу заметил, что у Юни с Костей отношения вдруг устаканились. Часто теперь я слышал их разговоры между собой, то в спальне, то на кухне. Только ко мне в зал они больше не совались… И я мог как следует погрузиться в учебу и начал даже порой выходить во двор, чтоб поиграть там в мяч с ребятами. Так же почти каждый день видел Алису, за исключением тех, когда у нас была куча домашки и мы не могли выползти на улицу. Пока что я вывозил учебу на одни пятерки, но навряд ли смогу так же все четыре года. Я уже начал чувствовать непривычный для себя темп, но к нему, возможно, еще смогу привыкнуть…       Так я не заметил, как сентябрь перевалил за пятнадцатое число. На улице похолодало, были дожди. Пришлось достать куртку, одну единственную, которую уместил тогда в чемодан. Похоже, скоро придется новую покупать… Этой уже не помню, сколько лет. Года четыре, наверное. А мама не любит, когда я подолгу хожу в одном и том же.       Я немного подуспокоился относительно Юни. Он в своих отношениях, и вроде бы сейчас даже спокойных, я — в своих. Мы очень мало говорим и всегда только по делу… и, если честно, я от этого себя чувствую просто кошмарно. Думая об этом, пока стоял в супермаркете перед прилавком с овощами и фруктами, я смотрел на персики и хлопал глазами. Персики ему нельзя. Он любит жареную картошку и не очень жалует сырки с вареной сгущенкой. Это все, что я успел узнать о его вкусах. А хотел бы… знать еще больше.       Ну и кого я обманываю? Это, по-твоему, значит «успокоился», а, Жень? Каждый день только и делаешь, что о нем думаешь, просто ты уже этого даже не замечаешь. Сам специально стираешь из головы моменты, когда смотришь на него со спины украдкой, когда пытаешься спросить у него побольше чего-нибудь бессмысленного с важным видом. Сколько еще это будет продолжаться? Походу, надо искать новую квартиру… Позвоню вечерком Дане, может, он подскажет что-нибудь…       Но пока я ходил вокруг да около фруктов, то вдруг начал пялиться на небольшой арбузик. Может, купить? И угостить его… Один-то я точно целый арбуз не съем. Главное, чтобы и на него у Юни не оказалась какая-нибудь аллергия… А так хотя бы за одним столом, надеюсь, посидим. Решившись, я взял один зеленый кругляш в свободную от других продуктов руку и уже немного довольный шел в сторону касс. Господи, хоть бы он согласился поесть его со мной. И хоть бы Кальца дома не было — не хочу и его заодно угощать. Это только для Юнечки…       Заходя домой я, к счастью, услышал бренчание гитары. Это значило, что Юня, скорее всего, один. Я заметил, что он любит играть наедине с самим собой, в отличие от прослушивания музыки на большой громкости и пения всего подряд себе под нос. Он очень часто поет, когда занимается рутинными делами — моет посуду, например. Может, так он себя развлекает… Когда я снял куртку и повесил ее на крючок рядом с кислотным взрывом зеленого цвета в виде Юниной осенней ветровки, решил сразу пройти к нему в комнату и позвать его. По голове же он меня не ударит за это… наверное.       За закрытой дверью Юня сидел в своем кресле и дергал за струнки, наигрывая приятную, но не стройную мелодию. Так и было задумано? Скорее всего. Я даже улыбнулся, подумав, что Юня не может так лажать… пока в уши лилась эта музыка, я смотрел на повисшие вперед локоны волос Юни и то, как у их корней уже начал выбиваться его родной, темно-русый холодный цвет. Какая прелесть… Струны резко замерли, стирая улыбку с моего лица. Его строгие глаза смотрели на меня в ожидании.       — Я… там… — мямля, как осел, я стискивал пальцы в кулаки и старался держать голос ровно, чтобы не заикнуться, — …арбуз купил.       Все равно букву «р» протянув дольше, чем стоит, я все же выговорил. Взгляд Юни немного изменился — теперь он на меня смотрел с некоторым интересом. Но я, посчитав, что уже и так пригласил его, коротко кивнул и удалился из его спальни. Я чувствовал, как весь горю… Даже смотреть на него в упор — сущая пытка. Вернее, не то, чтобы просто смотреть… а смотреть и не иметь возможности прикоснуться. Блять, ну что за ванилизм? Я становлюсь влюбленной школьницей и скоро, кажется, буду заполнять свою страницу ВК тупыми цитатками о неразделенной любви. Хотя этим уже лет шесть никто не занимается…       На кухне я начал яростно резать арбуз, оказавшийся довольно сладким на вкус. Сегодняшний вечер, считай, уже задался. Если Юня придет — он станет идеальным. У него на кухне был большой хороший нож, который я использовал, чтобы порезать эту спелую ягодку на ровные дольки и разложить на широкой тарелке. Все стекшие соки вытер со стола, помыл нож и сел. Ждать… От нетерпения начал даже телевизор смотреть, но совершенно непонятный канал, не осознавая даже, что там вообще показывали. Ну где же он… Придет или нет? Почему заставляет меня так мучиться, томиться в долгом ожидании?..       Радует одно — гитару больше не слышно. Что ж он там делает? Прихорашивается? Вроде и так был одет, когда я заглянул… Когда я уже начал с некоторой тоской глядеть на кусочки арбуза, дверь в его спальню все же открылась. Юня появился на пороге и сладко потянулся во весь рост, зевая, а после стал идти в мою сторону. Я сразу же сделал вид, что с интересом пялюсь в телевизор, и почувствовал, как он замер прямо за моей спиной. У меня по ней аж холодок прошелся от волнения…       — Че за хуйню ты тут смотришь? — с пренебрежением спросил он у меня, после чего обошел и присел на пустой стул прямо рядом со мной. Его взгляд вцепился в арбуз, и он, кажется, тут же забыл, что у меня спросил только что, — Сегодня праздник какой-то, что ли? С чего такая щедрость?       Может, он и вышел только потому, что подумал, что я его угощаю в честь чего-то для меня важного? А ведь и правда, вдруг у меня бы был сегодня день рождения… Такое он, похоже, уже не мог проигнорировать.       — Нет… — но врать я не стал. Мой день рождения в мае, — …просто подумал, что за лето только один раз арбуз ел. Захотелось еще…       — А я причем?       — Да невежливо как-то в одну харю есть…       Юня понятливо промычал. Пожав плечом, он откусил кусочек прохладного, хрустящего арбуза, да так сочно, что я и сам тут же за ним повторил. Неужели мы… опять едим вместе за одним столом? И атмосфера вдруг такая, будто ничего плохого между нами и не происходило. И не только плохого, а вообще ничего. Слово мы тогда не сходили с ума друг от друга, не стонали в лица напротив, не кончали в…       — Я вообще в этом году ни разу не ел.       — Чего?.. — я так задумался, что протупил. Настолько, что Юня даже глаза закатил… — А. Арбуз? Серьезно, что ли?       — Да. И не купался, — Юня выглядел совершенно… обычно. Он, может быть, тоже ощущал, что между нами нет никакого напряжения, и мы говорим друг с другом, как раньше, — Летом у меня времени не было куда-то выходить. Работал постоянно…       — Жаль… Такое жаркое лето было.       — Жаль, — согласился он, — Плавать я люблю. Думаю, может, хотя бы в басик сходить… Когда в школе учился, каждую неделю ходил… — после его слов я начал понимать, откуда у него такое хорошо сложенное тело. Может быть, будучи школьником, он имел тело еще лучше, пока занятия были регулярными. Наверняка плечи были шире…       — Сходи.       — Легко сказать. Это не бесплатно же. А денег у меня пока особо нет.       — Так давай я тебе за хату отдам?       — Ой, заебешь со своей хатой, — Юня нахмурился, но все равно злым не выглядел, — Плати в срок, а то запутаемся. Я с Кальца, вон, спрошу. На одно занятие в бассейне он уж мне выделит денег.       — И не стыдно тебе деньги у него клянчить?       — Ну ему же не стыдно ими сорить? При том, что это даже не его деньги, — как же я был рад, что Юня опять разболтался. Аж приходилось улыбку сдерживать, — Если б у меня такие родаки были, я бы тоже не постеснялся своему парню деньги лишние давать. Ну и, тем более, он же меня любит. Вот пусть и обеспечивает…       — Какой ты меркантильный, оказывается.       — Ну-ну, попизди давай, — Юня вдруг ткнул в меня указательным пальцем, прямо под ключицу, вынуждая охнуть, — Заставлю сегодня же за квартиру платить. За два месяца вперед! Не вякай тут. Ешь, вон, арбуз. Тебе батон дать?       — Какой еще батон?       — С арбузом есть. Вдруг ты из этих извращенцев.       Я посмеялся и мотнул головой. Смех мой был больше даже не над его словами, а вообще над всем происходящим. И стоило нам так долго молчать?! Если мы опять пиздим, как ни в чем не бывало. Он привычно вредничает и не затыкается, рассказывает небылицы и заставляет меня в них верить, скоро и до сплетен про его знакомых и друзей дойдем.       — У нас в октябре уже будет фест. Хочешь прийти посмотреть? — Юня смотрел на меня так, что мне нельзя было ответить «не хочу», но он явно прочел мое нежелание во взгляде, — Ой, понятно. А я хотел уже сказать, что могу тебе бесплатный билет выбить.       — Так за это еще и деньги надо платить?!       — Вот же… шайтан!.. — Юня вдруг начал бычить, но прервал себя самого веселой улыбкой, — Ну, придешь? Я могу и два билета выклянчить, если захочешь со своей рыжей пиздой пойти…       Какой же он вредный! Лучше б и дальше молчал!.. Я тихо выдыхаю носом и, улыбаясь, киваю. Конечно, я пойду. Один или с Лисой — не важно. Юня все еще мне интересен… но теперь я будто готов и на то, что мы будем просто дружить. Изначально ведь все так и было, и я чувствовал себя замечательно. Надеюсь, дальше все будет хотя бы так же, как было до нашего единичного соития…       — Я точно пойду. А у нее спрошу. Спасибо за приглашение…       — А она вообще как относится к тому, что ты с геем живешь? — Юня спросил это, толком не прожевав, так что у него изо рта потекла алая слюна, но он успел наклониться над столом и уронить ее в тарелку. Мне пришлось постараться, чтобы не засмеяться. Вот разиня… — Или ты ей не рассказываешь?       — Если я расскажу, какая тут у вас с Костей вакханалия творится, она мне запретит с тобой жить.       — То есть она тебе может что угодно запретить, а ты согласишься? Не слишком ли высоко ты ее ставишь, Жень? Что она вообще за человек? Хоть познакомил бы… Приводи ее как-нибудь, а? В гости. Мы с Кальцем побудем твоими мамой и папой, оценим ее, как следует. У него-то точно на подозрительных баб глаз наметан…       Юня снова так спокойно говорил об этом… Неужели смирился с походами Кости? Ну, может, это и к лучшему. Меньше скандалов в доме будет.       — …да похер, — я решительно кивнул, — приведу. А кто из вас мама?       — Ты к родителям в постель-то не лезь, бесстыдник, — Юня положил уже не знаю какую по счету корочку от арбуза в тарелку и устало откинулся на спинку стула, — Ох, я наелся. Я тут еще подумал, что у нас туалет-то в доме только один… придется струи скрестить.       Какой же он невыносимый. Настолько, что я смеялся над этими его словами и не мог глаз оторвать от его довольной кривой улыбки на лице. Мне так захотелось опять, чтобы он сыграл мне что-нибудь на гитаре, может даже что-то из того, что я попросил бы сам… Не откажет ли он мне? Пока мы недолго молчали, Юня подтянул одну свою ногу к себе и, обняв ее же, положил голову на колено. Он выглядел немного печальным, но все еще улыбался, пока я пытался окинуть взглядом его полностью. Мне вдруг в глаза бросилось маленькое синее пятнышко у него на лодыжке…       Чуть выше сустава стопы я разглядел милую картинку — маленький огонек из аниме, но горящий не красным, как должно, а синим пламенем. Мне нужны были всего несколько коротких секунд, чтобы провести необходимые параллели:       — О, это же Кальцифер… — я немного наклонился, чтобы разглядеть получше, и тут же увидел, как дернулись Юнины пальцы, будто пытаясь скрыть от меня татушечку, — Слушай, Юнь… а почему у Кальца такое прозвище?       Юня хмыкнул, начиная сверлить стену напротив невидящим взглядом:       — Во-первых, потому что его зовут Костя. Во-вторых, у него всегда горит. А в-третьих… его фамилия — Огарышев. Огарышев Константин… Николаевич, кажется.       В первый раз я услышал, как Юня называет его имя. Он всегда звал Костю только по прозвищу… и очень странно, что он до сих пор не знал, что вообще это самое прозвище означает.       — Расскажи про него… еще что-нибудь. А то я его до сих пор совсем не знаю.       — Ты и меня еще совсем не знаешь, поверь. Да и про него… лучше ничего и не знать. Себе дороже, — Юня уверенно мотал головой. Я понял — ничего рассказывать он не будет, — Я только одно тебе скажу. Все слухи, которые про него услышишь, скорее всего, окажутся правдой. Поэтому я тебе и говорил тогда, чтобы ты в открытую к нему лучше не лез.              Мною сразу вспомнились слова Дани о том, что Кальц, якобы, пырнул кого-то ножом. В это мне все равно мало верилось, а спрашивать у Юни прямо я не решился.       — А как он… отреагировал на твою выходку? — я очень внезапно для нас обоих затронул тему, о которой вообще не собирался говорить. Блять! Только бы ничего этим не испортить… Юня, вроде, спокойно продолжил моргать, но в конце концов просто пожал плечами, переводя свой взгляд на меня:       — Выебал. И оставил следы поверх старых…       Переметил, значит… Мне стало противно от того, что Кальц воспринимает Юню только как свою вещь. Но я упорно молчал, помня свое обещание не лезть в их отношения. «Пусть сами разбираются», — повторил я про себя несколько раз и расслабленно выдохнул. Юня ковырялся в арбузной шкурке, не решаясь взять еще один кусочек, хотя я понимал, что он хочет этого так же, как я. Но нам следовало помнить, что туалет у нас только один…       — А почему тогда не Гефест? Или, не знаю, там, Агни?       — …ты о чем вообще, Жень?       — Да про кличку его. Кальцифер, он же… — я смотрел на этого милого демона огня, изображенного на чужой ноге, и не понимал, как не замечал его раньше, — Он, вроде как, добрый демон. И на вашего Кальца не очень похож… Он больше на тебя самого похож. Вредный и хитрый.       — Знать бы еще, кто это вообще…       — Ты про «Ходячий замок» не знаешь? — я окинул Юню взглядом своих удивленных глаз, пока он мотал головой. Непорядок. Как можно было пропустить один из шедевров мультипликации за все времена? — У тебя есть сейчас свободных часа два?       — Это настолько длинная история?!       — Да нет же. Пойдем смотреть его…       — Я не хочу сейчас кино смотреть, Жень.       — …пиздец, Юнь. Ты откуда вылез? Это не кино! Это — анимационный полнометражный фильм.       — Попроще как-нибудь можно? Мультик, что ли?..       У меня явно не хватит терпения, чтобы просидеть рядом с ним спокойно, пока мы будем смотреть «Ходячий замок». Но если уж у него набита татуировка, блять, с Кальциферчиком, то он обязан его увидеть, и мне придется потерпеть. Я не хотел, чтобы этот огонек у него ассоциировался с одним только его парнем… Я дотащил его до раковины, чтобы мы вымыли руки, а после повел к себе в зал. Будем смотреть на телике. Я уже давно подключил свой ноут к его телевизору и смотрел все, что вздумается, на нем…       — Хоть бы чипсов купили, раз уж такое дело… — Юня лениво развалился на диване, но руки держал скрещенными на груди. Всем своим видом он показывал протест и нежелание хоть что-то смотреть. Ну, ничего. Я уверен, что его затянет с первых кадров…       — Пошли до магаза, а?       — Ты же сказал, что у тебя с деньгами туго.       — Ну, на бассейн я не раскошелюсь… Но пачку чипсов себе купить могу! — он обиделся и нахмурился еще сильнее, чем был. Я уже почти нашел этот, как сказал Юня, «мультик», так что точно не отпустил бы его сейчас до магазина. Потом он опять придумает что-нибудь, и мы точно никогда ничего не посмотрим.       — Ты, Жень, потом тогда будешь со мной «Горбатую гору» смотреть. И пеняй на себя, если заплачешь в конце! — Юня подбил под голову подушку, придвигаясь ближе к углу дивана головой. Я обернулся и понял, что как бы сейчас не сел или не лег, мне придется соприкасаться с его телом…       — А ты плакал?       — …много раз. Но когда в последний — уже не помню.       Я ведь спросил про фильм… а он вдруг выдал о себе такое откровение. Наверное, долго не плакать тоже вредно. Даже я примерно помнил, когда прослезился в последний раз, и это даже было после расставания с бывшей и моего выпускного. Бывало, что какая-нибудь простая вещь срабатывала, как триггер, и заставляла лишние эмоции выплеснуться. Тем более, парни в целом отличаются более сдержанным характером, так что такая вещь, как слезы, у нас может копиться подолгу…       В начале полнометражки я уселся на край дивана в ногах Юни. Потом подустал и свалился на бок, располагаясь перед ним, головой на уровне его талии. Потом все-таки положил голову на его живот, и меня, к счастью, ничего не смутило. Я просто ощущал себя максимально уютно… Но Юня не позволил мне кайфовать долго. Я не был против, потому что он подскочил, когда на экране начал твориться экшен. Примерно с середины аниме я понял, что Юня отныне не в этом мире — его вытянутая в сторону телевизора шея отчетливо показывала, насколько он вовлечен.       Я пытался увидеть отражение экрана в его светлых глазах, пока он с трепетом следил за происходящим. Мне было сложно не улыбаться… Юня так интересно реагировал на все. Так искренне, открыто, как будто раньше никогда не видел никакого кино… Его ладони то и дело касались его губ, когда он удивлялся. Но особенно трогательными для него оказались сцены с Софи и Хаулом, когда те всячески взаимодействовали, признавались друг другу в любви, если это можно было так назвать.       В особенности ближе к концовке… когда Софи пробралась сквозь черные перья и поцеловала замершие губы Хаула, когда смотрела в его невидящие глаза… я точно увидел, как у Юни по щеке заструилась тонкая полоса слезы. Мне в этот момент так захотелось обнять его… Без дурных мыслей и намерений. Просто пожалеть, сказать, что все у них в итоге будет хорошо. Но он, к счастью, сам выдержал до последнего. И тогда, когда на экране развернулась заключительная сцена, Юня провел ладонями по, очевидно, влажным щекам, чтобы через миг увидеть имя режиссера на черном фоне. Конец…       Я не знал, что сказать, и стоит ли говорить хоть что-то. Смотрел на его потерянное лицо, ищущее еще что-то среди белых строчек множества имен, и прекрасно понимал его чувства. Мне тоже всегда было мало хронометража этого аниме, чтобы насладиться сполна. Я бы мог смотреть его несколько дней подряд, не отрываясь, если бы оно столько длилось…       — Я никогда раньше не говорил такого о женщинах… — вдруг я услышал его чуть сдавленный голос. Он плачет, наконец. Сколько до этого Юня держался, не позволяя себе такой слабости? Только вот даже сейчас мне казалось, что эти слезы никак не касаются его самого — это лишь отражение захлестнувших его чувств, которые он и пытался мне высказать, — …но Софи, она… такая… красивая.       Юня обернулся и посмотрел на меня раскрасневшимися глазами. Я еле улыбнулся, испугавшись, что у самого начнут слезы наворачиваться от такого зрелища… Мне необходимо что-то сказать, чтобы он поведал мне больше о своих ощущениях.       — А Хаул?.. Как он тебе?..       Юня задумался. Его взгляд опустился, а через секунду он отвернул свое лицо от меня:       — Тоже ничего, но только со светлыми волосами…       Я не сразу понял, почему он отвел глаза, а когда дошло, невольно потеребил локон своих заправленных за ухо волос. Дурачок, Юня… Я же совсем на него не похож… А Софи, признаться, и вправду красивая, что в начале, что в конце. Да и ее внешность, на самом деле, не имеет никакого значения. Я, теперь растерянный, сидел и смотрел на затылок смущенного Юни. Я всего лишь хотел, чтобы он увидел Кальцифера… но, кажется, показал куда больше, чем сам мог ожидать.       — …включишь мне потом еще что-нибудь такое, Жень?..       — Конечно, Со… — запнулся. Не мог назвать его так вслух, — …с радостью. А «Горбатую гору» я, кстати, уже смотрел. Но концовка, если честно, совсем меня не тронула…       — А мне вот жаль было их обоих. Особенно того, кто всю жизнь бежал от своих настоящих чувств…       Блять. Это прозвучало, как укол в сердце. Надеюсь, мне не придется повторить судьбу этого мужчины, нарочно отталкивающего своего «друга» только из-за каких-то предрассудков. Да и ситуация у меня была, все-таки, немного другая. Будь Юня одинок, стал бы я сиськи мять? Навряд ли. Он мне слишком сильно нравился, чтобы игнорировать возможность с ним замутить из-за каких-то своих личных заморочек. Вместо них препятствие было только одно, но оно было куда серьезнее.       Кальц. Демон огня…       — ...вот Хаул, в целом, больше на тебя похож, Юнь. Такой же дед инсайд с периодическими истериками. Если бы ты случайно покрасил волосы в рыжий, ты бы наверняка тоже орал, как сумасшедший, — Юня внезапно откинулся на спинку дивана и рассмеялся, озадаченно мотая головой, — А что?.. Интересно бы ты выглядел, конечно, с рыжими волосами…       — Да меня больше не это рассмешило. Ты считаешь, что я — дед инсайд? — взгляд Юни вдруг пронзил меня ледовым осколком в сердце. Обычно он не был таким, а сейчас меня как будто на секунду в прорубь окунули… или может это просто я так реагирую на его прямой взгляд? — И чем, интересно, я проявил на тебя такое впечатление…       — Ну, ты… так редко смеешься, — мне вдруг стало неловко. Говорить о человеке про его же качества было странно, но за то я мог рассказать ему все, что успел о нем узнать за время нашего знакомства — Загадочный такой все время… Много говоришь, чтобы скрыть свою замкнутость и избавиться от чувства одиночества…       — Не душни, Жень, а, — неожиданно Юня навалился на меня и прижался своим плечом к моему, — Так и скажи, что я веду себя, как чухан, вот ты и сделал соответствующий вывод. А что ты так смотришь? Хочешь поспорить?       — Хочу! Никакой ты не чухан. Просто… рядом с тобой не те люди.       — Это про кого-то конкретно, или про всех?       Я замолчал. Не знал, стоит ли продолжать. Мне и правда показалось тогда, когда мы все вместе сидели на кухне, что я и Юня себя чувствовали в той компании лишними. Там он очень мало говорил, хотя обычно довольно разговорчив. Я узнавал в нем себя — тоже молчал, если компания была не особо интересная для меня…       — Ладно, ясно все… — Юня беззлобно махнул рукой и отвернулся в сторону окна, зашторенного тонким тюлем. Я не видел больше его лица, — …ты тоже считаешь, что мне не место в этой тусовке?       — «Тоже»? А кто еще так думает?       — Я, — голова Юни опустилась. Он посидел так недолго, пока по экрану телевизора продолжали ползти титры и оттуда же играл тихо саундтрек к «Ходячему замку», — Я говорил Кальцу, что чувствую себя не в своей тарелке в нашей группе. Как бы сильно мне не нравилось играть, это… не совсем мой стиль. Я бы хотел… а, не важно.       — Ну, раз начал, говори, — я наклонился, чтобы заглянуть в его лицо, и он вдруг обхватил мою шею двумя руками и потянул на себя. Я почти что вскрикнул от испуга, когда начал на него падать, но, отказавшись вновь лежащим на диване у него на животе, я быстро успокоился. Мое ухо прижималось к его солнечному сплетению, и я отчетливо слышал, как стучит у него сердце, и даже то, как работают органы пищеварения. Внутри Юни явно булькал арбузный сок… — …ну, Юнь? Что ты хотел бы играть?..       Его рука продолжала приобнимать мою шею, и я, честно говоря, почувствовал себя так, словно обнимался с родственником — небольшая неловкость осталась, но все-таки я был расслаблен и совершенно спокоен. И даже никакие пошлые мысли в голову не закрадывались. Я постепенно начинал получать удовольствие даже от простого общения с Юнионом…       — Да не только играть, Жень, — пальцы свободной его руки вдруг коснулись моих волос на макушке. Я почувствовал, как он осторожно начал перебирать пряди, и меня это стало размаривать, — Я петь хотел бы. Но с Кальцем мне не тягаться…       Я не удивлен его словам. Юня и так все время поет, правда, очень тихо, как будто чтобы никто не слышал. Но в этот момент он, признаваясь в собственных сокровенных желаниях, звучал очень мило. Я осторожно повернул голову и увидел его лицо, глядящее в потолок. Его вытянутые глаза со сгущающейся линией роста ресниц у внешнего края. Голубые, почти прозрачные глаза… Красивый. Очень он красивый парень…       — Ты не можешь петь сольно? Хотя бы иногда.       — На фесте я спою одну песню. Наверное, полностью сам, один…       — Я тогда обязательно приду.              И мы замолчали. Его пальцы шерудили в моих волосах, морили меня, и я с радостью поддавался. Юня своими ласковыми прикосновениями умудрился очень легко и быстро заставить мои глаза слипнуться, и я не заметил, как начал отдаваться сну. Хотя я, вроде, и не устал особо, но мне очень было приятно лежать на нем и слушать, как внутри у него кипит работа органов, заботящихся о том, чтобы он не сдох. Они, возможно, были почти единственными, кого вообще волновало, жив ли Юня…       — Жень, а у тебя татухи есть?..       — Нету…       — Давай сделаем?       Я поневоле усмехнулся. Сначала пирсинг, теперь татушки. В кого Юня хочет меня превратить? Честно, я не понимал, зачем ему это… но и отказать, отчего-то, не мог.       — Давай сделаем… — я тихо ответил, прислушался к слегка ускорившемуся стуку его сердца и вырубился под растянутые ноты мелодии, играющей в титрах аниме, с теплыми ладонями Юниона в волосах…       Довольно неожиданно я просыпаюсь на диване. Мне нужно пару секунд, чтобы осознать, что я лежу, прижимаясь спиной к обнимающему меня Жене, а за окном еще не село солнце. Какой день недели вообще? Суббота была, вроде… И как я не заметил той ночью, когда спал с Женей тут, что он пиздец, как храпит? Я пытаюсь немного потревожить его тело, и, к счастью, его повернутое к потолку лицо помогает ему затихнуть. Кошмар, так храпеть… у него, наверное, каждое утро горло болит. Я лениво опускаю голову опять, на его согнутую руку, вместо подушки. Не очень удобно… но как приятно и тепло. После дневного сна всегда чувствуешь какой-то мандраж… и я могу погреться об него, пока он спит, тоже прикинувшись спящим.       Что заставляет меня так желать хотя бы минимального контакта с ним? Если б только я мог ему сказать, как обрадовался, когда он позвал меня жрать этот арбуз! Я был просто вне себя, и хорошо, что он оставил меня одного. В спальне я побил подушку, улыбаясь, как дурак, чтобы выйти на кухню с уже спокойным лицом… Не могу прикидываться, пока он лежит так близко — открываю глаза. Его спящее лицо так же прекрасно, как бодрствующее. Слышу, как воздух выходит из его носа с небольшим сопением, смотрю, как шевелится грудь, когда легкие наполняются и опустошаются вновь…       Я успел смириться с тем, что жажду его опять в себе. С Кальцем… отныне совсем не то. Каждый раз приходится представлять себе Женька, его охрененное тело и туго входящий по всей длине член… блять, если начну сейчас думать об этом, то точно возбужусь. Ненадолго я закрываю глаза, пытаясь себя успокоить. Что же мне делать? Я очень боюсь за Женю, ведь если заявлю Кальцу, что расстаюсь с ним из-за него, может произойти всякое. Всякое нехорошее. И ладно, если только со мной. С Женьком… я не хочу, чтобы он из-за меня пострадал. Похоже, лучше мне скрывать свои чувства.       Я слышу, как меняется ритм дыхания Жени и открываю глаза, чтобы врезаться в его взгляд цвета шоколада в меду. Мы смотрим друг на друга в упор и, кажется, он еще не понимает, что происходит. Может, он подумает, что я ему снюсь… так будет лучше для него же… Чувствую, как играют мышцы его руки, на которой лежит моя голова, и тут же ощущаю его пальцы на своей макушке. Уголок его губ приподнимается для нежной улыбки. Он выглядит так, словно и впрямь думает, что спит… но я уверен, он видит, что я смотрю на него. Я почти начинаю чувствовать, как напрягается его лицо и понимаю, что оно постепенно начинает ко мне приближаться.       Блядство. Я не могу… я не должен подпускать его. Нам будет больно, будет невыносимо тяжело на сердце, но я не могу так его подставлять, подвергать опасности… потому что стоит мне прикрыть глаза, как я сразу вижу руки Кальца под струей горячей воды в раковине, судорожно натирающие мылом пятна крови…       — Твой стиль одежды — как на встречу вдов, и улыбаться через скрип зубов… — я распахиваю глаза, слыша голос Жени и строки из хорошо знакомой мне песни. Его не так давно переломанный голос звучит неуверенно, но он продолжает напевать, а я начинаю осознавать, что эти строчки… обо мне? — Я ничего не могу с собою сделать…       — Я ничего не могу с собою сделать… — продолжаю за него, опуская глаза и удивляясь тому, что мы лежим вот так и поем друг другу то, что не можем сказать словами. Я должен допеть этот куплет… и тогда он все поймет, я уверен, — Теперь не мил мне блеск янтарных глаз, со мной быть просто, но не в этот раз…       Женя мягко улыбается, глядя на мои шевелящиеся губы. Мы снова молчим, но теперь между нами куда больше, чем просто взгляды друг другу в глаза. Я понял. Я нравлюсь ему… И он тоже понял, что нравится мне. Но, надеюсь, я дал ему понять, что нам ничего не суждено… Даже так, он не прекращает смотреть, и я уже сомневаюсь в том, что и правда ему нравлюсь. Может, он просто вспомнил эту песню и захотел поделиться со мной, хотел, чтобы я спел с ним? Но она… из его уст звучит, будто и правда обо мне. Правда, веснушек у меня нет…       Мои мысли прерываются рингтоном его телефона и его же жуткой вибрацией на столике, что я аж вздрагиваю. Вижу, как он не хочет вставать, поэтому сам дотягиваюсь рукой до столика за моей спиной и протягиваю ему телефон. Даже так он не хочет брать… но, глядя в экран, он вдруг морщится:       — Вот блять… — отвечает, стараясь тут же выровнять голос, — Да? Привет… Нет, я помню, просто небольшое происшествие случилось. Даже позвонить и написать не мог… Давай расскажу, как приеду… угу… ну, минут через двадцать точно. Давай…       Телефон тихо ложится на его грудь, а я в ожидании смотрю на его профиль, умиротворенно-обеспокоенный. Не успеваю задать вопрос, как он сам, закрыв глаза, открывает рот:       — Я забыл, что договорился встретиться с Алисой. Уснул и проебал время… — мне тут же приходится привстать, чтобы освободить его руку. Женя садится и потирает ладонью глаза. Мне не хочется ничего говорить… Но одновременно и наоборот, есть желание сказать ему тысячу, может, даже бессмысленных слов, но таких, которые он будет слушать… и было бы здорово, если бы он мне отвечал. Хочу болтать с ним. Проводить с ним все свое время. А он уходит… на свидание.       — У вас с ней уже было че-то? — Не было возможности спросить, пока мы с Женей были в так называемой ссоре. Он, начавший быстро собираться, отвечает положительным мычанием. Не начинает говорить о подробностях… и у меня закрадывается мысль, что ему не особо понравилось, — Не знал, что ты слушаешь «Электрофорез».       — Я у тебя в аудио нашел. Еще пару недель назад. Так приелась, что иногда сама по себе на языке вертится.       — Как сейчас?       — …нет. Сейчас вспомнил, посмотрев на тебя, — Женя на секунду оборачивается на меня через плечо, натягивая худак. А я смотрю на него и думаю, как сильно мне хочется его поцеловать. Эти губы, окаймленные светлой кожей, иногда чуть обветренные, а иногда наоборот — чувственно влажные… Я что, так часто на них смотрю, что замечаю все их состояния? Блять. Влюбленность хуже любой болезни… потому что лекарства от нее нет.