Хозяин

      — Его привели обросшего, полуголого, изморённого голодом. В цепях, хотя он и так едва шевелил ногами. Колтуны такие, что никакой гребень не возьмёт. Не одежда, а какой-то холщовый мешок с дырками для рук и головы, а исподнего и вовсе не было, что уж там про обувь… Мы даже возраст его не разобрали. С одного боку глянешь — старик, с другого — совсем дитя. Да нам и поглазеть-то не дали. Так, что в глаза бросилось, то и запомнила. Мы помогли дотащить его в дом, сняли кандалы… А после хозяин нас выгнал. Насовсем. Прежде его в гневе никто из наших не видел. Глаза кровью налиты, руки дрожат, слюной брызжет. И кричит, будто у него сердце вырывают.       Нас сосед его под крыло забрал. «Пока не одумается», — говорил. А я как чувствовала — не одумается. Не нужны мы ему стали.       Когда пожар вспыхнул посреди ночи, наш новый хозяин сорвался к нему. Мы уже успели похоронить его, решили, что место, ставшее нам домом, вот-вот сгорит дотла. Но огонь не торопился. Ещё не рассвело, а хозяин уже вернулся. Сказал, что не пожар то, что болезнь забрала ещё одну душу, а мы теперь с ним остаёмся. Мол, старый хозяин совсем не в себе после этого, стоял поодаль от костра, бесчувственно в огонь глядел. Жаль было, хороший человек, любили мы его до глубины души. Но что уж поделать — нас-то никто не спрашивал…       Его напуганные глаза были первым, что я увидел, захлопнув двери. Чего ещё я ожидал после ярости, затмившей мой разум? Благодарности? Глупость какая. Так и смотрели друг на друга — я, выравнивая дыхание, прижавшись спиной к дверям, и он, сидя голой задницей на холодном полу, не сводя с меня взгляда. Я не сразу понял, что с ним не так. Измученный, измождённый, напуганный, он не пытался отвести глаз, чтобы не накликать беду и гнев нового хозяина. Страх читался отчётливо, а вот спрятанную за ним гордость я тогда не разглядел. Когда я подошёл, он даже не вздрогнул.       — Поднимайся и следуй за мной.       Он прихрамывал на левую ногу, но не издавал ни звука, даже если было больно. Только дышал тяжело. Бог знает, где его держали всё это время и что могли с ним делать…       Ванну к моему прибытию успели нагреть — ещё не остыла. Но ему было нужнее. Я должен был заглушить собственную «радость» от такого подарка, потому что теперь отвечал за него. В первую очередь он был моим гостем.       — Как тебя зовут?       Замерев в шаге от ванны, он молчал, следя за моими передвижениями. Я приготовил чистую одежду, полотенца и достал ножницы.       — Хочешь новое имя? — я подошёл к нему и приподнял голову за подбородок.       В ясных голубых глазах виднелись отблески свечей. Он был чуть ниже меня, но стоял скособочившись. А обросшее лицо не выдавало настоящего возраста.       — Эрик, — хрипло ответил он.       — Хорошо, — это избавило меня от необходимости придумывать имя самому и уберегло от беспокойной мысли, что он может оказаться нем. Но вопросов по-прежнему была тьма.       Я разрезал мешок, отбросил бесполезную тряпицу в угол. Эрик был истощён. Выпирали ключицы, торчали рёбра, обтянутые болезненно-бледной кожей. И ни одного шрама кроме стёртых кандалами конечностей. Слабость подкашивала его. Я подтянул стул и усадил его, ладонями чувствуя, как потряхивает его озноб. Эрик вцепился в край ванны, словно собираясь с духом, но пару секунд спустя унял дрожь и выпрямился, предоставляя мне свободу действий. Я беспощадно состриг его волосы — если их можно было так назвать. Бритву брать не стал, успеется. Сначала следовало отмыть беднягу.       А в воде он отключился. Только глаза беспокойно бегали под закрытыми веками. Я омывал его тело, не представляя, как обошлась с ним жизнь. Он не был рабом. Они иначе себя ведут. Но был пленником, выкупленным и подаренным. Человеком, более не имеющим прав на себя самого. Зачем-то же Матс отправил его именно ко мне… Он стольким людям был должником, что я уже давно простил ему свой долг, но именно со мной он отчего-то решил рассчитаться прямо сейчас и столь экзотическим способом. Отложив губку, я всё же постриг ему прилично отросшие ногти, сбрил бороду. Лицо у него было уставшим, но молодым. Наверняка Эрик был моложе меня. Он всё ещё не приходил в себя. Пускай. Наберётся сил, отдохнёт, поест. Спешить некуда…       Я отнёс его в гостевую, забинтовал запястья и лодыжки, обтёр тело маслами, чтобы сухая кожа быстрее восстанавливалась, и укрыл одеялом. Ушёл к себе, но так и не смог уснуть. Что-то не давало мне покоя.       Эрик был тихим. Отвечал односложно, а на вопросы о своём положении только крепче стискивал зубы и молчал. Я привык к его замкнутости и тому, что он беспрекословно выполняет все мои просьбы, но не видел в нём ни слугу, ни раба. Он был мне верным помощником. Наконец-то начал есть, восполняя потерянное организмом, прошла хромота. И действительно оказался выше на пару дюймов. А вот с возрастом я прогадал. Эрик на целых шесть лет был старше. Он прекрасно управлялся с домашней утварью, умел готовить, шил. Я даже начал сомневаться, не обманывает ли меня чутьё. Может, он был хорошо обученным слугой, но потерял господина? Или сбежал, а тот, найдя пропажу, заковал его в наказание, а после продал как утратившую ценность вещь? Но слуги всегда держались в тени, а он приковывал внимание, даже если просто разделял со мной трапезу — аккуратностью и отточенностью движений, будто сидел как минимум на королевском приёме. И с ним было на удивление спокойно даже в тишине. А взгляд… страх исчез, уступив место покорности. Вот только гордость никуда не делась. Я любовался, не представляя, как ему удаётся сочетать в себе такие противоположности.       Неожиданностью стало для меня понимание, что я не просто проявляю любопытство, а заглядываюсь на него. Я вспоминал, как он в задумчивости наклоняет голову, глядя в окно, его тонкие ключицы, которые мог наблюдать только в первые дни его пребывания в моём доме, и млел, зарываясь в собственную постель, думая о том, как бы не сгореть со стыда, когда мы в очередной раз пересечёмся взглядами. Потому что это было неотвратимо — Эрик никогда не отворачивался, даже если я смотрел на него непозволительно долго.       А после не стерпел. Увидел свет от горящей лампы в его комнате, глубокой ночью, и распахнул приоткрытую дверь. Эрик сидел, прислонившись к спинке кровати, в одной рубашке. Читал. Поднял на меня глаза и всё понял. Хмыкнул, покачав головой, отложил книгу, позволил подойти. И стянул с себя бельё, выжидающе глядя на меня. Я замер. В каких-то трёх футах — только руку протяни — манило меня искушение. Я мог в тот же миг припасть к его губам, исследовать каждый уголок его похорошевшего тела. Он манил меня, будто сам только и ждал, когда я наконец подойду. Но что-то мешало мне сделать шаг и подмять его под себя.       — Чего ты ждёшь? Ты же этого хотел. У тебя нет ни женщины, ни слуг. Зачем ещё я тебе нужен?       Голос Эрика прошиб меня словно током. Неужто он всё это время считал, что я не торопился и дал ему прийти в себя только за этим?       — Почитай мне, — сипло попросил я, устраиваясь рядом с ним. Смотрел в подёрнутые дымкой глаза и думал, что могу потерпеть. Властвование над кем-то не приносило мне удовольствия даже в мыслях. Даже если представлял, что он покорно примет все мои поцелуи и ласки. Покорно — как по приказу. Нет. Я хотел видеть в его взгляде такое же желание, что обуревало меня самого.       — Я не умею, — хмуро произнёс Эрик, не отводя глаз. Не пытаясь прикрыться. Будто ему проще было отдаться, чем подпустить меня к себе.       — Рисунков в этой книге нет, а ты осилил уже больше половины. Продолжи с момента, где остановился.       Эрик нерешительно поднял книгу. Должно быть, для него это было личное. Попытка вернуть частичку прошлой жизни. Тайно, в ночи. Так ревностно охранять это от меня, что скорее бы доверил тело, нежели душу. С такой стороны я его ещё не видел.       — «Подгоняемый ветрами, корабль скользил по водной глади. Впереди нас ждало приключение и необъятные просторы Потерянных земель. Позади остались те, кто нас любил. Не за деньги и славу, не за трофеи, привезённые с очередной вылазки в море. Я уходил с камнем на сердце, как и всякий раз до этого. Но сегодня груз был особенно тяжёл — я знал, что не вернусь».       Прежде он не позволял себе столько говорить. Я лежал на боку с закрытыми глазами и слушал переливы его голоса. Представлял корабль, выходящий из порта, и одинокого моряка на палубе, чьё предчувствие вопило «останься», но долг призывал поднять паруса. Интонации Эрика убаюкивали меня, но я всё же услышал:       — Кто я для тебя?       Ответа я не знал. Моргнул, сбрасывая дрёму, удостоверился, что он и впрямь смотрит на меня в ожидании ответа.       — Зависит от того, кем ты хочешь быть.       — А если я хочу уйти?       Моя рука дрогнула, не успев накрыть его ладонь. Его вопрос не отвечал на вопрос «кем», но спрашивал о свободе. Как бы мне ни хотелось узнать его лучше, как бы ни хотелось, чтобы он остался, не в моей власти было решать за него.       — Никто тебя не держит.       — Но ты меня купил. — Не в упрёк. Просто озвучил факт. Так, как понимал его сам.       Я покачал головой, откидываясь на подушку. На что рассчитывал Матс, отправляя его ко мне?       — Я презираю торговлю людьми, — честно признался я, возведя глаза к потолку. Услышь мои слова кто другой, это могло стоить мне головы. Но лишних ушей в комнате не было.       — Как же твои слуги?       — Они остались после смерти отца. Я предлагал им свободу, но они привыкли так жить. В тепле, точно зная, что сегодня не останутся без ужина. За воротами их ждала нищета.       — И ты всё равно прогнал их. — Эрик лёг рядом, всё же накинув сверху одеяло — дрова в камине прогорели.       — Не каждый день ко мне приводят человека в цепях и говорят: «держи, теперь он твой».       — Ты мог отказаться.       — Правда? Меня бы повесили на собственных воротах те же люди, что привезли тебя.       — Возможно. Но ты бы не пошёл против собственных принципов.       — И кому бы от этого стало легче? Тебя бы отдали кому-то ещё. И не позволили задавать такие вопросы.       — А ты, выходит, позволяешь?       Я никогда не был ему хозяином, чтобы что-то дозволять или запрещать. Но Эрик будто нарочно пытался подловить меня на неверно сказанном слове.       — Ты сам по себе, — я поднялся, не оборачиваясь. — Делаешь, что хочешь. Говоришь, чего душа пожелает. И идти можешь, куда глаза глядят.       Мне хотелось утопить боль в вине, но я не поддался провокациям жаждущего забыться разума. Вот и поговорили. Я же об этом мечтал, чтобы он открылся мне, не замыкался. Доволен? Я с ненавистью уставился на выглянувшую из-за туч луну, но у неё тоже не было ответа.       — Что хочу? — послышался уверенный голос от двери.       «Сейчас он скажет, что уходит», — подумалось мне, но я кивнул, переведя взгляд на едва различимый силуэт. А вот глаза, я был готов поклясться, горели как при свете дня.       — А если бы я хотел убить тебя?       — Полагаю, я бы уже был мёртв. Дерзай. Я не стану сопротивляться.       Я смиренно принимал свою судьбу, но Эрик не спешил. Он взобрался на кровать, навис надо мной. Я слышал его размеренное дыхание и начисто забыл про собственное. Ждал вынесения приговора и претворения его в жизнь, глядя в бездонные озёра его глаз.       — Ты готов, — начал он, покуда внутри я кричал «ну же, скорее, пока ещё не кончился воздух в лёгких», — быть со мной на равных, идти до конца, не отступаясь от принципов? Быть честным с собой и верить мне как самому себе?       Однажды я уже слышал эти слова. Они не были супружеской клятвой, стояли где-то выше, засели на подкорке — как только Эрик произнёс первые слова, я уже знал, что за ними последует. И в тот же миг был готов решительно ответить «да», но смиренно ждал, когда он договорит.       — Готов, — прошептал я, прикованный благодарным взглядом.       Поцелуй застал меня врасплох. К нему я, оказалось, готов не был совершенно. Там, в его комнате, мне казалось, мы всё прояснили. Моё влечение было неуместным и не было взаимным. Но после этой клятвы я бы и душу ему отдал задаром, а тут он — раскрыл мне свою.       Он был вихрем, уносящим меня в неведомые дали; ветром, путающимся в волосах; палящим зноем, выжигающим сердце дотла; морскими волнами, ласкающими ступни; стал целым миром, в котором я растворился без остатка.       Он больше не прятал от меня свои мысли, отвечал предельно открыто и с радостью пускался в рассуждения. Скорее прятался я, потрясённый тем, что скрывалось под маской отстранённости и безразличия. Я по-прежнему не знал его истории, но время нас не подгоняло. Единственное, о чём он попросил — избавиться от оков. Пускай я никогда не видел в нём раба, он оставался таковым для тех, кто его продал. Я сильно упростил задачу, выгнав всех слуг, да и сам Эрик не стремился покидать этих стен. Никто не знал, что он живёт и здравствует.       Мы соорудили погребальный костёр. Мой слуга не пережил болезни, несмотря на все мои усилия. Весь мир должен был думать именно так.       Когда Матс объявился на пороге, я чуть было не разбил ему лицо. Донельзя довольное, несмотря на то, что до него наверняка дошли слухи о судьбе его подарка. Я не собирался пускать его в дом. Пусть Эрик и неузнаваемо преобразился с их последней встречи, я боялся, что Матс тотчас всё поймёт.       Но Эрик сам вышел к нему навстречу.       — Хорошо выглядите, милорд.       Матс преклонил колено, в почтении опустил голову. Мне только и оставалось что обескураженно стоять между ними, переводя взгляд с одного на другого, не веря своим ушам.       — Эрик всегда был своеволен, не любил навязанных мнений и стоял на своём до конца. Яро ненавидел пышные празднества и считал человеческую жизнь самым ценным, что могла дать жизнь. И потому так рьяно боролся за чужие права. Считать рабом того, кто родился в бедной семье, было ниже его достоинства. Отец не разделял его любви к этому сброду и после каждой выходки радовался, что Эрик родился не первым. Старший сын был на порядок менее инициативным, но хоть дурака не валял — это он так Эриковы потуги называл, — и давал надежду, что наследником окажется нормальным. На власть Эрик хотел плевать с высокой колокольни. Жаль, конечно, из него бы вышел толковый правитель, но, вероятно, не судьба.       Весь двор знал о его отношении к рабству. Слуги любили его за учтивое отношение — с ними он вёл себя так же, как с любым членом королевской семьи. А вот семья воротила нос — как мог он вообще позволять отребью на себя смотреть. А когда он не только отверг отцовский подарок — поместье с десятками слуг, — но и отпустил всех с деньгами и своим благословением, нервы у батеньки-то и сдали.       Сначала слухам никто не поверил. Ну не мог же он собственного сына в цепи да на продажу… Мог.       Я обошёл каждый аукцион, все торги, заскочил на каждый вшивый рынок, где была хоть малейшая вероятность найти его. Два месяца прошло, прежде чем мне удалось признать в истощённом теле королевскую кровь. Мы не были особо близки, но я разделял его взгляды на свободный и оплачиваемый труд. И представлял, каким ударом могло для него стать это решение отца.       Выкупить Эрика мне не удалось, но покупатель любезно поторговался со мной ещё, хвала небесам, не видя, кого держит в собственных руках. Я был уверен, что за ним будут следить, а это значило, что в опасности окажемся мы оба, если я тут же освобожу его. А потом вспомнил тебя. Мне нужно было показать ему, что он не один, что сторонники и просто хорошие люди всегда найдутся, если у тебя благая цель. Скажешь, я не прав? То-то же. Оставалось только «умертвить» принца.       — Но ты же не мог просчитать всё…       — Друг мой, поверь, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы иметь представление, что ты скажешь в следующий миг. А уж представить твою радость от рабского подарка — раз плюнуть. Одного не учел…       — Чего?       — Вот этих вот влюблённых переглядываний! Я думал, мы тут власть свергать собрались, рабов освобождать, а они тут шашни водят!       Я рассмеялся, чувствуя, как на плечи легли ладони Эрика. Я знал, что у него есть план. Он не рассказывал, но я чувствовал, что у нас всё получится. Он накроет лавиной всех несогласных, смоет в море или завалит камнями в горах. Сам того не ведая, я приручил принца, хоть и шептал ему до последнего, что он сам себе хозяин.