Форнакс. Вырванные страницы.

      Было темно, и она могла только чувствовать его возле себя: не звук дыхания, не запах, не тепло — лишь абстрактное ощущение другого существа рядом. Нервозность, которая было прошла после обещания Кастиса, начала проявляться снова. Причиной было его молчание, давящее, требовательное и слишком понятное.       А в голове носились стайки мыслей: «Черт возьми, да сделай ты хоть что нибудь!», «Почему он молчит?», «Что сейчас должно произойти?». Когда его рука когтями впилась в лицо, то последний вопрос отпал сам собой.       По щеке медленно прошелся горячий шершавый язык, и в этой грубой ласке не было ничего приятного. Последняя отчаянная мысль махнула куцым хвостом на прощание: «Гаррус бы никогда так не сделал!». Когда ее лба коснулись раскаленные твердые пластины, Шепард будто окаменела. Мыслей больше не было.       — Ты не хочешь этого.       — Нет.       — Хватит одного раза. Правила есть правила.       — Я не могу.       Он отпустил ее и подошел к окну. Тучи рассеялись, и на небе стали видны звезды. Их холодный свет превращал фигуру Кастиса в ледяную статую, настолько тот был напряжен и неподвижен.       — Подойди ко мне, Шепард. Не бойся.       Он обернулся и окинул ее взглядом — Шепард успела сложить руки на груди, будто защищаясь. Кастису хотелось бы, чтобы все было проще, но сейчас речь шла о другом — об их выживании.       — Раскисла, Шепард? Готовишься к смерти? Думаешь, я бы не позаботился о ребенке без данного обещания? Зачем ты попросила меня об этом?       — Я хотела сделать хоть что-то правильно. Теперь…       — Теперь это мой сын. Не его.       — Это и так ваш сын. Моего в нем ничего нет.       Он подошел и сжал ее руки выше локтей так сильно, что у нее наверняка остались синяки. Шепард даже не вздрогнула, это было меньшее, что ее сейчас заботило.       — Поэтому ты хотела его бросить, не так ли?       — О чем вы говорите, Кастис? Я не думаю, что переживу это. Мне известно не так много, и все сведения настолько противоречивы, что я уже сдалась. Врачи Альянса заявили, что если пытаться сохранить жизнь ему, погибну я. Если оставить все, как есть, и не вмешиваться — он не сможет жить. Но то, что рассказали вы — это же абсурд и правда одновременно. Не знаю, что успел или не успел сделать саларианец, но сейчас у меня ощущение того, что я иду вслед за той девушкой из вашего рассказа. Правда, у ее ребенка, по крайней мере, был отец.       — У твоего ребенка тоже есть отец.       Он снова положил руку на ее лицо, но теперь иначе — лишь нежно поглаживая щеки, прогоняя теплом кошмары, роящиеся в ее голове. Шепард коротко кивнула и судорожно выдохнула.       — Я рада этому. Мне кажется, что это и есть справедливость, Кастис. Вернуть миру то, что я уничтожила в пылу борьбы. Те самые «сопутствующие потери», которые не считали ни вы, ни Альянс. Среди которых оказался и ваш сын.       Его рука на ее лице замерла.       — Я уже задавал этот вопрос, Шепард. Кем он был для тебя?       — Я любила его, Кастис. Я до сих пор его люблю. Это вы хотели услышать?       Шепард резко отвернулась, сбросив его пальцы со своего лица. Она подумала, что Кастис разозлится, но голос его звучал мягко:       — Ты не поняла мой вопрос, девочка. Я хотел бы узнать, что он обещал тебе.       Она задумалась. Дьявол, насколько же сложно их было понимать, что Кастиса, что Гарруса. Как ни странно, с Кастисом было даже легче. Он был чертовски снисходителен, что ни говори, и относился к ней, как к ребенку.       Шепард усмехнулась. Да, по их законам она и была ребенком — глупым ничьим ребенком, которого сейчас Кастис приютил, как бездомного щенка. Вот он, закат карьеры великой коммандер, победившей в войне, которая длилась миллионы лет.       Так что ей обещал Гаррус?       — Ничего. Я не помню, чтобы он давал каких-то торжественных клятв. Это сейчас так важно? Он мертв. Он не сможет их исполнить.       — Обещания важны — даже после смерти. Подумай хорошо.              Этой ночью она хотела его так сильно, что тело изгибалось в судороге желания. Просто забыться на часок после очередной вылазки с резней, взрывами и неизбежными «сопутствующими потерями» — на этот раз детьми из академии Гриссома. Какая странная, парадоксальная реакция — чем больше смертей она видела, тем больше хотелось секса, животного, горячего секса, после которого трудно было даже стоять, не то, что ходить.       И от Гарруса она получила этого сполна. Раз за разом он входил, повалив ее на спину и при этом обхватывая за талию — будто хотел чувствовать ее как можно ярче, словно искал подтверждения тому, что они выжили, что они здесь-и-сейчас, торжествуют и празднуют, тогда как другие лежат в могиле.       Когда они закончили, он продолжал оставаться внутри, сжимая ее судорожно, будто ему все было мало. Ему и было мало, и смысл этого жеста она поняла потом — он хотел остаться в ней, войти ей под кожу, и секс к этому не имел никакого отношения.       Она начала пугаться это животного, ненормального порыва, но внезапно Гаррус обмяк и прижался лбом к ее шее:       — Я буду рядом, если понадоблюсь.       — Он обещал быть рядом, если будет мне нужен.       — И это все? Все, что он предложил тебе?       — Для меня и этого было достаточно.       Чего еще можно было желать? Война и любовь, одно заставляет чувствовать другое так остро, что иной жизни и не захочется. Жизнь на гражданке ощущалась ею как муторный, повторяющийся сон, где она просыпалась, нехотя запихивала в себя паек, ходила, чтобы поддерживать свое тело и жизнь внутри него, возвращалась и помогала по мелочам Сол и Кастису, а потом наступал тоскливый вечер, когда одиночество ощущалось больнее всего. Война не кончается никогда. А ее любви больше не было. Она сгорела в войне. Война победила.       Осознание потери, которая будет с ней всю оставшуюся жизнь, прогнало неуместное нервное возбуждение от воспоминаний, полных страсти. Она теперь одна.       — Я многое хотел бы исправить, Шепард. Я столько всего сделал неправильно — служба в СБЦ вместо заботы о семье, история с Гаррусом, когда он сбежал на Омегу после нашей ссоры. Я не могу исправить ничего — ни жена, ни Гаррус меня так и не дождались. Когда я был им нужен, меня не было рядом. И вот, появился шанс все сделать правильно.       Он положил руку ей на плечо, а другой — коснулся лица, и Шепард стала трястись в приступе истеричного смеха. Он не понял ее странной реакции и лишь спросил:       — Что?       — Должна отметить, ваш сын был и вполовину не так настойчив в подобной ситуации.       Улыбка сползла с ее лица, когда он с силой заломил плечи ей назад, до боли впившись когтями в податливое человеческое тело. Глаза Шепард расширились, когда она распознала ярость, настоящее бешенство всего в одной фразе, отозвавшейся многократно эхом субгармоник:       — Я — не он!       Шепард испугалась, что он ее сейчас отшвырнет к стене. Первой реакцией было сопротивляться, и она неосознанно уже просчитывала цепочку наиболее удачных ударов. Остановила воображаемую безумную драку она лишь когда не смогла расцепить руки, судорожно скрутившиеся вокруг живота. Да уж, это был не Гаррус, определенно — тот никогда не позволил бы себе нарушить границы нежности и заботы, которые они вместе так тщательно прочертили в свое время.       Кастису на эти границы было плевать — он устанавливал их там, где ему было удобно. Пора было это исправить. С усилием она убрала от живота руки, защищающие того, кто еще не родился, оттолкнула вцепившегося в нее Кастиса и зло, с раздражением ответила:       — Вот и не забывайте об этом.       Он повернул голову так, чтобы на нее не смотреть, не видеть, как она идет к выходу и останавливается, понимая, что идти некуда.       — Это не то, чего я хотел, Шепард. Я не хотел тебя унизить. Для тебя тоже есть выход, как и для Сол. Служишь — получаешь гражданство. Ты сможешь быть матерью своему ребенку, и…       Он не успел договорить — она бросилась, как львица к добыче — в ее глазах плескалась ярость куда большая, чем у него минутами ранее:       — Есть два «но», Кастис. Первое: я никогда не буду служить в армии, которая сейчас уничтожает мой народ. Это звучит, как издевка. Второе: у меня нет пятнадцати лет. Мое время подходит к концу, хватит… хватит строить иллюзии.       — Я имел ввиду другое, Шепард. Иерархия давно прогнила изнутри, этого только слепой не видит. И текущая война этому подтверждение. Я предлагаю поработать на те силы, которые хотят изменить положение дел к лучшему.       Она скривилась:       — Сепаратисты? Так низко я еще не пала, Кастис. Это, черт возьми, ваши внутренние дела.       — Проблемы колоний — только отражение общего упадка. Гаррус пытался изменить что-то изнутри, но не особо преуспел. Я видел его добрые намерения и не мешал, но для себя я давно сделал выводы.       — Поэтому вы ушли в отставку?       — Да. И насчет твоего времени, Шепард. Я сделаю все, чтобы его было достаточно. Я же обещал. Неужели ты думаешь, что я буду смотреть на то, как ты вянешь? Я знаю того, кто может помочь. Я знаю, как можно отсюда выбраться. Я могу остановить войну. Но мне нужна ты рядом.       — Как знакомо звучит. Коммадер Шепард спасает галактику в какой уже по счету раз? Надоело, Кастис.       И он попытался это сделать снова — пальцы пробежали в торопливой, жадной ласке по лицу, по шее и задержались на ключицах.       — Шепард, ты видишь меня, или снова смотришь на призрака во тьме?       Она молчала, потому что не видела ничего — лишь тьму перед собой.       — Когда я узнал о Нормандии, тоже хотел сдаться и оставить все, как есть. Слабость это нормально, но не нормально поддаться ей. Я выбрал жить, и сейчас я вижу, для чего я хотел бы жить дальше. Я вижу, за что хотел бы снова воевать. Если хочешь, я дам тебе то обещание, что ты хотела бы услышать — вместо предыдущих.       — Вы меня заинтриговали. Дополнительные гарантии лишними не будут. Не вместо, а вместе, Кастис.       — Я буду рядом, если понадоблюсь. Нет — значит нет.       Ее движение вперед было робким и настолько не характерным для нее самой, что Шепард лишь диву далась. Она стушевалась: дьявол, да что она, словно в первый раз, робеет, как…       — Девочка…       Его два шага вперед и ее — назад, и спина Шепард уперлась в подоконник. Окно было открыто настежь, а в воздухе все еще витала духота. Звук расстегиваемой молнии в ночной тишине казался святотатством, но ей было плевать. Он усадил ее на гладкую поверхность, она откинулась назад, свесив голову, и звезды, отражающиеся в зеленых глазах, были так красивы — но видеть их мог лишь тот, кого рядом с ней уже не было.       Он медлил, изучая ее тело — тело закаленного в сотнях сражений бойца, тело красивой женщины. Шепард надоело ожидание, и ее требовательное движение — сжавшиеся вокруг его талии ноги, притягивающие вперед, к ней, выбило из него короткий смешок, царапнувший сердце больнее, чем его первое движение внутри.       — Полегче.       — Думаю, это была моя реплика. Это я должна была вам сказать.       — Немного, эм, нервничаю.       — Шокирующее признание из уст грозы преступного мира. Я не кусаюсь.       — А если я попрошу?       А вот это оказалось сложнее, чем представлялось — Шепард смутилась, но все же подалась вперед и впилась зубами в его шею, как ей показалось, слишком сильно, будто мстя за минутное неудобство, доставленное ей ранее. Грудь Кастиса стала сотрясаться в приступе сдерживаемого смеха.       — Что? Неожиданно?       — Неожиданно, что ты оказалась такой, Шепард.       — Какой?       — Мягкой. Нежной. Безопасной.       — Эй, между прочим, у меня теперь есть винтовка!       Он прижал ее к себе так крепко, насколько позволял здравый смысл, и с силой втянул воздух у ее уха.       — И я не знаю, чего хочу больше — отобрать ее или подарить тебе что получше. Но все же, мне показалось, что ты хотела бы чего-то другого.       Она хотела.       — Диван. Я сверху.       Он снова рассмеялся.       — Вот это больше похоже на победительницу.       Он подхватил ее, не отпуская ни на мгновение, не позволяя соскользнуть с себя, и унес вглубь комнаты, туда, где тьма была гуще всего.       Теперь все остальное казалось неважным. Она чувствовала лишь его внутри себя, со вздохом опускаясь каждый раз все глубже. Вздохи переросли в стоны, откровенные, пошлые призывы, а потом темнота накрыла ее целиком, растворяя в себе и воссоздавая заново.       — Вы?       — Еще нет. Встань сюда.       Теперь настал его черед — жадные движения, вжимающие ее грудь в спинку дивана, большие пальцы рук, вдавленные до боли в ее ягодицы и финальный аккорд — полувдох, полувыдох.       Он пришел в себя и помог ей подняться на ноги. Его нервная, злая порывистость ушла, оставив место тяжелой, обжигающей нежности.       — Теперь ты моя.