Дорогой Барбатос

Девочка сидела на полу рядом со своей кроватью и молилась. Её келья наполнилась мягкими пледами и милыми игрушками, на подоконнике стояла комнатная ветряная астра, а само окно было украшено нежно мерцающими в темноте свечами. Сама девочка тоже изменилась: она подросла, некогда доходившая до пола ночная рубашка теперь едва доставала ей до колен, а светлые локоны закручивались в барашки, завиваясь у неё за спиной. Подстриженная и успевшая отрасти чёлка стыдливо закрывала её глаза, когда девочка наклоняла голову, шепча молитву себе в кулачок. Она не плакала и не говорила с надеждой — просто шептала выученную в церкви молитву, надеясь, что Барбатос всё же услышит её. И он услышал. Аккуратно переступая боковым шагом, архонт ветра в обличии юноши с голубыми косами сошёл с корниза на подоконник кельи и присел в оконном проёме. — Твой шёпот сегодня тише, чем шелест листьев в безветренное утро, — улыбнулся девочке Барбатос, приветливо помахивая рукой. Барбара подняла голову, и замерла — совсем как несколько лет назад. Она была очень рада и в то же время смущена тем, что ради неё сам Барбатос оторвался от всех возможных дел и заглянул к ней, просто чтобы узнать, что у неё случилось. Юноша спустился к ней и протянул руку, чтобы помочь подняться. — Ты так подросла, моя девочка, — в прошлую их встречу Барбара едва доставала ему до пояса, а теперь была ему по грудь, — но что-то так же печалит тебя сегодня, как и тогда. Ты расскажешь мне, что случилось? — Ох, Барбатос… — девочка потупила взгляд, и архонт, заложив лиру под мышку, взял её и за вторую руку, — я была сильной и весёлой, и как ты и сказал, люди вокруг стали ко мне добры, я научилась петь, и в общем всё хорошо… но отец всё чаще уходит в походы по нескольку месяцев, мальчишки дразнят меня за то, что я дочка Шейма, а Джинн… сестра перестала общаться со мной. Раньше она приходила и мы гуляли вместе, она рассказывала, как дела, а потом… говорят, она учится рыцарству и не покидает стен Ордо Фавониус, даже не пишет мне больше. Ещё и эти… противные месячные… сёстры в соборе говорят, что это часть взросления любой юной девы, но это так грязно, больно и отвратительно… иногда я чувствую себя одинокой и брошенной, несмотря на всю заботу окружающих. Она подняла опущенные ранее глаза и взглянула на Барбатоса — печально и со слабенькой искрой надежды. — Значит ли это, что я эгоистична и неблагодарна? Барбатос покачал головой: — Нет, дорогая Барбара. Всем нам бывает плохо, и это вовсе не делает тебя плохой. Ты взрослеешь, что-то меняется в тебе, что-то — в окружающих, какие-то изменения порождают радость, какие-то — слёзы. Такие моменты нужно пережить и идти дальше. Хоть идти и бывает трудно… но я — архонт, и я знаю, что делать, если не получается идти. Юноша положил одну ручку девочки себе на плечо, вторую поднял в воздух, и зашагал вбок по комнате, предлагая ей присоединиться к движениям. — Конечно же танцевать! И он снова запел свою песенку, немного изменив размер с двухтактного на трёхтактный, так что теперь она звучала, как вальс.Барбара заулыбалась и стала петь вместе с ним, неловко повторяя шаги, которые он показывал. Барбара оступалась, наступала на ноги — кому? самому Барбатосу! — и смеялась, смеялась над собой, над ним, над всей своей жизнью, и ей было так весело. Они кружились в танце, пока Барбару не укачало, и когда она оступилась, юноша ловко подхватил её и уложил на кровать. — Это было так здорово! — всё ещё смеялась она. — Я рад, что тебе понравилось. Когда тебе будет тяжко идти по жизни — танцуй, Барбара, и всё станет проще. — Спасибо, Барбатос… Венти. Она безмятежно улыбалась, не сопротивляясь накрывающему её сну. Барбатос поцеловал её в лоб и, взлетев на подоконник, растворился в ночном ветру.