И золотые пески пустыни отразились в синих, как бушующее море, глазах прекрасного графа…

Обитателей и гостей особняка Рокэ узнает по стуку в дверь его кабинета. Стук Хуана – как взмах пиратской сабли, как отрывистый, хлесткий удар кнута. Кончита и Паола опускают костяшки на дерево мелко и быстро, как дробь каблуков по брусчатке в жаркой кэналлийской пляске-муйнейре. Савиньяки – старшие – не стучат вовсе, а зовут по имени, по детскому, домашнему имени. Ричард Окделл сначала замирает у двери, тяжело вздыхая – сквозь толстое дерево этого не услышать, но у Рокэ хорошее воображение, и он как наяву слышит этот вздох – прерывистый, будто Ричард стоит не перед дверью, а на краю скалы и готовится прыгнуть в море… Впрочем, откуда в Надоре море? Да и реки там такие, что прыгнешь – и расшибешься о каменистое дно. – Заходите, Ричард. – Эр Рокэ…? Вы звали. Что-то случилось? – Случилось, юноша. Ранним утром двадцать третьего дня месяца Осенних Ветров года триста девяносто восьмого Круга Скал я неожиданно вспомнил, что у меня есть оруженосец. А у него – вы только представьте себе, Ричард! – есть обязанности. Успевший растеряться, нахмуриться и – наверняка! – надумать себе приближающуюся войну и сотню другую несчастий, Ричард в мгновение расслабился – и расцвел в широкой улыбке. – Рад, что список несчастных душ, искренне веселящихся от моих шуток, пополнился еще одной. – Почему несчастных? – Выслушивать мои шутки, юноша, величайшее из испытаний. Налейте нам вина. Ричард громко фыркнул – и Рокэ, не удержавшись, вскинул бровь: подумать только – на него фыркнули! И кто? – и отошел к винному шкафу. – «Темная кровь», Ричард, восемьдесят пятого года, поищите оттиск на сургуче. Надеюсь, вы в своем творческом пылу еще не забыли, как обращаться с винным ножом? Или перо все же стало вам милей остального? Наконец-таки ему явили привычного Ричарда Окделла – возмущенно вскинувшегося, полыхнувшего щеками – и послушно загремевшего бутылками. Рокэ с пару секунд смотрел на его встрепанный затылок, а потом повернулся обратно к огню – осень гнала с реки липкий туман и промозглые ветра, и эту мокрую, проникающую под одежду, зябкость не мог разогнать даже жарко растопленный камин. Тихо звякнуло стекло рядом – это Ричард поставил на низкий столик между креслами кувшин для «винного выдоха», бокалы и пустую бутылку. И сел напротив, бездумно поводя правым запястьем – уставший жест человека, опять проведшего слишком много часов за письмом, Рокэ узнал сразу. Нужно было, конечно, сказать про свой отъезд в Кэналлоа – и о том, что Ричарду на эти месяцы придется отправиться в родной Надор. Оставлять его в столице Рокэ не хотел; пусть Валентин Придд и показывал острые зубы, обещая вырасти в глубинную тварь куда опаснее отца, но против Августа Штанцлера, все еще тянувшего, вместе с Её Величеством, руки к Ричарду, он бы не выстоял. Но Рокэ, поддавшись слабости – это всё осень, клятая осень, и глубокие тени под чужими глазами, и пятна чернила на пальцах, и Ричард, устало растянувшийся в кресле – медлил. И говорил о совсем другом: – Знаете, юноша, мои родичи-мориски, узнай они о том, какие зверства вы им приписываете, будут в восторге. Особенно от ямы со скорпионами. Даже в Зегине уже давно никого так не казнят. – Но я читал… – Ричард потянулся к кувшину, глянул искоса – и после одобрительного кивка разлил вино по бокалам. – А как же тогда… – Закапывают в пустыне живьем. Как думаете – что мучительней: яма со скорпионами или смерть от жажды посреди песков? – Закопанного в песок проще спасти, – невпопад отозвался Ричард и задумчиво провел пальцем по кромке бокала. Рокэ всегда – с того момента, когда он узнал, кто повинен в литературном безумии, охватившем Олларию – было интересно, как возникают в голове его оруженосца сюжеты невыносимо-пошлых безумных историй. Видимо, вот так – от случайно брошенной фразы посреди любого разговора. – «И золотые пески пустыни отразились в синих, как бушующее море, глазах прекрасного графа…», как-то так, да, юноша? Нет, нет, не сверкайте восторженно глазами, лавры баронессы – ваши и только ваши. Отпив вина, Рокэ покатал на языке терпкость вишневой косточки, и отставил бокал – еще не раскрылось. – Почему вы всегда описываете море синим – и только синим? Зимой оно, скорее напоминает сланцы Надорских гор – такое же серо-зеленое. На рассвете вода отливает золотом, в шторм море и вовсе чернеет.. – Откуда мне знать, каким оно бывает, – обида в голосе Ричарда была настолько яркой и хлесткой, что Рокэ недоуменно вскинул бровь. – Я никогда не видел его… только на картинах. А на них оно обычно синее и есть. – Право слово, когда незнание чего-то вас останавливало? Познать – как же там было, «раскаленную плоть разъяренных моряков-дриксов»? – вы тоже вряд ли успели. Или же…? – Да как вы смеете! Эр Рокэ! – Ричард так резко отставил жалобно зазвеневший бокал на подлокотник кресла, что и лишь чудом его не разбил. Глядя на его вновь вспыхнувшие щеки, Рокэ не мог не признать: это искреннее, пылкое, потрясающее возмущение было восхитительно. Пожалуй, только ради этого и стоило взять себе оруженосца. – …погодите. Вы… вы читали «Звезду ночного Эйнрехта»? Рокэ не сомневался, что Валентин наверняка говорил Ричарду про собрание книг баронессы Сэц-Дамье, занявшее почетное место в библиотеке особняка, и что Ричарду понадобится еще десяток таких заверений, в том числе и от самого Рокэ, чтобы наконец – всем сердцем – поверить в них. – Когда я говорю, что смею всё – это относится и к книгам, юноша. И все же: вашей фантазии можно только позавидовать, но как кэналлиец я оскорблен вашим пренебрежением к цветам моря. – Я запомню, – пробормотал в свой бокал Ричард; он хмурился и выглядел и выглядел едва ли не расстроенным, словно это случайное замечание – так, мелочь, в преддверии неприятного разговора – действительно задели его. Рокэ пожал плечами и вновь взял свой бокал. Второй глоток оказался приятней: «Кровь» наконец раскрылась так, как он любил – вяленой сливой с анисовой ноткой. Ричард молчал, отвернувшись к огню. Увезти бы его в Алвасете. Пусть пачкает пальцы соком только-только сорванных с ветки апельсинов, пробует томленых в вине мидий и кривится от вкуса устриц, теряется в гранатовых садах и замковых виноградниках, пусть бродит по берегу с утра до вечера, собирая выброшенные ночным штормом раковины и причудливо обточенные морем камни – и пусть пишет свои дурные, безумные, прекрасные истории, чтобы Рокэ было, чем зачитываться холодными вечерами. Пусть проживет эти месяцы вдали от Олларии с ее душными дворцовыми приемами и липкими улыбками, вдали от окоченевшего Надора с его продуваемыми всеми ветрами башнями. Юный Придд будет скучать, конечно же (и никогда не позволит Ричарду узнать об этом), но почтовые службы Талига работают исправно, а разлука порой полезна всем. – Как вы смотрите на то, чтобы провести зиму в Алвасете, юноша…?