Тот, кто любит крыши

      Солнце холодно и косо глядит на сухие листья. Зима дышит в спину. И мороз близко. Бакуго гадал о погоде по сереющему небу и медленно перебирал ноги. Киришиму отчислили. Единственного человека, с которым он мог спокойно сидеть рядом. Директора нет на месте, а одногруппники не знают причину, только слухи об отчисленном ходят и обрастают. Саму новость он услышал от толпы перваков, которую впервые видел. Блондин зло пнул смятую банку энергетика. Для того, чтобы выпустить всю злость, ему должен подвернуться хоть один ублюдок с его курса. Нетерпение греет уши лучше любой шапки. Адреналин не даёт почувствовать в полной мере холод. Сейчас всё равно важнее найти Киришиму, обязательно. Он должен объяснить, что произошло, ведь больше всего Кацуки ненавидит оставаться в неведении.       Город, которого нет на афишах путешествий и на картах, тот самый, что раньше был деревней, хватается за любую новость, чтобы как-то развеять скуку и найти тему для разговора. Он решил остановить развитие в прошлом веке, словно построил стену по границе, не возводя заборов между домами. Вы редко будете встречать здесь запертые двери и закрытые шлагбаумом парковки. На самом деле, парковок тут нет, впрочем, как и дорог, из-за отсутствия которых «красиво» можно сказать исключительно зимой или летом.       Бакуго надеется увидеть друга в окне 1 этажа. Как обычно, тот будет тупить в ноут или сидеть в наушниках с включённым светом. Во время очередной тусы на его хате Каминари напился в хлам и проиграл в бою против эйджировских занавесок, благодаря чему весь район имеет честь любоваться Киришимой. Бакуго иногда всматривается в рыжеющее окошко. В суматохе и не разобрать было, на память Кацуки перепало смутное объяснение: в наказание за небрежное отношение к вещам, родители не купили новую гардину, чтобы сделать умнее. Киришима ограничивал поступление новых слов в свою измученную головушку, от чего Бакуго не всегда может понять, о чём тот говорит.       Занятый быстрыми мыслями он подошёл к панельке, ожидая увидеть в окне ссутулившегося подростка. Но оно было темно. Бакуго выжидал, хотя легко мог зайти, постучать. Немногие двери их района подозревали о существовании домофона. При этом он продолжал всматриваться в темноту оконной рамы с таким напряжением, что складывалось впечатление: ещё час-два и он овладеет ночным зрением. Его глубокую медитацию прервала ворона. Она с усилием подняла свою тушу с несоответственно тонкой голой ветки и взмыла вверх. Взгляд невольно проследил за ней и остановился на другом предмете. По спине пробежал холодный озноб. С карниза 5 этажа того же дома свисали ноги в кедах, чей красный цвет под грязью знали только открывавшие вместе с Эйджиро купальный сезон прошлым мартом. Эти красные кеды.       — И часто ты так из-за дерева за мной следишь? — голос сверху подтвердил опасения блондина. Ответа не последовало.       Ещё с минуту пялясь на обнажённые щиколотки, он поднял глаза. С крыши свесил ноги его лучший друг. К чёрту гордые фразы, Киришима, мать его, лучший, самый лучший за всю его никчёмную жизнь, друг, сейчас был в опасной близости к поцелую с асфальтом. И Бакуго покраснел от негодования. То ли ожидание, то ли погода сделали его более нервным. Но сегоднящний день странный, куда ни глянь.       — Да не хочу я прыгать, передумал. Шучу, — без улыбки тихо проговорил Эйджиро. — и чего ты надулся так, залезай ко мне.       Почти шепот донёсся до окаменевшего Бакуго через ветер и расстояние, всё же тот расслышал. Он вдруг забеспокоился, что как только потеряет из виду Эйджиро, тот пропадёт, словно второстепенный герой в матрице. А логически, трудно сдохнуть, прыгнув с пятиэтажки. На этой ободряющей мысли Кацуки, стиснув зубы, влетел по лестнице, как птица, которая забыла, что объелась. Ноги плохо сгибались, суставы успели заледенеть. В сравнении с февральскими -40 кровь не застывает, но обморозить ноги вполне можно. Он был не впервые на крыше. Только внутреннее беспокойство заставило его ощутить себя сталкером в сердце зоны, где вот-вот его огреет ядовитым паром из земли.       Они всё молчали. Почти севшее солнце не удосужилось раскрасить небо закатными красками, а только прощально мигало сиреневым на горизонте, подсвечивая силуэт сидящего парня. Он не обернулся. Ветер уже нещадно хлестал по лицу и беспорядочно рвал красные волосы. Киришима был одет совсем легко, легче пришедшего.       Бакуго сел рядом, подобрав ноги в коленях. Этот парень любит чувствовать опору под ступнями. Хриплый голос Киришимы звучал слишком успокаивающе:       — И чего ты так разнервничался. Ты же знаешь, я люблю крыши и закаты. Хотя скоро закатов не будет. — Грустный, непривычный Киришима сидел рядом. Обычно весёлый, сейчас казался чересчур беспечным, до холода безразличным. — Зимой солнце сонное, на краски не щедрое, не так ли?       Киришима — одно слово, которое описывает свободу, дружелюбность, энергичность и страсть к крабовым чипсам. Его добрый профиль с прямым носом, выкрашенные брови с проколом в правой и тату за ухом — он не помнил, кто, когда и при каких обстоятельствах его оставил — абсолютно отражают этого человека. Он считает, что окружение создаёт характер.       Бакуго молчал, по-прежнему не сказав и слова. Не зная, о чём именно стоит спросить — о здоровье или причинах — он положил свою ладонь на ближнее плечо друга. На поддержку словами он не богат. Киришиме хватило и того с лихвой. И Эйджиро, кажется, плакал, но навряд ли Бакуго сможет узнать, действительно ли так было. Они сидели до появления изморози на траве, пока их пальцы не задубели от холода. Киришима встал первым, и тогда Бакуго наконец увидел его улыбку и привычное лицо, но вдруг повзрослевшее на пять лет.       — Спасибо.       В холодний, поздний вечер Бакуго осознал, как сильно он дорожит Киришимой.       Полчаса парни слонялись по лестничным пролётам, поздоровались с соседом, и по обыкновению Киришима помог старушке дотащить её пакеты на пятый.       — Теперь можно и домой, как бы странно не звучало это в собственном доме. — Бакуго отметил, что голос Киришимы стал веселее, будто отогрелся.       — Часто ты ту бабку ждёшь? — Бакуго решил ухватиться за отдалённую тему, правда плевал он с высокой колокольни на всех старух мира.       — Когда как. — Киришима неопределённо махнул рукой и начал спускаться к себе. — Идёшь?       Кацуки не заставил себя ждать. Этот подъезд, как и прочие, были живыми — разные, у каждого своё нутро. Подъезды отражают общество, ну, или сброд. Философские измышления и карикатуры, совсем немного стихов, и почти все из песен, перекрывающие друг друга рисунки, бычки по углам и выбитое окно на третьем пролёте. Ещё запах, который тесно связался с самим Эйджиро. Бакуго глядел в спину друга, резво перепрыгнувшего три ступеньки. Он вспомнил, как они целой бандой просиживали подоконник падика. Серо решил закурить. И, конечно, остальные члены бакусквада его поддержали. После был монолог женщины в возрасте и фиалковом халатике, вышедшей на запах дыма, проникшего в обитель дамы. Всю тираду никто не смог бы повторить, но Бакуго законспектировал его так: курить — вредно.       — Хэй, есть маркер?       — Как сказать. — Эйджиро протянул красный фломастер.       Со словами «сойдёт» Кацуки принял его и написал под рисунком собаки «Курить — вредно для ментального здоровья».       И оставив недоумевающего друга, первым вошёл на порог. Киришима быстро выпрямившись, нагнал его. Предков не было, последние дела перед зимой задержали их на даче. Дома прохладно. Немытая посуда и холодный чай в кружке на подоконнике. Цветочные обои, как у всех, и охрененный красный ковёр над диваном Эйджиро, который до безумия нравился Кацуки, в чём тот не признается. Хозяин комнаты переступил через хлам и сел на бежевый балдахин, по привычке сразу доставая телефон.       — Срач что надо, долго старался? — Бакуго стоял в проёме, не намереваясь заходить в холостяцкое царство мусора. — Тараканы вряд ли откажутся от такого явного предложения подселиться к тебе.       — Отвянь, чел. Не так уж всё и плохо. Завтра будет порядок. — Киришима оглянулся, взял с полки недоеденный бутер и дожевав, продолжил. — располагайся, чё стоишь?       Бакуго был не маленьким, но понятия не имел, что нужно делать на ночёвке. Когда уходить, где лежать, во сколько засыпать. Он слишком много думал. Эйджро с тяжестью ленивого человека поднялся с мягкого дивана. Распинал босыми ногами мусор к стенам и взял Бакуго за запястье, провёл к узкому дивану и, словно прочитав его мысли, изрёк:       — Здесь спать, есть и смотреть мемы с котиками. — снова что-то жуя пробубнил он.       — Сча вернусь.       Киришима ушёл на кухню, чтобы помыть две кружки. Заскрипел чайник. Бакуго сел и потрогал запястье, на котором ещё сохранилось тепло обветренной руки друга. Эйджиро увлёкся мытьём посуды и уже подпевал иностранному рэпу. Кацуки понял, что не сможет спать на помойке. Но убирать чужую комнату и снова выкинуть коллекцию новогодних конфет Киришимы ему очень не хотелось. Раздался звонок Мицуки.       — Сынок, ты где? Уже поздно, ужин готов. — Слишком взволнованный голос, подозрительно заботливый, и вообще, не такой, какой должен быть, по мнению Кацуки.       — Ма, я у друга ночую. — На вопросы о том, откуда у него друзья, и кто впустил её обормота в дом, Кацуки отвечал с огромным раздражением, стиснув зубы. — Киришима. Предков нет.       Спичкой в газовой комнате стал вопрос «А может ты врёшь и с девочкой там дружишь? -» Продолжить она не успела, Бакуго скинул звонок и вырубил телефон. Он любил мать, как и она его, да характером Бог обоих не обделил.       От хронического невроза блондин не мог больше сидеть. Пройдя на кухню, он обнаружил Эйджиро за странным танцем и всё тем же мытьём посуды. Но тот, заметив вошедшего друга, простодушно улыбнулся во все зубы. Кацуки искал взглядом, чем себя занять. Подпевание продолжалось, и песня была предположительно на языке древесных эльфов неразборчивого жанра. И он гадал, Киришима реально знает текст или кривляется.       Чайник щёлкнул во спасение Бакуго. Тот разлил чай по кружкам. Киришима с полотенцем наперевес занял табурет около стола. Клеенка изрезана, в вазе конфеты вперемешку с вафлями и печеньем, у одного стакана отколот край. Наверное, пришёл подходящий момент. Бакуго глубоко вздохнул, и на выдохе спросил намного тише, чем планировал:       — Почему тебя выгнали?       Рука киришимы дрогнула и чай пролился на шорты. Киришима ойкнул и всё же ответил:       — А ты как думаешь? — Рукой приподнял мокрую ткань, чтобы не жгла бедро. — Мне было трудно потянуть школу, шарага не для таких как я. Может я просто отсталый, ну, в этом, как его. В развитии, вот. — Он поднял взгляд и, осознав, что Бакуго такой ответ не удовлетворяет, продолжил. — Помнишь тот экзамен в конце прошлого года? Мы с Каминари пересдавали 3 раза. На третий он сдал, а мне перенесли на начало этого года. Ну и неделю назад был последний шанс. Директор сказал, будь это образование так важно, он бы меня с тройками отпустил, но здесь не все его имеют и все находят работу. Я настолько разочарован в себе, что не стал бороться. Маман закатила истерику, папа беспокоился больше за неё. Я совсем ни на что не годен.       Бакуго всегда злился при самобичевании друга, и в очередной раз за вечер приложил титанические усилия, чтобы сдержаться.       — Ты же всегда можешь попросить меня о помощи, мне как раз плюнуть домашку сделать, зачем же уходить?       Киришима вскочил с места и неожиданно гневно выпалил:       —Да ты блять слышишь себя?! Я так и жил всегда, прося о помощи. И вот отказался от унижения. Оказывается, сам я ничего не могу, ты тянул меня в школе и весь первый курс, думаешь, я принимал это как должное? Да иди ты нахер, Бакуго Кацуки, со своей помощью. Она только доказывает, что без неё я — ничто.       Бакуго, который так же не любит быть в долгу, поднялся вслед и притянул Киришиму за грудки, прошипев в самое лицо:       — Ты, засранец, всегда чувствовал неудобство и ни разу мне об этом не сказал? «Отказался от унижения», да? Да ты будешь чистить выгребные ямы соседей всю оставшуюся жизнь. Я размажу тебя по стенке, если ты скажешь ещё хоть раз, что ничего не можешь. — Несколько остыв, Кацуки отпустил ворот футболки и в голос спокойнее продолжил. — Ты делаешь людей лучше, тебя любит твоя семья, друзья, ты не голоден и в тепле. Несмотря на убогий район, ты радуешься снегу, печенью, солнцу, ты необыкновеннейший человек. Ты ставишь ум превыше всего, но если из моей жизни убрать только его, я буду абсолютно беден рядом с тобой.       Неожиданно Эйджиро взял обе руки Бакуго в свои:       — Рядом со мной ты никогда не будешь беден. Ты мне очень дорог. Я постараюсь, чтобы ты вообще никогда не был обделён дружеской заботой, даже если без меня. — Теплота накрыла обоих с головой, Киришима больше Бакуго удивился своему импульсивному поступку. — И не называй меня засранцем, хоть и заслуженно, мне же обидно!       Бакуго рассмеялся с надутой физиономии Киришимы, и тот тоже заразился смехом. Незаметные до этого морщинки красноволосого разгладились.       — Так что, ты в порядке?       — Мне понадобится ещё время для этого. — Киришима не переставал улыбаться. — Необычно, что ты этим интересуешься, сам-то здоров? — Он ткнул блондина в лоб, получив в ответ несправедливо сильный щелбан. Забыв про время, они разговаривали до поздней ночи. Говорил в основном Киришима, а Бакуго слушал, и у обоих стало легче на душе. Вместе они могли быть собой.       Эйджиро собрал отросшие волосы в хвост, переодел футболку и кинул одну из домашних Бакуго. Включили ютуб и услышали мяуканье под окном. Киришима недолго покопался в гробнице еды и достал сосиську. Перевесившись через окно он кормил подросшего котёнка, а Кацуки поддерживал его за шорты, чтобы не вывалился. Бакуго всё задавался вопросом «нахрена троим людям столько еды», на что Эйджиро не уставал отвечать «так половина — маринованные огурцы и мамино варенье, они просто у стенки». Киришима лениво потянулся на диване, расслабленный и сонный:       — Ты знаешь меня лучше моих родственников. Ты грубый, придирчивый нахал, который редко слышит остальных. И всё же ты всегда готов подсказать, направить. Скажи, почему ты мне так нравишься? — последнее предложение красноволосый сказал в лицо ошалелого друга. Да и друга ли вообще.       — Завязывай со своей гейской дружбой. — Бакуго выглядел жалко, говоря это с горевшими ушами. Он произнёс совсем не то, что чувствовал.       Киришима погрустнел, промямлил в колени «вот как», надолго замолчал. Тогда Бакуго понял, что срочно нужно что-то сделать. Разлить чай, закашляться в приступе астмы или прыгнуть в окно — что угодно, только не молчание перед таким Киришимой. Сказав себе напутствующее «будь мужчиной» Кацуки кинулся на взвизгнувшего Эйджиро. Он точно всё сделал правильно. В фильмах так обнимаются, верно? Нужно крепко прижать друга за талию, или нет? Оба красные как зрелые помидоры, они сидели в тишине. Киришима хотел протянуть руки для ответного объятия, но боялся, что спугнёт Бакуго, на которого нашел небывалый прилив ласки. Кацуки тяжело дышал. Киришима переваривал смешанные чувства с тревогой.       Блондин ослабил хватку и плавно повернул лицо Эйджиро к себе. В полутьме глаза Киришимы необычно блестели, а шрам над правым стал ярче. Бакуго много лет знает это лицо, и сейчас оно казалось то воспоминанием из детства, когда трава была зеленее, то совсем незнакомым, ведь каждая черта заново удивляла своей ясностью и добротой.       — Хотел бы я тоже знать, почему я тебя так люблю. — Через спокойную улыбку сказал Бакуго.       И Киришима не сдержал слёз. Они крепко заключили друг друга в объятия. Здесь, среди бетонных коробок, в мире, окрашенном в градации чёрного и белого, они нашли друг друга.       — Бакуго, я такой слабый, я знаю это. Всегда стараюсь, но мне так нужен ты рядом. Я стану сильнее, я выучу все формулы, я наведу порядок, я-       Он не успел закончить, Бакуго взял его за руку и сказал:       — Ты сильный, просто не понимаешь, в чём именно. — Кацуки убрал прядь красных волос за ухо. — Меня ещё никто так сильно не изменял к лучшему, и, честно, ты единственный, кто на это способен. Давай будем вместе опираться на свои лучшие качества, мы на многое способны, милый.       Киришима уже не мог связать слова, только кивал и вытирал рукавом слёзы. Так они уснули, впервые спокойно за долгое время, не расстилая диван.