По капле яда

      Да, Дорогуша, гидра повержена, лежит змеиный хладный труп на землице, сверкает чешуйками в лучах ласкового для всех феала, только зачинщика сие мероприятия всё нет и нет, медлит что-то, непонятно почему. Видел же финал, небось, с Напарникцей обжимается за деревьями, с собой красавцем лижется, сволочь самовлюблённая. Надо же, явился один, вышагивал гордо, статно к Паучихе, хлопочущей у муженька суетливой пчёлкой, не решалась что-либо сотворить, металась вокруг безумной, ослеплённой. Круглый носок чёрного сапога накрыл горло бедняги, остановив нелюбящую жёнушку, взгляд Ушлого ленивый, отчуждённый, до ужаса величественный, смотрел с лёгким отвращением на грязь под подошвой. Плевать на наёмников, не они первые, не последние, отработанный материал, по миру тысячи подобных скитальцев топотырится, желали золота, прожигали после в борделях да кабаках награды, если выживали и получали монетки. Всё однообразно, грустно, предсказуем каждый следующий шаг. Видно, как приелись Вечному Королю за века вылазки, смерти подданных и сколько-то приближённых, особенно верных, не вызывали проблеска эмоций, чужое горе — сострадания, образной ложью поливал и себя в том числе.       — Сама прикончишь или хочешь страданий? — прозвучал вкрадчивый голос, Ушлый носком катал голову из стороны в сторону. Никакого уважения, как с живыми, так и с мёртвыми, всё одно для него. — На кой хрен ты держала этого бестолкового отброса? Нашла бы получше.       — Кого, например, господин? Ты ко мне холоден и безразличен, а я со всей душой, понравиться хочу. — Ладошки на грудь Королю положила, доверчиво в глаза смотрела заискивающе, серые пальцы переплелись сетью паучьей под сдержанный смешок. — Не думал королеву себе найти?       — Думал, но с королями отношения выстраивать проще, Прелесть.       Всей стопой пережал горло, раздавил Король глупого верноподданного, не взглянув ни на него, ни на нескорбящую вдову, хруст и чавканье потонули в шумном порыве ветра, шелесте листвы и травы. Смерть приходила подозрительно естественно и незаметно, моргнёшь — и не заметишь. С годами сомнительные чувства, навязчивые мысли перестают копошиться, трогать душу, обязательно наступает оно — безобразное безразличие. Хотел бы я рассказать про своё первое убийство, если бы помнил, то ли это был крикливый ребёнок, то ли жирнющий свин, по ошибке забредший в бордель вместо хлева, и, знаешь, рука не дрогнула. Размываются границы своих и чужих, сердце не трепещет при ударах. Ты пей-пей, не тебе же платить, отдыхай, Дорогуша, и слушай. Прости старого, снова отвлёкся.       Топтал, ломал свои бесчисленные игрушки капризным ребёнком без сожаления, безвозвратно портил, на других за подобное ругался яростно, ядом плевался, недовольство показывал, четырёх из шести погубил, напомню. Конечно, самых и вкусных напоследок оставил. А! Ой, что это я вперёд истории забегаю, прости, Дорогуша, совсем запамятовал, понимаешь, работа тяжёлая, ответственная, столько в голове держать приходится. Благо, знания — не член во рту, не так стыдно, хотя у меня отродясь его не наблюдалось. Прелесть сплела пальцы их, верхними ладонями поглаживала, ласкала скулы и подбородок, вот так и забылся Увалень, да и кому он нужен, когда рядом такой привлекательный убийца благородных кровей? Тёмно-серые губы изогнулись, провоцируя на дальнейшие действия, показывая, что всё правильно делала.       — Вот же мразь! Я тебя убью! — А это кричал второй обречённый, притащивший трупец любимого, пылающий осязаемой яростью. Прижимал к груди, цеплялся за грязные изодранные тряпки, желал разбудить болью. Ох, если бы Сердан спал. — Ушлый, я знаю, всё знаю. Чтоб ты сдох!       Голос дребезжал надрывом, разливался отчаянием, горечью для кровь-пьющего, сладостью для победителя. Желал всем прогнившем тьмой сердцем справедливого отмщения, стремился карой стать, удавить лично, метался бунтующим ураганом. Храбрилась жалкая чернь, тявкала громко, голосок срывая, в страхе уши прижимая, забавляла хозяина, снисходительную улыбку на губах кривила. Домыслы, ничтожные попытки забраться под броню без сколов и царапин, Альсий старательно выискивал прорехи, лишь бы заползти словами в душу, уколоть до крови, кольцами червя вился зазря. Он в отчаянии, сломлен, бушевал вскипевшими эмоциями, грозного изображая, сник, потопленный плавленым золотом величественного взгляда с ноткой проклятья. Глухой сдерживаемый кашель пузырём набухал, всё лопаться не хотел.       — Ты чего раскричался, награды за победу не хочешь? — Король не прятал издевательского смеха в интонации, тоже таким не занимаюсь, ну ты знаешь. Кровь-пьющий клацнул зубами. — К слову, что безосновательные обвинения? Очевидно гидра плюнула, вот и подох. Ноша к земле не тянет, думаешь, разборки исправят положение? Все когда-то умрут с концами, прими сей факт, работай дальше на собственное благо.        Кому, как не ему, знать о смерти лучше? По сей день слухи ходят, что любовники они с Ашур древней. Наниматель уверенной поступью обошёл наёмника, скользнул ладонью по щеке успокаивающе, по шее упал к плечу, выпив часть агрессии, даровав слабость в теле. Проклятый захлебнулся в собственных неконтролируемых эмоциях, ревел в голос дитём малым, ронял ливневые слёзы на окончательно мёртвого возлюбленного, вызывал омерзение гадкой ничтожностью, задёргалась изогнутая бровь, проступили морщинки на юном лице. Альсия грубо посадили на землю отдыхать, приходить в состояние, чтоб язык за зубами держать мог, сам Ушлый с интересом отправился на обход вокруг гидры голов, хитрил, не прирезал на виду у Прелести. Вопрос в другом: как зубища выдирать собрался? Куда и как понесёт? Тушу тоже можно выгодно разобрать, шкуру, вот негодная Напарникца сосуды разорвала и товар испортила, убежала, чтоб не наказали! Король справедливый у вас, всё о подданных заботился, думы думал серьёзные.       — Господин, гидра убита, мы свою часть сделки выполнили, пора бы рассчитаться, — намекнула Прелесть. Да, да и да! Наконец-то мы добрались до самой сочной, пьянящей части истории — развязка, почувствуем вкус специй и сжигающую сладость тростника, как в пряном крепком. — И как нам делить один нож?       — А? Какой нож? Какая сделка? Со мной у вас ничего не было, — выдал наниматель как ни в чём не бывало, удивился искренне, лучше, чем дитя малое. Множество глаз искрились непониманием. — Ах, сделка, вспомнил-вспомнил!       — Я так и знал, — обратил на себя внимание Альсий призрачным окликом, горькими травами пропитанный, качал головой болванчиком, а на дрожью пробиваемых руках до сих пор мертвец. — Он и нас прикончит.       — Нет, у нас заключена кровная сделка с заклятьем связи, лишь окончательная смерть или нарушение условий…       — Ты думаешь, просто так почти все подохли в отряде, случайно? — перебил кровь-пьющий, со стоном вцепившийся в Сердана, прикрыл глаза. Больно волю подавляли, всё терпел.       — Достаточно, разболтались тут. — В голосе не слышно страха, лёгкий насмешливый упрёк правил балом, будто родитель на детей возмущался. — Я очень благодарен, гидра, в самом деле, суровый противник, не каждый способен одолеть, вон почти все почили.       — Где нож? Я поняла, что поделим мы его сами… — Тело кровь-пьющего шлёпнулось звучно оземь, привлекло всеобщее внимание, трясущиеся будто в лихорадке руки не удержали. Бедняжка совсем плох, чуть ли не повалился сам, кряхтел, содрогаясь в оковах незримых. Рука с клинком взметнулась, остриё направлено на нанимателя. — Отвечай.       До ушей Прелести долетели лишь полувнятные бормотания о глупости наёмников вперемешку с ругательствами, отчаянные стоны и удушливый кашель валяющегося жалким червём коллеги, а где-то из глубины леса по направлению к поляне трещали ветки, будто обезумевшее стадо неслось. Стремительный поворот головы в сторону предположительной опасности, взгляд шнырял меж деревьев по теням, выискивая мечущиеся силуэты, не находил, вернулся к широкой спине Короля. Поверженные головы застыли корнями горы, кровью и ядом истекали, серые пальцы смело гладили глянцевую чешую, костяные наросты воротника, любил змеек, что тут сказать. Его будто уже совершенно не волновали разгневанные работнички, оставшиеся под боком, готовые прирезать ради награды в любой момент, ох уж эта самоуверенность властных мира сего. Хотя пусть, так интереснее и больнее.        — Нож всё ещё у меня. При мне он и останется, иначе мой давно почивший друг злиться будет. — Плюхнулся на зад как ни в чём не бывало и лыбился, клыками слепил. Травил байки лживые насквозь, довольный собой, гневил окружающих. Великий Король-великан прятался на фоне поверженного чудовища. — Ох, точно! Альсий, не хочешь попытать удачу и заполучить артефакт, мы же спорили.       Издевательски шипел наглец, припомнил же о ещё одной незаключённой сделке на опушке, потешался, уповая на вседозволенность, всесильность, благословение божеств, ведь по сей день ходят слухи, что удалось обмануть однажды саму Смерть. Если бы это были слухи, сущая правда, клянусь! Проклятья нити, натянутые от пальцев, расслаивались волокнами, отрывались ненадёжные, намеренно ослабевала связь, владыка забавлялся с временно оставленными в живых игрушками. Дорогуша, когда столетиями землю топчешь, нет ничего более занимательного, чем исследование душ, их поступков, манеры мыслить: их проклинаешь, а каждый ведёт иначе прошлого. Каждый раз как первый. Попробуй, понаблюдай, быть может, чему-то да научишься… Нет, просто дружеский совет или рекомендация наставника, принимай, как больше нравится.       Дрогнули плечи, плавно волной повернулся стан мечницы на веток треск, множество глаз вцепились в образ прошлого, захламлённого ветками, взбудораженный, с одышкой опадающей грудью. Из тьмы деревьев выпрыгнула огромная сияющая лиса, промахнулась, клацнула зубами близь горла вовремя пригнувшегося то ли просто, то ли в поклоне Королю вторженца, когтистые лапы оставили борозды рваной обожжённой одежды вдоль спины. Губы скривились, как от сдерживаемых рыданий, без всхлипа, как больно видеть живых любимых в лице Притворюшки, Ушлый в отличие от Прелести выдержал, не отвёл взгляда. Бурная реакция, явно не несколько минут почивший Увалень маячил, кого-то другого признала. Кого-то любимого и ненавидимого одновременно. Кого-то столь желанного ласкать, дарить всю себя, и столь безобразного, что кинулась с обнажённым клинком.       — Ну куда… — разочарованно-тихо цыкнул Ушлый, однако с места не двинулся, ни одной травинки не помял, руками всплеснул барышней впечатлительной. — А ты? Подниматься собираешься?        Не смотрел в сторону Альсия, стоящего, на удивление, крепко ногами на земле, ах, точно, старый совсем забыл про кровушку гнилую. Злое пыхтящее дыхание в двух шагах отвлекло от созерцания начала чужой схватки на троих, как раз поспел хозяин, призвавший лису, в наполовину зверином обличии. Хэ-хэ, заметил-таки змейку отдыхающую, опешил, за ней же охотился, но долго шёл… Нет, как ты могла о таком даже подумать? Ушлый же сам говорил: «Вдруг гидра решит сменить пещеру». Я просто скромный доброжелательный хранитель историй, кхэ, великолепный рассказчик, не более, поэтому и улыбаюсь, и нисколечко не вру, не могу тебя обманывать. Но не будем много обо мне, всё оно пустое, мы здесь ради приключений нашего Короля.       Перед мордой инстинктивно отпрянувшего гостя просвистел надрывно рассечённый воздух от клинка, остро оскалился, рычал, застигнутый врасплох, единственное, на кого — непонятно. На острие держала двоих, ай да Прелесть, ай да умелица! Что-то говорила опасная красавица, глядя в упор на не менее сильную Напарникцу, последняя лишь улыбнулась, мило, приглушённо проворковала в ответ. Как всегда излюбленный подкол, сладкое притворство, не удивлюсь, если оказался прав. Альсий напрыгнул слишком резво для того, кто был проклят пару минут назад, сжал ладонями шею, давил-давил пальцами, а на будто вмиг постаревшем лице непомерная усталость, в золоте прожитые века и тысячи таких же безумцев то с оружием наперевес, то с ядом, то с магией. В грудь и живот прилетели увесистые удары кулаков, напавший глупец успел углядеть прячущихся во тьме плаща серых змей или не змей. Оба кряхтели от боли, от недостатка воздуха. Больше не будет искривлённых радостью губ, весёлости, шуток, одна серьёзность, по телу холодом нахлынула волна осознания — Ушлый замучает, теперь без красивых оборотов.       Челюсть натужно хрустнула от удара, желтоватой яичной скорлупой зубы спрятались в примятой траве, по подбородку стекал вязкий смородиновый сок. Владыка всё игрался, насмешкам в голове улыбался, молний не пускал танцевать ожогами холодными, щепотку контроля сыпанул для начала. Справа отвлекало зарево, белый свет разливался до зажмуренных глаз, лисица наскакивала на Притворюшку, Паучиха сети вязала для неё же. Нелегко помощнице приходилось, жаль, на их беду Ушлый в роли наставника выступал, лично тренировал, опыт, умения передавал, так что справится, не сомневался. Жалкий сгорбленный Альсий неугомонно кряхтел, взглядом затравленным и вместе с ним озлобленным прожигал довольного донельзя нанимателя, который издевательски показывал целые клыки. Капли крови одна за другой срывались с подбородка в пропасть, окропляли землю, лицо ныло расстроенным инструментом в руках так себе умельца. Передышка продлилась несколько мгновений, а теперь можно не стесняться, лупить в полную силу.       Большой и жуткий владыка одной рукой поднял провинившегося кровь-пьющего котёнком за шкирку, тот отчаянно, так глупо сопротивлялся, рычал так, что мог соперничать лишь с детёнышем хищника в устрашение. Изо рта обильно выплеснулась кровь прямиком на согнутую в колене ногу, вымокли насквозь не такие уж и богатые одеяния, да и не печалился никогда о таких мелочах хозяин. Он вопросил: «Как ножик отнимать собрался? Я постоянно подхожу, не ты, зачем помогаю?» Противник опьянённый, одичалый резал пальцами воздух, думал, когти есть, наивный, как и Король самонадеянный, особенно когда нетрезв, то есть, сколько себя помню. Мазнули тёмной магией по груди и животу, впрямь по-звериному, жгло, не смертельно, не критично, немного неприятно, слепень куснул, не более. Всё весело Ушлому, прыгал козочкой, словно не жил века, с улыбкой на лице! Нашёл развлечение — с молодняком силушкой мериться.       Не нравились Вечному Королю рукастые, больно проблем много от них, суются, куда не просят, мешаются, хуже вшей. Мало ли, что ещё удумать способна дурная головушка, единственного потерял, злющий теперь, да, справедливо, однако всё пустое. Всё проходит. Чувства остывают, затягиваются плёнками в пучинах забвения, сияющие идеальностью образы меркнут, как бы существа ни цеплялись за крупицы памяти. А ведь только память и осталась у Рассказчика, сколько бы ни топил себя на дне бутылки крепыша. Мудрый вояка, знавший и видавший массы разных тактик за века, выжидал: удобнее же, когда добыча сама заскакивала в рот. Неуклюжее покачивание прямиком в опутывающие торс объятия, хотелось бы назвать любовными, жаль, у истории не тот жанр. У владыки, кхм, избирательный вкус, но опять же рассказ не на сегодня, Дорогуша.       Кукольные бессильные руки холодные и мягкие на ощупь, отнюдь не ткань, не глина, не дерево, проворачивались в плечах с большой неохотой, скрипом и треском, мясо мешало, трепыхающееся в агонии тело. Голос сорвался в дерущем горло с ушами окружающих крике. Блеск от попавшего на лезвие луча феала ослепил помутневшие от слёз глаза, нож выдавил кость из сустава. Руки повисли дрожащими от порывов ветра тряпками на бельевой верёвке. Деформированная фигура пуще согнулась, сгорбилась, смешила своей неестественностью, извергала кровавые плевки, теперь уже не только изо рта. Стучали, клацали оставшиеся зубы обезумевшего пьющего, лязгали схлестнувшимися клинками, не находя цели, не раня. Какая жалость, вероятно, для поверженного котёнка.       Азарта оскал опасен, угрожал, заставлял мысли мошками метаться в головушке одичалого, пока фигура мрачная наслаждалась агонией. Руки резкими бросками проткнули плащ, всё время дремали змеиными кольцами на груди и животе без дела, пасть разверзлась в смешке от ожидаемой реакции. Они повязали крепкой хваткой. Они держали близко. Они тыкались в мягкие израненные губы, не дабы сыскать поцелуй — не для Вечного Короля обряд ковался годами милостью и благосклонностью именуемый, заползали в рот сквозь сопротивление. Обмазанные вязкой липкой кровью пальцы тёрлись о язык, шерудили червями, такими же склизкими, гладкими. Поредевшие зубы вгрызлись в ладонь, ударившись о на удивление излишне твёрдую кость — как бы ни упорствовал Альсий, не псина он… Хотя о чём это я? Он укусил руку, которая его кормит. Не разгрызть, не оттяпать напоследок частичку вкусного владыки. Взялся Ушлый за челюсть, тянул-тянул вниз одной укушенной рукой.       Щелчок. Игрушка с хрустом поломалась от грубого рывка, челюсть отвисла с лёгкостью откинутой крышки от котелка перед обедом. Терпким гранатовым соком, нитями черноты текла слюна по подбородку, лезвие лизало любовницей, широкою волной изогнутую ленту языка. Кровь пузырилась, булькала в горле, извергалась, интерес продолжать мучения рассеивался. На коленях плавал взглядом поверженный дланью Вечного Короля. Одно ловкое движение под одежду, и Кхата-Кардиналис спряталась в ладоне, а после в складках накидки, ближе к телу для надёжности.       — Прелесть, вот блядина неблагодарная! — Мастерски сокрытая злоба не возымела эффекта, оклик остался незамеченным, виной тому ласковое прозвище.       Замечала ли ты, Дорогуша, как милые прозвища сглаживали углы? Как вес одних слов притуплял истину, будто клинок стачивался в битвах, так и с восприятием. Безусловно, голос и интонация тоже важны, слышишь, как сладко пою, как мастерски затираю правду, можно и ложь вплести незаметно, однако мои истории достойны внимания и без шелухи вымысла. Всё жду от тебя рассказ про шёпот птиц для Ведьмы, не поведала наша общая знакомая о том, как жили вместе, только упомянула. Оставим до следующей встречи за крепкой выпивкой.       Увлечена оказалась Паучиха танцем с двумя партнёрами, не слышала зова хозяина, однако больше целилась в видение возлюбленного, нежели в Лисёнка. Уставшая махала клинками, видна тяжесть, осевшая металлом в движениях, заторможенные кружения, блеск пота на лбу. Неподъёмным грузом со стороны казалось оружие, коим на самом деле не являлось. Понимаю: сначала гидра, теперь снова возьня смертельная, но она же первая оголтелой кинулась, никто не заставлял. Притворюшка пыхтела, оттесняемая двумя, надо же, а соперница её ранена, не заметил под таким углом, что одна рука кровавым месивом висела.       Воздушник сыграл с убийцей посмертную злую шутку: оставленная на поле битвы голова осталась не замечена, затерялась в траве, и как же не вовремя попала под ноги. Фатальная, почти летальная ошибка. Занесли кару над вздымающейся грудью. Обе грузно дышали наперебой, словно воруя друг у друга избыточный воздух, полный леса и чутка битвы. Ушлый углядел, сомнения в исходе, хорошая подготовка, перестраховка, правда, не в лучшую для него сторону. Горько принял последствия наскоро принятого решения, король же должен подданных оберегать… Никогда не жалел себя безумец, быть может, обыкновенный дурак.       — Нет, мой Король! — завопила пронзённая своим же клинком в серых руках Паучиха. Сколько благоговейного ужаса в тот миг плескалось в её глазах, сколько искренности, раскаяния за сотворённое проклятье, даже не чувствовала боли от жалящей раны.       — А я всё надеялся, что она успеет мужа сожрать… — Ох, как горько, словно от травяной настойки прозвучали слова Короля. — Такое зрелище бы было.       К голове без тела прикатилась вторая свежесрубленная со шлейфом, нет, не свадебной накидки, а крови, хотела же быть невестой, женихов только надо других выбирать. Взять хоть тебя, Дорогуша, ну хороша же собой: умна, сильна, молчалива, податлива, идеальная жена! Что, прости? А я что? Да хер вас, энефов, разберёшь! А я весь вечер думал, груди больно маленькие для такой фигуры, сочувствовал, мол, не повезло девочке, а ты и не девочка! И молчал же, сволочь… Так и выпивай в компании, кругом обман. Видать, придётся ограничиться только болтовнёй, не то чтобы меня это сильно растраивало, в конце концов, я же Великий Рассказчик. Закрыл тогда телом Притворюшку, принял поцелуй проклятья на себя, крепкий, ничего не случится, и так много ненависти на плечах нёс. Не видел жизни без риска, опасностей, веселился, как мог.       — Ты ещё кто? От тебя пауком несёт, — рычал ощетинившийся Лисёнок, уже готовый грызться с Королём. Как и ожидалось, тоже не заметил «Посмертия» на обезглавленной противнице, так бы и зарубил.       — Какой замечательный нюх! Без шуток, я завидую. Немножко сблизились ночью, полизал под юбками, а я весь пропах, надо же, к несчастью, купален в лесу не найти. — Ушлый вернулся к образу дружелюбного простака, за мгновение лицо в улыбке расплылось, стоило замаячить зрителям поблизости. — Барри, рад встрече. Ты раненько, рассчитывал, что придёшь позже, и мы познакомимся без свидетелей и резни.       — Паук… — Опасно, ох, опасно! Процедил сквозь зубы Барри, лицом подрагивая от недовольства.       Ушлый успел до рывка утихомирить Лисёнка и принялся пояснять свой хитрый план знакомства. Напарникце благородно руку подал, дабы оставить сразу же. Притворился старым другом, по плечу хлопал обездвиженного, на деле же в опору вцепился, осколки царапали изнутри, разбухали, кто-то точно рванёт по дороге домой.       — Подарочек мой от тебя для нашей общей знакомой ведьмы. Она же наверняка дала тебе зачарованную банку и железку для корчевания зубов. Шкурку себе оставь, на неё тоже найдутся покупатели, только прошу, не продешеви, первому попавшемуся не продавай за горстку золотых, — наставлял Ушлый, излишне вдавливая пальцы в плечо Барри под конец разговора. Тому казалось, что чувствовал покалывание от прикосновений. — Я же узнаю, не опозорь моё доверие.       — Зачем взялся помогать, теперь отдаёшь всё мне? — Развёл руками, состроил убедительную простецкую гримасу. — С чего мне тебе верить? Нет уж! Не нужны мне твои подачки, король, — Лис звание выплюнул, сморщившись, показав абсолютную неприязнь от игр Его Величества.       Вот молодёжь пошла! Конечно, у Ушлого были причины помогать, устраивать театральное представление, только оставит их при себе. Любит он наёмников, да с делами почерней, оружие которых непростительно измазано алым, собирает всякий сброд, лишь бы опаснее.       — Давай условимся, что моя помощь с гидрой — подарок, вложение в нашу дальнейшую продуктивную совместную работу. Я король не из того молодняка, у которого губы в молоке, понимаю важность крепких отношений, в деле оно главное. Не скуплюсь ради этого. Поэтому не обижай меня, Лисёнок.       И побрёл Король на Гром-гору, прихрамывая, ощущая взятое на себя проклятье за забранную жизнь. Не ему осколки предназначены, ох не ему, однако идущей рядом Напарникце он об этом не расскажет. Ни сейчас, ни после.