Судьбу твою возвещал огонь

***

У них была особая связь с самого детства. Тесная необъяснимая связь, которой даже Лейнор удивлялся. Наверно, дело было в том, что дракон и его наездник разделяли одни и те же чувства — Лейнор очень любил Висенью, пускай и не являлся её отцом в прямом значении этого слова. Когда Висенье бывало плохо, она убегала к Морскому Туману в дымную пещеру и отсиживалась там с ним, прижавшись щекой к его грубой серебристо-серой чешуе. Они общались на одном известном им языке, не включавшим ни слов, ни звуков. Висенья мирно поглаживала его шею, пока её боль или обида не стихала. И Морской Туман подставлялся покорно её рукам, ожидал её ласки, желал её, как если бы был прирученным давно конём, позволившим на себя добровольно накинуть оглоблю. Других драконов, обитавших подле него на Драконьей Горе, он к Висенье не подпускал. Лейнор, как и Рейнира, знал, где находить свою дочь, когда они бывали на Драконьем Камне. Он с улыбкой наблюдал, как Висенья могла мирно задремать рядом с Морским Туманом, как будто дракон не являл собой живое воплощенное оружее, способное сжигать целые королевства. Но, что его поражало ещё сильнее, так это то, что другие драконы принимали девочку за свою. Видимо, именно эта любовь, оставшаяся после Лейнора в Морском Тумане, заставила его отринуть всех других хозяев и полноправно избрать Висенью своей новой наездницей. Она посвящала всю себя тренировкам полётов на нём, тренируясь с такой отдачей, словно чутье подсказывало ей, что совсем скоро именно этот навык станет решающим в её судьбе. Так оно и оказалось. Когда последний сбор возле резного каменного стола с картой Вестероса закончился и знамена были распущены, Висенья пустилась со всей прытью за матерью, чувствуя, что если ничего сейчас не скажет, потом уже будет поздно. Потом Рейнира остынет, окончательно затвердеет в своем решении и станет непоколебима. — На поле битвы я буду полезнее, чем в тылу! — Ты остаёшься на Драконьем Камне, Висенья, и это не обсуждается! — Рейнира, спешившая покинуть зал собраний, резко развернулась и прикрикнула на неё. Висенья, застыв, круглыми остекленевшими глазами уставилась на мать. Раньше такого ещё не случалось. Угли под столом уже остывали, подсветка его затухала, и в зале повеяло холодом. Рейнина сменила гнев на милость. Сглотнув, она прикрыла глаза и постаралась загасить взвившееся внутри неё драконье пламя. — Неужели ты не понимаешь, что я не хочу потерять ещё и тебя? После выкинутой тобой выходки ты показала, что ты — не сдержана и не умеешь слушаться приказов! Деймон выступил в защиту дочери, почтительно склонив голову. Он вышел из тени, когда увидел, что атмосфера начинает накаляться. — Вынужден не согласиться, моя королева. Принцесса лучше многих разбирается в военном деле. И если кто и может помочь нашей армии в Речных Землях, так это она. Когда мы отступим, замок должен будет кто-то удерживать под нашим знаменем и охранять. Дракон Висеньи более чем способен справиться с этим: он юркий и быстрый, мало кто может потягаться с Морским Туманом в его возросшей ловкости после тренировок принцессы. А Висенья хороший наездник и стратег. Висенья затаила дыхание. Так что же ты скажешь, спрашивали её глаза и чуть приоткрывшийся в сдержанном выдохе рот, мама? Неужели ты не отпустишь меня лишь из родительских соображений? Или позволишь отстоять то, что по праву крови наше? Рейнира выглядела потерянной и задумчивой. Она рассеянно провела ладонью по высеченной на каменном столе политической карте земель, после чего, вздохнув, озвучила своё решение. — Но если ты почувствуешь, что угроза будет превосходить твои силы, ты будешь обязана покинуть Речные Земли вместе со своим драконом. Ты поняла меня? — Она требовательно взглянула на дочь, и, получив утвердительный кивок, только тогда расслабилась. Когда все окончательно покинули зал, Рейнира взяла и порывисто обняла Висенью, прижав ту к себе. Её щека нашла лоб дочери, руки сжимали её особенно сильно и нервно, как будто виделись они в последний раз. Но эти оглаживающие прикосновения были все равно по-матерински нежными. — Помни, кровь моя, корона никогда мне не будет важнее тебя. Важнее нашей семьи.— Она заглянула Висенье в лицо, мягко коснувшись подбородка дочери пальцами. На щеках блестели две протяжные дорожки из слез. — Я не хочу, чтобы ты погибла. Я не хотела этой войны. — Я знаю, мама, знаю. — Висенья ответно порывисто прижала Рейниру к себе, обнимая крепко и крепкими утешающими поцелуями осыпая её мокрое лицо. — Не ты это начала. Но мы это закончим. Если мы не победим в войне, Хайтауэры не дадут нам спокойно доживать наши дни. Этот скользкий змей Отто… — Принцесса с отвращением скривила лицо. — Если не сможет воздействовать на действия Алисенты, то будет действовать сам у неё и Эйгона за спиной. И это самое страшное. Висенья посмотрела на мать решительно снизу вверх. Рейнира сжала её лицо тесно ладонями. Взгляд её стал острым, словно очистившись от затуманивающей его печали, и она согласно закивала. — Ты права. Отступать уже дальше некуда. За бездействие мы можем заплатить смертью. Отправляйся в Харренхолл, кровь моя. Речные земли преимущественно поддерживают нас, но нам необходимо закрепить свои права там. Они хотели навлечь позор на их семью, решив, что чёрные сдадутся, выйдя с белым флагом к узурпаторам. Но этому никогда не бывать. Принцесса, облаченная в броню драконьего наездника, гордо и богато инкрустированную рисунком в виде герба их дома, отправлялась на следующий день с отцом в Харренхолл. Один дракон — это устрашающее зрелище, но два — практически смертоносное. Саймон Стронг, ближайший родственник крысиного помощника королевы, сдался еще до того, как Висенья с Деймоном успели приземлиться на крыши Вдовьей башни и башни Королевского Костра. Было велено подать драконам еду, иначе все предатели грозили оказаться до конца истекаемого дня в их желудках. Прислуга в экстренном порядке пыталась изловить сотню жирных упитанных летучих мышей и крыс из подвалов и разрушенной септы замка. С того дня, как Харренхолл пал под драконьим штурмом, а Стронги поддержали притязания истинной королевы, войско чёрных лишь возростало. Все войска лордов Речных Земель начали стекаться в замок. — Блестящий обманный манёвр, отец. — Висенья широко весело улыбнулась, и её аметистовые глаза и правда посетила радость. Деймон уже и забыл, когда эти лукавые глаза в последний раз улыбались вместе с их хозяйкой. Захватив в плен вместе со старым кастеляном его внуков, все богатства отсутствующего лорда Стронга и дюжину прислуги, Деймон и Висенья разделяли сейчас их повсеместное внимание и попытки угодить захватчикам. Им подали лучшее вино, лучшую еду, которая водилась в замке, и усадили ужинать за один стол со Стронгами. Несмотря на то, какие жуткие легенды окутывали это злосчастное место, Висенья находила важным, что стены его были невероятно толсты и высоки, а пять башен устрашали приближающегося врага ещё издалека. Неприступная твердыня ещё сыграет свою роль в этой войне, и у них с отцом уже был план, как всё обставить. Зал Ста Очагов, где они сейчас ужинали, был пышен, но очагов в нём было вдвое меньше, чем приводилось в названии. Из-за гулявшего сквозняка приходилось налегать больше на вино и еду, чтобы согреться. — Ты уверена, что справишься с ним одна? Дракон Эймонда огромен и силён. Сам он, конечно, умелый воин, но злопамятный сукин сын, которого легко приманить и вывести из себя подлым, по его мнению, поступком. Однако Вхагар нельзя недооценивать. — Он прибудет сюда раньше своего войска. Один. Этим я и воспользуюсь. — Висенья сцапала кубок с вином с такой прытью, словно дракон, приметивший аппетитную для себя овцу. — Он не будет ожидать меня здесь. Вас уже не будет, обо мне никто и не посмеет рассказать, если не захочет в будущем лишиться языка. — Висенья метнула многозначительный взгляд в нервно обливающегося потом и ужинающего напротив них Саймона, потом вернула его отцу. — Я справлюсь, отец. Ведь я твоя дочь. Деймон усмехнулся. Вот именно, что его. Она очень была на него похожа. Именно это поразительное сходство позволило ему вот так, казалось бы, опрометчиво взять семнадцатилетнюю принцессу с собой. Нельзя было смотреть на её возраст и внешность, как на мерила её умений и поступков, они были слишком ненадежными советчиками в этом деле. Висенья полностью оправдывала данное ей среди войска прозвище «Деймона в юбке». Искуснее воин, чем она, был лишь сам её отец. И Деймон находил это поводом для гордости, ведь в её годы он больше приобщал себя к распутной свободолюбивой жизни принца, а не пытался помочь родителям победить в войне. Деймон пронзительно прямо на неё посмотрел. В его взгляде смешались и любовь, и гордость, и нежное восхищение, которое он очень редко с кем мог себе позволить. — Бейла похожа на свою мать. Рейна тоже похожа на свою мать. Но я рад, что из всех моих дочерей на меня похожа именно ты.

***

— Выбери в противники наконец кого-то равного себе по подготовке и оружию! Принцесса выступила вперёд с мечом, закрывая собой несчастного раненного старика. Тот схватился за отрубленную культю, в ужасе обливаясь слезами от боли. Прибывший Эймонд был настолько страшен в гневе, обнаружив лишь жителей замка вместо обещанного грозного войска, что не оставил Саймону иного выбора, кроме поединка с собой. Если бы Висенья не показалась, его бы уже давно изрубили на куски. Аметисты напротив горели страшнее огня седьмого пекла. Принцесса была здесь. И она явно не собиралась покидать замок, она собиралась его оборонять. — Драконов, как и рыбу, нужно лишать гнили с головы. Как думаешь, дядя, лишись твои люди тебя, как быстро они подрастеряют и остудят свой пыл? Ведь при возвращении обратно, когда матушка и отец уже захватят Королевскую Гавань, их будет ожидать, — голос Висеньи сделался жёстким, — одна лишь верная смерть. Эймонда словно пронзило насквозь пониманием. Уловка. Всё это была уловка! Он стянул все главные силы Королевской Гавани сюда, оставив её без защиты! Не предугадав, что не сможет разбить все силы противника здесь, в замке, он не ожидал отыскать кучку перепуганных слуг, внуков Стронга и его самого, наложившего в штаны от страха. А вместо желанного противника его встретил тот, кто давно жаждал битвы с ним. Эймонд вскинул голову, глядя на племянницу сверху вниз. Она была словно воплощённым перерождением королевы Висеньи Таргариен на поле битвы, если бы их души могли возвращаться с того света вновь и представать пред друг другом. В рыцарской облегченной броне, с убранными в косу волосами и булатным мечом, который стоил целое войско. — Как думаешь, дядя будет очень по тебе скорбеть? — Он рывком вытянул своё оружие и направил на неё. — Увидев твою голову на восточной стене замка, он очень расстроится. — Не обольщайся, дядя, ты не один здесь, кто совершенствовал все это время свои навыки для битвы. И если ты закончил с расшаркиваниями, я наконец заберу по праву то, что ты остался должен мне за предательство и убийство Люка. — Взгляд её стал, словно чистое пламя. — Твою жизнь. Они схлестнулись в бою, словно две страшные рассвирепевшие стихии. Принцесса занесла меч и с сильным броском налегла на удар, пришедшийся в бок Эймонда. Его попытка попасть между зазоров брони не увенчалась успехом: броня была сделана на славу, такую возьмёт лишь драконье пламя. Открытой оставалась лишь голова. Серебряно-золотая коса махала из стороны в сторону в такт быстрым точным движениям племянницы; Эймонд попытался ухватить её за неё и ему это удалось. Он оттянул голову Висеньи назад и открыл её горло, занося меч, но принцесса, вытянув нож из «застывшего огня», спрятанный в чехле рядом с ножнами, рассекла им левую скулу дяди. Прямо под пострадавшим глазом. Эймонд отдернулся, прижимая ладонь к лицу. Взглянув на внутреннюю сторону, на которой отпечатался след крови, он, озлобленный вдвойне, бросился с драконьим рыком на племянницу, обрушив беспощадный дождь из ударов на её броню. Удар рукоятью по затылку заставил Висенью рухнуть, однако, когда Эймонд начал на неё наступать с мечом в руках, она отползла и, схватив рядом находившуюся урну с углями и огнём, дёрнула её и обронила все содержимое на дядю. — Приказ принцессы, спрячьтесь в замке! — крикнула она. — Не выходить на улицу, пока я не скажу! Обитатели замка послушно разбежались по углам, словно крысы из подвалов замка, скрывшись по винтовой лестнице под Вдовьей Башней. Висенья скрылась с его глаз, но Эймонд знал, где он сможет её отыскать. Висенья пряталась во дворе Расплавленного Камня. Когда Эймонд вышел, потушивший наконец погоревшую кожу костюма, его глаз стремительно летел от одной башни к другой в поисках племянницы. Вхагар ожидала на крыше башни Плача, медленно выгибая шею, издавая трескучие звуки и следя за главными воротами. Вдруг, когда Эймонд сделал ещё один шаг, послышался чиркающий звук. Спустившаяся рядом Вхагар «навострила уши». Начав воровато оглядываться, она громко взревела, когда своды башен, подорванные харренхолльцами, начали падать тяжёлой исполинской мощью на неё и её наездника. План Висеньи был весьма прост, но действенен: договорившись за помилование с жителями Харренхолла о помощи, Висенья приказала подорвать все пять башен, когда она заманит принца за собой во внутренний двор замка. Морской Туман притаился недалеко от Медвежьей Ямы, на выходе из восточной калитки. В неё Висенья и сбежала после боя, пересекая разрушенную септу и башню Призраков, миновав не один десяток амбразур. Бросившийся за ней Эймонд пришёл в то место, в котором его уже ожидали. Эймонд не успел вывести Вхагар. Он сам едва спасся, бросившись всё к той же спасительной узкой дубовой дверце с железными гвоздями в углу стены. Запыхавшийся, в грязи и пыли, он стоял на внешней прилегающей территории замка, где, конечно же, его ожидала она. За большими воротами всё ещё можно было услышать стенания Вхагар в каменном капкане. Висенья смотрела на него презрительно, тонко сомкнув губы, и Морской Туман уже был готов извергнуть алое пламя по её приказу, обращая Эймонда в пепел. Глупец. С чего он вообще взял, что она его пощадит? Висенья дала обещание его убить, и она почти его сдержала. Оставалось совсем чуть-чуть. — Башни Харренхолла когда-то уже пострадали от огня. Говорят, при высокой температуре даже камень начинает гореть и плавиться, — надменно заметила она, не сводя с Эймонда тяжёлого взгляда, — немного алхимии, упорства и даже их можно превратить в оружие против дракона. — Сира Саймона можно пожалеть, больше ему негде будет разместить свои богатые покои. — Эймонд издал тяжёлый натужный смешок. — Я думаю, он сможет это пережить. В отличие от тебя. Дракон, как змей, изгибался под ней и ожидал приказа. Грудь Висеньи ходила ходуном. Внутри неё горело сердце, да так сильно, что грудную клетку хотелось разорвать, сердце вытащить и швырнуть на землю. Чтобы оно спалило и себя, и того, кто являлся причиной его адских мучений. — Чего же ты ждёшь? — Эймонд спросил прямо. Не в его характере было умолять и просить о пощаде. — Хочу прочувствовать момент. Ведь совсем скоро твоё обгоревшее тело повесят в назидание другим на стене Харренхолла. На лице — следы копоти, вокруг пепельно-серебристых волос дым. В глазу — глухое сожаление. — Я не хотел убивать его. Морской Туман остановился, когда его хозяйка отдала приказ. Поводья натянулись. Висенья сжала их с громким скрипом кожи. Казалось, кожа перчаток драконьего наездника настолько плотно пристала к её собственной, что отодрать её получится лишь с самим мясом. — Что?.. — глухо спрашивает она, не веря своим ушам. Эймонд прочищает горло. Хриплость из него пропадает не сразу. Он всё ещё был далеко от Вхагар, и даже если она выжила и выберется из-под руин замка, Висенья при желании сожжёт его адским красным пламенем Морского Тумана раньше, чем он успеет подозвать своего дракона к себе. — Я не собирался убивать Люка. Ситуация вышла из-под контроля. Вхагар взбесилась и убила его вместе с его драконом. Висенья спрыгивает со своего дракона и приказывает ему ждать. Зря, очень зря, думает Эймонд, ведь это делает её более беззащитной. Однако когда Висенья валит его на землю и кончик ножа из драконьего стекла зависает над его лицом, он, дезориентированный недавним камнепадом и её быстротой, понимает, что её уязвимость была обманчивой. А кулак её, ударивший его в лицо, был таким же тяжёлым, как у любого рыцаря среднего или высокого «полета». — Думаешь, мне есть какое-либо дело до этого?! Ты его убил, убил! — От её рычания на него летят капельки слюны. Эймонд неприязненно дёргает верхней губой. Голова у него кружится, в ушах звенит, как при первом полёте на Вхагар. Перед глазом почему-то плывёт. — Мне не важно, было это запланировано или нет, важен итог! Люк был так молод, он мог столького добиться в жизни… — По её щекам неожиданно начинают стекать слезы. Они опадают прямо на его лицо. — Лучше бы Вхагар в ту ночь сбросила тебя на скалы! Или проглотила живьём! Эймонд прямо на неё взглянул, насколько смог сконцентрировать свой взгляд. Даже такая, растрепанная, в пыли и саже, желающая растерзать его на кусочки, она была прекраснее всех на свете. Для него одного. — Ты прекрасна, — он выдыхает это тихо, но достаточно слышимо, чтобы Висенья оказалась сбита с толку. Секундное промедление могло помочь ему перехватить нож, но он не стал. Эймонд неожиданно ощутил себя проигравшим перед ней по всем фронтам. Ещё задолго до того, как юная принцесса обнажила свой нож и решила разобраться с ним «голыми руками». — Я… — Она хватает жадно ртом воздух, — я перережу тебе глотку! Тогда ты замолчишь и перестанешь молоть всякую чушь! Я сниму с твоего черепа кожу и преподнесу его в качестве дара моей матери и отцу! — Висенья стискивает сильнее рукоять ножа. — Я скормлю твой чертов оставшийся глаз Морскому Туману! — Так что мешает тебе всё это выполнить сейчас? — Он прерывает её горячую брань с вызовом. Взор его проясняется, становясь острым. Он видит, она колеблется. И он, кажется, знает, что было тому причиной. Летя сюда, она была уверена, что будет сражаться за правое дело и отомстит тому, кто вероломно отнял жизнь у её брата. Но когда вскрылась правда, что он этого не хотел, что-то внутри неё восстало против. — Прости меня, Висенья. — Эймонд едва слышно шепчет эти слова, надеясь, что они подточат её решимость и низвергнут ту до полного отказа от прежнего желания. — Ты бы меня не пощадил. — Слезы стекают ещё сильнее. Уже двумя руками удерживая нож, она закусывает с силой нижнюю губу. — Ты бы убил меня на моём месте. — Да… — Он горько сухо усмехается. — Потому что не смог бы вынести мысли, что ты досталась бы кому-то другому, когда война закончится. «Я не хочу выходить замуж! Не хочу становиться королевой семи королевств! Я хочу быть воином! Хочу оберегать твой покой, а не служить мужу потехой и заботиться о нём!» Её слова, выкрикиваемые матери во время ссоры, возникшей после доноса стражи, что принцесса ночью покидала Драконий Камень, прозвучали в голове столь же надрывно, сколь они звучали в те самые предрассветные часы. Она не хотела быть никому невестой. Не хотела быть королевой, которой представляла её мать, если с Джейсом что-нибудь случится. Висенья мечтала о иной участи. Как и сама Рейнира когда-то. — Я и не стану. Я не стану никому женой и не буду женщиной тому, кого сама не захочу. Она не могла убить его. О, семеро, как она хотела этого до сего момента! Кровь кипела в её венах, гнев был её путеводной звездой, но когда проклятые слова признания и сожалений сорвались с его губ, Висенья не смогла пробиться через защитную стену их влияния на неё. Подложив ладонь под его затылок, — буквально вцепившись в белоснежный небольшой хвост волос, — Висенья оторвала его голову от земли. И прильнула в обжигающем поцелуе ко рту дяди, забывая обо всём на свете. Они скрываются в ближайшей уцелевшей части замка. Он помогает ей снять с неё броню, второпях делая это резче обычного, скользит ладонями по камизе, очерчивая линии тела и напрягшиеся, словно два кулака, груди, а потом берёт и тянет рубаху вверх. К её доспехам летит верх его лётного костюма; Висенья ругается, что костюм сделан так, что без посторонней помощи его практически не снимешь. Эймонд доверяет ей в руку свой же нож, который рассекает кожу его лётной куртки, как масло. Он смотрит на неё снизу вверх. Часто облизывает губы, из-за чего они становятся карминно-красными. Висенья медленно проводит кончиками пальцев по ним, оставляя воздушное прикосновение на его рте, прежде чем нож с треском ведет до завязок его штанин. Эймонд затаил дыхание, когда лезвие дразняще обвело область паха, кончиком царапая кожу на нём. Он вскинул руку, инстинктивно прикрывая самое драгоценное, и Висенья зашлась подобием девичьего смеха. Непривычно было слышать его от неё. — Убери нож, пожалуйста, оттуда. — Что, боишься, что я оттяпаю тебе член? Есть ведь за что. — Висенья. — Он не просто просит, приказывает, хмурясь, но на ней подобное не срабатывает; она ещё больше начинает его выводить из себя, пока не находит этот способ исчерпавшим себя. Случается это, когда кончик острия вспарывает кожу штанов, позволяя крепкому горячему члену Эймонда упасть ей в руку. Она наглаживает его какое-то время, прежде чем он окончательно крепнет и встаёт, активно растирая своим кулаком. Эймонду остаётся только дивиться, откуда такие познания в таком возрасте. Он запрокидывает голову. Стонет. Подмахивает ей бёдрами и грациозно выгибается в спине. В мыслях у Висеньи почему-то сравнение лишь с шлюхой, которую хорошо трахают, но оно не лишено мстительного оттенка, поэтому не может считаться истинным; когда она больше к нему приглядывается, она позволяет себе увидеть изящность черт его лица, тонкость кистей рук и пальцев. Она обводит взглядом и не упускает ни единой детали мимо себя, разглядывая его бледную кожу, шрамы, полученные во время тренировок и боёв, ещё свежие синяки и не первой свежести покрывшиеся стянутой кожей ожоги. Кубики пресса, так часто вздымающиеся из-за нарушенного дыхания, она обводит второй ладонью. Это свободное, совершенно исследовательское и несколько хозяйское прикосновение заставляет Эймонда подскочить и занять полусидячее положение. Племянница смотрит ему прямо в глаз. Она не стремится снять повязку, ждет, пока он сделает это сам. Эймонд снимает. Сапфир смотрит на неё с застывшим равнодушным выражением внутри себя. Единственное, что он отражал живое, это саму Висенью. — Это уродство с тобой навеки, дядя. Оно отражает твою внутреннюю суть. Он запускает ладонь ей под длинные волнистые волосы, распустившиеся не без его помощи. Давит на затылок, тянет на себя, заглядывая в надменное лицо, и произносит близ её губ. — И с этим уродством ты собираешься сейчас возлечь. У кого из нас двоих ещё странные вкусы? Она усмехается. Кладёт ладони на его грудь, устраивается сверху (ей всегда хочется быть сверху над ним, во всех смыслах), смыкает их естества, берёт темп на себя, пока он ни начинает вести ладонью по её боку, пересчитывая ребра под нежной кожей. Когда большой палец касается розовеющего соска, Эймонд шумно выдыхает; ему хочется к нему прильнуть, что он и делает, захватывая горошину зубами и облизывая её языком. Висенья издаёт нечто среднее между стоном и мычанием. Она опирается руками позади себя о его колени, что позволяет ей чаще на нём двигаться. Эймонд берёт второй ладонью её вторую грудь. Сводит их вместе, зарывается в них носом, потягивая запах её пота, дыма, крови и дракона. Это был лишь свойственный им, Таргариенам, запах. Больше никто из других, даже самых знатных домов, его в себе не носил. — Висенья… Его голос похож на раскат грома в небесной тишине. Он неожидан, хрип и посылает россыпь мурашек единой стрелой в её поясницу. Висенья ощущает потребность, чтобы он произнёс её имя ещё раз. В основном она двигалась на нём. Вверх-вниз, отработанным, чуть неловким, но страстным движением, которое могло довести её до разрядки. Эймонд привык, что выше него и над ним могло быть только небо, либо Вхагар, когда они бывали на земле. Но никак не другой человек. Однако живое трепещущее удовольствие Висеньи находило отклик в самом Эймонде. Он не смог бы её с себя согнать и подмять под себя, даже если бы захотел. Он направляет кончиками пальцев по её покатым крепким бёдрам движение, не нанизывая на себя, но и не передавая полностью контроль в её руки. И пускай Висенья была уверена, что полностью подчинила его себе, эти лёгкие подначивающие прикосновения стали фатальными для них обоих. Они проложили путь к долгожданной разрядке, острой и яркой, скрутившей низ живота горячим спазмом, как бывало, когда камнем летишь вниз с драконом, прорывая пелену из облаков и упрямые потоки ветра, а потом раскрываешься у самой кромки воды. Впиваться в него приходилось что есть сил, что есть мочи, чтобы не разбиться. Висенья сейчас точно так же впивалась ноготками в его колени, словно боялась упасть и не долететь до нужной ей точки. — Эймонд! Он испытывал к ней особую нежность в такие моменты. Когда она двигалась на нём, сведя колени, как невинная девица, когда её лицо было открыто в своих истинных эмоциях и лишено неприязни, когда она закрывала от удовольствия чувственно глаза и оставляла приоткрытым свой прелестный розовый рот, покрывшийся его кровью, когда она проводила пальцами по порезу на скуле, а потом прикладывалась к нему губами. Он обмакнул, стянув зубами перчатку, свои пальцы в свою же кровь, повёл ею по её губам, потом поставил на лбу её точку. Как знак их единения, как неозвученный никем союз, лишённый каких-либо клятв. Висенья открыла глаза и совершенно диким взглядом на него посмотрела. Он прижался губами к её губам, чувствуя её живую бьющуюся пульсацию, чувствуя свою кровь и её мягкое опаляющее дыхание; когда его язык скользнул глубже, Висенья приоткрыла шире рот, обнимая Эймонда за шею. Она застыла на нём, тяжело дышащая, замедляющая неспешно движение на его члене, что позволило им обоим лучше друг друга растопить и прочувствовать. Когда она открыла глаза и отпрянула от него, заглядывая в его единственный глаз, мир словно сошёлся в одну точку: до её нежно-бледной кожи на фоне черных щербатых каменных стен и его рук, поддерживающих её за спину. — Если ты не хочешь погибнуть, тебе нужно будет скрыться. Я скажу твоей матушке, что долг за Люка был уплачен твоей жизнью. — Она тяжело опадает в ленивой неге на их сложенные вместе плащи, зябко ежась и сплетая свои худые ноги с его ногами в поисках тепла. — И твою семью пощадят. — И я должен тебе поверить? — Эймонд хмурится. — А разве у тебя есть выбор? Кажется, сам факт того, что я тебя не убила, должен быть достаточным залогом для получения твоей веры. Ведь я могла тебя поджарить или, того хуже, оставить слепым. — Висенья провела кончиками пальцев по верхнему веку целого глаза, и Эймонд дернулся. Белесые ресницы его затрепетали. — Но я ничего из этого не сделала. Он недоверчиво щурится, глядя на неё долгим взглядом, прежде чем поднимается с плаща и тянется к своей одежде. Её ещё нужно было как-то привести в порядок. — Тут недалеко есть городок Харрентон. Ты мог бы обзавестись там одеждой. — Раскинувшись нагой на его плаще, она дразняще усмехнулась. — А то, боюсь, давно не знавшие ласки женщины просто бросятся на тебя по дороге. — А если я откажусь? — Эймонд смирил её испытывающим взглядом. — Тогда нам придется закончить все это. — Висенья мгновенно переменилась в лице. — Выбор за тобой, дядя. К вечеру того же дня, когда войско во главе с сиром Кристаном Колем прибыло к стенам Харренхолла, принцесса, выйдя на главную стену, подняла отрезанные серебряные волосы принца, зажатые в её кулаке, вверх. — Принц Эймонд Таргариен мертв, — громко возвестила одна. — И каждый, кто попытается ступить за главные ворота замка, будет так же предан огню, как и его тело. Присягните истинной королеве на верность и, возможно, вас пощадят. Лицо сира Кристана переменилось и сделалось бледным. Морской Туман встал позади принцессы, голодно поглядывая серо-голубыми глазами на войско и на его главу. Эймонд, покидавший замок по берегу озера «Божье Око», с усмешкой посмотрел в последний раз на племянницу, прежде чем скрылся.

***

— Вам письмо, леди Алисента. — Вам еще хватает наглости приходить ко мне сюда? — Нарушать ваше заключение — единственное развлечение, которое для меня осталось после войны. К тому же, покуда вас не сослали в Старомест, вы бы наверняка хотели избавиться от тяжкого груза на сердце. — Висенья непосредственно повела открытым плечом, обхваченным чуть ниже линией выреза платья, и протянула Алисенте распечатанное письмо. Герб бывшей королеве был хорошо знаком. Оторвав лицо от ладоней, Алисента в неверии посмотрела сначала на письмо, потом на Висенью. Буквально вырвав его из руки принцессы, леди Хайтауэр углубилась сразу же в чтение. Прижав одну из ладоней ко рту, она увлажнившимися глазами вновь посмотрела на Висенью. — Это какая-то жестокая шутка? — Я не имею настолько низкое и подлое чувство юмора, миледи. — Висенья усмехнулась. — И моя матушка вас слишком любила, чтобы как-либо в этом участвовать. Если вы не хотите, чтобы его постигла та участь, о которой я поведала своей семье, вы должны будете держать язык за зубами. Висенья ступила к выходу, шелестя многослойными юбками платья по полу. Алисента остановила её вопросом в открытую прямую спину. — Скажи, ты ведь…любила моего сына? Поэтому ты это сделала? По возвращению в захваченную черными Королевскую Гавань принцесса заступилась за леди Алисенту и принесла своей матери в качестве дара отрезанные серебряные волосы Эймонда, аргументируя своё решение, что корона может проявить милосердие, а долг за жизнь утраченного сына был уплачен в равной мере. Рейнира сочла это достаточной платой за своё горе, на счастье дома Хайтауэров, и ограничилась ссылкой тех в их вотчину. С приставленной к ним стражей и увеличенной взимаемой податью, естественно. До окончания второй официальной коронации леди Алисента вместе с семьей была заключена под стражу в Красном Замке. Ей отвели её старую спальню, что было весьма милосердно по отношению к предательнице и матери узурпатора. Однако с другими членами семьи видеться ей было пока запрещено. Висенья развернулась. Аметистовые глаза ее блестели, она сделалась серьезной. На столь молодом лице подобное выражение выглядело неестественным. — Я любила его. Любила свою тетю, а моя мама любила вас. Я думаю, не останови я её тогда, она жалела бы о вашей казни до конца своих дней. Так что я сделала одолжение ей, не вам. Но это… — она кивнула на письмо, — последний акт милосердия в его сторону и вашу. Алисента горько усмехнулась. Она опустила письмо на свой стол, поджимая губы. — И все же спасибо, — молвила она. — Вы будете куда более счастливой там, чем были здесь, если отстраните от себя своего отца. Уж поверьте мне. Висенья отвесила прощальный книксен и удалилась, колеблясь своим тонким станом.