4:36 in the morning / блокнот на кольцах

Донхек сонно морщит нос и утыкается головой в одеяло, слепо ища рукой под подушкой телефон, что играет ненавистную песню будильника. Но стоит вспомнить, какое дело ему сегодня предстоит, он тут же садится на кровать, протяжно зевая и просыпаясь окончательно. Время на часах восемь тридцать шесть, а это значит, что он услышал будильник только после третьего раза (впрочем, это не должно удивлять человека, легшего спать в пять утра). Тихое “черт” все-таки соскальзывает с его губ, и он подрывается с места – ведь ровно в девять его планом было уже оккупировать ту самую лавочку. Натягивая майку с шортами и умываясь в рекордно короткое время, Донхек выбегает из дома, останавливаясь на крыльце. Он заставляет себя глубоко вдохнуть, прикусив губу, и медленно выдохнуть. А после, примерив свою самую солнечную улыбку, включает музыку в одном наушнике и отправляется, уверенно и решительно, покорять чужое сердце. К его счастью, та самая красная лавочка ака буква “А” была пуста, а значит все шло по плану. На часах было 9:02, и он принялся ждать, сгорая от нетерпения. Мимо шли прохожие разных мастей: какие-то взрослые, опаздывающие на работу, утренние бегуны и хозяева, выгуливающие своих собак. Время тянулось ужасно медленно, а таинственный незнакомец так и не виднелся на горизонте. Где-то через полчаса Донхеку стало страшно, что тот вообще не придет. Но, решив не поддаваться упадническим настроениям, он начал тихо подпевать играющим в одном ухе песням (он где-то слышал, что это каким-то образом уменьшает чувство страха) и откинулся на спинку скамейки. Он и не понимал, отчего мысли его сами каждый раз возвращались к этому странному парню. Словно пчелы над ульем, они роились, окружая и жужжа, задавая все новые вопросы. Какое у того имя? Почему-то никакое, придуманное самим Донхеком, тому не подходило. Оно должно быть мягкое, но четкое, громкое, но чистое и точно вертелось на языке. Пытаться назвать его, чувствовалось так, словно набираешь воздух в легкие, а звук застревает где-то в горле, и ничего не выходит. Что пишет тот в свой блокнот на кольцах? Стихи? Новеллу? Или, может, пытается выучить билеты для экзамена? Хотя, это уже, по большей части, про самого Донхека. Может быть, это, вообще, его личный дневник, кто знает. И все-таки, почему тот приходит на это место каждый чертов день? В 9:46 Донхек слышит где-то сзади и справа приближающиеся тихие шаги и сглатывает от предвкушения. Специально принимая непринужденный вид, продолжая что-то напевать, он устремляет свой взор на противоположную сторону улицы, где не происходило совершенно ничего интересного. Потому что самое интересное только что остановилось рядом в немом удивлении. Незнакомец замер, залезая рукой в рюкзак, висевший на одном плече. В его огромных глазах читалось абсолютное непонимание ситуации. “Конечно”, – думал Донхек, посмеиваясь про себя, – “За пол лета лавочка впервые оказалась занята. Вот так неожиданность, правда?” – Я.., – начал было подошедший парень, – это мо-.., – его губы открывались и закрывались, словно у рыбки. Он вздохнул и зажмурился, сморщив нос. Донхеку показалось это ужасно милым. Он смотрел прямо в чужие глаза, проглатывая каждую милиреакцию, в ожидании последующих действий. Но идеальный план начал трещать по швам, как только, неловко почесав затылок, объект его влюбленных мечтаний развернулся, уходя в обратном от лавочки направлении. “Кошмар! Он еще более нерешительный, чем Джемин!” – проносится у Донхека в голове, когда он встает с лавочки, догоняя незнакомца. – Хэй, это было глупо с моей стороны, занимать твою лавочку! – бросает он, хватаясь за ткань чужого рюкзака. Тот останавливается с коротким вопросительным “мм?” и со взлетевшими, словно чайки, в непонимании бровями, – Это мне стоит уйти, – виновато улыбаясь, Донхек хлопает того по плечу, проходя мимо и удаляясь в сторону своего дома. “Надо было спросить, хотя бы как его зовут”, – грустно думает он. – Марк, – вдруг раздается у Донхека за спиной, и словно последний кусочек пазла встаёт на свое место, – Мое имя – Марк. И, честно говоря, не мог бы, – вздыхает тот, запыхавшись, догоняя, – не мог бы ты мне помочь? И… как тебя зовут? Вот тут уже настал черед Донхека удивляться происходящему. Марк протягивает ему ладонь для рукопожатия и неловко улыбается. – Донхек, – сжимая в ответ чужую холодную руку, – А.., – не успевает закончить он. – Эм, Донхек, – перебивая, начинает Марк, но вежливо склоняет голову, – если честно, я услышал твой голос, точнее как ты поешь, и я.. Мой летний проект в институте, у меня с ним проблема, я никак не могу закончить. И, видишь ли, я учусь на композитора, и мы должны написать песню, а я никак не могу подобрать голос для вокальной части и припева. Но сейчас я услышал тебя, и я только сейчас понял, что-то типа “вот он, тот самый голос!” – он взмахивает руками перед собой, – Не хочешь пойти ко мне и записать песню? Я понимаю, что это странно звучит, мы ведь совсем не знакомы и все такое. Я понимаю, если ты откажешься, я не настаиваю. “Но мог бы ты, пожалуйста?” – отчаянно молили его глаза. “Такая честность немного сбивает с толку”, – думает Донхек ошеломленно, – “Но это лучше того, о чем я мог только мечтать”. – Окей, Марк. Так, значит, ты приходишь сюда каждый день, чтобы писать музыку? Тот краснеет и начинает разглядывать асфальт между кроссовками. – Ты заметил? – Это было так очевидно. Ты, буквально, сидишь здесь с утра до вечера. И даже когда две недели назад был дождь, твоя задница была на этой лавочке. Марк смеется и краснеет еще больше. – Я думал, такое случается только в фильмах. – Что ж, сегодня твой счастливый день. Что-то очень быстрое проскальзывает у Марка во взгляде от этих слов, и Донхек вздрагивает, сам не зная почему. – Пойдем? Я живу вон в том доме, с зеленой вывеской, выше по улице. – Ага. А я живу вот в этом, – тыкает Донхек в одну из девятиэтажек. – Ты всегда знакомишься вот так? – смущенно выделяет он последние слова. – Нет, только когда мне кто-то очень сильно понравится. – Я тебе пп-понравился? – кажется, румянец не успевает сходить с его лица. – Не замечать меня, когда я прохожу мимо шесть раз, – это преступление против моей гордости, – задирая нос, произносит Донхек, и Марк снова смеется, и его улыбка отражается в брызгах небольшого фонтана, что они проходят мимо. – Так это был ты. Я думал, мне показалось тогда. – Так ты все-таки заметил меня?! Почему ты ничего не сказал?! – Я думал ты просто гуляешь?? – Марк неловко заглядывает в чужие глаза, конечно, он помнит его. Они стоят на светофоре у перекрестка, и тот хлопает Донхека по спине, когда загорается зеленый свет. – К тому же, мы встретились снова. Когда они заходят в подъезд, Донхека, словно одеялом, накрывает чувство, как будто бы он был здесь раньше. – Готов поспорить, что каждый, оказавшись здесь впервые, говорит, какой это красивый подъезд, – усмехается он. Марк поднимает на него удивленный взгляд и кивает. – Так и есть. – На какой этаж? – Донхек вызывается нажать кнопку лифта. – Восемнадцатый. – Высоко ты забрался, однако. Неловкая тишина заполняет небольшое пространство между ними, стоящими ближе, чем полагается людям, что впервые встретили друг друга. Поэтому Донхек лишь бросает короткие взгляды, подмечая мелкие детали вроде родинки на левой щеке, синяков под темными глазами, острых скул и маленького колечка в ухе. Но что-то в чужом лице кажется ему таким знакомым, что он не может оторваться. Они так и продолжают молча смотреть друг на друга, пока не открываются двери лифта. Первое, на что обращает внимание Донхек – это запах. В марковой квартире пахло мальчишеским дезодорантом, подгоревшей яичницей и чем-то, к чему невозможно было подобрать слова. И от этого хитросплетения ароматов у него защемило в сердце и захотелось взять Марка за руку непременно, прямо сейчас. Собственные ладони холодеют, и он оборачивается, чтобы хотя бы посмотреть тому в глаза. В доме Марка пахло одиночеством. Донхек сразу узнал этот запах, он знал его слишком хорошо. Точно так же пахло в классе в тот день, когда в абсолютной тишине все пялились на него с утра, когда вся школа узнала, что ему нравятся мальчики. Марк закрывает дверь, снимает кроссовки и приглашает Донхека вглубь квартиры, что была меньше, чем казалась на первый взгляд. Одна небольшая комната с балконом и окном, с крохотной кухней по коридору направо и ванной. На стуле за рабочим столом висело то самое зеленое худи. Рядом с экраном компьютера лежали наушники, какие-то бумаги и пустые упаковки заказанной китайской еды. Незаправленная кровать стояла напротив, с нее свисало скомканное одеяло, а луч света из открытого окна скользил по помятой от сна подушке и гитаре, лежавшей сверху. – Присаживайся, – указывает Марк на кровать, собирая вещи с пола и убирая мусор со стола, – чувствуй себя как дома. У меня почти не бывает гостей, так что… – Все в порядке. Рабочий беспорядок. – Да, типо того, – нервный смех, и он исчезает где-то на кухне. Донхек огляделся еще раз: на стенах висели альбомы с музыкальными пластинками, но проигрывателя нигде не было. Странно хранить такое большое их количество и не иметь возможности слушать. Задумавшись, он взял гитару и провел по струнам, потом попытался зажать аккорд. – Поставь указательный палец на вторую струну, – Марк появился в дверном проеме, – ага, вот теперь получился G. Донхек ударил несколько раз по струнам и резко убрал руку с грифа. – Ай, как больно! – не привыкшие мягкие подушечки его пальцев были очень чувствительны к жестким струнам. Тихо усмехнувшись, Марк отворачивается и включает компьютер. Теплота разливается в его груди, и ему кажется, что, чтобы он не сказал, Донхек уже знает это, словно он чувствует все то же самое, словно он видит Марка насквозь. И это было облегчением: быть понятым совершенно незнакомым тебе человеком. – Так как называется песня? – “Закончить, чтобы начать” – “End to start”. Донхек протяжно мычит в ответ, забираясь с ногами на кровать и устраиваясь поудобнее. Марк чуть прибавляет громкость в колонках и разворачивается на стуле лицом к нему. Электронное фортепиано задает темп, словно сердце, бьющееся в учащенном ритме. “Я знаю, если остановишься, то никуда не придешь”, – пропевает более высокий и чистый голос Марка, – “Нужно сражаться, даже если вокруг непроглядная тьма”. Они смотрят друг другу в глаза и теряются в песне и в моменте. Донхек видит, как блестят чужие глаза от застывших в них слез, и сжимает в руках одеяло, чтобы тоже не заплакать. “Нужно закончить все сегодня, чтобы начать сначала. Я готов к новому бою, время сражаться.” Слова и музыка вместе вызывали то самое ощущение того, когда ты совсем один ведешь маленькую войну сам с собой в своем личном аду, где каждый день сгораешь заживо, просыпаясь с утра, чтобы начать все сначала. Оно заставляло задыхаться от невидимых слез, разрывающих сердце изнутри, текущих, словно по щекам маленького ребёнка, брошенного одного на детской площадке. Донхек чувствовал эту черную бездну одиночества и печали, из которой можно выбраться лишь цепляясь за уступы надежды, что стирали ладони в кровь. Он чувствовал ее снова и знал, что больше всего хочется в этот момент – это увидеть чужую, протянутую на помощь руку, схватиться за которую означает либо спастись, либо погубить обоих. Он видел эту чёрную бездну в глазах Марка и читал между строк его песни: "Пожалуйста, возьми меня за руку, не бросай меня здесь одного, пожалуйста." “И когда я понимаю, что все вокруг вот-вот рухнет, Рядом со мной только ты, только ты.” – вторят строчкам губы Донхека, будто он уже знает слова. Он смотрит на Марка и ему хочется бежать, развернуться и бежать назад к той лавочке, в тот самый день, когда Донхек заметил его, к тому небольшому фонтану ранним утром. И он протягивает руку. – Кажется, будто это сон, – говорит Марк и опускает глаза. – Разве во сне ты слышал, как восхитительно я пою? – игриво спрашивает Донхек, пытаясь разогнать черные тучи тяжелой атмосферы, сгустившиеся у потолка комнаты. – А ты восхитительно поешь? – тот легко улыбается. – Эй, вообще-то я учусь на эстрадном вокале, и разве не ты сам уговаривал меня помочь тебе, потому что мой голос это как раз то, что тебе было нужно? – Я понадеялся на это, услышав, как ты мямлил какие-то мелодии сидя на моей лавочке, – Донхек театрально обиделся, вопросительно уставившись на Марка. На самом деле, ему нравилось, что тот дразнится в ответ. – Держи наушники, будем проверять твои навыки, – Марк бросает их на кровать. – Окно еще закрой, пожалуйста. И да, к сожалению, моя комната не профессиональная студия звукозаписи, так что петь придётся под одеялом. – Серьезно? Петь под одеялом? Не слишком ли интимно для первого свидания? – Это не свидание, – кончики его ушей снова покраснели от этих слов. – А что это тогда? – Ты просто помогаешь мне с летним проектом? Донхек дует губы, а Марк подъезжает к кровати на стуле и протягивает тому телефон. – Держи текст, – получая телефон, Донхек специально дотрагивается до чужих пальцев, (наконец-то появилась такая возможность), и он готов поклясться, что чужая рука дрогнула, стоило только коснуться ледяной кожи. – Я, – Марк прочистил горло, – я выделил курсивом твои партии. – Спасибо, – они снова так близко, между ними даже меньше пятидесяти сантиметров. Их взгляды снова застывают друг на друге на несколько секунд, после чего Марк резко разворачивается и начинает что-то настраивать на компьютере. Донхек перечитывает выделенные фразы и распевается. Прошел где-то час с момента, как они начали запись, а у Донхека все уже плыло перед глазами – сидеть под одеялом, когда на улице плюс тридцать, согласитесь, мало удовольствия. Но он терпел ради благого дела, к тому же, петь под руководством Марка ему нравилось. Его поражала смена настроения – Марк-слушатель и Марк-продюсер были словно два разных человека. И второй был безусловно хорош: он знал, что он делает, и знал, что хочет сделать. Словно у него была магическая способность слышать, как будет звучать лучше та или иная партия. И благодаря этому, голос Донхека настраивался и ложился на музыку именно так, как было нужно. Спустя еще некоторое время Донхек не выдерживает и падает боком на кровать. У него тут скоро головокружение начнется от нехватки кислорода. – Ыаа, как жарко, – тянет он, нечаянно проходясь микрофоном по ткани и шумно выдыхая. Марк морщится от громкого шуршащего звука в своих наушниках, подкатывается на стуле и задирает часть одеяла, заодно освобождая от наушника одного ухо Донхека. – Я вообще-то все слышу, можешь потише жаловаться, – говорит он с улыбкой, которую не может сдержать, честно пытаясь казаться убедительнее, но звучит все равно немного виновато и утешительно. Волосы Донхека спутались и наэлектризовались, рассыпавшись в разные стороны по простыне, из-за чего, наверно, так сильно хотелось провести по ним рукой, чтобы пригладить. Солнечный луч нежно касался их диагональной полоской, заставляя золотисто блестеть и переливаться. Он также подсвечивал бронзой его лицо, слегка влажное у висков из-за жары. Донхек тяжело вдыхал, заглатывая свежий воздух, отчего его грудная клетка высоко вздымалась вверх. Марк моргал, не веря своему зрению. Пара глаз напротив манила своей глубиной, словно бездонные морские воды. Все посторонние звуки будто потухли или затонули, как потерпевшие крушение корабли. Все что осталось – чужое дыхание и удары его собственного сердца, или не только его? – А что мне будет за эту помощь? – возвращается Донхек к уже было забытой теме. Не думая и секунды, Марк отвечает: – Схожу с тобой на свидание, – и натягивает одеяло Донхеку на лицо. И правильно делает, потому что у Донхека на лице появляется такая глупая улыбка и такой яркий румянец, и вообще он сгребает все одеяло в охапку, утыкаясь в него носом, стараясь не запищать от радости. – Давай, вставай, нам осталось последнюю часть записать, – тыкает его, надеясь, в бок Марк через толстую стену поролона. Одним своим присутствием Донхек заставлял все пылившиеся на стенах пластинки разом играть какую-то невероятную вселенскую симфонию. Его мягкая улыбка и голос наполняли комнату теплотой, какая появляется утром вместе с солнечным светом, что нагревает воздух на своем пути. Марку, словно коту, хотелось подольше нежиться в этих приятных лучах, но Солнце не может быть с нами все время, верно? Телефон Донхека разрывался от уведомлений, которые он упорно игнорировал вот уже почти пол дня. Не было нужды сомневаться в том, что это были счастливые Джемин с Ренджуном, написывающие ему как вместе, так и по отдельности. Но не мог же он игнорировать их вечно – была пора прощаться. Игла слетает с диска, и мелодия резко прекращается – наступает молчаливая пауза, что повисает тяжелой тишиной. Она разбавляется лишь тихим скрежетом кружащейся пластинки – постоянными раздражающими мыслями о собственном одиночестве на задворках сознания Марка. Весь сегодняшний день вскружил ему голову, и сейчас он больно осознавал последствия своей увлеченности. – Завтра в 10 утра на нашем месте, – тихо произносит Донхек, давая немного надежды, словно хлебные крошки. Снова запахло чем-то грустным и соленым, как на пустом пляже. На этот раз Донхек не выдерживает обреченного лица Марка и прижимает его к себе резко и крепко, совсем не так, как обнимаются в первый раз, скорее наоборот. И после он чуть приподнимается на носочках, чтобы оставить губами лёгкое прикосновение на чужом лбу. – Зачем? – шепчет Марк. Их лица так близко друг к другу, что слышно неровное дыхание обоих. – Просто показалось, что ты нуждался в этом, – также шепотом. Это отчаяние, эта мучительная потребность в другом человеке, Донхек мог буквально пощупать ее в воздухе. Все его существо твердило ему остаться. Он должен был сказать "я рядом, я буду здесь, с тобой", но пересилив себя, лишь выдавил: – До завтра. Слезы покатились по его щекам, стоило только выйти за дверь. Отчего-то прощаться было безумно больно. Марк просыпается, безумно оглядывая стены своей комнаты. Сбрасывая одеяло на пол, он смотрит на время – опаздывает. Или это снова был всего лишь сон? Дрожь, словно рябь на воде, прокатывается по всему телу, страх застревает комом в горле. Заряженный ударной долей адреналина, он бежит в режиме “бей или беги”, убеждая себя, что не сошел с ума и что тот парень, Донхек, действительно существует. Весь оставшийся вчерашний день, если это все-таки был не сон, прошел как в тумане: он вроде заканчивал работу с песней, а потом увлекшись начал писать что-то еще, не замечая как течет время. Да что там, он даже не мог вспомнить, как лег спать. И в данной ситуации это вызывало лишь больше сомнений. Лифт ехал непростительно долго, сколько бы Марк не тыкал на кнопку вызова. Терпение его подводило и, широко распахивая дверь, он вылетел на лестничный пролет. Восемнадцать этажей проносились мимо, кружа до тошноты голову резкими поворотами и нескончаемыми ступеньками. Он бежал, испуганно дыша, до скребущего чувства в горле. После того сна в конце мая, он жил с этой глупой надеждой встретить его. Увидеть еще раз. Услышать медовый голос. Это мучительное желание быть замеченным, увиденным, найденным чужими глазами. Желание быть в чужих мыслях, существовать в чужом сердце. Быть рядом с кем-то и быть понятым. Разве это слишком? Красный на светофоре заставил его остановиться. Мысль о том, что лавочка окажется пуста, разбивала весь мир на осколки, впивающиеся в самое сердце. Он считал про себя секунды до зеленого света, стараясь отложить мысли о грустном финале. Но что если это действительно всего лишь его жалкая, отчаянная фантазия, чтобы спастись от окружающего одиночества? Из-за того, что спинка у лавочки такая высокая, что даже встав, та все равно оказывалась выше, пока не завернешь – не увидишь, сидит ли там кто-нибудь. И Марк резко тормозит, громко стукаясь рукой о нее. Он задыхается, не в силах произнести и слово. Донхек сначала застывает, удивленный таким неожиданным появлением, но потом сразу встает и обнимает Марка, готового заплакать в любой момент. Как только его ладони оказываются на чужой спине, он слышит тихий всхлип, и марковы плечи расслабляются, сбрасывая груз переживаний. – Я видел сон в конце мая, это был ты, я уверен, это был ты, – словно мантру повторяет Марк, – и приходил я сюда, только чтобы встретить тебя снова. Скажи мне, что это не сон. Это ведь не сон, правда? Не сон? – Посмотри на меня, Марк, – он ведет рукой вдоль позвоночника к шее, а когда они чуть отстраняются, смотрит в лицо, проводя ладонью по щеке, вытирая мокрую дорожку. Капля дождя падает рядом, оставляя новую, – вместо вчерашней жары, сегодня было холодно и пасмурно. Донхек наклоняется ближе и целует Марка в губы. И этот жест исчерпывал сам себя. Время остановилось вместе с дыханием. Стало так спокойно и правильно. Казалось, что-то теплое и невидимое все это время притягивало их ближе друг к другу, и вот, наконец, они действительно были вместе. Сейчас было не важно, что ветер усиливался и их майки промокали под дождем, потому что Донхек спрашивает: – Это достаточно реально? – Более чем, – отзывается Марк. Марк просыпается от холода, слыша, как в окно ударяет каплями сентябрьский дождь. Он улыбается, вспоминая прерванный сон и разворачивается на постели. Последние ночи выдались холодными, и Донхек каждый раз перетягивает одеяло на себя. Марк снова делает мысленно пометку купить еще одно с первой же стипендии. Он пробирается руками под складки одеяла, обнимая Донхека за горячую талию. Тот сонно и недовольно мычит что-то про ледяные руки на его животе и, развернувшись, утыкается носом в шею Марка. Тот переплетает их ноги под одеялом, чтобы быстрее согреться, и Донхек снова хочет что-то возразить, но Марк целует его в макушку, и тот тут же успокаивается, прижимаясь ближе. И Марк снова засыпает, зная, что проснувшись, увидит любимое лицо еще раз.