История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** — Тебе стыдно было? — спрашивает Джон, и пальцы его в волосах Джинджера путаются, теряются между прядей. — Ну, когда мы… Когда я это в первый раз с тобой сделал. Джинджер мягко выдыхает, ерзая, он лежит головой у него на коленях. — Да. Губы Джона складываются в тонкую линию на его несколько просветившемся лице. — Почему ты мне ничего не сказал? Оно еще всего не знает. Джинджер молчит какое-то время, просто поддаваясь ласковым касаниям. — Потому что ты хотел это со мной сделать. — Но тебе ведь было больно, — ноет Джон. — Джиндж, я тебе сделал больно. Джинджер дотрагивается до его пальцев, перебирающих ему волосы. — Нет, не сделал. Джон упрямо мотает головой. — Ты не сделал. Джон, ты правда не сделал. Оно еще всего не знает, оно лишь немного просветившееся, оно прекрасное и помятое, потрескавшееся от знакомства со страданием. — Сделал. Блядь… Я ничего не знал, Джиндж. Я смеялся. Я хихикал над тобой, разве ты не помнишь? Дразнил тебя этим. Всем подряд. Я, блядь, совсем тупой. — Джон, — говорит Джинджер, вжимаясь лицом ему в ладонь. — Все хорошо. Не надо. Все в порядке. Пожалуйста, не плачь. Джон шмыгает носом, вытирает его и смотрит вниз на Джинджера, снова запуская пальцы ему в волосы. И лицо его выглядит так, словно оно целиком соткано из света. — Знаешь, — он слабо улыбается. — Я просто… Я просто хотел, чтобы ты расслабился немного. Чтобы ты… Ну, повеселился. Джинджер смеется. — Прости, — говорит он и переводит взгляд на Джона. — Я не… Я не умею веселиться. Я не могу. Не могу быть таким, как ты. Или как… Я просто. Я себе не нравлюсь. — Джон снова хныкает, сжимая руки в кулаки. — Я… Блядь, это… это ебаное зеркало. Он… Я же, блядь, видел, понимаешь, я видел, как я выгляжу. Когда он… Когда я перед ним. И я… — Нет. Рука Джона зависает в воздухе, готовясь заткнуть Джинджеру рот. — Нет. Джинджер закрывает глаза. — Да, — вздыхает он, и голос его звучит неровно. — Я, блядь, выгляжу уродливым. Я чувствую себя уродливым. Всегда, я всегда так себя чувствую. Уродливым и отвратительным, нелепым, блядь, и… — Он прерывается, касается своего лица, на которое упали слезы Джона. — Джон. Джон, пожалуйста. Не плачь. — Ты… — Это… Понимаешь, это просто так и есть? Я именно так себя и чувствую. Прости меня. Джон, прости меня, но. Но я действительно так себя и чувствую. Оно всего не знает, оно лишь немного просветившееся, прекрасное, помятое, крошащееся и осыпающееся, опустошенное и мокрое, страдающее лицо. Джон всхлипывает. Джон плачет. — Но я же не… — Я знаю, — быстро произносит Джинджер и кусает губы. — Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я себя так чувствовал. Но… Я не могу. Понимаешь, я правда не могу. Но я… Я хочу. Чтобы ты. Любил меня. Я могу… Блядь, я себе не нравлюсь. Но ведь я могу хотеть… Джон превратился в боль. — Господи, кальмар, заткнись, — говорит Тим, поднимаясь со стула, крепко сжимая лоб. — Что ты вообще несешь, ты, ублюдок безголовый? Заткнись. Закрой свой блядский рот. Ему этого нельзя слушать. Твои ебучие рассказы для детей не предназначены, ты, тупица. Захлопни свой идиотский, сука, рот. В воздухе повисает тишина. Тишина и жалкое шмыгание носом. Жалкое шмыгание носом и прерывающееся, угасающее дыхание. Жалкое шмыгание носом и угасающее дыхание — и звук быстрых шагов Тима, звук шагов Тима, направляющегося прям к ним. — Заткнись, — говорит он, нависая над ними обоими, словно башня, пока эти долбоебы трясутся на кровати. — Да, ты можешь. Я знаю, что ты можешь, ебаный ты кальмар. А эта плакса тебя правда любит. До безумия. До смерти. Так что, блядь, заткнись. Заткнись и не мешай ему. Шея Джинджера выгибается, обнажая горло, когда он поднимает руку, отводя растрепанные волосы Джона с лица неловким движением, промахиваясь мимо ломких черно-белых прядей несколько раз подряд. Джинджер улыбается. Когда пальцы Джона зависают в воздухе над его лицом, а Джон тоже улыбается и выглядит, как сама доброта, как нежность и восторг, он забирает их в рот, ловит их губами, облизывает их, и Тим знает, как его влажное, прерывистое дыхание ощущается на коже Джона. Тим чувствует себя призраком. И когда он тихо поднимается, чтобы оставить их одних, чтобы исчезнуть, раствориться, испариться, мягкий голос Джинджера останавливает его, зовет его, и он уже увидел восторженное лицо Джона, его прекрасное, идеальное лицо, он видел его столько раз, ему знакомо это выражение, на лице Джона написаны любовь и нежность, доброта, словно это сон, мечта, да только вот он никогда не видел, чтобы эти чувства были написаны на лице Джона для него. Тим садится на кровать рядом с двумя идиотами, все еще зачем-то цепляющимися за него, и неспешно, осторожно трахает рот Джинджера пальцами Джона. Джон так часто его прощал, что теперь просто не может перестать. — Тим, я не могу, — говорит Джон, цепляясь за него в темноте кухни. — Я просто больше не могу. Я сдохнуть из-за этого хочу. И говорит он это в четыре утра, а до этого Тим курил в темноте кухни в одиночестве. — Нихуя. Все ты, сука, можешь. — Блядь, Тим, как… Как ты мог? — спрашивает Джон, заливая слезами воротник его рубашки. — Я его люблю, понимаешь. Я так сильно его люблю. А он… Он… — Да. — Он себя ненавидит, — говорит Джон, опаляя кожу у него на шее своим дыханием. — Я его люблю, а он себя ненавидит. Это же… Это больно. Что он говорит. Я… Я не могу. Тим, я правда больше не могу. — Можешь. — Блядь, Тим. Как ты мог? — говорит Джон и трясет его за плечи. — Как ты вообще мог все это слушать и не сдохнуть прямо там? Ты же знал. Блядь, ты же все это давно знал. Ведь знал, да? Ты знал и просто… Как ты мог? Блядь. Ты… Как ты вообще, блядь, это выдержал? Тим крепко обнимает его, сжимая, чуть ли не раздавливая его в своих руках. Тим вздыхает. — Я, Джон, мудак бессердечный, — отвечает он. — Ты постоянно это забываешь. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------