тис

      Она замирает возле тиса.       Не то чтобы Светлячок его выискивала — просто броский красный очень заметен на снегу. И она невольно думает, какие они на вкус — похож ли он на горьковатый осадок на языке после беспокойных снов?       Думает, конечно, в меру любопытства, присущее каждому в ученичестве. Но думать об этом больше нексати — как-никак, она перестала быть простой ученицей, и сейчас у неё есть дела поважнее.       Как-никак, прошлым вечером звёзды подарили ей новое имя и полноправный статус целительницы.       Но Светлячок без четверти десять лун. Взгляд у неё всё ещё наивный и мечтательный — такой, когда в них будто потерялась частичка Лунного озера, со всеми его звёздными бликами и сияющей рябью.       И лёгшая на плечи ответственность кажется ей непосильной.       (Светлячок всё равно замирает около ягод непозволительно долго, думая, что те похожи на кровь после пограничных стычек.)

***

      Светлячок десять лун, и глядят на неё встревоженно.       И ни статус, ни новое имя не внушают доверия даже ей — что бы не преподнесли звёзды, какую бы судьбу не пророчили и о какой мудрости бы не твердили, она всё ещё возрастом с обычную ученицу.       И Светлячок никогда не просила такой судьбы — выбор был сделан за неё. Ей не хочется быть важным звеном систем, не хочется, чтобы ей поручали так много. Ей не хочется засыпать в одиночестве в целительской (ещё больше не хочется просыпаться). И ей хочется, чтобы среди голосов оруженосцев раздавался её голос — не несущий знамения и не разгадывающий судьбу, а задорный и смешной.       Ей хочется не тревожиться, но в чужих глазах раз за разом рябит отражение собственного страха.       И Светлячок думает, что это отвратительно — никто не заслуживает такой тяжёлой и хрупкой ответственности.       Но сейчас не до этого — с каждым днём лес утопает в снегах, и от неё будет больше пользы, если ей доведётся найти ещё не сгнившие травы. Потому что оруженосцы и молодые воители такие нелепые — шутливо дерутся по пустякам, получают по глупости ссадины, и травы тают на глазах, когда снег растает совсем нескоро.       Её наставница старалась запасти как можно больше. У её наставницы взгляд был похож на листья тиса, но с каждым днём он всё больше туманился, и ясный цвет перекрывала дымка, и новый шаг был трудней предыдущего.       Её наставница справилась бы лучше, но слишком много времени отнимали безуспешные попытки обучить Светлячок раньше своего срока.       И оставленное в целительской наследство растратится к середине Голых Деревьев.       Светлячок вдыхает морозный воздух.       Она не знает, отчего день пролетел так быстро.       В ночном звёздном лесу ей мерещится, будто весь мир стал до невозможности маленьким и тихим — тишина звенит в ушах, давит на спину, и Светлячок не может сделать полного вдоха.       Снег кружится над макушкой стылыми звёздами, к которым Светлячок поднимает голову. Снег щиплет глаза, путается в шерсти тающими огоньками, повисает на шерсти новой тяжестью и жжёт холодом. Снежинки похожи на падающие вьющиеся звёзды, оседающие на плечи.       — Почему вы взвалили это на меня? — спрашивает Светлячок, когда ей кажется, что замерла она здесь, среди голых ветвей и глубоких снежных троп, на целую вечность. Но звёзды смотрят на неё с небес с тем же холодом, который сейчас вплетается ей в шерсть белыми блёстками, и не отзываются.

***

      Светлячок десять лун и почти половина, когда каждую ночь она получает одно и то же знамение. Или видение. Или пророчество — какая разница ей до этого? Она слишком мало была целительницей, чтобы разбираться в громких словах, она слишком долго — около луны жизни долго, когда ты только-только прожил десять — была одинока, чтобы ей правда было важно, каким словом называть свои сны.       Светлячок замерзает ночами в леденящей метели, и звёзды вьются у её лап, и снег под лапами оставляет красный след, и в ушах набатом раздаются крики и всхлипы. И Светлячок понятия не имеет, что это может значить.       Но ей кажется, что кровь под её лапами похожа на тис, и она долго вглядывается в неё с любопытством. И мысленно корит себя, что не с ужасом — вокруг крики и плач, а она смотрит на алую полосу. А потом просыпается.       Долго лежит, щурясь в темноте целительской и вглядываясь в полоску света на выходе. И думает, может ли поспать чуть дольше — нужно ли ей поспать чуть дольше, если теперь никакого удовольствия и прока это не приносит.       Светлячок просыпается уставшей не первый раз.       И Светлячок хочется, чтобы ей снились — как в юности — самые простые сны.

***

      Первый раз они встречаются на границе.       Она тоже выглядит юной — если бы на прошлом Совете её не нарекли воительницей, Светлячок сочла бы её ученицей. Хотя кто знает — шерсть у неё густая, из-за чего выглядит она напыщенно крупной. Только вот промокни она, была бы размером со Светлячок — возможно только самую малость выше.       — Что ты здесь забыла?       Вопреки аккуратному телосложению и нежной внешности, её голос оказывается хриплым и немного гулким — подобный ветру в скалах возле Лунного Озера. А вот тон Светлячок разгадать не может — то ли настороженный, то ли раздражённый, то ли уставший.       Светлячок трактует его раздражённым.       — Хожу где хочу, — огрызается она. Знает же, что не отхватит. И чужая воительница никакого отношения к ней не имеет — отыгрывайся сколько хочешь на ней, злись и ненавидь, лишь бы этот кусачий змеиный клубок под сердцем хоть на мгновение перестал её травить.       Лишь бы хоть мгновение она не ощущала всеобщую атмосферу тревоги и рушащееся небо на своих плечах.       Светлячок хочет, чтобы её воспринимали серьёзно. Вопреки этому хочет, чтобы эту жизнь прожил кто-то вместо неё — потому что как же страшно, когда ты остаёшься единственной целительницей.       В чужих глазах она ловит немой вопрос и озадаченность.       — Для целителей нет границ, — продолжает она, и первый вопрос теперь кажется ей не только раздражительным, но и грубым. Какое ей вообще дело, что она здесь забыла? — Удивительно, что тебя посвятили, если ты даже базовых правил не знаешь.       Воительница некоторое время молчит, только разглядывает её пристально и любопытно, а у Светлячок всё сгорает под чужим медовым взглядом. Она делает шаг навстречу, второй, третий — шерсть в рассвете горит пожаром и бликует метелью, и Светлячок отшагивает восторженно и немного испуганно.       Испуганно, потому что крадётся она так, будто собирается нападать. Но, звёзды, какая она красивая, сотканная из огня и облаков!       — Бойкая ты для целителя, — отзываются ей, и у Светлячок сбивается дыхание от того, насколько чутко и заботливо звучит чужой голос. Всё желание вздорить с ней спадает на нет, когда в знак уважения воительница слегка склоняет голову, а после — в два прыжка — пересекает отделявшее их расстояние, — И что привело тебя сюда?       Светлячок заминается.       Потому что не привыкла видеть в чужих глазах искреннее восхищение, а не ужас и страх.       — Тебе помочь чем-то?       Светлячок молчит.       И, вопреки накатившему ранее чувству, ей не нравится, что теперь её статус целителя правда играет роль. Потому что причина, по которой она перешла границу — глупость, банальная юношеская шалость, впервые себе дозволенная.       Светлячок перешла границу просто так — вернее, по такой маленькой и никчёмной причине, которая, кажется, напрочь убьёт к ней всякое уважение.       — Здесь лучше видно закат.       — Прости?       Светлячок сама знает, что выглядит странной. Но может ли она быть нечестной, когда к ней отнеслись так по-радушному?       — Здесь лучше видно закат.       Воительница поглядывает на неё искоса, почти тревожно. А затем смеётся, и Светлячок неловко спрашивает, только в голосе прежней твёрдости не остаётся:       — Что не так?       — Ничего, просто, — Медовые глаза вспыхивают солнцем за пару мгновений, — Звёзды, ты серьезно пользуешься правом пересекать границы, чтобы… посмотреть на солнышко?       — Почему бы и нет?       Думает, засмеёт. Но воительница только задумчиво склоняет голову.       — Я думала, все целители надоедливые зануды, — ворчит она, и в ней появляется отголосок чего-то дружеского — ну, или похожего на дружеское, — Как наш.       Она подшагивает к ней, садясь чуть поодаль возле берега и внимательно вглядывается в солнце — так, будто это сейчас самое значимое, что может найтись на всём свете.       И Светлячок второй раз ловит себя на том, как пылает у неё внутри сердце. То ли от того, что её не осудили, то ли от того, что услышали.       — Может и так, — отзывается примирительно Светлячок — голос идёт вразрез с тем, который был поначалу. Да, их целителя доводилось встречать несколько раз — возрастом со старейшину, злой и несносный. Но целитель из него прекрасный, Светлячок не может не отдать этому должное.       А Зарница разглядывает её — с той же внимательностью, с которой мгновениями ранее всматривалась в солнце.       — Если верно припоминаю, — начинает она, заминаясь, боясь ненароком задеть ошибкой, — ты стала ученицей луны… три назад?       — Четыре, — поправляет Светлячок. Взгляд Зарницы загорается детским восторгом и интересом.       — И уже целительница? — воительница окидывает её глазами. — Чем заслужила раннее посвящение?        — Моя наставница погибла.       Её новая знакомая вздрагивает и тупит глаза в землю. Светлячок незаметно усмехается, но ничего больше не говорит, вглядываясь в алые небеса. Воительница поднимает голову вслед за ней.       — Меня Зарница, кстати, зовут.       — Я помню, — Светлячок сама не знает, как после Совета запомнила её имя. Только вот уверена не была, что именно она его получила, — Я Светлячок.       — Я помню, — усмехается Зарница. Светлячок отвечает встречной улыбкой. Это правда оказывается забавным. А Зарница беспечно добавляет, мимолётом окинув её глазами в очередной раз, — удивительно, что мы не заговорили раньше.       В этом нет ничего удивительного — они находятся по разные стороны границ, их племена — враги. Но, противореча себе, Светлячок озвучивает тихое:       — И вправду.

***

      Светлячок одиннадцать лун.       Это происходит ближе к глубокой ночи — она толком и не помнит слова, которыми ей пытались объяснить произошедшее. Помнит, говорили про охоту, белку на дереве — такую, коих редко встретишь в холода — и “я поймаю”.       Про сестру, про темень, треск под её лапами и…       Светлячок помнит фрагментами, как срывается и бежит — в шерсти путается ветер, и, признаться, в этот миг ей хотелось бы бросить всё и выбежать к краю воды или краю границы — какая разница? — только бы не останавливаться.       А ещё в её памяти отпечатывается худое изломанное тело, рассеянность и такой нарастающий страх и понимание, что лучше бы стереть все воспоминания.       Если бы её грудь едва заметно не вздымалась, Светлячок была бы уверена, что опоздала — а здесь кажется, будто успела. Она не знает зачем — видит же, что ничего не поделать. Но сердце внутри бьётся пойманной птицей, и Светлячок правда пытается помочь, только это заведомо провально.       — Успокойся, — говорят ей тихо. — Ты навряд ли могла что-то сделать.       Светлячок кивает. Жжение в горле не проходит, и она нервно сглатывает, безучастно поднимая глаза.       Небо рассыпается над ней холодными бездушными огоньками, и где-то там, среди них, теперь блуждает её сестра.       Небо вот-вот обрушится ей на плечи, придавит грузом и убьёт — Светлячок не может сделать полного вдоха. Жжение внутри обрывается пустотой.       Но слёзы приходится сдерживать — плакать нельзя. Её долг — бороться за жизни. Оплакивать будут другие.

***

      — Здравствуй, целительница.       Они встречаются на берегу второй раз.       Даже не встречаются — Зарница подкрадывается к ней со спины, произнося приветствие бессовестно громко и нараспев. И Светлячок подаётся вперёд, отшатываясь, наступает на замерзшую луну озера и оборачивается с раздражением.       — У вас в племени все невежды?       — Нет, — Зарница смеётся, подступаясь к ней так, словно знакомы они целую жизнь — а это только вторая встреча! — и чуть склоняет голову. Не почтительно, нет, просто чтобы с озорством глянуть в чужие омуты глаз.       И почему-то раздражение разом сходит на нет. Просто Зарница похожа на солнце — чтобы не сказала и не сделала, это отдаёт ложным чувством тепла. И Светлячок вглядывается в неё в ответ, а потом говорит с напускной обидой:       — Ты же знаешь моё имя, — и смотрит недовольно. По крайней мере, пытается, — почему называешь целительницей?       Зарница пожимает плечами, присаживаясь рядом. Вдалеке опускается солнце.       — Мне нравится, как звучит.       Зарница говорит о скучных пограничных патрулях, о неудачной охоте — холода оказываются настолько сильными, что охотиться попросту не на что, и о том, что, кажется, какой-то котёнок просил сделать её своей наставницей. А она не особо хочет — вернее, хочет, но пока это кажется таким важным — брать на себя ответственность за чьё-то обучение и жизнь, — что она не знает. Хотя будь что будет — она не особо волнуется и…       Светлячок слушает её, боясь прервать.       Потому что так давно в её жизни не было банальных разговоров о мелочах, что беспечные слова Зарницы кажутся ей отдушиной. Зарница не разгадывает сны, её действия не несут за собой длинного шлейфа последствий. Она просто живёт, и, признаться, это так прекрасно — просто жить.       — А у тебя как делишки?       — А?       Светлячок не сразу осмысливает вопрос. Но Зарница смотрит на неё двумя глазами-огоньками и по-доброму смеётся, пихая в плечо.       — Одна говорю, мне неловко даже.       — Всё хорошо, — Это правда только вторая встреча? Кто будет так открыт и радушен во вторую встречу? Это кажется абсурдным и глупым, но Зарнице, кажется, всё равно на такие формальности. — Мне приятно тебя слушать.       И Зарница такая обычная, что кажется Светлячок особенной.

***

      Светлячок одиннадцать лун, и сны сплетаются в паутину, когда она касается глади Лунного Озера. Признаться, это место ей никогда не нравилось. Ладно, может, и нравилось в юности, но сейчас связи с предками она никак не находит.       Даже в отражении небо выглядит далёким, касание воды запускает рябь, размывая очертания серебряных огоньков. Звёзды вьются у лап, бликуют, и Светлячок испытывает к ним такое отвращение, которое не испытывала ни к чему — потому что чувство брошенности не оставляет её в покое.       А сон всё тот же.       И Светлячок упрямо вглядывается в кровь под лапами, думая, как же она похожа на тис — похожа ведь? Броские алые ягоды на белоснежном.       Похожа, да, похожа.       Шум в ушах становится громче, а она так и не поднимает глаза от земли — только сжимается и думает-думает-думает о том, как рыжие пятна Зарницы походят на закатное небо — пожалуйста, она готова думать о чём угодно, только пусть этот сон закончится.       Она не хочет думать о том, насколько это важно — она так боится всех подвести.       А ещё её гложет чувство вины.       Потому что целителем присуща навеянная мудрость, целители загадочны и одарены. А она обычная — среди безупречных.       И какое пророчество может она разгадать, если в себе не в состоянии разобраться. ***       — Ты не похожа на целительницу, — подмечает как-то Зарница. Встречаться с ней на берегу почти стало традицией, пусть они никогда не сговаривались. Нечаянные встречи — самые чаянные и желанные, потому Светлячок и бродит границей, убеждая себя, что так нужно, что здесь — больше шансов найти что-то. Запах хвои становится привычным — вот-вот вплетётся в шерсть, задержись она на подольше.       — С чего вдруг?       Зарница поглядывает на неё искоса, бросая как можно беззаботней:       — Целители не избегают звёзд.       — С чего ты взяла, что я их избегаю?       Зарница задумывается, подбирая слова. Светлячок видит это по тому, как она затихла и напряглась, как чуть сильней ссутулились её плечи. А потом осторожно, вкрадчиво — как охотник, боящийся спугнуть добычу:       — Ты уходишь с берега, как только солнце садится.       Светлячок отворачивается. Не знает, как лучше ответить. Просто каждый раз, поднимая голову к звёздному небу, Светлячок знает, что где-то там, в небесных степях, скитается её сестра.       Которой даже шанса на спасения не дали.       — А что в них толку, — она отзывается спустя долгое повисшее над ними молчание — когда солнце скрывается вовсе, оставляя светлые разводы за собой. — Они тоже когда-то жили и умирали. Плевать им на наши судьбы.       Зарница смотрит на неё озадаченно, а потом улыбается.       — Да уж, — она присаживается рядом, и её шерсть щекочет бок. А потом она смеётся, уже с привычки утыкаясь ей в шею. — И кто придумал, что наши предки мудрее нас?       И Светлячок замирает от этого немого жеста поддержки — поддержка это или нет, она не уверена, но раз становится легче…       Светлячок не может объяснить, почему рядом с Зарницей всё ощущается таким простым. Потому что она может дышать полной грудью, и небеса на её плечи рушиться перестают — будто воительница ненароком закрыла её собой.       И она отзывается с полной уверенностью, с вызовом поднимая глаза и ища хоть одну показавшуюся звезду:       — Кто-то по глупости решил.

***

      Замерзать во снах она начинает сильнее.       И это выводит — будто в жизни ей холода мало. Лёд на озере и пограничном ручье такой плотный, что, кажется, оттаивать будет долгими-долгими лунами. Снегопады валят с новой силой, и теперь на охоте куда приоритетней не потонуть в белом мареве, нежели вернуться хоть с чем-то.       Охотничьи патрули поймали только грача за целые двое суток.       Такого жалкого и костлявого, что этим не насытится даже оруженосец. Светлячок ходит с чувством голода уже несколько дней и — пошлите, пожалуйста, хоть один тёплый спокойный сон, это просто невыносимо!       Только в своих снах среди теней один силуэт виден так отчётливо, за её спиной сверкают раскаты зарницы и сияет пламя, что Светлячок не может его не узнать. И от этого свои сны она проклинает ещё больше.       Всё становится таким простым, что Светлячок впервые может спокойно поднять глаза. Побоище, в котором они и Тени перебьют друг друга за жалкий клочок земли. Кто-то, кто может это остановить.       Но Светлячок не хочет такой разгадки.       Потому упорно молчит о них, потому надеется, что что-то упустила. Потому ждёт, что сны прекратятся.       Светлячок не хочет ни битвы, ни крови, ни смертей, ни дурацких снов, в которых исход раз за разом один.       Светлячок хочет спокойной жизни.       У палатки оруженосцев слышен смех и заливистые голоса — ученики всё равно остаются весёлыми, несмотря на голод и пробирающий до костей мороз.       Светлячок одиннадцать с небольшим лун — она всё ещё возрастом с оруженосца. И она до невозможности хочет к ним.       Но каждую ночь в одиночестве засыпает в целительской.

***

      — Мне снился берег, — слышится голос Зарницы за спиной. Светлячок уже привыкла и почти не вздрагивает от неожиданности, когда она вот так крадуче подходит к ней. — Вода там на вкус странная. Солёная.       И Светлячок тоже хотела бы сны о далёких берегах, которые не нужно разгадывать. И она собиралась рассказать о своём — сказать ей, что, кажется, она избранница, которая сможет сделать что-то важное. Но Зарница говорит раньше, чем Светлячок собирается начать.       — Никогда не хотела уйти? — её голос звучит заговорчески. Так, будто Зарница подбивает её на шалость. А у Светлячок в жилах всё стынет, и она глядит на воительницу непонимающе.       — Ты серьёзно сейчас?       — Нет, шучу, — обиженно дуется Зарница. А потом смеётся, добавляя. — Никаких обязанностей и законов. Потрясающе, нет?       — Не знаю.       — Противишься быть абсолютно свободной?       Светлячок скептически на неё поглядывает, взвешивая все “против”, когда внутри раздаются только “за”.       — Абсолютной свободы не бывает.       — Всяко лучше, чем сидеть в клетке из границ. Я бы рискнула.       “Я тоже”, — неозвученные слова встают комом поперёк горла. Только Светлячок смотрит с презрением, давя в себе жалость и слабость.       И зависть.       Потому что Зарница не обременена тем, чем она. Потому что Зарница засыпает в тепле воительской палатки. Потому что Зарница правда может сорваться без раздумий и оставить её одну.       И это эгоистично, а целителям не свойственно быть эгоистами.       Поэтому Светлячок молчит. Поэтому только спрашивает холодно — голос звучит тихо:       — Почему ты хочешь уйти?       — Меня ничего не держит, — откликается Зарница. — Может, воительница из меня неплохая, но… Я не особо дорога им, они не особо дороги мне.       Она прерывается, пытаясь выстроить ответ правильно. Говорить — сложно. Говорить последовательно, не путаясь в словах. Говорить так, чтобы тебя поняли.       Зарница вздыхает как-то судорожно. Светлячок списывает на холод.       — Я же полукровка, — через некоторое время улыбается ей Зарница. — И доказывать свою верность мне нужно чаще, чем остальным.       Светлячок смотрит на неё и не верит.       — Ты… не говорила об этом.       — Ну, это не так важно, — пожимает плечами Зарница, но прежней беззаботности в ней же не остаётся. Светлячок вглядывается в неё, и впервые чувствуют эту потаённую грусть. — Пока я спокойно живу и не выделяюсь, про это успевают забыть.       И Светлячок впервые кажется, что похожи они куда больше, чем казалось на первый взгляд. Но Зарница улыбается, сметая грусть своим смехом — Светлячок не уверена, что он искренний, потому что сейчас не кажется ей тёплым.       — Подумай над этим, ладно? — говорит она весело. И уточняет. — Над предложением уйти.       И Светлячок уверена, что должна её удержать — хотя бы до того мига. И Светлячок надеется, что всё закончится куда раньше, она выполнит долг и уйдёт.       Светлячок не думает, что оправдала ожидания.       Целительница из неё посредственная.       Но раз уж ей снятся сны раз за разом, пусть хоть что-то будет ненапрасным.       — Всё в порядке? — пихает её Зарница.       — Да.       Разве что, иногда Светлячок думает, что лучше бы никогда не существовать на этом свете. Но запах хвои по обыденности ударяет в голову, когда Зарница весело толкает её, прижимаясь к ней, и поднимает голову в сторону заходящего солнца.       Это как игра — ждать, когда кто-то заметит их встречи, обратит внимание. Несерьёзная выходка, маленькая и ничего не нарушающая шалость. Светлячок не знает, почему так отчаянно хочет, чтобы на это обратили внимание.       Светлячок не знает, почему так одинока в кругу родных.       Светлячок возвращается в лагерь и думает, что не хотела бы возвращаться. Возвращаться страшно. Подводить их — всех их — страшно.       Светлячок засыпает, и ей не холодно.       Ей снится берег — или не снится, а она с глупости надумывает его сама.       И вода там на вкус солёная.

***

      — Удивительно, что тис выживает даже сейчас.       У её брата глаза похожи на две луны, и иногда Светлячок пробирает дрожь от того, как он может на неё смотреть. Так, будто сквозь неё, будто видит тот самый поселившийся в ней клубок змей, оплетающий рёбра и обжигающий сердце.       Видит, оттого и молчит.       Оттого и отшучивается, говорит с укором и меняет темы на самые мелочные — так, чтобы выбить её из замкнутого круга мыслей, обязанностей и тревог. Его посвятили в одиннадцать с четвертью лун.       За достижения в охоте.       Если бы не холода, такой улов был бы не достижением, а позорищем. Но сейчас возвращение хоть с чем-то уже считается большой удачей.       — Что удивительного?       — Просто… он яркий. Очень, — сбивчиво выдаёт Светлячок и смеётся; её мысли похожи на россыпь гальки под лапами, которые ей виделись ночами. Гальки, невольно украденной из снов Зарницы — тех серых камушков, колючих, бесполезных и сыплющихся от каждого шага, стучащих и сбивающихся под лапами.       Её мысли похожи на паутину снов, в которой потерялись начало и конец — есть только центр, есть обрывки криков и вида ярко-красных следов как от тиса; как от крови.       Светлячок запуталась.       Но Светлячок смотрит на тис, не распутывая в голове клубок из раздумий, а меняя с одного на другой.       Когда умирает всё, когда листья давным-давно сгнивают под снегом, тис остаётся пятном посреди белоснежных лесов.       Может замёрзнуть, но выживает.       И она этим, признаться, восхищена.       — Ты не о том думаешь, — замечает её брат.       — А о чём мне думать?       — Откуда ж я знаю, о чём целители должны думать?       Светлячок это ненавидит.       Что он упрямо игнорирует пропасть, с каждым днём сильнее разрастающуюся между Светлячок и соплеменниками. И что считает, будто знает куда лучше, что она должна и не должна.       А ещё Светлячок более чем уверена, что в смерти их сестры, по его мнению, вина падает на целительницу. Только вот он никогда это не озвучивал.       И Светлячок уже готовится к словесной перепалки, но воитель кашляет, и у Светлячок замирает сердце.       — Всё в норме? — конечно же нет. Но её братец глядит на неё некоторое время, а после безмятежно подается вперёд, вглубь заснеженного леса, успокаивающе откликаясь.       — Да, — и поясняет спешно, — снежинку ртом поймал.       Светлячок видит, что лжёт. Но Светлячок хочет верить, что всё хорошо.       Потому что лекарства тают на глазах.

***

      — В вашем целительском законе нет никакого смысла, — как-то сказала Зарница. Какое это было по счёту пересечение, Светлячок не помнит, а вот их разговор может пересказать в мельчайших подробностях. И этот отрывок её озадачил. Потому что в своих ответах Светлячок засомневалась.       — Почему же?       — Про любовь закон странный. То есть… ты же, допустим, семью любишь больше, чем остальных? К чему тогда формальность не заводить пару?       — Ты не права, — поправляет её Светлячок. И вот здесь, кажись, прокалывается. И говорит чуть тише, — я люблю всех одинаково.       Прокалывается, потому что саму себя убеждает, что это не ложь.       Но одинаково любить невозможно.       И по взгляду Зарницы ясно, что та думает о том же самом. Только вот смалчивает, не вступая с ней в дискуссию.       — Спорить не буду.

***

      Светлячок почти двенадцать лун, вот тогда-то ей вспоминается их разговор на берегу.       В лагере затишье, точно перед бурей, и даже в ученической палатке больше не раздаются задорные смешные фразы. Светлячок возрастом с воительский — всё ещё мало для полноправной целительницы, но хоть что-то — и в чудеса она не верит.       Ближе к сумеркам погибает котёнок — ещё бы луна, стал бы оруженосцем. Пахнет травами, морозом и болезнью. И — немного — смертью. Ей слишком отчётливо знаком этот запах.       Светлячок долго вглядывается в кучку трав у лап, потом в два силуэта — у обоих дыхание хриплое, тяжёлое и неровное.       Небо над лагерем ясное — несколько ночей до этого было серым, облачным и за выпадающим снегом неприметным. Звёзды глядят на неё, прожигая шкуру — Светлячок чувствует это.       И всё равно предаёт их заветы — а чем они лучше?       Они тоже когда-то жили и оступались, и, если Светлячок не хочет, чтобы её брат украсил небо бессмысленным светом новой звезды, как сестра, она делает то, что делает.       Оруженосец совсем юный — ему до воительства ещё четыре луны. Оруженосец родился слабым и хилым — такие редко представляют из себя что-то стоящее в зрелом возрасте. И шансов пережить морозы потом у него куда меньше.       У Светлячок впервые не сжимается сердце, когда она чувствует, как ослабевает чужое дыхание. Только глаза кажутся бесцветными, когда она тихо шепчет ему “извини меня”, отдавая все травы воителю, у которого глаза похожи на две луны, с которым ещё недавно Светлячок шагала по снежному лесу и кашель которого в упор не замечала.       Светлячок бы попыталась сохранить обе жизни, но слишком отчётливо знает, что такое смерть. И Светлячок знает, что холодный расчёт работает куда лучше сентиментальности — она целитель и ей простительно.       Потому что она заведомо могла спасти только одного.       Оруженосец погибает чуть после полуночи. Так было нужно.       И наутро кажется чудом, что после двух смертей её брат всё-таки просыпается. Что звёзды услышали молитвы.       Но на самом деле, кто из них выживет, а кто нет, было не чудом, а самым обычным выбором. Только Светлячок никогда и никому об этом не расскажет.

***

      Зарница приходит чуть опоздавши — солнце почти село. Светлячок думала, что не придёт — они не встречались уже с четверть луны. И сердце радостно колотится, когда она замечает знакомые горящие огнём очертания, тонущие в снегу. Вокруг вьётся запах целебных трав, и у Светлячок перехватывает дыхание, потому что…       — Где… — …кошачьей мяты в недостатке и у других целителей, — где ты её нашла?       Зарница усмехается, сбрасывает свою ношу к лапам так небрежно, будто бы всё это время у неё был не залог спасения чужих жизней, а безделушка, с которой только поиграться и выкинуть.       — Да так, — она бросает это нейтрально, только вот глаза и вздёрнутый подбородок выдают горделивость, — подружилась с одним домашним.       В этом вся Зарница — простодушная, ходящая по грани законов и заветов. В этом вся Зарница — ищущая решение всеми возможными и невозможными путями. В этом вся Зарница — способная за считанные дни покорить чужое сердце.       — Так нельзя, — корит её Светлячок, но пучок трав дурманяще пахнет и, честно, она сама бы пошла на что угодно, если бы знала, где их можно достать.       Её брат практически выздоровел.       Заболели ещё двое воителей, оруженосец и предводитель. Кашель у трети лагеря.       — Можно-нельзя, — передразнивает её Зарница, в глазах горят искры света, — Не нуди. Домашний переживёт как-нибудь.       — Это всё равно неправильно.       И зачем ей читать нотации, когда Зарница уже принесла травы?       Светлячок не знает. Но ей почему-то стыдно, что… что желая помочь, законы приходится нарушать.       — Не ревнуй, целительница, — дыхание опаляет теплом, и Светлячок невольно замирает. А потом Зарница чуть наклоняется, заглядывая ей в глаза и улыбается, — бегство-то я планирую с тобой, а не с ним.       — И что? — Почему она так ясно слышит, как в клети рёбер бьётся её сердце?       — И то, — говорит она пискляво, подражая недовольному голоску целительницы, — ты значишь для меня немного больше, — и усмехается с наглостью и прыткостью речи. — Совсем чуть-чуть.       Для Светлячок её слова звучат, как единственное, чего только можно желать. Особенно когда Зарница добавляет уже серьёзно:       — Если бы не ты, я бы уже ушла.       И у Светлячок на душе так ясно и тепло, что она готова на любое безрассудство.       — Я не об этом, — восклицает Светлячок, но чувство нужности внутри усмиряет пыл. И здравый смысл говорит ей прекратить и просто быть довольной тому, что травы есть.       — Могу всё себе забрать. Мне-то какая разница, — подмигивает Зарница, ожидая её решение. — Так что?       — Ты права.       Светлячок думает, найди она травы четвертью луны ранее, Светлячок не пришлось бы выбирать среди жизней. И она не знает, плохо это или хорошо — осознавать, что у неё есть определенная власть над остальными.       Это неправильно, подло и гадко, но Светлячок часто смотрит, как её брат общается в кругу воителей, и сердце трепещет от простого факта, что он жив.       — Зарница? — окликает она её перед уходом. Тихо и немного неразборчиво из-за нежданной ноши, но воительница слышит и оборачивается. Светлячок смотрит на неё, поразившись в очередной раз, какая же она чудесная. — Спасибо тебе.       Издалека, конечно, не видно, но Светлячок почти уверена, что Зарница улыбнулась.       — До встречи, целительница.       И “целительница” звучит так ласково, что Светлячок готова отречься от своего имени, лишь бы Светлячок каждый вечер слышала её голос.       В лагере на неё смотрят как на спасительницу. И впервые, с рассветом, ловя на себе чужие взгляды, Светлячок улыбается и расправляет плечи.       Не потому что никто больше от не умирает.       А потому что, кажется, она заслужила шаткое доверие.       — Тебе из Теней просили передать спасибо, — заглядывает к ней глашатай следующим вечером. А Светлячок непонимающе моргает, пока не слышит пояснения:       — За кошачью мяту.       Светлячок думала, хотела ли Зарница не выделяться или отозвалась так на тревоги Светлячок, решив помочь.       Какой бы ни была причина, Светлячок ей признательна до невозможности. И она обязательно должна благодарить Зарницу ещё сотню раз.       — Как тебе удалось её отыскать?       — Да так, — улыбается она. Глашатай глядит на неё с интересом, а она усмехается. — Моя удачливость.       И почему-то думает, что своим шутливым тоном — самую малость, правда — подражает Зарнице.       Не всё же нужно рассказывать, верно?

***

      От голода хочется есть снег — бред, конечно, но если он заглушит резь в животе хоть на время, Светлячок не против. Днём она лечит царапины и раны — мелких травм всё больше. Кажется, будто все от недостатка еды потихоньку теряют свою ловкость и силу.       Ночью всматривается в сны и видит только один фрагмент — там будет Зарница, и она остановит это.       Но Светлячок пугает кровь под лапами — она уже не сравнивает её с тисом. Вернее, сравнивает, но редко и ненароком. И пытается угадать, от кого, звёзды, может быть такой след?       Догадывается, конечно.       Но верит, что расшифровка другая. Что это — просто показатель жестокости стычки.       Потому что если бы кто-то погиб при хорошем раскладе — завершении битвы — её бы предупредили, так? Пророчества же и заключаются в предупреждении, чтобы ход событий можно было изменить?       Светлячок не знает, что делать. Ей хочется, чтобы битвы не было — хоть что-то она сделает перед уходом. Хочется хоть что-то сделать, как целительница, хоть в чём-то себя проявить.       Во снах к холоду она привыкла.       К крикам тоже.       Где-то за макушками деревьев отблесками виднеется зарница, после которой всё затихает.       Кровь под лапами очень похожа на тис.       Светлячок прогоняет эту мысль.

***

      Зарница выглядит как юность, которой у Светлячок никогда не было. К этому выводу она приходит, когда воительница — прямо как котёнок, ну! — гоняется за снежинками, весело смеясь.       Небо сегодня невзрачное, и солнца почти не видно. Зарницу это не останавливает. Воительница зазывает её на лёд и, спустя несколько запальчивых “испугалась, да?”, Светлячок выходит к ней. Зарница пытается научить её не падать, сама падая несколько раз, и Светлячок смеётся. Смотрит на Зарницу и завидует — непрошенное бремя не разрывает её на части и сны её не вторят о скорой битве.       Воительница выглядит похудевшей — даже сквозь пышную шёрстку это заметно. Но всё равно смеётся и не унывает.       Это удивительно.       — Мне кажется, — Светлячок озвучивает мысль сразу, как та приходит ей в голову, — будь у меня выбор, я была бы похожей на тебя.       — Почему на меня?       — Не знаю.       — Это согласие на бегство?       Светлячок замирает. Не знает, как Зарница к этому пришла. И говорит уклончиво.       — Давай переждём холодную пору, и уйдем в тёплый период.       Выходит трусливо.       — Ты всё равно их оставишь, какая разница, когда уходить?       Зарница пытается говорить весело, но взгляд её невыносимо тоскливый.       И Светлячок не хотела её расстраивать — она, пожалуй, единственная, кого расстраивать искренне не хочется. Тревога внутри уже похожа не на клубок змей, а на целое логово.       А когда они всё равно ссорятся — ссорятся впервые за все их встречи — чувство вины давит на плечи Светлячок сильнее, чем когда-то давило небо. И она рассказывает ей.       О снах и о битве.       И Светлячок почти уверена, что Зарница будет рада. Она избранная, важная и — может — так ей не захочется уходить? По крайней мере сейчас.       Просто Светлячок не готова её отпускать — и это эгоистично, прямо как тогда, когда она выбирала между двумя жизнями в пользу брата. И это неправильно, потому что Зарница не хочет здесь оставаться.       И это подло — потому что говорит она только сейчас.       Когда Зарница оставалась с ней честной всегда.       Но Светлячок думает, что это сгладит конфликт. Примирит. Потому что Зарница всегда её понимала.       — То есть, я для тебя просто знак с небес, — тихонько отзывается Зарница, и Светлячок впервые слышит, как у неё дрожит голос. Медовые глаза на мгновение блекнут, — глупый сон в ещё более глупой трактовке?       Она не выглядит рассерженной, только Светлячок заглядывает в глаза и видит там глубокую грусть.       Но в её взгляде нет обвинения — только разочарование.       И Светлячок не может её винить. Светлячок чувствует себя предательницей. Потому что не рассказала сразу.       Потому что не объясняла.       Потому что так погрязла в этих снах, что решила всё за Зарницу.       Так же, как когда-то путь в целительницы предопределили за неё.       — Я правда готова уйти с тобой, — честно признается Светлячок, замирая и смотря куда-то в лапы, — но чуть позже.       — Хорошо.       И одно слово заставляет Светлячок съёжиться, и глядеть ей вслед, чувствуя всем нутром опаляющее чувство стыда.       Потому что Светлячок могла подвести всех и каждого, в чьих глазах видела тени сомнения.       Но подвести Зарницу, которая никогда в ней не сомневалась…       И ей хочется закричать, догнать, остановить, сказать, что уйдёт с ней хоть сейчас, что, правда, безразлично ей это пророчество, если Зарница расстроена.       Но что-то душит, и Светлячок не может сделать шага за ней. Почему-то когда на её глазах умирали, ей не было так больно, как стало сейчас.

***

      Светлячок двенадцать с чем-то лун, и она не знает, сдержит ли своё слово.       Но Зарница нарушает своё гораздо быстрее.       Потому что Зарница всё равно уходит раньше — на поле битвы. И Светлячок никогда ей этого не простит. Только в первую очередь никогда не простит этого себе.       И если бы хоть мгновение она знала, что её жизнь знаменует прекращение битвы, то никогда бы её туда не пустила. Потому что плевать, сколько звёзд бы после украсили небосвод, если это означало, что Светлячок больше никогда не увидит Зарницу у кромки воды.       А потом Светлячок в этом сомневается.       Может, она знала всё с самого начала. Просто признаться самой себе означало предопределить исход.       А Светлячок возрастом с только-только посвященную воительницу, на ней висит судьба за всех соплеменников и ей страшно. И тогда было страшно, и сейчас это чувство никуда не исчезло.       Она вглядывается в поле боя, сравнивая его со своими снами. Вглядывается и в погибшую, от которой все робко отводят глаза. И чьё-то громкое “вы перебьёте друг друга, хватит” раздаётся у неё в ушах звоном.       Одной смерти было достаточно, чтобы присмирить остальных.       Но одна смерть — это слишком много.       У Светлячок в глазах стынет холод и каждый вздох даётся с трудом. Потому что это несправедливо.       Несправедливо, что погибла именно Зарница. Это ужасно несправедливо, неправильно и так не должно быть.       Светлячок вглядывается в горящую огненным маревом шерсть, и кажется, будто Зарница дышит. Но Светлячок чувствует ветер, трепещущий её загривок, и целителя в ней не обмануть — она знает, как погибают, знает, когда уже ничего не может сделать, знает, какова смерть на запах. И на поле боя, вопреки всем взглядам, подходит к погибшей, последний раз робко коснувшись её шерсти носом.       Плевать уже, что скажут.       И Светлячок душат слёзы, и Светлячок хочется рассмеяться или закричать — но она просто уходит. И это чувство похоже на то, которое сопровождало её там, на границе, когда Зарница молча уходила.       Светлячок будто пережила расставание с ней дважды.       И это хуже одной только смерти.

***

      Как когда-то и мечталось, ей не снится ни пророчество, ни звёздное небо, ни метель. Ей снится берег, окрашенный алым — не тем, который на снегу простилается от крови, а теплее.       Позади неё раздаётся крадущаяся поступь — галька стучит под чужими лапами, переливаясь глухим звоном. Шаги узнаются сразу.       — Это место из твоих снов?       У Светлячок сбивается дыхание, когда она говорит.       Обернуться боится.       Нутро жжёт от вины, и, подними на неё слезящиеся глаза, Светлячок точно разрыдается на раз-два. Поэтому она молчит, глотая все свои “извини” и “мне невыносимо жаль”.       — Оно.       Она садиться поодаль от неё — практически также, как раньше, но теперь её шерсть не щекочет чужой бок. И Светлячок пристыженно опускает глаза, выдыхая, и хочет, как же она хочет всё объяснить.       — Ты обещала уйти со мной, как потеплеет, — бросает Зарница. В её тоне нет ни осуждения, ни обиды — Светлячок впервые слышит её настолько безразличной. И ей не по себе. И ей хочется вернуть всё назад, хочется сбежать с ней тогда — какое ей дело до побоища, если бы они были уже далеко?       Какое ей дело до клятв и обещаний, если взамен звёзды свысока смотрят и молчат, если забирают к себе жизнь за жизнью и не могут ничем ей помочь?       Светлячок всматривается в край мира, в зеркальную гладь и садящееся за неё солнце. Солнце напоминает тис. Только более яркий и тёплый.       Если тис горький, то для Светлячок этот вкус окажется привычным.       — Как мне тебя найти? — спрашивает она. Чужого ответа боится. И, наконец, оборачивается — двуцветный мех сияет огнём и снегом под светом солнца, и в нём не путается ни одной звезды. Она не похожа на тех, кто странствует в серебряных искристых лесах.       И Светлячок почти верит, что она живая.       Особенно, когда ловит её взгляд — и чужие глаза горят тем же медовым солнцем, застывшей смолой на липах и — совсем немного — бликуют алым в свете заката. Или Светлячок это надумывает.       — Откуда мне знать, целительница?

***

      Она замирает вдоль каёмки воды, ещё не отражающей звёзды.       И Светлячок кажется это нечестным, что теперь Зарница никогда не выйдет к озеру вместе с ней. Позади неё раздаётся звон капели — теплеет, и снега начинают понемногу сходить.       Светлячок навсегда провожает глазами солнце у озера — ей пора, и она никогда не вернётся. Она решилась.       Обещала же, что найдёт.       Обещала же, что уйдут, когда станет теплее.       Её жизнь — никому ненужная глупость, соцветие гниющих трав и разочарований. Её жизнь — сплетённые в гнёздышко сны, поглащающие её с головой, и приснившаяся ей жизнь, которую не хочется покидать. Ведь где-то там, у скалистых берегов и солёных волн, её терпеливо ждёт Зарница.       И, засыпая в последнем сне, Светлячок слышит далёкий шум воды, бьющейся о гальку.       На вкус тисовые ягоды оказываются горькими — и нет ничего слаще этой горечи.