Среди мраморных крыльев я найду твои

Отрадный цвет восточного сапфира, Накопленный в воздушной вышине, Прозрачный вплоть до первой тверди мира, Опять мне очи упоил вполне, Чуть я расстался с темью без рассвета, Глаза и грудь отяготившей мне       Леви просыпается внезапно. Как будто его вытолкнули, и он, ударившись головой, очнулся.              Он распахивает глаза, смотрит в потолок. Долго, бездумно, а потом понимает, что его разбудило. Далёким эхом звонят колокола.              Голова тяжёлая, как будто он и правда приложился затылком и приподниматься на локтях выходит не так легко, как хотелось бы. Заснул он не раздевшись на расстеленном поверх голого матраса пододеяльнике, выданным вчера хозяином дома.              Он поднимается, свешивает ноги с кровати. В глазах аж темнеет, и Леви вспоминает, что слишком давно ничего не ел. Он не помнит даже когда и что, не помнит какой сегодня день недели и число. Вчера, как только ему открыли дверь, ноги сами понесли его к кровати. Базовые потребности победили его прихоти. Поэтому сегодня ему сначала жизненно необходим душ.              Он встаёт на ноги и, не успев сделать и шагу, спотыкается о брошенную им же сумку на полу.              — Вот срань, — шипит он и подходит к окну, одёргивает пожелтевшую занавеску, которая походит скорее уж на старую тряпку с торчащими по краям нитками.              Подоконник погребён под толстым слоем пыли, копившейся явно не один месяц. Она поднимается крошечной песчаной бурей в воздух под дунувшим ветром из открывающегося окна. Леви закашлялся, отпугнул веером пальцев тучу микробов.              Колокола всё ещё разносятся по округе, заглушая шелест листьев.              Церкви не видно — одни лишь зелёные поля с яркими пятнами распустившихся весенних цветов, песочные змейки дорог с высаженными кипарисами вдоль обочины. Города с этой стороны не увидеть, только окраины — разбросанные светлые точки домов, проглядывающиеся через густые ветви деревьев.              Леви оставляет окно открытым и выходит из комнаты, прихватив чистую одежду и натыкается на большой перевёрнутый цветочный горшок перед дверью. Сверху лежит аккуратно сложенное полотенце. Леви с подозрением его разворачивает: пятен не видно, и ткань ещё хранит запах порошка. И всё же пользоваться чужими полотенцами — перспектива не самая радостная. А потом он вспоминает, где его полотенце осталось и чувствует подкатившую к горлу тошноту.               Ему думается, что это от голода или от незнакомого химического запаха, очаг которого явно не в этой комнате — уж больно слабовато чувствуется. На этом этаже ещё три двери. Он знает, что одна из них, которая возле его комнаты, ведёт на улицу, что за двумя остальными — неизвестно. Но душа тут нет, по крайней мере так сказал хозяин дома, а значит, сейчас Леви до них нет дела. Он спускается по тихо постанывающей под его весом лестнице на первый этаж и едва не сбивает ногой горшок с цветком на одной из ступеней. Какому больному пришла в голову светлая мысль поставить растение сюда, думать не хотелось.              Главного подозреваемого не видно и не слышно. Поэтому Леви дёргает за ручку ту дверь, за которой, как ему вчера сказали, ванная комната. Попал он правильно, значит, не приснилось. Если не брать в расчёт паутину в углах, захламлённые чем надо и не надо навесные полки — здесь чисто. Умывальник белый, корзина для белья почти пуста, бортики ванной без пятен и ржавчины у слива. Но в неё Леви не спешит лезть. Тут ещё есть душ, огороженный каменной стенкой, по виду такой же старой, как и сам дом. Приходится долго повозиться с температурой воды и, в конце концов, не настроить так, как хотелось бы. Но это не останавливает от желания постоять под бьющими в лицо каплями дольше нужного. Он не знает, сколько времени прошло, и очнулся лишь тогда, когда желудок скрутило от пустоты и затекла нога. Потому после всех водных процедур зачесав влажные волосы назад, Леви отправляется на поиски еды.              Кухня от холла отделена только рядом из тумб, а от столовой, если несколько квадратных метров со столом и четырьмя стульями можно так назвать, высокой напольной полкой. Захламлённой чем только можно напольной полкой. Но несмотря на тёмный цвет дерева и большого количества деталей вокруг в доме было светло. Ответ буквально лежал на поверхности: отсутствие занавесок и широкие стеклянные вставки на входной двери с лёгкостью пропускали солнечные лучи. К тому же фасад дома выходил на юго-восток. И где-то было открыто окно, судя по разливающемуся по дому щебетанию птиц.              Первым делом Леви лезет в холодильник. А там — мышь повесилась. На уровне глаз стояла только стеклянная бутылка с молоком, а на верхней полке — два вида сыра и огурцы в пакете. А так хотелось посягнуть на чужие продукты без разрешения.              Леви с разочарованием закрывает холодильник и начинает шариться по ящикам в поисках хотя бы кусочка хлеба. Хлеб он находит, как и находит пацана. Его видно через арку возле лестницы, ведущую в западную сторону дома. Он спит, свесив руку с дивана. Похоже, читал — раскрытая книжка лежит под рукой на полу.              В свинарнике, никак иначе Леви не может окрестить заваленные посудой, карандашами, книгами, цветами тумбы, с пятнами краски на потёртых изящных ручках, вместе с хлебом он находит нож. У того деревянная ручка, погнутый кончик и, конечно же, он ни хрена не режет. С горем пополам Аккерман расчищает место, отодвигая стопку тарелок, стакан с яркими разводами краски, нарезает хлеб и сыр тонким слоем и огурец кругляшами. Свежесть мучного изделия оставляет желать лучшего, и Леви проверяет его на наличие плесени. Повезло.              Несмотря на то, что завтрак по вкусу, мягко говоря, не очень — хлеб сухой, сыр кисловатый, Леви поглощает всё с неприличной скоростью и желанием. Долбящая в мозг боль понемногу успокаивается.              Звон колоколов затих. Только птицы дерут глотки без умолку.              — Думал, что успею съездить за продуктами в город до того, как вы проснётесь. Простите.              Леви оборачивается через плечо, не прекращая активно пережёвывать сухой завтрак. С набитым ртом много не ответишь, потому он просто смотрит на пацана и пытается вспомнить как его зовут.              Хозяин дома, помявшись у арки и потерев глаза, пересекает холл и заходит в кухню, открывает холодильник. Глаза у него красные и заспанные, на щеке след от подушки. Или на чём он там спал? Широченная футболка ещё больше выдаёт его худобу. Ткань облегает плечи, а рукава свисают помятыми широкими складками, из-за чего костлявые руки, обтянутые загорелой кожей, кажутся ещё тоньше.              Зависнув перед раскрытым холодильником на пару секунд, пацан его закрывает, плотно сжав губы.              — Ну, есть молоко. Я могу поджарить блины. Есть джем ещё. Вы не против сладкого?              Леви, дожёвывая, заворачивает хлеб обратно в целлофан и отправляет на место, убирает крошки и полощет руки.              — Чай есть?              Пацан, не получив ответа, бросает на Леви затянувшийся взгляд и кивает. А потом обходит его дугой и присаживается перед шкафчиком. Вытягивает из него коробку какого-то незнакомого чая и стеклянные банки с сушёными травами. Потом откапывает в завалах на тумбах прозрачный заварник с потемневшим дном и со сколом на носу. Старенький, по-видимому, но на первый взгляд выглядит чистым.              — В пакетиках чёрный, но он довольно давно у меня. Возможно, вышел срок годности. Но есть ещё травяной. Свой, домашний. У нас это называется настоем или отваром. Вообще, если вы любитель, то хорошего чая у нас, к сожалению, не найти. Особенно в Сан-Джиминьяно.              У него спокойный ровный голос с мягким растянутым акцентом, а на лице сонливая безмятежность. Он убирает чайник с плиты и несёт к раковине. Леви освобождать место не собирается. Домовладелец бросает на него растерянный взгляд, и Аккерман замечает при такой близости, что глаза у него неестественно яркие, голубые. «Эти европейцы, — фыркает про себя Леви, — и игра света».              Чайник он забирает. Сам набирает воду и ставит на огонь.              Пацан, запустив пальцы под рукав, трёт плечо.              — Так я могу остаться?              — Я не против, — быстро отвечает домовладелец. — Но я пока не смог дозвониться до вашей подруги — недоступна. А у нас с ней всё же есть договоренность.              — Я об этом позабочусь. Она потом сама тебе позвонит.              — Bene, — Армин кивает, и Леви не успевает даже поморщиться, переводит: — Хорошо. Как только этот вопрос решится, я отдам вам ключи, а вы внесёте оплату.              — По рукам. Я хочу прибраться в комнате. Дашь что-нибудь?              — Там прачечная, — пацан подбородком указывает на дверь за обеденным столом. — В шкафчике над раковиной одноразовые салфетки и полотенца, под ней — чистящие средства. Ведро, швабра где-то там тоже. Берите, что нужно.              Леви кивает.              — Если бы я знал, что кто-то приедет, прибрался хотя бы немного. Простите. И я сам могу, вам необязательно… — продолжает он неуверенно и как будто нехотя.              — Я сам, — отрезает Леви.              Пацан хочет сказать что-то ещё, но из приоткрытого рта вырывается только выдох. Полусонное спокойствие на его лице сменилось смущением и растерянностью. И будто осознав это, он моргает и принимается копаться в буфете. Звенит посуда.              Леви поглядывает на него через плечо, фыркает про себя, замечая цветное пятно на остром локте. Под ногами пацана две банки с тем же цветом. Но ручки ящиков с разноцветными мазками.              Целью поиска были две чашки, которые опускаются на свободный край тумбы.              — Пользуйтесь всем чем необходимо. Вся посуда так же в вашем распоряжении.              И не дожидаясь ответа, пацан высыпает из стеклянной банки сухие листья в ситечко заварника.              Из носа чайника поднимается тонкая струя пара. Ручка у него деревянная, но всё равно нагревается о жёлтый бок с полустёртыми цветами и неприятно жжёт ладонь. Пацан быстро отшатывается в сторону, когда Леви приближается, чтобы налить воды в заварник. Сильно пахнет травами. Зелёный чай Леви не особо нравился, но такой домашний он никогда не пробовал. Даже любопытно.              — Мне нужно подписать какие-нибудь бумаги или что-то типа того? — спрашивает Леви, возвращая чайник на плиту. Скребёт коротко подстриженными ногтями ладонь.              — Пользоваться услугами риелторов слишком невыгодно для меня. К тому же в Италии очень высокие налоги. Самые высокие в Европе. А за легальную сделку придётся неплохо раскошелиться и мне, и вам, — поясняет домовладелец, собирая канцелярию, чтобы поставить её в стакан с цветными разводами. — Должен признаться, желающих снять в этом месте комнату немного, тем более это не квартира. До города далеко, никаких автобусов и электричек. Только ноги или велосипед. Так что вы — мой спаситель, — заканчивает он и растягивает губы в улыбке.              Леви смеряет его задумчивым взглядом. Пацан не похож на того, кто сдерёт денег больше нужного или неожиданно повысит арендную плату.              — Как тебя зовут?              Пацан отвлекается от бесполезного наведения порядка. Переставлять с места на место вещи в таком запущенном случае — не поможет.              — Я говорил… — начинает он и замолкает, едва они встречаются глазами. — Армин.              Леви кивает. И думает, что имя какое-то не итальянское.              — Обычно я добавляю свежую мяту. Сорвать и для вас?              И не дождавшись ответа, Армин выходит из кухни, проходит мимо входной двери и останавливается в углу, где зеленеют травы и цветы в горшках под ультрафиолетовым светом ламп.              — На огороде можно будет срывать позже — там всё только начинает расти, листья пока слишком маленькие. А тут почти круглый год. Рвите, когда вам будет нужно.              Леви молча наблюдает за тем, как Армин возвращается, полощет листья и закидывает их в чашки. И как только зеленоватая жидкость наполняется до краёв, Леви, обхватив чашку двумя руками за ободок, уходит. Пока он поднимается по лестнице, чувствует прилипший к его спине взгляд.              На втором этаже он опять ловит этот далёкий химический запах. Но в его комнату тот не проникает, а значит, это не его дело.              Леви прикрывает за собой плотно дверь, отмечая, что замка нет. Но это особо не беспокоит. Такой человек как Армин, скорее всего, обязательно постучит и дождётся, когда ему откроют.              Комната встречает затхлым запахом и сдержанным занавесками солнечным светом. Леви спешит открыть все окна нараспашку и снять с мебели белые простыни. По осевшей пыли на ткани легко можно сделать вывод, что здесь давно никого не было. Очень давно.              Работы не так много, как казалось поначалу, поэтому Леви планирует закончить к обеду. В комнате, как оказывается, есть выход на балкон, откуда открывался вид на город, на его вырастающие над золотистыми полями башни. Леви никогда не был ценителем пейзажей, но эти бескрайние поля всевозможных тонов и оттенков действительно впечатляли. Там кусочек лилового, а севернее — целое поле цвета груши, город в изумрудных и нефритовых зарослях, а на юге у самого горизонта — настояно-чайные и сосновые полосы. Ему не хватит даже словарного запаса, чтобы описать и половину того богатства красок, что может различить его глаз. И даже чай восхитил своим многообразием вкусовых нот и показался совсем неплохим.              Ханджи бы понравилось. И будь она здесь, то гадала, какие травы были добавлены и перемешаны друг с другом, а потом отсыпала бы себе горсть и отбирала знакомые листочки и цветочки, чтобы разгадать состав самостоятельно. Только в травах она совсем не разбиралась, но не смогла бы устоять перед неизведанным. Потому что ей всегда важно узнавать новое и раскладывать все усвоенные знания по воображаемым полочкам в своей голове.              И Леви думает, что пора бы внести разгадку и о себе, тем самым, вернуться на главную дорогу, с которой он сошёл.              В комнате он тяжело опускается на корточки перед сумкой, шарит рукой внутри и без труда возвращает телефону свободу, слушает, как он с писком включается и вибрирует в ладони. Мобильнику нужно чуть больше минуты загрузки, чтобы начать разрываться от оповещений пропущенных звонков и СМСок.              Леви делает глубокий вдох и жмёт на номер Ханджи. Гудки раздаются как будто громче обычного, отставляя утренние звуки природы на второй план.              — Леви! Леви!              Её голос приносит боль и облегчение одновременно. И с тем же опускает его в произошедшее, словно в омут с головой. Он слышит сквозь динамик её дыхание помехами в сети и просто тихо говорит в ответ:              — Ханджи.              Ему хочется наконец рассказать о том, что произошло. Быстро и на одном вдохе, чтобы отпустило хоть немного. Хочется сделать так, как раньше, когда он приходил к Нанабе и прочищался, выскребая из души все сомнения и грехи. Но лишь замирает с приоткрытым ртом.              — Я думала, что потеряла и тебя.              — Нет, я здесь. Мне это было нужно.              — Где «здесь»? Эрвин обыскал тебя в Иерусалиме, а мы — в Берлине. Даже те журналисты не смогли нам помочь.              — В какой-то глуши. Даже не помню, как город называется. Где-то в Италии.              — Что? — голос Ханджи в один момент меняется с обессиленного и тихого на удивленный и живой.              — Долго рассказывать.              — Может и к лучшему. Что ты уехал. Ты взвалил на себя непосильную ношу и мы, зная всю безнадёжность ситуации, позволили тебе попытаться. И… я его понимаю. У тебя не было шанса, поверь. Жаль только, что меня не было рядом. Прости, — и голос её под конец стихает, снижается почти до шёпота. — Поэтому я прошу тебя остаться там. Тебе нужна перемена. Как тогда годы службы в армии. Мы не хотим потерять и тебя. Или знаешь, а приезжай к нам, в Штаты.              Леви слышит, но не слушает. Думает, а действительно ли было так? Даже если бы Майк прошёл полный курс лечения, он всё равно бы смог сорваться? Можно ли вообще вылечить человека, который не хотел лечиться? А Майк не хотел, и звоночки были всегда. Просто Леви не хотел их видеть, хоть и замечал.              — Как… он? — Леви спрашивает тихо, едва разлепляя сомкнутые губы.              Ханджи отвечает не сразу. Молчит, будто хочет подобрать правильные слова.              — В морге. Завтра похороны.              Подобрать слов, видимо, не получилось. И вышло так бесцветно, словно Ханджи обзванивала всех знакомых Майка по списку, а Леви оказался где-то знатно ниже середины.              Она всегда первая сообщала Леви о похоронах. И из трёх два раза устраивала самостоятельно. Уж слишком часто её преследовала смерть, забирая с собой самых дорогих. Ханджи никогда не рассказывала, где её семья, но все знали — у неё никого не было. Но скольких бы она ни теряла, главная опора всегда была рядом. Моблит. И может только поэтому она такая живая.              И Леви бы соврал, если бы сказал, что не завидует.              — Как ты там оказался? У тебя там дела? Ты не говорил.              Леви мотает головой и только запоздало произносит:              — Нет никаких дел. Вышло случайно, — от лёгкости, с которой ложь слетает с губ, становится не по себе. Потому что ложь никогда ни к чему хорошему не ведёт, но Леви упорно надеется на выигрыш. — Таксист рассказывал по дороге про этот город и добавил, что только отвез дочь на поезд. Вот я и уехал.              — Понятно, — после недолгого молчания отвечает Ханджи. Она знает, что он недоговаривает. — Больше не выключай телефон. Что бы ни случилось, будь на связи.              Леви кивает.              — Мне пора идти. Прилетели родители Майка. Нужно их встретить. Нам не могут отдать тело. Тут такая суматоха, ты даже не представляешь. Ни поесть, ни поспать. Валимся с ног. Я позвоню позже, ладно?              — Ладно.              — И Леви. Что бы ни произошло в тот вечер — твоей вины нет. Это его решение.              Леви молчит.              — Такси подъехало, — досадный вздох доносится через динамик шипящим звуком. — Помни об этом. Я перезвоню.              Связь обрывается с той стороны быстрее, чем Ханджи произносит последние буквы.              Леви сидит на месте с прижатым к уху телефоном ещё долго, пока ноги не затекают, превратившись в два колющих изнутри полена. А потом валится на пыльный пол и набирает Фарлану. Рассказывает ему всё, а потом выслушивает упрёки и досадную ругань от Изабель.              Она злится. Но не так, как обычно. От неё Леви не слышит, как от Фарлана: «Мне жаль, что так случилось» или что-то ещё в подобном духе. Но после серии безобидных ругательств она молчала. Молчала долго. И если бы динамик не уловил шумный выдох, могло показаться, что в этой глуши ещё и проблемы со связью.              Сегодня про дело, по причине которого Леви и оказался здесь, они не говорят. Оставляют всё на потом, не сговариваясь.              И Леви рад. Это последнее, что он хотел бы обсуждать сейчас. Он не помнит, как Изабель отключилась, что сказала перед этим и что ответил он сам. Леви думает о Ханджи. Вспоминает, какой замученной и вымотанной она казалась лишь по одному голосу, и в груди так тяжело от бессилия. И головой он понимает — Ханджи права. Ему не стоит приезжать. Он не сможет помочь с кучей необходимых процедур перед похоронами, он не сможет утешить родителей Майка, о существовании которых даже никогда не задумывался, он даже не сможет произнести прощальную речь. И в церкви с его приездом будет не только безжизненное тело Майка, будет ещё живой труп в исполнении самого Леви. И он знает, что если вернётся, то всё начнётся заново. А кто потом его вытащит? Эрвин? Нет. Нанаба? Больше нет.              Пришло время спасаться самостоятельно. Он знает: это нужно пережить. Пережить и принять. Потому что сделать уже больше ничего нельзя. Прошлого не изменить, как бы ни хотелось.              Леви прокручивает эти мысли в голове, вспоминает, почему он здесь и для чего. Становится легче. Отчасти. Но чувство, что его как будто с силой опустили в воду с головой, не проходит. И ни вдохнуть, ни выдохнуть.              Телефон тонет в темноте сумки. Леви прижимает пальцы к векам, выдыхает, расслабляет плечи. Десять секунд и ладонь скользит по лицу. Кожа по щеке проходится как по мелкозернистой наждачке. От мерзкой едва отросшей щетине избавиться хочется больше, чем от толстого слоя пыли и блестящей в свете солнца паутины по углам. И это лучше всего помогает прийти в себя.              Леви спускается на первый этаж обратно и, наученный опытом, обходит цветок. Армин далеко не уходит: сидит за столом перед кухней, самозабвенно что-то черкает в блокноте и вместо дымящегося чая выпивает из рядом стоящего стакана мутную подкрашенную водицу. И едва пригубив, незамедлительно морщится, смеряет стакан взглядом и отставляет на левую сторону от себя.              Леви про себя титуловал Армина помешанным, хоть и предполагал, что Ханджи будет такой единственной в его жизни.              — У тебя случайно не завалялся неиспользованный одноразовый станок?              Армин не слышит его шагов, но на голос реагирует мгновенно. Сначала смотрит на Леви внимательным немигающим взглядом, как будто ждёт, скажут ли что-то ещё, а потом медленно кивает и встаёт. Стул скрипит, проезжая ножками по старым деревянным половицам.              — Si. Да, есть парочка. Иногда заканчиваются лезвия, и, если я забываю купить, всегда в запасе есть ещё и такие.              На этом его рассказ не заканчивается, но Леви благополучно пропускает всё мимо ушей. Армин даже не затыкается, скрывшись в кладовой. Это не раздражает на удивление. Его темы незаурядные и бытовые что ли, не вызывают напряжения или жажды скорейшей тишины. Его английский льётся ровным певучем фоном, как незамысловатая мелодия.              Армин зачем-то коротко улыбается, протягивая невскрытую упаковку. Леви берёт её с характерным шуршанием и кивает, благодаря.              Пока Армин копается в ящиках в поисках пены, Леви успевает достать станок и оценить чистое, без засохших капель зеркало с расклеенными стикерами по краям. Понять округлый витиеватый почерк не получается — написано не на английском.              Он не успевает обвести взглядом каждую бумажку, как подлетает Армин и в судорожной спешке начинает их сдирать. Леви смотрит на всё это действо изумлённо и, как только пацан заканчивает, сжимая квадраты в один смятый разноцветный комок, говорит:              — Расслабься, я не знаю итальянского. Или на каком там написано?               Выражение на лице Армина сменяется с затравленного на растерянное. И, похоже, это так выводит его из равновесия, что он быстрым неловким движением достаёт из шкафчика пену, ставит её на раковину и выходит из ванной. Баллончик неуверенно балансирует, пошатываясь на краю. Леви успевает спасти его от падения, фыркает и включает воду.              Этот дом удивительным образом мог сочетать захламлённость и чистоту. Да, в углах можно заметить паутину, где-то поверхность шкафчиков покрыта тонким слоем пыли. Но в целом полы выглядели чистыми, а старый умывальник и ванна — белыми. Никакого мусора, грязи и невымытой посуды Леви не заметил. Поэтому комната, которую ему предложили, выделялась. В ней была вся необходимая мебель и даже камин, но ни одного горшка с цветком, ни одной книги или другой мелочи не наблюдалось. Комната была пуста и как будто заброшена.              Леви стягивал белые простыни с мебели, поднимая этим самым в воздух целые облака пыли, бросал в стопку рядом и заглядывал с мрачным недоумением внутрь шкафа и выдвижные ящики стола. Там было пусто. Выводов делать не хотелось. В конце концов, какая ему разница.              Открытые окна справлялись со своей задачей неплохо — запах затхлости заметно поубавился. За последние сутки это были лучшие часы. Размеренные, почти медитативные. Ничто так не успокаивало и не расслабляло как уборка. И ничто так не доставляло удовольствие как результаты этой уборки. Лакированное дерево полов блестело, будто начищенное серебро, исчезла гигантская паутина в углах, стёкла приятно пахли моющими средствами, с окон убрались занавески. Услада для глаз, одним словом.              Было уже за полдень, когда Леви спускался с лестницы. Дико хотелось есть. А тяжёлый мучной запах чего-то съестного плотно перемешался с кислородом. Тихо играло радио под журчание воды. Армин возился в раковине. То ли руки мыл, то ли посуду, то ли что-то ещё.              Первое, на что Леви обратил внимание, — немного расчищенный стол и красовавшаяся на нём одинокая тарелка.              — Вы вовремя. Я приготовил пасту с рикоттой и капрезе. Хотите?              Леви подходит к столу ближе, оглядывает нарезанные помидоры, аппетитно выглядывающие намасленными боками из-под круглых тонких ломтей сыра и сочно-зелёных листьев базилика.              Он понятия не имеет, что за названия ему выдал Армин, но сейчас готов съесть всё. В конце концов в еде он никогда не был привередлив.              Армин отключает хриплую радиоволну, накрывает стол двумя тарелками с щедрыми порциями пасты, раскладывает столовые приборы, салфетки.              — Я достал второй велосипед. Можно съездить в город. Я вам всё покажу. И пока вы здесь ни с чем не знакомы, с удовольствием поделюсь скромным обедом.              Армин говорит бодро, быстро, пока усаживается за стол и по окончанию монолога коротко улыбается.              — Вы не сядете?              Было бы неловко говорить самому, что на шею Леви садиться не будет. Ещё неудобнее было бы спрашивать про город или просить Армина показать окрестности, чтобы не блуждать и зря тратить время.              Леви хочется думать, что так ловко Армин выкрутил обоих из неудобного разговора случайно, не подозревая об этом.              Он сначала идёт к раковине, чтобы вымыть руки, которые после долгой влажной уборки сморщились и подсохли. И только после под внимательным взглядом садится за стол. Армин приступает к обеду первым. Накручивает на вилку спагетти, дует долго и после пробует, возведя глаза к потолку.              — Забыл посолить.              Пока Армин ищет солонку, Леви тоже пробует и уверяется, что паста не только пресноватая, но и недоваренная.              — Обустроились уже? Как вам комната?              Леви тщательно пережёвывает базилик и кубики сладковатого сыра, бросает на Армина быстрый взгляд исподлобья и просто кивает.              — Bene. Хорошо. — Армин придвигает со скрипом стул ближе, заправляет волосы за уши и тоже принимается за обед.              Леви нутром чует, что соседу не терпится поговорить. Он периодически выглядывает из-под свисающей чёлки, стучит вилкой о тарелку иногда громче, но молчит. И когда Леви заканчивает первым и встаёт, Армин зачем-то вскидывает голову, но тут же быстро опускает обратно. Но даже когда Леви моет за собой тарелку, замечает краем глаза, как Армин оборачивается.              Ощущение от этого повышенного внимания странное, неприятное и слегка раздражающее. Как будто хозяин дома — Маугли, но не такой запущенный и помнящий о манерах.              Закончив, Леви остаётся на месте, смотрит в распахнутое окно и ждёт, когда звон посуды за столом затихнет и стул снова с неприятным звуком проедется по половицам.              — Поедем сейчас? — спрашивает Леви, не сводя глаз с горизонта.              — Если хотите. Кстати, ваша подруга мне перезвонила.              Оказывается, Изабель потеряла телефон, по этой причине и не отвечала. Она отказалась от аренды. Разумеется, это не означало, что она решила не приезжать. Но как её удержать дома — они с Фарланом подумают позже. А пока Леви оплачивает комнату на месяц вперед, ещё не зная сколько времени понадобится на решение всего этого безумного дела. И, как обещал, добавляет сверху за неудобства. Армин взял не сразу, но дважды уговаривать его не пришлось.       

* * *

      — Он старенький, конечно, но рабочий. Я подкачал колёса, смазал цепь и проверил тормоза. Безопасность гарантирую.              Леви обхватывает руль — нагретая резина поручня мягкая и приятно тёплая, а затем и седло, и наклоняет в свою сторону. Руки Армина медленно соскальзывают с противоположной стороны руля и он, обведя велосипед взглядом, отправляется в сторону своего двухколёсного транспорта, который по виду не так уж и старше выданного Леви. Разве что только со свежим слоем краски солнечно-жёлтого цвета.              Время уже перевалило за полдень, но жарко не было. Дующий в спину прохладный весенний ветер заставлял шуршать листья деревьев, разносил запах распустившихся цветов и белоснежные лепестки. Два из них опустились на седло и напоролись на пальцы.              Леви обернулся. Это была яблоня или что-то похожее. Цветы почти все облетели, открыв тяжёлые ветви, усыпанные молодыми изумрудными листьями.              Перед глазами предстал гроб Нанабы, усеянный похожими белыми цветами и блестящей крышкой, как натёртое стекло.              На протяжении всей жизни смерть неустанно семенила за Леви. Сослуживцы, коллеги, ребята из других организаций, иногда преступники. Издержки его работы. Трупов не счесть. Но на похоронах Леви был лишь один раз.              Он думает, как пройдут похороны Майка? Однозначно будет лучше, чем похороны Кушель и Рауфа, но хуже, чем похороны Нанабы. Пройдёт не так пышно: без стройных рядов военных, торжественной музыки, без заполненных скамей и череды прощальных речей. И без него.              Там в Германии, чужой стране, чужом городе его похоронная процессия пройдёт незаметно, быстро, как тысяча подобных. И после Майк останется в размывающей временем памяти, в случайных цифровых снимках на старом телефоне.              Леви смахивает лепестки и они, подхватываемые ветром, пролетают совсем ничего и падают под ноги. На коже точно лучи солнца чувствуется чужой взгляд. Светлые волосы Армина, качнувшись, следуют за поворотом головы.              — Едем, — говорит Леви и вырывается первым.              Не будь он родом из Иерусалима, его непременно бы впечатлили городские стены, окружавшие город не первое столетие. И всё же, пронзающие чистый небосвод башни его поражали. Если бы стоял выбор между огромным развивающимся городом с целыми улицами из современных жилых комплексов и средневековыми небоскребами этого города и нелюдимыми полями, Леви без сомнений выбрал бы второе. Он никогда не причислял себя к ценителям искусства и вообще был от этой темы слишком далёк, но вырос он в одном из самых древних городов мира. А это оставило свой отпечаток. И эти башни без облицовки, практической пригодности, прошедшие сквозь столетия, напоминали ему о доме.              — Раньше их было больше, — говорит Армин.              Как только они въехали в город, с велосипедов пришлось слезть. Потоки снующих туда-сюда людей, мопедов, редких машин могли с лёгкостью подрезать. И, признаться, Леви даже рад этому. Дороги к городу извилистые и нередко поднимались и опускались. А пока взберёшься на плавный долгий подъём к городу — изрядно устанешь. За двадцать минут езды Леви устал и вспотел, чего не скажешь об Армине. Он как будто даже не выдохся, а кажется помирающим от истощения хиляком.              — Я о башнях, — уточняет Армин, внимательно поглядывая за педалью, чтобы та не задела ногу Леви. — Их насчитывали семьдесят к тысяча трехсотому году. Это количество влиятельных семей города того времени. Было запрещено выставлять своё богатство на показ, поэтому был выбран вот такой своеобразный путь соперничества: чья башня выше — тот богаче.              Леви, приподняв голову, удостоверился, что от семидесяти не осталось и половины. С этого угла увидеть можно было далеко не все, но, судя по открывающемуся виду из дома Армина, их действительно было в разы меньше.              — Сохранилось лишь четырнадцать.              Леви перевел взгляд на пацана. И, видимо, было в нём что-то раздражённое, недружелюбное, заставившее Армина поджать губы и уставиться на дорогу.              Не только дороги за стенами города скачут вверх-вниз. Внутри чуть ли не на каждой улице подъёмы и спуски. Велосипед гремит, как старая посудина, заднее колесо подпрыгивает, когда приходится спускаться с очередных ступенек.              — Вы же из Иерусалима? По крайней мере так написано в вашем паспорте.              Сколько прошло минут тишины между ними? Леви прикрывает глаза.              — И?              — Сан-Джиминьяно тоже очень старый город. У них схожая аура?              — Чужаки. Количество туристов уж точно делает их похожими.              За несколько минут они прошли мимо нескольких групп туристов с экскурсоводами.              — А ведь ещё не начался сезон отпусков. А ещё что-нибудь?              — В Иерусалиме много разных религий, разных людей, и это оставляет свой отпечаток. К тому же современная архитектура часто стоит бок о бок с историческими зданиями. Иерусалим большой, разнообразный. Есть бедные районы — трущобы, есть современные улицы, а есть и исторические кварталы. А здесь… Всё в едином стиле что ли. И зелени много.              Было в этом городе что-то родное. Узкие улочки, похожие на каменные туннели, выложенная дорога без островка земли от подножия дома до выступа ступеней. Вьющиеся по стенам трубы, полосы сливов под сеткой, обтёсанные ветром и временем углы строений и уличные фонари на деревянных балках и чугунных винтажных кронштейнах. И кипарисы. Сотни вечнозелёных кипарисов за городом, в стенах города, выглядывающие изумрудными шапками из-за терракотовых и песочных черепичных крыш.              — А ещё?              — Я тебе не гид. Самому надо там побывать и понять.              Армин дёргает уголком губ, опускает глаза вниз.              — Я бы очень этого хотел.              И Леви думал, что он больше не заговорит. Ожидания не оправдались, только лишнего Армин больше не рассказывал. Коротко показывал, где находится банк, провёл по целой аллее магазинчиков керамики, кожаных изделий, мороженого, сыров, вина, ювелирного, одежды и кафешек. Такой маленький город удачно пользовался своим богатым историческим наследием и умел его продавать.              По словам Армина на всю округу всего один приличный супермаркет с хорошим соотношением цены и качества, но находился он в противоположном конце города. Удивительно, но каких-то новых построек в городе не было, либо они слишком хорошо замаскировались. Современные магазины прятались за многовековыми стенами и старыми деревянными дверьми. И если бы не вывески на английском, догадаться, что внутри — было бы сложно. Армин следом не вяжется, и они расходятся сразу на входе. Пацан из понятливых. По крайней мере в большинстве случаев.              Магазин радовал большим ассортиментом от свежих багетов до электрических чайников. Не хватало ещё бродить по городу в поисках триммера, полотенца или пилочки для ногтей. Благодаря всему этому Леви заканчивает быстрее, чем рассчитывал. К счастью, Армин уже прохлаждался под бледно-жёлтым поликарбонатовым навесом и ждать его не пришлось. Покупки, вместившиеся в один пакет, отправляются болтаться на руль. Армин вытаскивает из своих вещей в передней корзине велосипеда полулитровую бутылку с водой и протягивает. Смотрит в глаза выжидающе.              — Вы быстро. Ещё холодная.              В руке у него точно такая же, только наполовину опустошённая. Недолго думая, Леви помощь принимает и в благодарность кивает. Армин отвечает своей дежурной короткой улыбкой.              — Последнее место и можно возвращаться домой, — говорит он, пока Леви отвинчивает крышку. Вода оказалась газированной, приятно щекотала глотку.              Они приходят в центр города. Здесь больше людей, больше шума, больше музыки и никакого намёка на машины. И Леви готов был поклясться, что столько народу он ещё никогда не видел в одном месте, в одно время.              — Центральная площадь, — поясняет Армин. — Воскресный рынок. По четвергам он тоже открывается. Если успеть до девяти, можно купить свежих овощей и фруктов и не тесниться в толпе.              К счастью, в толпу они не ныряют, обходят по соседним узким улочкам, чтобы не застрять в пробке, образуемой туристами и местными. Делают широкий круг и оказываются по другую сторону площади, опаляемую солнцем.              — Сюда, — зовёт Армин, скользнув под каменную арку, зацвётшую мхом и переплетённую лозами с широкими листьями.              И когда Леви заворачивает следом и попадают под длинные тени башен и других строений, оказывается будто в вакууме. Люди исчезают, звуки приглушаются, и городская суета остаётся за стенами.              — Познакомлю вас кое с кем, — Армин пристраивает велосипед к стене и манит за собой.              Это цветочный магазин. Леви догадывается по вывеске, выставленной у стен цветочной композиции из различных растений в глиняных горшках и радужному разнообразию бутонов за стеклом окна.              Над головой звенит приветственно колокольчик, и нагретое тело лижет прохлада помещения.              — Benvenuto,— у девушки за прилавком звонкий певучий голос. Хоть глаз она на них не подняла, по высокому тону, разлившемуся по всему помещению, понятно, что обратилась она к ним.              — Это Хистория, — Армин кивает в сторону блондинки, заворачивающей комнатный цветок в праздничную упаковку, и, сократив расстояние между ними, продолжает тише: — У нас с ней общее дело — я один из поставщиков. Не самый прибыльный бизнес, конечно, но лишними деньги не бывают. Если вам вдруг понадобится помощь, всегда можете найти её здесь.              Армин снова дарит короткую улыбку. Как будто ставит точку.              И в этот момент Леви понимает, что у Изабель и Армина есть что-то общее, помимо цветущей юности. В жизни Аккермана появлялись разные люди, и часто большинство из них, столкнувшись с мрачным и безучастным видом, развивать беседы не спешили. Наоборот, стремились быстро завершить с ним любое взаимодействие. Были исключения, конечно. Но Изабель и Армин исключения из исключений.              За несколько часов знакомства, Леви постарался чётко дать понять, что друзьями им не стать. Но Армин снова и снова повторяется. Осекается, огорчается, но начинает заново. Круговорот, одним словом. И Леви ждёт не дождётся, когда же у пацана закружится голова.              Пожалуй, нагрубить напрямую Леви не давала честность Армина. Он, как и Изабель, не изменяет своим привычкам и показывается таким, какой есть. Ни маски, ни притворства. Иначе как будто не умеют.              — О, Armin. Ciao! — блондинка, только отпустившая клиента, радушно растягивает губы в улыбке. Остановиться недолгим взглядом на Леви она не забывает.              — Ciao! — вторит ей звонко Армин и шагает вперёд. — II mio amico не знает итальянского, поэтому я буду говорить на английском.              Хистория снова зависает коротким взглядом на Леви, улыбается ещё шире и тоже переходит на понятный ему язык:              — Ты же знаешь, мне не привыкать.              — Я незапланированно приехал в город. Не рано?              — Нет, только вчера вечером распечатала.              Леви прячет руки в карманы, водит глазами вокруг, осматриваясь, пока Хистория выкладывает перед Армином несколько листов.              — Кто твой друг?              Армин, отрываясь от бумаг, оборачивается.              — Это Леви. Он теперь снимает у меня комнату. Показываю город.              Из проёма двери, за спиной приветливо улыбающейся ему Хистории, выглядывает ещё одна девушка.              — Ciao, Ymir.              Леви не видит, но уверен, что Армин ей улыбается.              — Ciao, Armin. Думала, что ты сегодня на виноградниках.              — Взял выходной. Показываю город, наконец, появившемуся арендатору.              Этот странный секундный взгляд, которым Имир награждает Леви, по-видимому, замечает только он. Было в нем что-то подозрительное вперемешку с замешательством. Подобные сигналы Леви слишком хорошо умел подмечать. Работа такая. Была.              — Так ты же говорил приедет девчонка, — Имир пристраивается к Хистории за прилавок.              И на её фоне сразу понятно, что Хистория довольно миниатюрная и не такая загорелая, как казалось на первый взгляд. Имир кажется крупнее даже по сравнению с Армином. Выше уж точно.              — Его зовут Леви. Он вместо неё, — беззаботно отвечает Армин, черкая что-то в бумажках. — Всё, готово. — Ручка ложится поверх листов.              — Grazie. Может, заскочите к Жану на выходных как-нибудь? Как раз познакомишь всех с Леви. Давно никого новенького не было в этой глуши. Давно не было и тебя. — Хистория кладёт ладонь поверх руки Армина. И голос у неё сменяется с добродушного на ласково-грустный.              Леви не видит его лица, но замечает, как Армин сжимает её руку в ответ.              — Работа, сама понимаешь. Увидимся.              Они уходят: Армин в задумчивости, Леви с неприятным ощущением прилипшего к его спине взгляда.              — Возвращаемся? — спрашивает Армин, как только звонок колокольчика пропадает за закрытой дверью.              — Здесь есть церковь?              — Да, конечно. Но если вы имели ввиду синагогу…              — Я знаю, как по-английски синагога. Мне нужен католический собор.              — Думал, вы… — Армин осекается, хотя Леви на него даже не взглянул. — Площадь, которую мы обошли, соборная. Там коллегиальная церковь. Я покажу.       

* * *

      — Это Колледжата-ди-Санта-Мария-Ассунта. Или просто Дуомо, — поясняет Армин, обматывая велосипедный замок вокруг фонарного столба. — Ей почти тысяча лет. Ну, если не считать капитальную перестройку и реконструкцию.              Обычно в таких провинциальных исторических городках церкви считаются главными достопримечательностями и, соответственно, всегда выделяются и привлекают внимание. Эта была таким же невзрачным бледно-бурым сооружением, как городские стены, семнадцатиэтажные башни, магазины, дома. Но были и особенности, которых Леви никогда не видел у других соборов — вместо центрального входа висела табличка. Двери было две, каждая на крыло. И если бы не тонкий крест на крыше, теряющийся на фоне всего массивного сооружения, догадаться, что это дом Божий, — сложно.              Соборною площадь и саму церковь соединяла лестница, вытянувшаяся на всю длину фасада. Городская суматоха отходит на второй план, когда они проходят внутрь, и сменяется на такую знакомую с раннего детства Леви тишину, прерываемую шарканьем скользящих по полу шагов, тихих стуков каблуков, шелестом срывающихся с губ молитв, шёпотом переговоров. Всё это превращается в единый фоновый шум. А после ароматы ладана и тлеющего воска, которые за столько веков впитали высокие стены, оседают на лёгких.              Несмотря на скромный вид снаружи, внутри церковь напоминает расписную шкатулку. Каждый кусок стены, каждый угол от пола до свода были усеяны непрекращающимся циклом фресок. Здесь не было огромных окон в привычном понимании. Над каждой дверью по застеклённому круглому отверстию под самым потолком и одно большое, украшенное витражом, посередине — роза. Алтарь в самом конце тонул во мраке, подчёркнутый холодным светом из одинокого стрельчатого окна. Это было удивительно, вся церковь освещалась только за счёт солнечных лучей, падающих со стороны фасада. Два ряда маленьких окошек-иллюминаторов под сводом помогали слишком слабо.              — Месса будет в семь, — шепчет Армин. — Когда я был ребёнком…              Продолжения не следует. Армин осекается, когда поворачивает к нему голову.              — Non importa.              — Я останусь, — говорит Леви тихо. — Дорогу назад помню.              — Я могу подождать.              Леви качает головой и шагает к скамьям. Он не знает, ушёл ли Армин сразу, позже и ушёл ли вообще. Он не оборачивался.              Где бы ты ни был, будь то чужая страна или другой континент, церковь везде одна. Это место, где можно забыть о своей национальности, расе, социальном и семейном положении. Здесь ты просто человек.              Каждый раз, когда Леви опускался на скамью в церкви, всегда возвращался в прошлое. К тем далёким временам, когда жизнь была простой и понятной, пока его интересовали игры с камнями, машинкой, рисование непонятных линий на песке и изучение фресок на стенах. В тех воспоминаниях было спокойно, тогда не нужно было думать: а хватит ли денег на коммуналку или еду. Там Рауф сажал его на переднее сидение и застёгивал ремень безопасности или открывал капот и говорил, как называется та деталь, в которую Леви тыкал пальцем.              И в то время была она. Женщина, подарившая ему жизнь. За Кушель не семенил шлейф свежей выпечки или цветочный букет туалетной воды — Леви запомнился только запах несвежего мяса после приступов — но густой дым ладана, который символизировал возносящиеся к небесам молитвы верующих, всегда оживлял в памяти её образ. С ним он вспоминал лёгкость её касаний, собравшуюся теплоту на кончиках мозолистых пальцев и голос, поющий «Отче наш» вместо колыбельной.              Когда-то Моблит впервые спросил, а правда ли Леви верит в Бога? И услышав в ответ короткое однозначное «нет», спросил следом: «зачем тогда ходить в церковь?»              Леви не отвечал на этот вопрос. Долгие годы он его и не знал. Только когда это вошло в привычку, и он, даже не осознавая этого, сам оказался на полпути к церкви, понял. Он не хочет, чтобы прошлое рассеялось, оставило в сознании размытые образы. Церковь — это его «Храм памяти». Сундук, который он периодически открывает и тщательно перебирает сложенные в него вещи.              И сейчас, спустя столько месяцев, проведённых вдали от дома, не приходя в церковь, он в ужасе понял, что не помнит точный оттенок глаз Кушель, не помнит: на левом или правом веке у Рауфа был шрам. Маленькие детали стали путаться, меняться. А это означало одно — Леви стал забывать. Его память стала стирать ненужное. То, что не приносило практической пользы.              Внутри от этого осознания всё холодеет.              Это не было сюрпризом, это должно было произойти. Рано или поздно.              Это не означало, что их лица сотрутся навсегда, нет. Дома ещё остались паспорта и старое чёрно-белое фото Рауфа с его семьёй. Только в таком плачевном общем виде Леви и сам в силах сохранить воспоминания. И он знает, это только начало, которое слишком задержалось. С каждым годом детали будут стираться, и со временем о самом существовании этих деталей Леви и не вспомнит.              Он опускает голову и зарывается пальцами в волосы. И сидит так, слушая шёпот, доносившихся до него молитв.              Нанаба часто присоединялась к нему на утренних литургиях. Не договариваясь, не встречаясь заранее. Она всегда приходила позже и просто садилась рядом. Они никогда не разговаривали. Ни во время службы, ни после. Иногда просто стояли молча возле церкви, каждый думал о чём-то своём, или сидели в машине. А после так же молча разъезжались.              Зачем она это делала, Леви не спрашивал. Для собственного ли успокоения души или для компании, он не знал. Но знал точно, что её безмолвное присутствие всегда напоминало о настоящем.              И когда кто-то сел рядом — Леви не видел, но почувствовал по ленивому колыханию густого воздуха — он поверил на мгновение, что прошлое вдруг стало настоящим.              Но это была не она. Достаточно было встретиться с тёмными глазами, чтобы проснуться. В полутьме — веснушки, усыпавшие её смуглое лицо, чернели грязными крапинками.              — Ты вместо Изабель?       

* * *

      Солнце село быстро. Забрало с собой тепло и оживлённость улиц. Вечерний Сан-Джиминьяно под искусственным освещением почти растерял средневековый вид. Лампочки горели яркими красновато-жёлтыми пятнами под стеклом стилизованных под старину фонарей, превращая стены в ровно освещённые лабиринты. Было легко ориентироваться, так как самыми яркими туннелями были главные улицы. За городом же было темно и безлюдно. От дневного тепла почти ничего не осталось: земля остыла и с полей дул ветер. Сверчки стрекотали так громко, что далёкие крики птиц доносились плохо различимым эхом. Из-за облаков вышла луна. Извилистые дороги и тропинки серебрились узкими лентами, ползли под ногами, заворачивали за кусты и деревья, разветвлялись то налево, то направо.              Было слишком спокойно и безмятежно, чтобы спешить в дом Армина. Поэтому велосипед катился рядом, поблёскивая спицами.              И хотелось остановиться и остаться здесь до утра. Только комары и желание смыть с себя пот и дорожную пыль мешали этой безумной затее осуществиться.              Через стеклянные вставки входной двери золотился слабый свет, и только окно кухни ярко сияло в темноте. Значит, Армин где-то на первом этаже. Пока Леви взбирался на бугор, думал, что встречаться с пацаном не хочет. Не хочет слышать вопросы о том, где он был или облегчённые слова, мол, как хорошо, что не заблудился. Хотелось безмолвия.              Но как только Леви подобрался ближе, преодолев крутую возвышенность, обнаружил Армина за столом у дома. На удивление он молчал, когда, оторвав глаза от книжки, взглянул на Леви.              Сверчки всё так же оглушительно стрекотали.              — Я оставил ужин в холодильнике, — прерывает природную симфонию Армин и перелистывает страницу.              Леви пристраивает свой велосипед у стены рядом с жёлтым транспортом Армина.              — Завтра готовка с меня.              Леви не видит, но чётко представляет, как Армин приподнимает голову и улыбается.              — Если вы хотите.              И от его слов спадает то напряжение, что накапало по дороге. Он тормозит на полпути к двери, мельком смотрит на бледный свет лампы перед Армином, перекрасивший его светлые волосы в янтарный оттенок.              — Сегодня такое красивое небо. Уже видны летние созвездия.              Леви, не задумываясь, поднимает глаза, а потом и голову.              Может, это всё прогулка, погода или настроение в целом, но сегодня небо и правда было неописуемо красивым. Казалось таким глубоким и чистым отсюда, из пригородной темноты, с высоты холма. В Иерусалиме или Берлине такого не увидишь: уличные огни светят ярче луны, а здания закрывают собой границы неба и земли. Здесь же всё иначе. Словно ты одна из фигурок в снежном шаре, а вокруг огромный сапфировый купол неба, усеянный звёздами от горизонта на востоке до самого запада.