Не-человек

Конец месяца не радует злоебучей погодой — на улице сыпет, словно перед каким-нибудь Новым годом, дети во дворе лепят снеговиков и играют в снежки, и благо в их квартире есть отопление, а то в общаге они с Димкой точно бы превратились в сосулек без лишней тонны одеял и свитеров на себе. Антон уже второй час сидит на кухне, временами подливая кипяток в кружку с чаем — пакетик там уже давно погиб, так что Шаст пьет в целом просто горячую воду, но это не то чтобы сильно волнует. Антон смотрит в окно, по ту сторону решеток — за ними чистое, почти голубое небо, и даже снегопад прекратился, но это все равно не приносит радости. С тех пор, как все зеркала в этой квартире разбились, прошло две недели. Арсений был прав, когда говорил, что Дима убедился в ебанутости Шастуна окончательно — потому что, когда вернулся с учебы, нашел друга в его комнате, сидящем у края кровати в окружении разбитого стекла. Все вопросы по типу «какого хрена случилось?» так и остались без ответа, потому что Антон так и не нашел в себе слов, чтобы объяснить, что же произошло. Кажется, пизданул Диме что-то о том, что так и было, когда он пришел — а свое амебное состояние и сидение калачиком у кровати оправдал последствиями больницы и таблетками, которые ему прописали (ему ничего, конечно же, не прописывали). Они вместе убрали все чертово стекло и вынесли на помойку рамы зеркал. И только ночью, когда Дима заперся в своей комнате, Антон сжимал подушку и тихо выл прямо в нее. Осознание того, что все это не шутка, пришло через несколько дней — Антон сбегал на учебу, лишь бы не находиться в пустой от зеркал квартире, но каждый раз, возвращаясь домой, пытался поймать в тех местах, где они раньше стояли, знакомый силуэт, и это сводило с ума. Антон пообещал себе, что запомнит, что Арсений действительно был. Хотя иногда приходили мысли о том, что все это все-таки было обострением какой-то шизофрении. На Димино «как дела с Арсом?» Антон ответить себя буквально заставил. «Я признался ему, и он отшил меня. Не будем об этом, Поз, все путем». Потому что Арсений ведь в каком-то смысле — действительно отшил. Но не бросил. А просто выбрал уйти. Думать о том, что он умер, спасая его — до дикости больно. Антон старается с этим справляться. Старается — но выходит едва, потому что в груди чертова дырка, которая продолжает кровить каждый день. Только спустя время Антон понимает — Арсений был прав. Потому что внезапно осознает, что чувствует себя настолько бодрым, каким не чувствовал себя уже очень давно — а по подсчетам выходит, что примерно с тех пор, как они снимают эту квартиру. Ни кашель, ни слабость больше не беспокоят — Антон не простывает даже тогда, когда попадает под снего-ливень, выбегая до магазина в тоненькой куртке. Но это, черт возьми, все равно совершенно не утешает. Антон скучает — до дикости. Почти не смотрит в новое зеркало в ванной — в свою комнату он новые даже не покупал, но напротив того, словно Осел из «Шрека», стоял около часа, на что-то глупо надеясь. Однако всем спектром своих ощущений, которым всегда угадывал Графа, чувствовал — в этой квартире кроме них с Димой больше никого нет. Антон просто пьет чай, который на вкус горячей водой, и старается быть сильнее собственного разбитого сердца. Старается не жалеть о том, что не смог познакомиться с Арсом в реальности раньше, чем его жизнь была прервана той Лили. Антон морщится, отодвигая от себя кружку — он часто крутит в голове мысль о том, что может попытаться найти ее, но каждый раз идея обрывается чертовым пониманием. Арсения уже не вернуть. Вечернюю тишину разрезает трель звонка в дверь — он застает Антона как раз у входной двери, потому что тот уходил с кухни в свою комнату, чтобы, как и все прошедшие дни, забить свое время чем угодно, лишь бы не думать, хотя чаще всего это все равно заканчивалось многочасовым залипанием в стену. — Кого еще принесло… — бурчит себе под нос Антон, проворачивая в замке ключ; Дима сегодня у Кати, а видеть кого-либо еще он совершенно не хочет, как не хотел и все эти недели. Дверь отворяется с тихим скрипом, и Антон поднимает глаза, уже готовясь бросить в гостя что-нибудь не слишком приятное, но осекается. Моргая несколько раз, потому что все внутри опускается. Арсений смотрит ему в глаза и неуверенно улыбается. — Привет, — тихо говорит он; этот голос звучит чуть громче, чем Антон привык слышать — но по коже все равно проходит стая мурашек. — Слышал, что тут очень сильно ждали одного Графа… Он усмехается, но дрогнувше — в голубых глазах беснуется волнение вперемешку с чем-то ярким, таким, что пробивает сразу насквозь, и именно в эту секунду Антон понимает, что перед ним не галлюцинация — слишком знакомо, слишком именно он. Антон без слов хватает чужую руку за запястье — на Арсении нет даже куртки, только блядская, та самая черная рубашка — и втягивает в квартиру, вжимая в себя. Обвивает руками, поспешно, быстро — прижимает к себе, чувствуя тепло чужого тела, и жмурится, молясь, чтобы это не было сном. — Блять, только посмей сказать, что это неправда. Арсений тихо смеется ему в плечо — почти что вибрирует, и Антон чувствует, как от всплеска эмоций почти что дрожит, прижимая своего призрака ближе. Уже не-призрака. — Как? — он отстраняется, но прекратить касаться не может — обхватывает чужие скулы руками, слегка приподнимая лицо Арсения, хотя тот и не думает отводить сияющего взгляда. — Как такое возможно? Это ведь ты? — Это ведь я, — Арсений улыбается, пытается выглядеть хитрым и сдержанным, но горящие глаза и неровное дыхание выдают с потрохами. — И если ты еще не позвал на свидание кого-то другого, чтобы пить с ним кофе и гулять по вечерней Москве, то я бы… — Придурок, — выдыхает Антон, подаваясь вперед. Кажется, он не верит до самого конца — но когда касается губами чужих горячих губ, последние остатки сомнений разбиваются к черту. Арсений больше не юлит, хотя это так сильно в его характере — он подается вперед с такой же готовностью, и Антон млеет от того, что его щеки обхватывают руками в ответ так, словно он — что-то хрупкое и ценное, слишком ценное, чтобы не бояться потерять. Антон целует Арсения бесконечно долго, прерываясь на маленькие глотки воздуха между нежными, соскучившимися прикосновениями до тех пор, пока стучащее в груди сердце не успокаивается, а Арсений не обмякает в его руках, ласково проводя носом по скуле и пряча его в основании шеи. Антон зарывается пальцами в темные волосы, глубоко вдыхая запах, присущий Арсению, который никогда не мог почувствовать — его не-призрак пахнет чем-то еловым и очень спокойным — и снова греется о человеческое тепло, прикрывая глаза. — Как ты смог… — неверяще шепчет он. — Я не знаю, — горячим дыханием в шею шепчет Арсений, а после немного отодвигается, чтобы поймать затопленный чувствами взгляд зеленых глаз. — Я… просто очнулся здесь пару минут назад. Меня долго не было? — Гребаных две недели, — Антон пытается звучать недовольно, но улыбается как дурак, поэтому план проваливается. — Высокий у зеркального мира пинг, — усмехается Арсений, поглаживая пальцами то местечко у шеи Антона, куда еще недавно утыкался носом. — Но если серьезно, то… помнишь, я говорил, что Лили сказала перед тем, как я оказался там? — Что-то о том, что тебе нет жизни на свете, пока ты любишь себя сильнее других? — Ага, — Арсений почему-то улыбается еще шире. — И я понял, почему темнота меня отпустила. Антон смотрит в яркие голубые глаза несколько долгих секунд, прежде чем смущенно рассмеяться в ответ. Антон целует Арсения снова, и они оба улыбаются в поцелуй.