воскресная прачечная

Корзина, наполненная грязной одеждой и бельем, тянет руки вниз. Минги слегка подкидывает ее в воздухе, чтобы удобнее ухватиться, потому что еще чуть-чуть — и она бы выпала у него из рук, а за ней и все содержимое: трусы, джинсы, футболки, носки. Не то чтобы они чистые, но валять их по полу, по которому ежедневно ходит большое количество людей, и который одному только Богу известно как моют, не хочется. Он задерживает дыхание (видимо, для концентрации) и шумно выдыхает только когда наконец доходит до места назначения и ставит корзину рядом со свободной стиральной машиной, следом открывая дверцу и начиная закидывать туда все подряд. Сортировать по цветам и категориям ему слишком лень, поэтому некоторые его носки из белых стали серыми, розовыми, какие-то даже оранжевыми; та же участь постигла его любимые белые трусы, а вот к светлым футболкам он относится более бережно и стирает их только с другими светлыми вещами — их-то видно, а носки с трусами — нет. Никто так далеко к нему не лезет, так что стараться ни к чему. А еще воскресенье — любимый день Минги. Он выбирает его для стирки, потому что мало кто в восемь утра выходного дня тоже решается прийти сюда и выжидать по два часа, пока их вещи стираются, выжимаются, сушатся. Это муторно и скучно, а еще у многих в доме, где он живет, и так установлена стиральная машина; сушилка тоже, если повезет. Минги оказался не таким везунчиком — при съеме никто ему не сказал, что стирать одежду негде, а сам он и не заметил, ослепленный низкой стоимостью аренды, идеальным видом из окна на зеленый парк, храмом, который он хочет посетить, но никак не может найти на это время, и близким расположением к университету. К тому же хозяйка добрая и не докучает по пустякам — звезды идеально сошлись, Минги выиграл целый куш, но, как потом выяснилось, с подвохом. Когда он спросил у хозяйки, что ему делать, она даже извинилась и порекомендовала прачечную, что находится на первом этаже их жилого комплекса. Минги, если честно, рассчитывал на что-то большее — ну, например, что она приобретет стиральную машину прямо в дом или еще больше скинет стоимость аренды; но такого, к сожалению, не произошло. Хотя, если честно, он и не жалуется. Есть в этом некая атмосфера и чувство того, что он проживает день не зря, с утра занимаясь важными делами (даже если можно было и поспать). Он захлопывает дверцу, насыпает порошок, на коробке которого написано «зимняя свежесть», в специальный отсек, а в соседний наливает ровно крышечку цитрусового кондиционера для белья и отходит к терминалу для оплаты — тот успешно ее принимает и все, что теперь остается Минги — ждать. Обычно это занимает около двух часов — за это время он успевает дошаркать в своих околодомашних тапочках до супермаркета, купить себе там лапши, заварить прямо на месте и, листая ленту новостей, медленно ее съесть, разваривающуюся и превращающуюся в кашицу; а к тому моменту, как он доедает, вся жидкость уже давно успевает расщепить лапшу на мелкие частицы. Сегодня, однако, воскресенье особенное, потому что уже третью неделю подряд вместе с ним в прачечную ходит один и тот же парень. На нем всегда одна и та же серая футболка, чуть приспущенные на кончик носа очки и обязательно книга в руках, название которой невозможно прочитать из-за крошечных букв; но на этот раз обложка у книги новая — прошлую, видимо, уже дочитал. Минги с утра встречает разные лица, пусть и в малом количестве, но эти лица либо никогда не повторяются, либо он их просто не запоминает — они пролетают размазанными пятнами перед его глазами, чернильными кляксами и каплями акриловой краски на полу. А этот — особенный, и сегодняшнее воскресенье из-за него тоже особенное, потому что Минги решил не идти в супермаркет, а остаться на месте и понаблюдать. Врать не будет — парень притягательный, даже слишком. И руки у него такие тонкие, по тыльным сторонам ладоней и выше к локтям простираются крупные вены, а пальцы длинные — держат книгу и листают страницы одну за другой, пока глаза бегают по строчкам и вычитывают слова. Минги замечает, что иногда он загибает уголок страницы, наверное, если что-то ему понравилось или к чему-то потом захочется вернуться. И таких закладок много. Завораживает. Садится Минги на скамейку у стены напротив — вытягивает ноги, сползает задницей на самый край, сцепляет руки в замок на животе и пристально смотрит. Сверлит взглядом, проделывает дыру в чужом лбу, переносице, глазах, руках и книжном корешке, словно зачарованный чужим присутствием. Вид у Минги, наверное, не самый привлекательный и дружелюбный; знаниями этикета и стеснением его мозг тоже не блещет, но он своей позой и пристальным взглядом никому не мешает, значит, сойдет. Это просто прачечная, не костюм же ему сюда надевать; а то что смотрит пристально — ну, просто завис, душа от тела отошла, в голове ошибка вылезла. Бывает. Парень поправляет очки, тихо прокашливается в кулак и перелистывает страницу, закидывая ногу на ногу. Минги пугается и неловко откидывает голову в сторону, проводя взглядом по стиральным машинам и замечая, что работает только одна — его, по всей видимости. Странно. Неужели он сидит тут просто так? Не просто странно, а глупо даже, ведь кто в воскресенье в восемь утра будет сидеть и читать книгу в прачечной? Видимо, он. Ну и бред. Минги чешет щеку и возвращается глазами обратно, но его сердце тут же ухает куда-то вниз к пяткам, а в животе закручивается крепкий тревожный узел, потому что на него смотрят в ответ — из-под тех самых спущенных к кончику носа очков, пристально и глубоко, будто в душу. Какое-то время зрительный контакт никто разрывать не спешит, хотя ком в горле стоит плотный и пальцы начинают как-то подрагивать. Минги крепче сцепляет их между собой, садится ровно и зажимает руки между ног, пряча волнение в мягкости собственных бедер, а следом все же отворачивается и натыкается на маленькое табло на работающей стиральной машине с указанным временем до окончания стирки — час и сорок пять минут. Ровно сто пять минут или же шесть тысяч триста секунд. Как же долго. Он сглатывает тяжелый ком и, встав с места так резко, что в глазах на пару секунд темнеет, стремительным шагом выходит из прачечной на пустынную улицу, где наконец расслабляется и вдыхает свежий воздух полной грудью. Голода на горизонте не видать, возвращаться домой так рано не хочется — зачем это все тогда, если его рутина прервется из-за какого-то наглеца, который не знает, что такое личные границы? Кто вообще так долго пялиться может — Минги не знает, но себя не учитывает. Делать нечего, но он решает все же пройтись до конца квартала и обратно, чтобы хоть как-то убить нудное время, которое течет и тянется, словно мед по ложке. Зато на улице свежо и приятно, пахнет поздним маем, карамельными булочками из близлежащей пекарни, а машины сейчас — редкий гость дороги, поэтому грех будет не размять ноги. Минги вытягивает руки кверху, встает на носочки в своих розовых кроксах, усыпанных различными джиббитсами, и тянется кончиками пальцев к теплому солнцу в попытках ухватиться за эфемерные лучи, а когда расслабляется, то чуть ли не падает на колени от того, насколько его тело обмякает. Он стоит, сгорбившись и оставив руки мотаться в воздухе, пока не находит в себе силы вновь выпрямиться и отправиться в свой маленький путь. Шаг за шагом Минги шаркает по асфальту, прячет руки в карманы терракотовых шорт и читает вывески, которые попадаются ему на глаза одна за другой. К концу своего путешествия он насчитывает ровно две парикмахерские, одну булочную, два небольших продовольственных магазина и один цветочный, а на обратном пути замечает еще и зоомагазин, вывеску с названием которого дополняют милейшие рыжий кот и мышка. Минги трет подбородок и делает глубокий вдох, чувствуя слабый ветер, что тут же без промедления и разрешения ерошит его темные волосы и заставляет пальцы на ногах поджаться. Когда он возвращается обратно, того самого парня на месте уже нет — сбежал и даже не оставил хоть какой-то подсказки о том, кто он и где живет, а еще почему сюда приходит и что ему вообще нравится: чай или кофе, круассан с шоколадом или классический, фильмы или сериалы, сигареты с кнопкой или без (а курит ли он вообще?). И нет, Минги ни капли не интересно, ни в коем случае и только через его труп, ему это ни к чему и ни в ком он не заинтересован, даже если у этого кого-то аура притягательная и очки в красивой черной оправе. Он вновь смотрит на циферблат и его плечи медленно опускаются под натиском разочарования — прошло всего двадцать минут, а казалось, будто бесследно успела утечь целая вселенская вечность, ни меньше, ни больше. И за эти какие-то крошечные минуты парень успел смениться пожилой женщиной, что теперь медленно набивает барабан черными вещами, а затем также медленно насыпает порошок, расплачивается за услугу и, словно зная и чувствуя, садится на то же место, где только что грел свою задницу незнакомец. Тоже усевшись на свое прежнее место, Минги упирается руками в край сидения, крепко его сжимает и водит ногами по полу туда-сюда. Металлическая скамейка приятно холодит открытый участок кожи, выглядывающий из-под шорт; шум двух работающих стиральных машин заполняет воцарившийся пузырь тишины. Минги достает телефон и больше не обращает внимание на оставшиеся пять тысяч сто секунд. / Дождь грубо барабанит за окном, врезаясь мелкими каплями в плотное стекло и проникая весенней прохладой сквозь щели — два дня назад еще ярко припекало солнце, сегодня на небо обрушилась хмарь, застилая его пеленой темных туч. Минги аккуратно закручивает последний винтик в пластиковой оправе и откладывает ее в сторону, откидываясь на спинку стула и вытягивая руки вверх. День до жути скучный, медленный даже — пар не было, а на работе заказов настолько мало, что Минги управляется за первые два часа своей смены, а затем попросту не знает, куда себя деть. Листает каталоги с оправами, сравнивает размер линз, удивляясь тому, насколько они могут быть толстыми при отсутствии обработки, протирает собственные очки краем футболки и кладет их обратно в футляр, после сцепляя пальцы между собой и кладя на них подбородок. Жаловаться, на самом деле, не на что, потому что хоть Минги и не выбирал подработку по тому, насколько загружена та или иная точка оптики с мастерской в наличии, ему больше нравится тишина и спокойствие — время течет медленно, но зато голова не болит. А еще тут обстановка приятная, хозяин не ворчливый (еще и в отпуске) и платят так, что и на прачечную хватает, и на лишний энергетик в ночи перед марафоном выполнения всех универских долгов, которые скапливаются в огромную стопку, пока уже валиться на голову и пинать под зад не начинают. Минги трет веки и мысленно успокаивает себя тем, что у других бывают ситуации и похуже — он хоть и тянет до последнего, но все равно в итоге все выполняет в срок, даже если это стоит ему драгоценного сна. Со скуки Минги подпирает щеку кулаком и свободной рукой соскребает облупившийся край стола, что в итоге оказывается не самой лучшей идеей, потому что тонкая нить дерева занозой врезается ему прямо в палец. Он шипит от резкой боли и кладет палец в рот, слегка прикусывая его и мысленно ругая себя за эту глупость. И именно в этот момент, когда слезы в уголках глаз постепенно наворачиваются и Минги безуспешно пытается пинцетом вытащить занозу, звон дверного колокольчика ударяется о стены, оповещая о ком-то зашедшем. Супер, как раз вовремя. Минги не сразу откладывает пинцет, ковыряясь в пальце еще какое-то время, потому что редко кто подходит с порога прямо к стойке, предпочитая осмотреться и просто поглазеть на множество представленных оправ, но некий кто-то оказывается исключением из правил, и Минги подпрыгивает на месте от неожиданного «добрый день», выглядя, наверное, очень глупо с пинцетом в руке, покрасневшим пальцем и приоткрытым ртом. Он не знает, сколько по времени пялится на возвышающегося над ним человека, зависнув на месте, словно его поймали с поличным, хотя ничего криминального он точно не совершал. Но выглядит Минги определенно глупо, и как хорошо, что со стороны он себя не видит. Зато он прекрасно видит человека перед ним, а еще отчетливо рисующееся на его лице удивление и губы, складывающиеся в небольшое «о». Да уж, полное «о». Резкий гром грубо гремит в пасмурном небе, заставляя их обоих подпрыгнуть на месте, и Минги, наконец, приходит в себя и откладывает пинцет в сторону, игнорируя почти незаметную пульсирующую боль в пальце и решая разобраться с этим позже. Он снова поднимает взгляд на незнакомца и точно убеждается в том, что перед ним никто иной, как тот самый парень из воскресной прачечной в своих красивых очках в черной оправе, которые, по всей видимости, сломаны, потому что их немного косит на бок. Минги выясняет причину его прихода еще до того, как незнакомец снимает их и раскрывает рот. — У меня тут, — он кладет очки на стол перед Минги и потирает переносицу, — я случайно сел на свои очки и у меня погнулась дужка. Уголок губ Минги дергается против его воли, но он сдерживает смешок и прокашливается в кулак. Берет оправу и аккуратно осматривает ее, перекладывая из руки в руку и кивая собственным мыслям. — Да, — говорит он и кладет оправу обратно на стол, — ничего страшного, тут только винтик подкрутить. Минги вертит головой в поисках маленькой отвертки, но на видном месте ее не оказывается, под бумагами и за пустой кружкой с остатками присохшего кофе — тоже; наверное, она в ящиках позади него; он точно не помнит, но встает с места, чтобы убедиться — открывает верхний и ловит бинго, потому что нужная вещь попадается на глаза сразу же. Минги не спешит за ней тянуться, стоит на месте какое-то время и бесцельно шарится рукой в ящике, потому что спиной чувствует, как ему прожигают ее взглядом — он стоит и мурашками покрывается, поджидает момент, чтобы обернуться и застать врасплох того, кто застал врасплох его первым. Нужный момент наступает практически сразу, ждать становится до невозможного неловко. Минги берет отвертку и резко оборачивается, в последнюю секунду замечая, как чужой взгляд резко перепрыгивает точно в стену и губы поджимаются. Минги был прав. Но как же это глупо. Он молча подходит к столу и садится обратно, быстро подкручивая винтик и возвращая дужку на нужное место. Держит оправу и сверлит ее взглядом, подмечая, что та явно повидала время — потертая в некоторых местах, с мелкими царапками, а на линзах красуются дурацкие следы от пальцев. Видимо, он сам по случайности оставил. Минги дотягивается до тонкого квадратика мягкой микрофибры и быстро стирает ей следы, следом кладя очки на стол и поднимая взгляд на незнакомца, что теперь без какого-либо стеснения пялит на него в ответ. — Юнхо, — неожиданно выпаливает он. Минги не сразу понимает, что от него хотят, просто замирает в ожидании непонятно чего. — Меня зовут, — продолжает он. — Да… — Минги медленно кивает и почесывает уголок глаза, не понимая, как его угораздило попасть в такую ситуацию — забавную и отчего-то смущающую. — Меня Минги. Улыбка на лице Юнхо расцветает буквально за мгновение — теплая и искренняя, такая, что хочется прикоснуться подушечкой большого пальца к уголку рта и смахнуть ее с него, а затем положить туда палец и слизать медовый привкус. Минги судорожно выдыхает и сжимает обеими руками край стула, наблюдая за тем, как Юнхо подхватывает своими длинными пальцами очки и надевает их обратно, возвращая кусочек пазла на место — так правильнее и привычнее. — А по цене? — Бред и мелочь, не нужно, — Минги пожимает плечами, отпускает стул и потирает между собой подушечки указательного и большого пальцев — заноза все еще на месте. Юнхо забавно раскрывает рот, словно хочет что-то сказать, а потом захлопывает его, сдаваясь на месте; он мнется, сжимает свой мокрый зонтик, кидает взгляд на пол и следом все же извиняется — с зонтика накапала лужа, небольшая и такая, на которой скорее не поскользнешься, а с помощью которой подошвой оставишь разводы грязи. Минги вздыхает и не сдерживает смешок, размахивая ладонью перед собственным носом. — Все в порядке, за тропинку из мокрых следов от двери до меня тоже извиняться не нужно. Щеки Юнхо покрываются слабым румянцем. Дождь за окном не утихает, а словно только усиливается, но, возможно, что Минги только кажется — за интенсивностью он не следит, но удары будто грубее теперь бьют по окнам и барабанным перепонкам. — Спасибо за очки, — полушепотом благодарит Юнхо, перекладывая мокрый зонтик из одной руки в другую и вытирая влагу с освободившейся ладони о ткань своей ветровки. Он вновь улыбается, а Минги в этот момент готов поклясться, что в его улыбке точно мед подмешан — самый приторный и липкий, как ловушка для мух, из которой выбраться невозможно — крылышками вмазываешься и пиши пропало. Только Минги не муха и руками с ногами шевелить может, никто его насильно на липучке не удерживает, однако каким-то образом чужое лучезарное выражение лица поднимает уровень сахара в крови похлеще шоколадного батончика. Колокольчик на двери оповещает о новом зашедшем, только в этот раз вполне знакомом — старшем напарнике по смене, когда Юнхо точно хотел что-то сказать, но не успел — захлопнул рот так же быстро, как его и открыл. Минги смотрит на него, ожидает следующий шаг, и им оказывается быстрый поклон и ретирование к выходу, настолько неуклюжее, что он чуть не врезается в человека — извиняется, наспех расправляет зонт, скидывая с него капли, и следом пропадает в шумном ливне. Минги судорожно выдыхает и кидает прищуренный взгляд на прервавшего их маленький разговор ни о чем Сана, стряхивающего с плеч и волос капли воды. — Ну и жесть, как хорошо, что упаковки энергетиков и батончиков непромокаемые, — ворчит он. Минги снова вспоминает о батончиках. Живот предательски урчит настолько громко, что кажется, словно звук от стен отскакивает и эхом катится по полу. Минги хлопает себя по животу и виновато поджимает губы. Дурацкие шоколадные батончики напоминают ему, что он не ел с самого утра — сначала в холодильнике было пусто, а потом он просто-напросто забыл. И теперь сидеть ему так до конца дня, если только чудо не случится и в рюкзаке не заваляется лишняя конфета, которой аппетит не утолишь, но хотя бы притупишь точно. — Зато ты очень даже да, — бубнит он, откидываясь на спинку мягкого стула. — Иногда работа в минуте от дома порождает зонтиковую забывчивость, — оправдывается Сан и разводит руками. Он снимает с себя кожаную куртку и на цыпочках, словно это хоть как-то поможет не наследить еще больше, скрывается за дверью для персонала. Заноза напоминает о себе колкостью. Минги морщит нос и шарится по столу в поисках пинцета, чтобы наконец покончить с противной болью, которая скоро станет занозой не просто в пальце, но еще и в заднице. Вместо этого он натыкается на две маленьких отвертки — одну, которую он достал из ящика, и вторую, которая лежала тут с самого утра — именно ей он закручивал винтики других оправ. Интересно. / В очередное прачечное воскресенье Минги, почему-то, совсем забывает о том, кого может там встретить буквально через несколько лестничных проемов и пары-тройки десятков быстрых шагов. По пути он случайно наступает ногой в неглубокую лужу, из-за чего вода просачивается сквозь швы его уже почти развалившихся от старости кед, и чертыхается себе под нос, крепче сжимая пакет с белыми вещами — сегодня их не так много, как в прошлый раз. На небе все еще жутко пасмурно, и Минги от этого самую малость тошно, ведь под конец мая все-таки хочется уже ощутить прожигающее веки солнце, а не сопливиться от унылого ливня, что портит весь оставшийся день, несмотря на то что планы у Минги практически всегда отсутствуют — либо учеба, либо дом, либо работа. А еще прачечная. Прачечная, где по-свойски сидит тот самый парень — Юнхо, как он назвался — и, разведя колени и скрестив лодыжки, пялит куда-то в стену, пока дверь не открывается настежь и не впускает напуганного собственной забывчивостью Минги, который в ответ на сладкую улыбку кивает головой и сразу же уходит к стиральным машинам. Нажать кнопку, закинуть вещи, засыпать порошок, плотно закрыть дверь, нажать кнопку, оплатить и ждать. Минги по-привычному усаживается на металлическую скамейку и вытягивает ноги, когда буквально через пару секунд к нему подсаживается Юнхо, держа в руках закрытую книгу, название которой Минги наконец может прочитать — «Тошнота». Он ее читал тоже, давно правда, может, еще когда в школе учился, и теперь сюжет совсем не помнит; единственное оставшееся воспоминание — это вязкая унылость, что тянулась страница за страницей, липла к пальцам, и отмыться от которой удалось только когда Минги случайно задел рукой стакан с кофе и горячая жидкость залила и пропитала кремовым ароматом все триста двадцать страниц. Какие-то пострадали больше, какие-то меньше, где-то даже поплыли буквы, но текст все еще был более или менее читаем. Правда пока она сохла, Минги успел о ней десять раз забыть, и что там читаемо, а что не особо — ему стало совершенно наплевать. Немного странно было видеть в руках Юнхо синоним к слову «скукота», потому что по его лицу совсем не скажешь, что ему нравятся занудные текста о смысле жизни, но, как говорится, не суди книгу по обложке. Минги однажды посудил, подумав, что книга очень интересная, а теперь она валяется где-то в кладовке его родительской квартиры, как и половина его жизни, а сам он теперь в другой части города не по своей воле сталкивается с прошлым. Не то чтобы жалуется, но сомнительное удовольствие. — Как тебе книга? — прямо в лоб, не дождавшись и не удержавшись, спрашивает Минги, тыкая в нее пальцем и смахивая с обложки черную пылинку. — Если честно, я прочитал уже половину, но совершенно не помню, о чем был текст, — признается Юнхо и вертит книгу в руках, словно он видит ее впервые. — И зачем продолжаешь? Юнхо пожимает плечами и сдирает кусочек кожи с нижней губы. — Если начал, хочу закончить, — чуть ли не сетует Юнхо, жалобно вздыхая и слегка похлопывая книгой по колену. Минги бубнит тихое «понятно» и несколько раз кивает головой. Он не будет признаваться, что, на самом-то деле, совершенно не понимает, как у Юнхо вообще на такое хватает сил. Если бы не кофе, он бы через пару страниц все равно засунул эту книгу куда подальше, как и остальные, которые ему когда-то не понравились. Перфекционизмом Минги не обладает, целеустремленностью — тоже, и это одновременно и облегчает, и усложняет ему жизнь. С возрастом он вообще перестал читать книги, заменив их на фильмы, а потом и вовсе на бездумное листание ленты социальных сетей. Кто-то скажет — клиповость, Минги ответит — сбережение энергии. А еще, окинув помещение взглядом, Минги подмечает, что они одни (неудивительно, на часах восемь утра) и что снова работает всего лишь одна стиральная машина — его собственная. — Кстати, — Минги делает короткую паузу, формулируя вопрос и смакуя его на языке, а затем, все же, продолжает, — ты зачем сюда приходишь? Получилось не слишком аккуратно, скорее, даже резко и как будто с претензией, но по-другому вопрос в голове просто не задается, ведь действительно: зачем? Минги шаркает тапочками по кафельному полу и слушает тихое «хммм», пока Юнхо думает над ответом — не слишком долго, буквально пару секунд. — Сначала я приходил сюда, потому что у меня стиралка сломалась, а в грязных трусах ходить не хотелось, — начинает Юнхо, сгибая большой палец. Минги шумно хмыкает, но ничего не говорит, и Юнхо продолжает: — Потом мне ее починили, но мне понравилось сюда ходить и просто сидеть и читать — людей мало, пахнет чистотой, светло, просторно и помогает сконцентрироваться, — Юнхо сгибает второй — указательный — палец. — А потом я тебя заметил. — Меня? — искренне удивляется Минги и кладет раскрытую ладонь себе на грудь. Юнхо сгибает средний палец и уверенно кивает, вновь улыбаясь по-медовому приторно, так, что зубы начинают болеть. Минги не знает, что ему говорить. Все, что он сейчас чувствует — это растущее непонимание и мокрый носок, который уже успел стать достаточно теплым, чтобы не хотелось содрать его вместе с кожей. — Ты еще скажи, что на очки специально сел, чтобы ко мне в мастерскую прийти, — шутит Минги, качая головой и ощущая, как уголки губ сами против его воли тянутся вверх. — Нет, честно, — Юнхо поднимает руки вверх с раскрытыми ладонями. — Я даже не знал, что ты там работаешь. Минги фыркает, складывая руки на груди, и правда верит, но ситуация все равно кажется ему до глупого забавной, как и сам Юнхо — нелепый, растрепанный, в очках и с самой скучной на планете Земля книгой, однако, в то же время по-солнечному теплый и притягательный, разгоняющий тучи даже в конце ужасно пасмурного мая. Минги не удивится, если сейчас выглянет на улицу, а там за несколько часов стукнуло плюс тридцать и небо настолько голубое, что без ножа вспарывает глаза. Не удивится, но проверять не будет. Склонив голову набок, Минги бесстыдно — как он лучше всего умеет — рассматривает профиль Юнхо и не отводит взгляд даже когда тот оборачивается и по привычке поправляет спавшие на кончик носа очки. Они смотрят друг на друга, сверлят взглядом, как несколько дней назад, и Минги отчего-то хочется протянуть руку и влепить Юнхо крепкого щелбана прямо посередине лба, но делать он такого, конечно же, не будет. Как минимум — странно, как максимум — пиздец как странно. Он отгоняет мысли прочь и все-таки отводит взгляд, переводя его на машинку и понимая, что ему сидеть тут еще целый час. — Ты сюда всегда стирать приходишь? — осторожно спрашивает Юнхо, тоже откидываясь спиной на спинку металлической скамейки — холодной и больно впивающейся в торчащие лопатки. — Да. Юнхо заметно мнется какое-то время, стучит пальцами по книге, дергает носом и словно мечется в собственной голове между множеством вариантов, а затем достает закладку из книги — обрывок тетрадного листа в клетку — и черную ручку из кармана шорт. Он быстро царапает что-то на бумаге, складывает три раза в маленький квадратик и кладет его Минги на бедро, не дожидаясь, когда тот протянет руку и возьмет сам. — Зуб за зуб, — объясняется Юнхо, наблюдая за тем, как Минги ловит почти упавший на кафельный пол квадратик. — Можешь приходить ко мне стираться, раз уж починил мне очки за спасибо. Гладкий квадратик скользит меж подушечек пальцев — Минги держит его большим и средним и вертит по кругу за уголок указательным. Он не спешит его разворачивать, но догадывается, что там — адрес, вероятно, чему же еще там быть. — Одноразовая акция? — с усмешкой спрашивает Минги, поднимая руку с бумажкой в воздух. — Как захочешь, — Юнхо пожимает плечами и, зажав книгу под мышкой, сгибается пополам и тянется к кроссовкам — шнурок на правом развязался. Минги кивает и сует бумажку в карман, оставляя ее там прожигать ткань вместе с полупустой упаковкой от мятной жвачки и побитой жизнью купюрой в тысячу вон. Возможно, там еще какие-то мелкие крошки или что похуже — надо бы вытрясти карманы, и вообще, кажется, однажды эти шорты Минги постирал вместе с чеком из продуктового, и если снаружи он все отряхнул, то внутри точно еще остались ошметки. Если вспомнит, постирает их снова. — Ты хоть запомнил, на какой странице остановился? — подмечает Минги, кивая в сторону книги. — На самом деле, нет. / Записку он эту так и не открывает ни на следующий день, ни через два дня, ни через три, и хотелось бы сказать, что через четыре тоже, но на четвертый день Минги сидит на диване, поджав под себя ноги, ест шоколадное мороженое столовой ложкой прямо из огромной банки и каждой клеточкой тела чувствует этот несчастный кусок бумажки в кармане своих шорт. Он не знает, почему мнется и чего боится — хотя боится, наверное, слишком громкое слово, скорее сомневается, но все равно нельзя отрицать тот факт, что пальцы на ногах рефлекторно поджимаются, стоит Минги только вспомнить, что Юнхо позвал к себе домой — даже если просто постираться, даже если через записку, которую можно с легкостью смять и выкинуть, и даже если этой запиской ему действительно дали шанс отказаться без слов. Однако отказывать совсем не хочется, но и соглашаться кажется чем-то невозможным, чем-то, за что потом будет стыдно. Минги зажимает ложку зубами, откидывает голову на спинку дивана, утыкаясь взглядом в белый-белый потолок, и не моргает, пока в уголках глаз не начинают скапливаться слезы и не прорастают острые колючки. Он вздыхает с измученным стоном и признается сам себе, что просто-напросто смущен чужим вниманием. Минги не знает, куда себя деть — шаг влево — расстрел, шаг вправо — тоже. Почему-то он уверен, что Юнхо не приставит пистолет к его груди, но сам Минги уже давно сжимает ствол в руке. На календаре вырисовывается четверг, до воскресенья еще целых два дня. Завтра перед работой он обещает себе зайти в тот самый храм, о котором думает и на который глядит из окна уже несколько недель. К концу субботы Минги обещает себе выкинуть из головы весь мусор и наконец развернуть этот злосчастный кусок бумажки, не думая о том, что он моментально взорвется прямо у него в руках и оторвет все десять пальцев. / Будь у Минги уши и хвост, он бы точно их сейчас поджал. Вряд ли кошачьи, скорее, собачьи или что-то близкое к этому — волк, но только его трусливая и загнанная версия, совсем не та, при виде которой у всех сердце от страха бешено бьется и ладони потеют. Впускает в квартиру Юнхо его быстро, буквально через пять секунд после того, как Минги три раза стучит по серому металлу — не примечательной входной двери, которую украшает милый темно-зеленый коврик на полу с надписью «добро пожаловать». Юнхо говорит ему то же самое, когда распахивает дверь и отходит в сторону, приглашая войти внутрь. В руках у Минги два пакета с вещами, во рту по языку перекатывается клубничная конфета. Он приветственно кивает и стягивает с себя кеды, наступая на пятки носком — мама его за такое всегда в детстве ругала, мол, испортишь обувь, подошва оторвется. Однажды ее слова действительно сбылись и по приходе домой после школы к плохому настроению добавилась отклеившаяся подошва прям на пятке, причем только на левой — той, на которую Минги всегда наступал первым делом. Теперь он вырос, подошва пару раз со временем отклеивалась снова, но мама больше не ворчит над ухом (и слава богу, слушать ее — невыносимо), и, продолжая снимать обувь таким образом, Минги приятно думать, что он идет против общепринятого и никто не может его остановить. Волк, бунтарь и просто человек с юношеским максимализмом, застрявшим в жопе. Смешно. Юнхо с порога предлагает ему чай. Минги соглашается, но первым делом спрашивает, куда ему закидывать вещи. — Хотя бы на этой неделе сэкономлю деньги, достало тратиться на эту прачку, — жалуется Минги, параллельно закидывая вещи в барабан и следом плотно захлопывая дверцу. — Только на этой? — Юнхо открывает ящичек и засыпает в нужный отсек стиральный порошок. Вопрос обычный, но вводит в ступор. Минги молчит и ищет кнопку, на которую ему нужно нажать, чтобы запустилась стирка. Он забавно хмурит брови и кружит пальцем в воздухе — в прачечной техника другая и дома — там, где он жил раньше — была тоже. Старенькая и потрепанная снаружи, со стертыми кнопками и почти отваливающейся дверцей. А тут какая-то новомодная, и Минги теряется, чувствуя себя жутко глупым. Юнхо приходит на помощь спустя буквально несколько секунд — тянется вперед и нажимает на нужную кнопку, слегка задевая руку Минги — кожа о кожу, маленький разряд и вспыхнувшая в животе искорка. Минги потирает колкое место о серые спортивки и хрипло полушепотом говорит «спасибо». Два часа на все про все, Минги думает о том, чтобы пойти коротать время домой, все равно недалеко. Юнхо останавливает его приторной улыбкой и готовит горячий чай — заливает химозный пакетик кипятком. Минги просит разбавить холодной водой и не осуждать, потому что пока он дождется нужной температуры, при которой комфортно пить, он просто-напросто забудет о том, что хотел чай. Минги делает глоток (из кружки с надписью «дохлебывай и уебывай») и залипает на активно рассказывающего какую-то историю Юнхо; вроде что-то о том, где он работает и чем вообще занимается по жизни, но Минги краем уха ухватывает только «программирую» и «пишу рецензии на книги», про себя удивляясь, как два таких, как казалось бы, совершенно противоположных конца спектра умещаются в ком-то одном. А потом Минги понимает, что все это время он просто блуждает взглядом по чужому силуэту, мысленно очерчивая его и вырисовывая контур. Он совершенно забывает о чае и о том, что нужно отвечать — стоящий напротив у стиральной машины Юнхо буквально как магнит, и Минги, к сожалению, не может похвастаться способностью фокусироваться на двух вещах одновременно — рот и мозг совершенно отказываются взаимодействовать. Юнхо замолкает тоже. Смотрит в ответ, облизывает пересохшие губы, сглаживая колючие неровности, и подобным заставляет Минги невольно задуматься о том, каково это — целоваться. Сидящий на левом плече чертенок писклявым и царапающим по стеклу голосом талдычит подойти и впечататься губами в чужие губы прямо как в самых дешевых драмах; ангелочек на правом плече кривит лицо и говорит, что это вообще кринж полнейший. Минги согласен скорее с правым плечом, чем с левым, но на самом-то деле никто на его плечах не сидит, и он вообще просто сходит с ума, когда видит, как дергается чужой кадык от глотка. Чтобы хоть как-то сменить тему, пока все не зашло куда-то не в то русло, Минги наспех спрашивает: — Ты один живешь? — Да, — Юнхо ставит свою кружку на дрожащую стиральную машину и скрещивает руки на груди. — А ты? — И я, — на выдохе, с ноткой грусти. — Переехал несколько месяцев назад. — С целью? Минги пожимает плечами и подгибает под себя одну ногу, обхватывая ладонями лодыжку. — Ну, типа, учиться, но еще, когда ты вдали от родственников, то никто не делает мозги. Юнхо опускает взгляд в пол, еле заметно хмурится и закусывает нижнюю губу целиком, вероятно, переваривая информацию и давая себе пару секунд на формулировку ответа. — У тебя с ними отношения не очень? — Можно и так сказать, — кивает Минги. — Только не спрашивай ничего. Поджатые губы, спрятанные между бедер ладони, беспокойная, трясущаяся без конца нога. Минги не очень жаждет делиться историей своей жизни прямо так сходу, несмотря на то что она не такая драматичная, как можно подумать — гиперопекающая надоедливая мать и отсутствие отца, да и только. Ничего захватывающего и интересного, просто огромное желание сбежать и сепарироваться, даже если придется считать последние копейки и растягивать одну пачку рамена на два приема пищи. Слава богу, что такое было пока что только один раз и больше не повторялось — за эти месяцы Минги научился пользоваться акциями и своей головой, а еще кухонной утварью и руками — готовить самому дома в разы дешевле, чем заказывать полуфабрикаты. Не всегда вкусно, но на голодный желудок и хлорка — творог. Юнхо вновь улыбается и кивает, и Минги реально хочется со всей силы втащить ему с кулака в лицо, потому что от такой картины те самые клишированные бабочки паясничают в его животе не на шутку — бьются о стенки, путаются в кишках и застревают между органами. Минги давится одной такой и прокашливается в кулак, забывая о том, что у него на столе стоит постепенно остывающий чай. — Удивительно, что такой красавчик, как ты, живет один, — шутливо переводит тему Минги, притягивая колено поджатой под себя ноги к груди и кладя на нее подбородок. — Считаешь меня красивыми? — Юнхо склоняет голову на бок и поднимает брови в слабо читающейся иронии. Минги закатывает глаза и цокает языком. — Глупо такое отрицать, у тебя дома минимум два зеркала — в ванной и коридоре. — Вопрос не в этом. — И в чем тогда, мистер умник? — ребячливо язвит Минги, складывая губы в трубочку. Юнхо неоднозначно пожимает плечами и разводит руки в стороны. — Сам знаешь. Да, действительно, Минги знает, но признаваться не собирается, поэтому зеркалит Юнхо — пожимает плечами, а затем отводит взгляд в сторону, осматривая каждый уголок кухни. Чисто и минималистично — все на своих местах, ни пылинки, ни засохших жирных пятен от масла на плите, ни одной выбивающейся по цвету детали, словно тут никто и не живет. Минги даже немного стыдно становится, стоит ему вспомнить состояние своей квартиры и мысленно их сравнить — небо и земля, и это еще мягко сказано. По правде говоря, без Юнхо тут было бы жутко неуютно. Минги предпочитает, когда на диване остаются крошки от чипсов — так хотя бы понятно, что тут живет реальный человек со своими тараканами, а не робот-пылесос. Но в гостиной он еще не бывал, возможно, там он найдет не только крошки, но и огромное пятно от кофе на ковре от края до края (в чем Минги все же крайне сомневается). Возможно, однажды он до туда доберется; однако есть шанс, что Минги сюда больше и шагу не ступит — он еще не решил. Как всегда, сомневается и тянет до последнего. Юнхо отлипает от стиральной машины и подходит к раковине, опуская туда пустую кружку из-под чая. Минги опускает взгляд на свою и понимает, что после первого глотка он благополучно о нем позабыл — тот уже подостыл и допивать его не хочется, но Минги все равно обхватывает кружку своей большой ладонью и выпивает прохладную горькую жижу залпом, вытирая рот голым запястьем. — Ну и гадость, — честно признается Минги и морщится от терпкой горечи, которую можно было избежать, если бы он просто вытащил пакетик. — Не стоило идти на такие жертвы, можно было просто вылить. — Опять же, — Минги встает из-за стола, чтобы тоже отправить уже пустую кружку в (идеально чистую) раковину, — не умничай. Юнхо хмыкает и толкает Минги плечом, прижимаясь вплотную и заставляя того отойти на шаг и не загораживать раковину. Открывает воду, берет сухую синего цвета губку в руки, капает средством и принимается намывать и так практически чистые кружки. Какофония, состоящая из шума воды и стиральной машинки, заливается в уши и плотно закладывает их. Минги стоит не шевелясь и крепко прилипнув к чужому плечу, наблюдает за аккуратными, покрытыми пеной пальцами, бежит взглядом выше, спотыкаясь о крупные вены, мелкие родинки, край рукавов футболки, острый кадык и, наконец, вновь спавшие на кончик носа очки. Вода затихает, стиральная машинка замолкает в моменте переключения на следующий режим. Юнхо поворачивает голову, кончиком носа практически задевая чужой, и тепло выдыхает. Минги отключает собственную голову и, утонув в бездонной черноте бесстыдства, указательным пальцем аккуратно задвигает очки обратно к переносице. — Спасибо, — на выдохе. — У тебя просто руки мокрые, — оправдывается Минги, где-то на периферии замечая постепенно возвращающееся к нему смущение — щеки и кончики ушей с каждой секундой начинают гореть все ощутимее. Он выкашливает очередную эфемерную бабочку и надеется, что Юнхо в этой короткой тишине не слышит, как сильно бьется его сердце. А потом стиральная машинка запускает отжим. / Тащить домой пакеты мокрой одежды — это не совсем то, о чем Минги мечтал, когда принес сухую, но грязную. Даже если путь до его дома занимает всего три минуты; даже если у Юнхо в комнате стоит совершенно пустая и большая напольная сушилка и даже если он предложил оставить одежду тут, пока она не высохнет. Минги мялся, потому что не особо ему хотелось оставлять сушиться свои дырявые на заднице трусы и в районе пяток носки, а Юнхо и не настаивал — сказал только, что его дело предложить. Однако по приходе домой Минги понял, что вешать одежду ему особо-то и некуда. Он не покупал напольную сушилку, потому что изначально у него не было стиральной машины, а наспех вымытые носки с хозяйственным мылом можно просто повесить на батарею. Пришлось изловчаться и вешать, куда глаза упадут: на те же батареи, на стулья, на двери. В конце концов вся квартира отказывается завешана мокрыми тряпками, и спасибо, что с них хотя бы не капает, иначе так бы Минги точно поскользнулся и расшиб себе голову — лишних полотенец, чтобы укрывать пол, у него нет. Минги включает напольный поглотитель влаги и надеется, что его квартира за несколько дней не превратиться в зеленый рай с покрытыми плесенью стенами и мягким свежим воздухом, оседающим в легких тонким слоем пневмонии. Потом Минги придется сливать несколько литров скопившейся за пару дней воды и все-таки вычищать плесень белизной и старой зубной щеткой в углах плинтусов, но зато вся одежда высыхает вполне успешно. Минги клянется себе, что в следующий раз выкинет все дырявое белье и оставит мокрые вещи Юнхо, а затем мысленно влепляет себе пощечину за то, что вообще думает о следующем разе. Но что выгоднее: заплатить за прачку и не давать себе надежды на что-то большее или купить лишний килограмм риса? Минги не знает. Он очень хочет знать все на свете, но когда дело доходит до него самого, то перед ним расстилается лабиринт с множеством тупиков, и, чтобы найти выход, нужно содрать стопы в кровь и пару раз упасть до сбитых коленей. Зато если дойти до конца, то обязательно откроется целый новый мир из всех ответов, которые Минги так отчаянно ищет при принятии решений. У него, почему-то все либо черное, либо белое, но сам он мечется в районе серого — все кажется неверным. Юнхо, словно чувствуя доводящее до трясучки замешательство, берет все в свои руки. Приходит в среду посреди бела дня к Минги на работу, крутится вокруг него, спрашивает об очках и оправах, интересуется, носит ли их Минги (он никогда его с ними не видел) и вообще почему он выбрал такую работу — ремонтировать очки. У Минги ответы простые: да, ношу, но только дома; мой отец занимался ремонтом и изготовлением оправ и линз — с ремонтом у меня пока дела неплохи, а изготовлению учусь. И обязательно проконсультировать Юнхо по поводу оправ, которые ему нравятся, а еще случайно задеть ребром ладони его нос и съязвить, что это не он неуклюжий, а Юнхо себе просто клюв отрастил. Повезло, что все это время они в мастерской за закрытой дверью и Сан не видит, какой хаос рисуется на чужом лице и отчетливо виднеется в движениях — Минги бы просто не выдержал дополнительного позора. Однако сказать, что Минги неприятно — это взять на свои плечи тяжесть самой горькой лжи. В животе бабочки плюются едким, но все же теплом; пальцы приятно покалывают и, если честно, хочется еще раз случайно задеть Юнхо ладонью, только на этот раз хотя бы на несколько секунд подольше. Задержаться на холодной по сравнению с раскаленными ладонями Минги чужой коже и смахнуть подушечками больших пальцев сковывающую неловкость с мягких щек. Спустя пару часов после того, как Минги приходится отвлечься на работу, Юнхо с разрешения шарится в бумажках, натыкается на огромные построения, схемы и дизайны различных очков, спрашивает, чье это, а когда Минги отвечает, что его собственное, то незамедлительно заваливает комплиментами и хихикает над глупыми заметками в углах листов. Он откладывает лист за листом в аккуратную стопку, задает вопросы о задумках и почему поверх одного чертежа на всю страницу написано «залупа», а в конце выравнивает бумагу по краям и возвращает Минги обратно. — Теперь ты не можешь не смастерить мне очки, — со всей серьезностью на лице заверяет Юнхо, складывая руки на груди. — У тебя слишком хорошо получается. — Не говори глупостей, — Минги недоверчиво улыбается и машет головой, отказываясь от чужих слов. — У меня нет таких навыков. — Но будут, ты ведь хочешь, — Юнхо складывает руки на стол и кладет на них голову, смотря на Минги исподлобья. Минги мягко улыбается и крепко сжимает стопку бумаги в своих руках. — Будут, когда хозяин оптики вернется, — он встает из-за стола и отходит к ящикам, открывая верхний и складывая туда свои чертежи. Юнхо еще раз спрашивает, смастерит ли ему Минги очки своими руками, но Минги решает промолчать и пожать плечами — он не особо в себя верит, поэтому пустых обещаний давать не будет, но и руки опускать не собирается. Если к тому времени, когда у него криво-косо начнет получаться, Юнхо не сбежит, то почему бы и нет. Однако до этого еще несколько месяцев точно, и даже ближайшее будущее кажется жутко далеким: завтра, послезавтра, неделя, две, месяц, полтора — звучит чем-то недостижимым, но не успеет Минги глазом моргнуть, как май сменится июлем, и кто знает, что уготовит ему пасмурная осень. Зато в четверг — уже на следующий день — Юнхо готовит ему визит с двумя апельсинами в карманах шорт и смешной соломенной шляпой на голове. Минги при виде такой картины смех решает не сдерживать. С каждым днем солнце вытесняет дождь и печет все суровее, и ладно кепка — что-то более привычное, но соломенные шляпы встречаются в жизни Минги настолько редко, что вид Юнхо его вправду удивляет. Она небольшая и края ее не отгибаются, а еще ленточкой не повязана, но все равно выглядит умилительно — только завязочек не хватает. В ответ Юнхо забавно дует губы и грозит, что не отдаст апельсины. Минги закатывает глаза и желает ему ими подавиться. — Ты уже второй день сюда ходишь, у тебя работы мало? — интересуется Минги, раскладывая изготовленные Саном линзы от минуса к плюсу. Потом эти линзы пройдут еще и обработку по утончению, но это уже не его забота — сказали просто разложить, этим и занимается. — И что, если да? — Ну, я бы на твоем месте занялся чем-то более интересным, чем просто приходить в мастерскую и просиживать свою задницу в компании скучного меня. Юнхо качает головой и сводит брови к переносице. — С тобой не скучно, — отвечает он, — а спокойно. И сердце Минги екает, ухает куда-то вниз в самые пятки, ударяясь по пути о желудок. Он замирает на месте, тонет в щенячьих глазах напротив и забывает, что он только что делал секунду назад. Стоит ссутулившись над открытым ящиком, опустив туда руки, а головой повернувшись в сторону Юнхо, разумом — тоже. Они прожигают друг в друге полую дыру, как тогда в прачечной, только теперь в воздухе летают не аромат порошка и шум стиральной машины, а мертвая тишина и что-то смущающее, оседая на языке чем-то кислым. Минги отворачивается, сглатывает набежавшие слюни и в спешке укладывает последние пакетики с линзами, надеясь, что он ничего не перепутал и рассортировал так, как надо, а затем, не рассчитав силы, захлопывает ящик и дергается на месте от громкого звука. Оба какое-то время молчат, пока кожу эфемерными иголочками покалывает повисшее в комнате напряжение. Минги перепроверяет заказы, выполняет еще два легких, разбирает пришедшую сегодня коробку с материалами, прибирается на столе, а потом, когда дел больше не остается, и он садится обратно за стол, бездумно выводя компьютер из спящего режима и тыкая мышкой куда попало, чтобы создать вид бурной деятельности, Юнхо пускает ему пулю в лоб. — Придешь в это воскресенье? Указательный палец зависает на резиновом колесике мыши. Минги делает глубокий вдох, опускает плечи и, слегка закусив губу, кивает. / Если спросить у Минги, что у него хуже всего получается в жизни, то он, загибая палец за пальцем, перечислит все, что вспомнит, и обязательно в этот список войдут выражение своих чувств и чистка апельсинов. Застревающая под ногтями цедра, стоит только пальцу проткнуть кожицу, и стекающий до самых локтей сок — звучит, как пытка из средневековья, добравшаяся до современности. Цитрусы Минги любит, но чистить — никогда. Те два апельсина, которые ему Юнхо отдает еще в четверг, он уносит домой и оставляет на столе до самого воскресенья, а потом не находит ничего лучше, чем взять их с собой и с порога подарить Юнхо, протягивая два оранжевых пузатых цитруса на раскрытых ладонях и с широкой до ушей улыбкой, словно так и надо и ничего странного в этом нет. Юнхо в ответ одаривает его самым комичным, по мнению Минги, лицом — поджатыми губами и вздернутыми бровями. Мило и забавно. Как и почему он вообще оказывается на пороге этой квартиры — Минги объяснить не может. Он запрещает думать себе о следующем разе, мысленно бьет себя по щекам и называет идиотом, но тело и разум сами тянутся, и Минги хотя бы раз в жизни решает не сопротивляться и не идти рогами на кирпичную стену, как он всегда любит это делать: наступать на пятки кроссовок, питаться по акциям (зато вдали от матери), не чистить апельсины, даже если порой хочется ощутить разъедающую сладость на языке. Юнхо нежный и манящий, с медовой улыбкой и лимонным (черт его дери) порошком; хочется уткнуться носом в его щеку и смеяться, пока бабочки в животе не тонут в желудочном соке, а порхают по всему телу до самых конечностей. В конце концов Минги понимает, почему он здесь, будто провалившись в бездонное небытие. А дальше все как по сценарию: кухня, стирка, неловкие посиделки за столом, только в этот раз Юнхо приносит с собой ноутбук, говоря что-то о том, что не успевает уложиться в дедлайн и ему быстренько нужно кое-что доделать. Минги не возражает и насчет его походов в мастерскую решает промолчать. Он притягивает колени к груди, упираясь пятками в стул, и тяжело вздыхает. — Как думаешь, что будет, если брызнуть апельсиновым соком в глаза? — интересуется Минги, беря в руки оставленный на столе апельсин и рассматривая его текстуру со всех сторон — чем-то напоминает пористую кожу. Юнхо хмурится и перестает что-то усердно печатать. — А тебе зачем? Минги пожимает плечами и ногтем протыкает мягкую кожицу, аккуратно оттягивая ее вниз. — Просто интересно. Аккуратно, как всегда, не получается. Ноготь вместе с кожицей задевает и мякоть, сок попадает на пальцы, и Минги раздражается, но продолжает чистить злосчастный апельсин назло самому себе, складывая всю корку прямо на стол. Полупрозрачная жидкость стекает по запястьям — Минги приподнимает руку и слизывает липкую каплю сначала с одной стороны запястья, следом с другой. Сладко, немного кисло, заставляет поморщиться. Минги идет напролом, дочищает полностью, даже если хаотично и неровно, даже если мокро и липко. Он отделяет дольку от апельсинового тела и отправляет ее в рот, оставляя таять на языке. Его маленькая сахарная победа, пусть и такая глупая. Юнхо все это время смотрит на него, замерев. Минги замечает это не сразу — сначала дожевывает одну дольку, вторую, третью, а следом поднимает глаза и тонет в кратерах темных щенячьих глаз напротив. — Хочешь? — полушепотом спрашивает Минги, протягивая дольку. Юнхо тянется ближе, обхватывая мякоть губами и практически задевая чужие пальцы. Он облизывает кусочек апельсина и, не кусая, выпускает ее изо рта. Рисующаяся перед Минги картина ставит его в ступор. Он смотрит сначала на дольку, затем на Юнхо, потом снова на дольку, потом снова на Юнхо. Опускает ноги на пол, привстает и, протягивая руку через весь стол, утыкается апельсином Юнхо прямо в губы, слегка приподнимая верхнюю и обнажая зубы. — Ешь, — почти что приказывает Минги, чувствуя учащенное теплое дыхание на своих пальцах. Юнхо слушается. Открывает рот, зажимает апельсин между зубов и отправляет его в рот, усердно жуя и морщась в недовольстве. — Я не люблю апельсины, — Юнхо проглатывает прожеванный цитрус и вытирает рот тыльной стороной ладони. — И зачем тогда смотришь такими голодными глазами? — Не на апельсины, а на тебя, — спокойно отвечает Юнхо, будто так и надо, словно это привычная обыденность, а не удар по голове чем-то тупым и тяжелым. Либо это просто Минги так кажется с его выстроенными кирпичными стенами и тупоголовостью. На самом деле, ничего страшного в этом нет, скорее приторно-нежная приятность, от которой не хочется отмахиваться. Минги садится обратно на стул и не сдерживает улыбки. — Я тоже апельсины не люблю, — признается он. — Точнее, я ненавижу их чистить. Крышка ноутбука захлопывается. Юнхо отодвигает его от себя и берет шерховатый плод в руки, протыкая кожицу ногтями и старательно очищая его без лишней липкости. — Тогда я буду это делать за тебя. В этот момент Минги понимает, что, кажется, он наступил в лужу под названием «влюбленность». / На следующей неделе Минги приходит не по расписанию — во вторник вечером, после пар. Собирает свои вещи с сушилки, потому что пару дней назад все-таки согласился их оставить, и даже не стесняется своих дырявых носков. С одной стороны, он соглашается на предложение только потому, что так действительно удобнее — не нужно тащить вещи домой и вешать их на все поверхности, а потом садиться на кухне за стул и натыкаться спиной на влажную футболку. С другой — еще один повод, чтобы увидеть Юнхо. Впервые в тот день он проходит куда-то дальше, чем просто кухня и ванная. Как и ожидалось, пятна от кофе на ковре Минги не находит, зато оказывается, что Юнхо не заправляет постель — две примятые подушки и скомканное в ногах одеяло. Юнхо поспешно извиняется и принимается поправлять, а Минги в этот момент думает только о том, как же, наверное, там мягко спать. Сам себе Минги в этом не признается и с Юнхо они это не обсуждают, но он находит все больше поводов, чтобы появляться в чужой квартире чаще. Точнее эти поводы предлагает Юнхо, а Минги соглашается, самостоятельно разбирая свои стены по кирпичикам. Они смотрят вместе фильмы, пьют по баночке грейпфрутового пива по вечерам, играют в Марио Карт, рассматривают детские фотографии друг друга, болтают о всякой всячине. Минги все также стирается по воскресеньям, только теперь к его вещам добавляются вещи Юнхо — так быстрее и экономнее. Их носки и футболки сушатся рядом, какие-то вещи Минги забирает с собой домой, какие-то оставляет здесь, и постепенно, плавно и практически незаметно маленькая стопка его одежды занимает целую полку в чужом шкафу. В идеально чистую квартиру Юнхо врывается вихрь хаоса, который не сносит все на своем пути, но не может не оставлять за собой следы. Больше всего Минги нравится сидеть в разбавленной клацанием клавиатуры тишине и выполнять домашнее задание, пока Юнхо работает или читает под боком. Он оставляет на столе учебные пособия, тетради и пенал, иногда даже ноутбук, чтобы вернуться на следующий день или через два-три и продолжить там, где он остановился. К его же удивлению, концентрироваться так получается даже лучше, и дедлайны практически перестают гореть, зато щеки, когда Юнхо предлагает прерваться на чай с мятой — очень даже. — Если хочешь, можешь сегодня остаться, — предлагает Юнхо, закидывая чайные пакетики в кружки. — Уже поздно. Минги двойным нажатием по экрану выводит телефон из спящего режима и смотрит на время — полдвенадцатого. И правда, засиделся. — Мне завтра на работу с утра, — практически полушепотом, не отказываясь, но и не соглашаясь. Минги теряется и не знает, что ему делать — он еще ни разу не оставался у Юнхо на ночь, всегда уходя домой, как бы поздно не было. — От меня до твоей работы ближе, — Юнхо заливает пакетики кипятком и ставит кружки на стол. — На три минуты. — И что? — Юнхо пожимает плечами. — Можешь выйти на целых три минуты позже, круто же. Минги поджимает губы, наблюдая за поднимающимся от окрашенной в камедь горячей воды паром, и накрывает кружку обеими ладонями, практически обжигаясь. — Я не могу горячее пить, — пытается соскочить с темы он и, сложив губы трубочкой, дует на поверхность воды, отзывающейся слабой рябью. — Извини, забыл разбавить, — Юнхо пальцем обхватывает керамическую ручку и тянет на себя. Он отпивает небольшую часть, даже не морщась, а затем разбавляет кипяток холодной водой и заодно выкидывает чайный пакетик, чтобы тот не дал горечь. — Так останешься? Минги делает глубокий вдох и забирает кружку обратно. — Ты всегда можешь отказаться, я не заставляю, — Юнхо шаркает тапочком по полу, носком задевая босую ногу Минги. — Посмотри на меня. Минги слушается, отрывая взгляд от режущего глаза чая и, спотыкаясь о чужие влажные губы, находит глаза с бездонными зрачками, манящими и затягивающими, словно зыбучие пески. — Можно я тебя поцелую? Стук, два, три, четыре — Минги находит собственное сердце где-то в горле, пульсирующее и перекрывающие путь к словам и мыслям. Он впивается пальцами в край деревянного стола так сильно, что те моментально начинают белеть, и, вообще забывая что такое воздух, медленно кивает. Резкий звук ножек стула о пол — Юнхо привстает и, упираясь ладонями в поверхность, нависает над Минги, опаляя его лицо горячим дыханием — лимонным и мятным, прямо как чай, который он только что пил. Облизывает пересохшие и обкусанные губы, задевает кончиком носа чужой и отчего-то медлит. Минги не выдерживает — ему страшно, тревожно, но в то же время так желанно и волнительно, еще чуть-чуть — и он выбежит из этой квартиры со сверкающими пятками, если в эту же секунду Юнхо его не поцелует; если не покажет, что Минги не обуза, что он все делает правильно, что ему рады и что не обязательно по привычке всегда отворачиваться. Он хватает ворот белой футболки и резко встает со стула, заставляя Юнхо пошатнуться и в неожиданном испуге распахнуть глубокие глаза. Юнхо целует его, и Минги чувствует, как его ноги постепенно становятся ватными. Юнхо целует его, и Минги кажется, что он сейчас грохнется. Юнхо целует его, и лимонно-мятная горечь оседает на языке тем самым утешением, в котором Минги так нуждается. Неторопливо, горячо и влажно, путаясь языками и сталкиваясь зубами, кусаясь и между поцелуями оставляя короткие клевки на носу, щеках, бровях и лбу. Минги скользит руками по чужому торсу, нащупывая мягкость и откровенность, чувственность и нежность. Он ни на секунду не разрывает поцелуй в страхе, что все это окажется неправдой, что он снова все себе надумал, и, когда Юнхо отстраняется первым и ничего не меняется, Минги кажется, что он сейчас заплачет. — Все хорошо? — Юнхо дышит тяжело, быстро и рьяно, сжимает чужие щеки в своих больших ладонях и кладет лоб на лоб Минги. — Да, — слегка дрожащим голосом отвечает Минги, не отпуская края футболки Юнхо и оттягивая ее на себя. — Пойдем спать. Юнхо незамедлительно тянет его за руку прямо в комнату, отворачивается, когда Минги рыскает в шкафу и переодевает футболку на чистую — одну из тех, что лежит на его собственной полке. Он стаскивает шорты, носки, кидает кучей куда-то на пол, мысленно извиняясь и напоминая себе завтра это все прибрать, потому что сейчас он совершенно не соображает. Стоит истуканом у кровати, свесив руки по швам и не зная, куда ему приткнуться — Минги уверен, что сейчас его неловкость отпечатывается на лбу ярко-красными буквами. Ни сухой ладонью не сотрешь, ни мылом. — Залезай, — Юнхо кивает в сторону кровати, параллельно стаскивая футболку через голову. — Прям так? — А как еще? Минги пожимает плечами, почесывает крыло носа, но все же слушается и ныряет под мягкое одеяло незаправленной кровати — уже знакомый лимонный порошок ударяет в нос, как только его лицо касается подушки. Он морщится и переворачивается набок, наблюдая за тем, как Юнхо ложится рядом — кровать слегка прогибается под весом его тела, и Минги ощущает приятное тепло — одно одеяло на двоих, осторожное касание пальцев, неуклюжее переплетение ног, горячие искры и шорох постельного белья. Мягко, как он и думал, а еще нежно и чутко. Юнхо смотрит на него, и Минги не может оторвать взгляда — впервые попросту не хочется. — Ты меня разбудишь? — шепотом спрашивает он, словно в страхе потревожить. Юнхо кивает и оставляет влажный поцелуй на чужих губах. Минги верит, придвигается ближе и закрывает глаза. В эту ночь ему ничего не снится. / Минги готов поклясться, что спал он, как убитый, но буквы на бумажках отчего-то расплываются, глаза нещадно слезятся, и мысли в голове не складываются в слова. Он просит Сана остаться в главном зале, а сам всю смену проводит за закрытой дверью вместе с заказами, экселевскими таблицами и огромным желанием поскорее вернуться домой и принять холодный душ, чтобы хоть как-то взбодриться и привести себя в чувства. Стоит ему закрыть глаза, и на обратной стороне век яркой вспышкой взрывается вчерашняя картина — настолько отчетливая, что Минги невольно ощущает шероховатость чужих губ, стойкие лимонные ноты и собственную неуверенность во всем, что касается его самого. Он запрещает себе много думать, закидывает себя любой попавшейся работой, доходя даже до уборки — вытирает плинтуса влажной тряпкой, переставляет цветы на солнечную сторону, поливает их, удаляет с компьютера лишние файлы, перебирает собственные чертежи и сортирует их по дате, выкидывает фантики из нижнего ящика стола, успевает даже сделать часть домашки и напрочь забывает об ужине. С поздним окончанием смены голод дает о себе знать жутким урчанием, и по пути домой Минги заходит в ближайшую кофейню, покупает себе шот ненавистного эспрессо и булку с абрикосовым джемом, садится за стол и просто пялит в никуда, освобождая голову от навязчивых мыслей. Он теребит развязанный шнурок на шортах, жует подсохшее за день тесто (явно не самая ходовая позиция) и на удивление признается сам себе, что сегодня ему не хочется возвращаться в пустую, заваленную хламом и пылью квартиру, где все, что он будет делать — это терзать себя сомнениями и точно сделает десять шагов назад вместо хотя бы одного вперед. Он хочет убедиться, что все это — правда. Эспрессо обжигает горло и отрезвляет разум. Минги морщится, клянется себе, что больше никогда в жизни не будет заказывать кофе без молока и сиропа, а потом собирает свои жалкие пожитки в виде одной черной сумки через плечо и направляется в противоположную от своего дома сторону. Юнхо открывает дверь практически сразу. Стоит на пороге растерянный и помятый, со смешным гнездом на голове и в растянутой и выцветшей майке, хлопает глазами и ртом в попытках что-то сказать, но Минги опережает его — переступает порог и сходу целует. Ему стыдно, что он не спрашивает разрешение, но дьяволенок на его плече убеждает его хотя бы раз в жизни сделать что-то такое безрассудное, за что можно получить по лицу. Минги обещает, что если Юнхо не ответит и оттолкнет, он извинится сотню тысяч раз и больше не вернется, примет на себя клеймо человека, которому плевать на чужие границы, и найдет себе новую прачечную, подальше от дома, чтобы случайно не пересечься там со знакомыми щенячьими глазам и не воткнуть себе нож до самых кишков. Но Юнхо отвечает. Он обхватывает лицо Минги ладонями, прижимает его к стене и ведет поцелуй. Уводит их в комнату, роняя по пути ключи с тумбы и спотыкаясь о торшер — Минги смеется ему в губы, натыкается икрами на край кровати и сгибает колени, усаживаясь на мятую простынь и позволяя Юнхо сесть ему на бедра. Они целуются долго, жарко и быстро, кусают друг другу губы пуще вчерашнего, лезут руками под одежду, нащупывают ребра, задевают пальцами соски. Минги разрывает поцелуй и впивается зубами в основание шеи Юнхо — сильно, не сдерживаясь, вслушиваясь в глубокий стон и шипение. Юнхо зарывается пальцами в темные волосы Минги и в отместку оттягивает их с такой силой, что Минги тоже не сдерживает болезненно-приятный стон и не по своей воле откидывает голову назад. Глаза в глаза, вздымающаяся грудь, учащенное сердцебиение и теснота в районе шорт. Минги вытирает губы тыльной стороной ладони и измученно улыбается. — Это все очень круто, — Юнхо дышит глубоко и рвано, — но я еще не закончил с работой. — Круто, — вторит Минги и заводит ему прядь за ухо, но та снова падает на лицо — слишком короткая, чтобы держаться. — Можно я у тебя в душ схожу? Юнхо слезает с чужих бедер и падает боком на кровать, обхватывая талию Минги руками и утыкаясь лицом в матрас. — Как я буду работать, зная, что ты там стоишь полностью голый, так еще и со стояком, — приглушенно бубнит Юнхо. — Фу, — морщится Минги, — извращуга. Юнхо тянет Минги вниз, и тот поддается — ложится рядом, притягивает Юнхо к себе и крепко обнимает, утыкаясь подбородком в макушку и подгибая ноги, чтобы те не свисали с края кровати. — Давай так полежим чуть-чуть, — просит Юнхо, потираясь носом о грудь Минги. Минги шепчет тихое «хорошо», кидает взгляд на настенные часы — девять часов вечера — и больше не сомневается. / Ровно через месяц — в субботу — у Юнхо ломается стиральная машина. Он шутит, что причиной тому становится сам Минги, когда тот практически перебирается к нему в квартиру и начинает стирать одежду не только по воскресеньям, но и в любой удобный день недели. Минги на такое не находит ничего лучше, чем показать язык и повертеть головой в недовольстве, потому что отнекиваться бесполезно: его зеленая щетка делит стаканчик с оранжевой Юнхо; в шкафу он занимает не одну полку, а целых четыре; его дырявые носки лежат в чужой корзине для белья; практически каждую свою смену Минги позволяет себе выйти на три минуты позже. Пальцев не хватит, чтобы все перечислить, но Минги и не пытается, потому что против себя идти не хочет. Поздно вечером он скидывает все грязные вещи в пакет и наставляет Юнхо не планировать ничего на утро. А с утра пораньше тащит его в прачечную у дома — ту, в которой они не были уже больше месяца; ту, в которую Минги уже отвык ходить. Они сидят плечом к плечу на металлической скамейке и слушают шум двух стиральных машин, работающих в унисон. Минги потирает место багрового синяка на шее и ворчит, что не стоило ночью заходить так далеко. Юнхо обхватывает его мизинчик своим и извиняется. — На меня будут косо смотреть. — Ты можешь надеть водолазку, — Юнхо высвобождает руку и бережно запускает пальцы в волосы Минги, почесывая затылок. — На дворе июль, — супится Минги. — И правда. Задница затекает слишком быстро. Минги елозит на месте, чтобы хоть как-то разогнать кровь, и придвигает лежащую на соседнем сиденье сумку к себе ближе. Он сверлит ее взглядом, а затем все же достает оттуда небольшой продолговатый футляр и протягивает его Юнхо. — Что это? — Юнхо осторожно протягивает руку и забирает футляр, не решаясь его открыть сразу. — Что-то, над чем я кропел с тех пор, как вернулся хозяин мастерской, — Минги скрещивает руки на груди. — Открой и глянь. Там внутри — очки, деликатная металлическая оправа, утонченные линзы и кровь с потом, что Минги вкладывал в выпадавшие иногда свободные минуты на работе. Они простые, не брендовые и не вычурные, Минги вообще было страшно, что Юнхо не понравится и что он не будет их носить, но первое, что делает Юнхо — это снимает свои старые очки и надевает новые, сделанные руками, что сейчас тревожно сжимают кромку майки, а потом улыбается так ярко, что сердце Минги взрывается от накатившего облегчения. — Нравятся? — на выдохе спрашивает Минги, потряхивая ногой. — Как на меня сделали, — радостно шутит Юнхо, доставая телефон из кармана шорт и открывая фронтальную камеру, чтобы разглядеть себя. — Я их никогда больше не сниму. — Не говори глупостей, — Минги закатывает глаза, пихая его плечом в плечо. — Только не садись на них, мне кажется, они такого не выдержат. Юнхо кладет телефон на колени и показывает два больших пальца вверх. — Я очень постараюсь. Минги улыбается по-глупому нежно, разрешает поцеловать себя в кончик носа, но не больше, и щелкает Юнхо по лбу. Ему неловко, странно и слишком уж жарко — последнее, скорее, из-за зашкаливающего градуса на улице, от которого хочется только льдом обложится и никогда больше не двигаться, и плевать, если конечности обморозятся. Минги смахивает капельку пота с виска, но от Юнхо все равно не отлипает, и тот от него тоже — оба словно пельмени в кипящей воде. Юнхо кладет голову Минги на плечо, прикрывая глаза, и Минги в который раз убеждается, что воскресенье — его любимый день недели.