Oh, to be in love

Этот мир обратит однажды в пепел всё, что ты любишь. Купер Говард, — уже давным-давно не он, а всего-навсего Гуль, — знал это наверняка. Глядя на Люси со спины, он вспоминал, что однажды у него уже были близкие люди и ничем хорошим это не закончилось. Учитывая, что нынешний агрессивный мир готов был отобрать их мгновенно и низвести до ничтожной горстки пыли, было проще и не любить вовсе. Сначала этими людьми были жена и дочь. Потом близким человеком стала Саманта Гильза. Или коротко просто Сэм. Его рыжеволосая ковбойка Сэм… И тех, и других нагнал один и тот же конец, но Купера Говарда это ничему не научило. Он был паршивым учеником у судьбы-злодейки, уставшим принимать наставления, насколько бессмысленна, гнила и прожженна эта не желанная им после войны жизнь. Он помнил её очень хорошо, словно с момента её смерти не прошло около двадцать лет, если Купу ещё не начала изменять за столько прожитых веков память. Волнистые темно-рыжие волосы, которые таковыми не казались в двух заплетенных ослабленных косах, голубые лазурные большие глаза, огромный ожог на левой веснушчатой щеке (полученный при неудачном стечении обстоятельств, когда она с матерью отстреливалась прямо внутри их временного дома от мародёров, и один из них прижал угольный металлический старый утюг к её лицу) и извечно ковбойский прикид, как будто она выскочила из женского вестерна. Или взяла мужскую роль по своему плечу. Подвязанная прямо на груди рубашка в клетку, светло-голубые штаны, обтягивающие её мышцы ног и ягодицы, с расшитыми, но уже давно безбожно истершимися рисунками в виде роз, лоз с шипами и пистолетами. Её оружие представляло из себя две тяжеловесные винтовки, с которыми Сэм управлялась, без преувеличений, как Бог. И это при том, что Куп не был горазд кому-либо льстить. В их общем наемничьем поприще все были друг у друга на слуху. Оно же Сэм и Гуля однажды и свело. Одна общая миссия, одна общая перестрелка, и Куп неожиданно за долгое время заимел друга в её лице. Когда они закончили зачистку, и он наставил на её лицо ружьё, Сэм с усмешкой, — её губы кровоточили, будучи чуть разбитыми, — кинула часть полученных заранее крышек ему. «Половина тебе. Это будет честно». Она не пыталась перетягивать его заказы себе. Как оказалось, увидев Купа в деле, Сэм захотелось к нему «присосаться» — как радпиявке к боку, выпивающей его отравленную кровь. Но только временно, ведь Сэм работала с ним в паре лишь когда сама хотела, да и не сказать, что сильно проверяла его нервы на прочность. Куперу такая обособленность и дележка территории с ней нравилась. Сэм бдила его границы и умело их нарушала. Если выполняли дело вместе, привычно делилась добычей. Она была словно выросшей среди пустыни розой, на которой не осталось следа обременения окружающей их радиацией. Сама же Сэм Куперу говорила. «Мы все заражены, Куп. Кто-то больше, кто-то меньше. Но у нас всех уже давно отравлена кровь. А у тех ребят, что сидят в убежище, нет. Думаю, им всё же надо дать шанс выйти на поверхность и сделать что-нибудь хорошее». Например, дать человечеству возможность выжить и окончательно не мутировать в переродков вроде него. Но это уже додумывал сам Купер, в то время как Сэм никогда бы не решилась подобное сказать. Не только потому, что не хотела обидеть, но и потому, что вовсе не думала о Купере Говарде, как о монстре. «Мы просто живём по законам поверхности, потому что иной жизни не ведаем. Ни ты, ни я. Так за что я должна кликать тебя чудовищем? Только за обезображенное лицо? Если так, то расслабься и посмотри сначала пристально на мое». О, Куп обожал их вечерние разговоры возле костра после миссий. Сэм была единственной, с кем получалось облегчить душу от мыслей, словно стряхнуть забившийся в полы и дыры плаща песок, а потом посидеть в комфортном молчании. У Купера Говарда почти не было друзей, проверенных временем, даже когда он был человеком. Сэм же стала проверенным и делом, и воровской честью, и схожими обстоятельствами другом за пару миссий, за которые они брались по слепой случайности вместе, не ведая один о другом. «Ты ведь знаешь, что это полный пиздеж, Сэм. Вся эта операция. Всё это. Полная ложь и блажь. Если они и выйдут, они же здесь все и сдохнут». Сэм его пессимистичных настроений полностью не разделяла. У них была общая философия и взгляды, но далеко не во всём. Купу это и нравилось в ней, и нет. Ему думалось, что она слишком была молода, только по законам пустоши в двадцать семь ты молодой уже не считалась. С высушенной под солнцем кожей (она была все равно удивительно белой, и Куп задавался вопросом, как это вообще было возможно. У Сэм на этот счёт были свои секреты, умещающиеся банально в ночной образ жизни и ночные вылазки), покрывшейся морщинками раньше срока в уголках глаз, с кучей трупов за пазухой и похороненной своими же руками матерью — Сэм в 27 не уступала по горькому опыту самому Говарду, и он это осознавал. Единственное, в чем она не преуспела — это в превращении в такую же страхолюдину, какой стала за два столетия на выжженной радиацией земле их жизнь. Она нашла лазейку в Убежищах, и тем и промышляла. Забиралась в их амбары и на их склады, грабила те, подслушивала разговоры о великой цели, забирала то, что убеженцам точно не будет нужно и скоро не пригодится. Потом перепродавала часть в Филли за крупное количество крышек, как редкие дефицитные товары, часть которых оставляла себе. Отсюда зубной порошок, дезодорант, духи, влажные салфетки, еда, пускаемая на благо малолетнего населения… Другой бы сказал, что Сэм блятский ангел, но Купер знал, что она так же легко нажимала на курок, как весело широко задорно улыбалась. И, тем не менее, он любил эту улыбку. Эти ярчайшие красные веснушки. Даже этот ожог, который её нисколько не портил. Придавал лишь некоторую изощренную изюминку. В первое знакомство он схватил её за лицо и, огладив ожог с нажимом большим пальцем, спросил прямо, не глядя в широко пораженно распахнутые глаза. «Откуда он?» Сэм ему рассказала. Куп лишь усмехнулся. Когда Сэм вырвала лицо и добавила, что они с мамой потом с этими людьми разделались, Купер в очередной раз мысленно хорошо отозвался о уже покойной фигуре Гильзы Сомерсет. Он её когда-то давно тоже знал. Ее фамилия, помнится, стала не единичным поводом для шуток. Куп рассматривал этот шрам ещё ближе в другой раз, когда они нашли чертов едва работающий музыкальный аппарат, закинули в него вместо монеты крышку, надеясь, что та не заест и не сломает его окончательно. Встали возле костра и, взявшись за руки, начали раскачиваться в танцевальных движениях. Никто никого не приглашал танцевать, они оба встали, словно прочитав по брошенным взглядам мысли друг друга. Куп тогда задался вопросом, каково это, танцевать с монстром вроде него. Заглядывать в это обезображенное радиацией лицо на расстоянии вытянутой сигареты. Сэм, запрокинув голову и неловко топчась в поднимающемся облаке пыли, смотрела на него так, словно чего-то от Купа ждала. Забавно, что ему на её мнение не было насрать. Это был уже явный признак симпатии. «О чем думаешь? Тяжело с такой рожей танцевать перед лицом?» «Могу тебя спросить о том же, Купер Говард». Она находила старые билборды с его лицом и знала, как оно выглядело раньше. Узнала раньше, чем он представился, как его зовут, и это во вторую встречу Купа взбесило. Потом же мужское честолюбие смогло рассмотреть в такой дотошности к деталям не скрываемый искренний интерес. «И, знаешь, твоё новое лицо мне даже нравится больше». — Смешок. «Ты же знаешь, я ненавижу лесть», — Куп нахмурился. Были бы брови, сделать это было б куда проще. «А я не люблю, когда ты так сильно тормозишь, словно радиация тебе ещё и мозги прожарила, помимо лица. Уже стоило бы догадаться, приятна мне твоя рожа или же нет, Куп, если я каждый раз стремлюсь её вновь и вновь увидеть». Купер остановился. Музыка в этот же момент заглохла. Все-таки крышки не монеты. И механизмы прошлых столетий они лишь забивают и ломают. Внутри него от слов Сэм словно тоже забивался песком механизм, поднималась своя ядерная волна, разверзалась своя горячая пустыня. «Я тебе, значит, нравлюсь». Сэм вскинула выразительно яркую рыжую бровь, которая в свете костра казалась почти красной. Купер не умел спрашивать, не мялся, не задавал вопрос в лоб. Он констатировал факты. А факты — самая упрямая вещь в мире. С течением его жизни любое стеснение из него должно было безжалостно стереться и переработаться в едкую гремучую смесь. В топливо для того, чтобы просто взять и сделать, что хочется. «Ты и вправду прожарил радиацией мозги. И солнцем. Обидно, что так, ведь будь иначе, ты бы давно догадался меня поцеловать». Она ждала этого поцелуя с самой их первой встречи. С чудовищем. С ним. У Сэм от близости Купера перехватывало дыхание, сердце заходилось чечёткой, а в душе надрывно затягивался йодль. Словно громкий возглас о такой желанной и сладкой свободе. И о том, с кем бы её недолгий срок можно было бы разделить. Куп после её слов схватил Сэм за лицо и, сдавив его, как в первый раз, припал грубо к её губам, просовывая ей свой язык практически до самой глотки. Двое убийц, укрытых темнотой и теплом костра, впервые пересекли проведённую дружескую чёрту. До её пересечения между ними были лишь разговоры. Отсутствие отторжения, когда один заявлялся на задание другого. И когда приходилось спина к спине отстреливаться в новом городке, возникшем из руин и в руины быстро же обратившийся. Главное правило Пустоши — будь готов, что местная живность, варварские порядки и солнце сожгут тебя дотла. И то, что возводилось с большим старанием, быстро, скорее всего, падёт. Куп это понимал тоже. Понимал, что её могут убить. И с одного из заданий Сэм просто не вернется. Тем не менее, это не помешало ему к ней привязаться. Его руке переползти с её челюсти в её волосы, которые он сжал. Надавить на её затылок и заставить подавиться Сэм стоном. Бёдра прижаты к бёдрам, его грубый рык опаляет её челюсть и следом зубы оставляют на ней же красное пятно. Сэм чувствует его твёрдость, и от этого она сходит с ума. «Значит, ты давно хотела, чтобы я тебя трахнул? Для этого не стоило столь долго выжидать и устраивать танцы с бубнами». «Единственный, кто из нас двоих тянул, Куп, это ты. Мне стоило сразу задать в лоб вопрос, любят ли гули спускать пар и трахаться, но за такое бы ты меня пристрелил». Сэм усмехается. У них обоих ковбойские шляпы сталкиваются где-то на середине, мешая целоваться, а потом и вовсе смещаются под возросшим напором, желанием и большим количеством попыток друг друга укусить — Куп подминает её под себя и морально, и физически, и Сэм оказывается совсем не против. Когда шляпы падают на песок, его пальцы тянут её за косы назад. Ей не хватает воздуха, как при песчаной буре. Она задыхается. Куп ставит её на колени, выставляет в собачью позу, прогибает скользящими ладонями в потрёпанных перчатках по крепким мышцам поджарого живота, по тазу, затем — по бёдрам. Резко разводит их в разные стороны, и Сэм едва не хнычет. «Возьми меня снова за косы. Пожалуйста». Она сейчас не была такая же строптивая, как необъезжанная лошадь. «Охотно», — Купер позволяет себе резкую усмешку. Он помогает Сэм стащить с неё штаны, а уже потом берётся за свои. Остаётся надеяться, что костер не привлечёт никого, кто мог бы их сейчас не вовремя прервать. Оказаться в желудке мутировавшей твари во время секса — самый худший сюжет для порно сценария. Сэм что-то бормочет, что она стащила из убежища такой предмет роскоши, как презервативы, но за опасность детозачатия и её устранение взялась уже давным-давно основательно радиация. Куп ей говорит об этом прямо, пока разбирается с пряжкой и потрёпанными веками штанами. Смазывает слюной пальцы и ими размазывает предэякулят по головке члена. Сэм к тому моменту оказывается уже разгоряченной, но не до конца, и до того, как ей засадить, Куп водит членом по её лону и клитору, дразня и одновременно сильнее возбуждая. «Куп!..» Он трахает её совсем не нежно и без особого привыкания, и голос Сэм звучит надрывно. Он тянет её за косы назад и шепчет что-то вроде того, что её голос, звенящий на просторах Пустоши, это лучшее, что ему доводилось слышать за последние годы, не то что время. Куп насаживает её на себя быстро, Сэм едва не упирается здоровой щекой в уже остывший песок — ей нравится его давление, его властность, и потому она его не останавливает. Он тянет за косы на себя сильнее — она с полувскриком прогибается в спине, щеки её заливает розовым химическим цветом, — такой был у сахарных бомб, у которых он помнит форму, но не помнит совершенно вкуса, — рот остаётся приоткрыт в жадном коротком дыхании, голос звучит грудным. На уголке губ едва не свисает капелька слюны от удовольствия. Растрата для пустоши неимоверная, о чем Куп ей вновь стремится сказать. Потом дёргает за волосы, наматывает её косы на кулак и из такого положения слизывает влагу с губ Сэм языком. Она давится от его поцелуя. Купер внутри неё ускоряется. Грубо быстро с нажимом он доводит Саманту раньше себя до оргазма. Для себя ему приходится ещё постараться, вбиваясь между её сокращающихся ребристых стенок до полного мощного семяизвержения. Куп над ней застывает, шумно переводя дыхание через рот. Отравленное радиацией тело наконец получило свою дозу кайфа и без наркотиков. Куп получил его в естественном природном виде. Его опиоид лежал сейчас прямо под ним, содрогался в остаточных сокращениях оргазма и едва не валился с коленей и рук. Когда Говард упал на песок, он притянул Саманту себе на грудь и крепко поцеловал её в висок. Они лежали в ту ночь под звёздами. Она спрашивала его про семью. Про жену, про дочь… Про карьеру. Купер обычно не любил никому ничего рассказывать. Это уже была история прошедших дней. И он уже не был тем человеком, обманувшимся в святом благе идей «Волт-Тека». Но все-таки он кое-что делал, как раньше. Перебирал её распустившиеся волнистые волосы, рассыпавшиеся по узким плечам, в намеке на нежность, как делал со своей женой. Не перебивал и ответно слушал, когда она брала слово. Саманта рассказывала ему, как мать воспитывала её с самого малолетства одна. Как показывала тайные обходные дороги, знакомила с нужными людьми в разных стихийных и более устойчивых городках. Учила стрелять и драться. Брала на первые задания за ничтожное количество крышек, учила скрываться в заброшенных домах и всегда умалчивала, кто был её отец. Потом Сэм сама догадалась, что это было не известно. Или, что ещё хуже, Сомерсет залетела не по своему желанию и не со своего согласия. Со временем, к сожалению, Сомерсет убила болезнь. Многие умирали в пустоши от рака. За те годы, что Сэм о нём наслышалась у местных врачей, от которых толку было меньше, чем от фермы мух и дерьма для неё, она запомнила одно — эта херь прорастает в разные стороны и убивает постепенно всё внутри. С Купом она поделилась, что города многие строились, оказывается, по такому же хаотичному бессистемному принципу. Особенно из нововозведенных. Сэм также рассказала, что она потому сама и не хотела рожать. Боялась, что с такой дурной кровью ребёнок получится больной. Но воспитать чужую девочку под своим крылом очень бы однажды хотела. «Пусть даже на меня не будет похожа, плевать. Всё равно любую к себе возьму, если мила мне хоть сколько-нибудь будет». Куп посмеялся бы с того, что мысли у Сэм утопические, да сам мечтал о таком же. И уже давно успел голод по заботе о другом, как бы парадоксально это ни звучало, испытать. И она её и вправду нашла. Маленькую темноволосую девочку по имени Джульетта. Коротко её звали в компании таких же голодных опекаемых Ма Джун детей Джул. Джул была любимицей Сэм, ведь у всех у нас в разных компаниях есть свои любимчики (Купер не был исключением — в среде наёмников Саманта являлась для него любимицей); и для неё будто сам Бог послал смуглокожую девчонку с умными чёрными глазами и тёмными, как смола, волнистыми волосами. Сэм её себе отхватила, как лакомый кусок торта на день рождения. Джульетта была ребёнком с очень развитым музыкальным слухом, и когда Сэм узнала об этом, она выкрала для неё из Убежища 31 гитару. Подарок, который определил занятие девочки на всю оставшуюся жизнь — когда Куп встретил Джул через 20 лет, она держала в Филли самый популярный бар и выступала там со своими приёмными братьями и сёстрами. Купер так и остался в её глазах названным отцом, хоть они громогласно об этом не заявляли. Будучи маленькой, Джул то и дело норовила увязаться за ним и Сэм, а ещё постоянно упрашивала её взять на «налетную» вылазку. Сэм отказывалась её учить своему делу, аргументируя свои вечные «нет-нет» заботой о маленькой вышедшей будто из пьесы Шекспира девочке, которой желала жизни лучше, чем той, что была у неё самой. Куп же… Не мог долго выносить её присутствия, потому что даже в путанных воспоминаниях проступал сразу выцветший образ дочери перед глазами. Джульетта была на неё похожа. И ему казалось, девочка это чувствовала, поэтому беззастенчиво и висла на его ногах, будучи совсем невысокой от земли в детстве ростом. Куп трепал её по волнистым волосам, просил от себя отцепиться, но иногда даже усаживал к себе на шею, если не удавалось маленькую чертовку с себя ссадить. По прошествии многих лет Джул так его и встречала в баре за свой счёт, хранила бережно его памятные вещи (и вещи Сэм тоже) и улыбалась так открыто и лучезарно, как будто не у неё в подсобке с инструментами лежало ружье с гравировкой в виде сердца на самом дуле. Купер смотрел на неё и думал, что даже если Сэм и не была её матерью в полном понимании слова, она заложила для этой девочки целый мир и даже больше — модель поведения, способность выкручиваться из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций. Купу за неё, внешне такую хрупкую, было спокойно, сколько бы долги ни были их разлуки — Джул могла постоять за себя и других. И если её не убьёт с годами никакая болезнь, Куп бы хотел, чтобы она дожила до восстановления этого мира. Или хотя бы до начала его «реконструкции». «Почему девушка-ковбой, кстати?» «Ты видел спагетти-вестерн?» — У Сэм улыбка яркая, как и её волосы, от неё лицо будто согревает и лижет огнём, — «Он появился позже обычных фильмов про ковбоев. Но был куда более реалистичным и приземленным. Мне нравилось. Когда я нашла в детстве с мамой в заброшенной киностудии целый ящик с плёнкой подобного дерьма, мы засели на целый вечер. И я решила, что вырасту и стану ковбоем. Как видишь, мама уже умерла, а мечта жить со мной пока осталась. Сложнее всего было раздобыть для себя одежду. И шляпу». Сэм приподняла её вскинутым пальцем и ухмыльнулась. «Одежду я нашла в костюмерной, долго потом перешивала её под себя. Шляпу же сняла с какого-то бедолаги, которому повезло меньше меня». А ещё она рассказала, что всегда мечтала о живой здоровой лошади, на которой можно было бы уезжать под градовый обстрел с кем-то от врагов. Куп ненавидел спагетти-вестерн, но благодарил его за то, что эти жестокие фильмы подготовили во многом почву внутри Сэм к убийству. В современном мире выживать иначе не получалось, и если с детства психика давала сбой, то всё. Пиши пропало, отъезжала крыша. Но у них, ковбоев, было не так. Они же были готовы ко всему. Он начал отпускать комплименты её штанам и тому, как здорово было ее через них дразнить. Когда Куп клал свою ладонь в перчатке прямо на её промежность, касаясь той через грубую светло-голубую вылинявшую ткань, Сэм едва не испускала дух в его руках от удовольствия. Это было горячо. Более того, прижиматься к ней через штаны стояком было по-особенному будоражаще. Купу это нравилось. Не нравилось ему то, что Сэм его иногда не слушала. Он предупреждал её, что вылазки в Убежища до добра не доведут. Что однажды её раскроют. Что все эти «золотые вещицы» золотой цены сами по себе не имеют, ведь это просто вещи. В отличие от её жизни. Куп пытался уговорить Сэм от этого промысла отказаться. Но в чем они были похожи, так в этом понимании: «хочешь жить, умей вертеться, а в опустошённой радиацией Америке это нужно и вовсе делать вдвойне усерднее». И тогда отцовские нравоучения прекращались. Куп злостно сплевывал себе под ноги и уходил, сердясь на её недальновидность. Сомерсет такой не была. Она вообще была умнее и осмотрительнее. Но Сэм не была ею. Да, она была находчивой и предприимчивой. Но неумение вовремя смотреть опасности в лицо и здраво ту оценивать однажды сведут её в могилу. «Ты такой, какой ты есть, с таким образом жизни, который у тебя есть. И я принимаю всё это. Так и ты делай то же самое для меня, пожалуйста. Не надо пытаться это изменить». Сэм была изворотливой. Умной. Смелой. Куп знал её особенность — она выбиралась живой оттуда, откуда другие не возвращались, потому что полагалась на удачу и принимала с холодной головой, что каждый день мог стать последним. Когда они сблизились, он нередко стал про себя думать и вести с ней не двусторонний диалог. Сэм, ты ведь смышленная девушка. Ты всегда выбиралась из передряг. Так и выберись в этот раз. Ради меня. Пожалуйста. Купер Говард не произнёс этого бы никогда вслух, но он надеялся, что исследования, будто мысли могут стать материальными, обмусоленные сознанием с самых разных сторон и в большом количестве раз повторенные, правда. «Ты напоминаешь мне грёбаного Робин Гуда. Робин Локсли, который тащит всё к народу в пасть, а потом может сам взять и пропасть. И никто даже не заметит. Да, ты не лишена практической выгоды в своей наживе, но ты извлекаешь из неё больше пользы для других. А не для себя». «Если думаешь, что я охотна до показательного благородства, то это не так. Но если можешь поделиться с другим, почему этого не сделать? В конце концов, мы все с вами находимся в одной лодке выживания». Потом, спустя паузу, Сэм добавляла. «И о Джул лучше меня и тебя всё равно никто не позаботится, как и не только о ней». Куп ошибался. Крупно ошибался. Филли, которые кормились за счёт вылазок Сэм (хотя кто-то считал, что со своими штучками она монополизировала рынок, поскольку то, что доставала она, могла и предложить только она же; такие волнения среди продажников нравились далеко не всем), объявили двухнедельный траур, когда её не стало. Ма Джун, говорят, даже реально разревелась, когда узнала о перестрелке в соседнем крупном городе и о том, что Сэм заказали. Награда за её голову была столь высокой, что Купу не было нужды сомневаться — её за это убьют. Сколько бы она ни была профессионалом, Сэм этого будет не достаточно. Он пытался помочь. Прибыл в соседний город в разгар перестрелки. Сэм застрелил последний ублюдок, которого не смог снять ни он, ни она — тот прострелил ей живот по касательной, прежде чем Купер его пристрелил. В ту же секунду Говард кинулся к падающей на землю Сэм, прижавшей сиротливо дрожащую ладонь к истекающему кровью низу живота. Когда Куп её подхватил, её тело ещё никогда не казалось ему таким тяжёлым. Сэм приложила ладонь к его скуле, оставляя на той кровавый след небрежной ласки. Она грустно ему улыбнулась, а потом забулькала. Смех не смог свободно выйти из её горла. Потом из него вовсе полилась кровь. «Куп, прости, я… Мне так жаль…» «Не говори. Господи, блять, не говори. Мы сейчас… Мы… Я доставлю тебя в Филли, слышишь? Ты у меня продержишься. Ты же боец. Ну же, Сэм», — он вдруг прижал её к себе и уткнулся безгубым ртом в её пропахшие потом, кровью и свинцом волосы, — «вставай. Вставай, я прошу тебя». Купер Говард давно не умел плакать. По причине выжженных слезных желез, думал он. И всё же те напомнили о своём существовании, когда две крохотные слезы опали на стремительно сереющее женское лицо. Сэм утерла его быстро высохшие сами по себе дорожки большим пальцем. И внезапно сказала. «Пообещай мне, что не забудешь, что такое любовь. Пообещай мне, Куп», — Сэм сдавила из последних сил его лицо своими ладонями, отчаянно желая услышать ответные слова. Словно для неё это было очень важно. — «Человек умирает лишь тогда, когда его душа и сердце перестают быть способными на любовь. Не забывай об этом…» «Я…» Но когда Купер собрался ей ответить, её пустой взгляд уставился в жёлтые безучастные небеса. Купер схватил ответно в свои ладони лицо Сэм и взялся её остервенело целовать. Сначала в лоб. Потом в щеку. В висок. Особенно долго в губы, словно желая вдохнуть в неё тем самым жизнь. Но она уже не отвечала. Купер взревел. Начал бить кулаком по песку вокруг её тела. От отчаяния и вспыхнувшей боли, на которое его сердце, как Говарду казалось, уже попросту было не способно, его трясло. И он закричал. Это был очередной горький урок Пустоши. То, что даётся, легко забирается. Не важно кем или чем. Алчными людьми. Проведением. Глупостью. Потерять то, что любишь или кого, было очень просто. Потом Говард думал о том, что это было закономерно. Все действия Сэм вели к этому. Она к этому дню шла, широко распахнув глаза и живя на тонкой, рвущейся ниточки — все те три года, что они были вместе до её 30 лет. Он не смог бы её защитить, как бы ни пытался. Ты напоминала мне, что такое любовь, ближе к окончанию второго столетия, чтобы я не забыл. И Куп преисполнился желанием найти того, кто заказал Сэм и решил убрать её. Ведь убийство ради любви, пускай уже и погибшей, являлось чем-то даже благородным. Оно давало кратковременный смысл жить в этой обкраденной жизни. Хотя это всё равно всё было пустое, учитывая, что Сэм была мертва. Но её заказчик — нет. И Куп однажды найдёт его. И подвергнет таким пыткам, что ему и не снилось. Это помогло ему сохранить в сердце её слова до того дня, когда Говард смог передать их другой. Купер не забыл, что такое — любовь. И как много боли она за собой приносит. Люси об этом знала теперь тоже.