Помощь

— Ну и куда ты его тащишь? У тебя может шов разойтись! Медленно ставя деревянный ящик на пол и выпрямляясь, Чуя сначала чувствует чужие феромоны — свежие, весенние цветы, он пока так и не понял, какие, — а уже потом видит их обладателя. Сигма быстро шагает к нему через зал и замирает перед ним. Будто весь застывает, будто дыхание стынет в лёгких и замирает сердце, будто Сигма каменеет, превращается в статую ангела с венком из весенних цветов на голове. Чуя сам невольно задерживает дыхание. Сигма всегда такой, лишь такое впечатление, ничего иного. — Ну, Сигма, — Чуя разводит руками. — Мне же нужно как-то отрабатывать зарплату. К тому же, прошёл месяц– — Но это же не значит, что ты обязан таскать ящики. — Сигма приподнимает светлую бровь и коротко вздыхает. — Сейчас только утро, казино ещё не открыто, многие сотрудники ещё даже не пришли. Подожди их, хорошо? Ты не обязан всё делать один. Сигма, взглядом поманив его за собой, разворачивается и идёт через зал, стуча небольшими каблуками по плиточному полу. Чуя, пожав плечами, отпихивает ящик к стене и следует за ним. — Они всё равно будут работать кое-как, многое я и так буду делать один. — Эх, видимо, с этим я всё же не справляюсь, — вздыхает Сигма, заходя за барную стойку в углу зала и ища что-то на нижних полках. — Ты слишком добр к ним, — миролюбиво замечает Чуя, наваливаясь на барную стойку и наблюдая за светлой макушкой. «Не справляюсь» — это не про Сигму. Он справляется со всем. Поработав в казино Сигмы чуть меньше месяца, Чуя не может представить кого-то другого на должности его владельца. Только Сигма, который был будто рождён для этого казино. Чуя смутно помнит своё отношение к казино, когда он ещё был Королём. Наверное, он презирал такие места и ещё больше — их посетителей. Серьёзно, кто в здравом уме будет разбрасываться своими — огромными — деньгами на какой-то призрачный выигрыш? Только безумцы. Кто в здравом уме будет приманивать людей мизерным шансом победы и грести их деньги? Только подонки. Вот и всё казино — сборище безумцев и подонков. Отвратительно. Но Чуя уже не может сказать того же, работая в казино Сигмы. Наверное, дело в самом Сигме, в том, что это именно его казино. Сигма — Король этого места. Не такой, каким был сам Чуя, — мальчишкой, слабо выделяющимся среди своей семьи и пытающимся что-то решать, кого-то спасать. Не таким, каким является босс ненавистной Портовой мафии, — драконом на груде золота из грязных денег и душ своих людей, прячущийся на верхушке башни. Нет, Сигма совершенно другой король, такой, что сросся со своим королевством. Зубцы короны на голове — снежные вершины гор у границы, глаза — холодные горные озёрца, замершие в своей красоте и отражающие серое ровное небо, сердце — столица королевства, нервная и шумная, в такт биению. Без Сигмы нет этого казино. Без казино нет того Сигмы, что стоит перед ним. — По коктейлю? — с хитро-нервной улыбкой предлагает Сигма, показавшись из-под стойки с бутылкой из тёмного стекла в руках. Чуя с подозрением косится на него. — С утра? Нам обоим ещё работать, Сигма. — У меня была тяжёлая ночь, — коротко вздыхает Сигма, ставя бутылку на деревянную поверхность, покрытую лаком. А потом заискивающе поднимает взгляд. — Пожалей меня, Чуя! Выпей со мной. Одному пить как-то… некрасиво, а с тобой это всегда так расслабляюще. — Ты опять учил информацию о своих клиентах? Сигма, пожалей себя, не гробь своё здоровье… — Чуя поджимает губы. Вот и другая сторона медали. Сигма кажется идеальным, но только Чуя знает его секрет. Узнал случайно, конечно. Возможно, дело в его привычке заботиться об окружающих его — дорогих ему — людях. Сигма плохо спит, зубря до зубной боли информацию о посетителях своего казино. Замазывает круги под глазами консилером, чтобы всегда выглядеть идеально и «подобающе». Засыпает, постоянно дёргаясь и вскакивая, пока смотрит курсы по улучшению бизнеса. Назначает руководителей, но при этом продолжает всем руководить, обо всём беспокоиться. Сигма отдаёт казино всего себя, ярко горя и одновременно медленно тая. Чуя не может ничего с этим сделать. Вот поэтому казино Сигмы другое. Как оно может быть сборищем безумцев и подонков, когда его Король — Сигма? Когда тот самостоятельно выбирает обои для красивого гармоничного интерьера. Когда ищет новых сотрудников и создаёт дизайн их формы. Когда всегда оказывается рядом, если возникают проблемы с посетителем. Как это казино может быть плохим, если такой добрый человек, как Сигма, любит его всем сердцем? Сигма чуть виновато улыбается, и Чуя, бесшумно выдохнув, не сдерживает ответной улыбки. — Ты и коктейли делать умеешь? — Конечно. Я ведь должен был хоть раз побывать на месте бармена, чтобы понимать, с какими бокалами и стаканами работать лучше всего, какая форма будет удобна для такой работы, как много места нужно за барной стойкой и удобно ли расположены бутылки. Как же иначе? Чуя улыбается шире, наблюдая, как Сигма достаёт ещё несколько стеклянных бутылок из-под стойки и у себя за спиной и бокалы, ставит рядом шейкер и джиггер. Он даже не удивлён. Сигма действует виртуозно, будто всю жизнь работал барменом. Осторожно, но в то же время быстро, не проливая ни капли. Чуя не может оторвать взгляда от танца его рук, то, как длинные тонкие пальцы обвивают горлышки бутылок и тонкие ножки бокалов. Так просто, но безумно красиво. Чуя мог бы смотреть на это вечно, слушая тихий звон, с которым бутылки ставятся на стойку, и плеск напитка в шейкере. На сосредоточенное лицо Сигмы с плотно сжатыми тонкими губами, с замершими светло-серыми глазами, с мягкими длинными волосами, заправленными за уши, пока более короткие пряди лезут на лоб. Сигма с помощью щипцов добавляет в бокалы по шарику прозрачного льда и, быстро убрав всё со стойки, осторожно пододвигает Чуе его бокал. Только тогда тот просыпается и смотрит на предложенный коктейль, осознавая, что был так сосредоточен на «представлении», что совершенно не обращал внимания на бутылки. — И что здесь? — уточняет Чуя, осторожно поднимая свой бокал и рассматривая шарик льда, с переливами отблесков покачивающийся в напитке, цвет которого, начиная ото дна, перетекает от глубокого бордового почти к розоватому. — Ты же не добавлял туда ничего высокоградусного? А то тогда я точно никаких ящиков таскать не буду. — А, нет-нет! — машет руками Сигма. — Только как ты любишь. Вино. Не самое настоянное, но, тем не менее, хорошее, тебе понравится. Газировка, немного сока и сиропа. Ну, и лёд. — М, тогда звучит заманчиво, — с короткой улыбкой тянет Чуя и делает первый глоток. И тут же прикрывает глаза, катая вкус коктейля на языке. Сладость сиропа, газировка чуть щекочет верхнее нёбо, приятная тёрпкость вина оседает в горле. Чуя жмурится до светлой вспышки под веками и неосознанно улыбается. Вкусно. И, когда открывает глаза и видит взгляд Сигмы, впивающийся ему в лицо, нервный и напряжённый, повторяет это, уже вслух: — Очень вкусно. Ты прям по всему спец. — Стараюсь, — хмыкает Сигма и касается губами края своего бокала, делая небольшой глоток. Чуя наваливается на стойку и медленно пьёт свой напиток, наслаждаясь его чудесным вкусом. Удивительно, как он, ребёнок улицы, ещё месяц назад мечтающий хотя бы о куске свежего хлеба, так быстро пристрастился к хорошему алкоголю и таким вот коктейлям. Воспоминания о прошлом отдают колющей болью в сердце и месте, где не так давно окончательно зажил ровный шов, и Чуя делает несколько быстрых глотков, почти допивая до конца, чтобы хоть немного отвлечься и забыться. А Сигма, отпив совсем немного, покачивает бокал в своей руке, пустыми глазами наблюдая за танцем шарика льда с мельканием розово-винных бликов и хаотичным звоном. — Я правда не справляюсь, да? — А? — опешивает Чуя, чуть не поперхнувшись. — С обычными работниками. Ты ведь прав: они не очень хорошо выполняют свою работу. — Да брось, Сигма! — торопливо заверяет его Чуя. — Уверен, не в тебе дело. Они просто мне подгадить хотят. Тебя ведь все обожают, а я у тебя вроде любимчика. Конечно, они от меня не в восторге. Сигма невесело хмыкает. — Если бы дело было только в тебе. Думаю, они и раньше так работали, но с тобой сильнее расслабились. Ты-то добросовестно работаешь! Новичок, на тебя можно всё скинуть, ты не такой человек, чтобы кому-то пожаловаться. Видимо, что-то сделать с этим я всё же не смогу… Чуя больно закусывает губу, смотря на заметно сникшего Сигму. Костяшки пальцев чешутся — так сильно хочется разбить лица всем, кто посмеет пользоваться добротой Сигмы! Его доброта безмерна. Чуя ощутил это на себе, как только коснулся протянутой к нему руки незнакомца, предложившего ему помощь, когда он был готов умереть смертью бродячей шавки. Сигма привёл его в своё казино, свой кабинет и комнату по совместительству, уложил на собственную кровать и сам зашил его ранение. Носился с ним, когда Чуя начал бредить от яда, искал врачей и лекарства, хотя была середина ночи, медленно перетёкшая в серо-жёлтое утро. Выходил его, а позже дал работу вместе с комнатой в том же здании, где и казино. Вот это — доброта Сигмы. Безмерная, бескорыстная. Твари, смеющие пользоваться ею, должны жрать асфальт. Конечно, Сигма бывает страшным и злым. Если кто-то зариться на его казино, на малейшую его часть и благополучие, он впадает в ярость и скалит острые клыки, обжигая феромонами. Его глаза горят так сильно, что Чуя чувствует одновременно и гордость, и благоговение, и страх. Один раз он видел такого Сигму, когда какой-то несчастный решил, что может просто купить эту «забегаловку». Сигма не бьёт, нет. Он унижает и давит, а потом зовёт охрану, чтобы те соскоблили остатки с пола. Но, увы, даже простые работники, занимающиеся грубой и простой работой, — частички этого казино. Значит, Сигма будет любит их и оберегать, даже если они этого не заслуживают. Значит, Чуя не может набить им морды так просто. — Не забивай голову, Сигма. Они же альфы, — отмахивается Чуя, принижая и себя. — Они просто считают себя круче из-за твоей… — Чуя невольно замолкает, не в силах подобрать нужных слов, просто обводя силуэт Сигмы рукой с почти пустым бокалом. Утончённости, изысканности, хрупкости. Свежего сладковатого запаха. Даже если омеги в обществе находятся выше альф, ценятся больше, некоторые альфы всё ещё не до конца осознают чужую власть и опираются лишь на то, что видят — свою силу и слабость омег. — Не ты не справляешься, а просто они хамло. Тебе стоит найти руководителя на это дело и скинуть ему всю заботу о простых работниках. Твои руководители — хорошие люди! Так что, думаю, и на эту должность ты найдёшь хорошего человека, который сможет заставить их работать. — М, думаю, ты прав, — задумчиво бормочет Сигма через полминуты молчания, делая небольшой глоток. — Мне просто нужен хороший руководитель. Не хотел бы им быть? — Э? — Чуя так и замирает с бокалом, поднесённым к губам. Чего? Он ослышался? — Ну, я бы хотел назначить тебя, — пожимает плечами Сигма, так легко, будто Чуя на руководящей должности — что-то естественное. — А что? Ты уже почти месяц работаешь мальчиком на побегушках, пора продвигаться по службе. И вообще… — Сигма неожиданно морщит нос. — Твоя форма!.. — Моя форма? — Чуя невольно переводит взгляд вниз, на свой тёмно-синий рабочий комбинезон и искренне не видит в нём ничего необычного. — А что с ней?.. И ты сам создавал её дизайн! — Это да… И она тебе вполне идёт… Но… Эх, скажешь — глупость, но ты же меня знаешь!.. Эстетичность — важная часть казино… — Сигма мнётся ещё минуту, пока Чуя не знает, чему удивляться больше: чужому неожиданному желанию назначить руководителем именно его или внезапным претензиям к его рабочей форме. — В общем, я хотел, чтобы у тебя была форма покрасивее. Когда ты упомянул, что тебе некуда идти, я сразу решил, что могу предложить тебе работу в моём казино. В моей голове появилось сразу много мыслей, и некоторые из них — о том, какая форма тебе бы пошла. У тебя красивая внешность, и тебе бы дико пошёл костюм работников зала. Но я быстро отмёл эту идею, поняв, что ты достаточно волевой человек и тебе было бы сложно улыбаться клиентам и выполнять их прихоти. Жаль, жаль… Оставалось не так много вариантов, у меня было не так много свободных вакансий, так что… Ну, комбинезон, конечно, тебе неплохо идёт, оттеняет твои глаза, но я всё же хотел что-то более утончённое! А так, руководитель, я бы мог придумать красивый дизайн… — Подожди-подожди! — машет руками Чуя, всё ещё находясь в состоянии шока. Сигма явно уже всё решил, его мысли убежали далеко-далеко, но он… Как его можно так легко наделять властью? — Но я же альфа, какой из меня руководитель! Взгляд Сигмы как-то странно искажается. Радужка темнеет до грязной, пыльной синевы, взгляд стекленеет, явно находясь не здесь. Сигма становится ещё больше похожим на статую, но уже через пару секунд, прежде, чем Чуя успевает спросить, оживает. — Я считаю, что подобное мышление устарело. Как по мне, что альфа может занимать руководящую должность, что омега может заниматься тяжёлой работой, зависит только от подготовки. — Чуя хочет возразить, но Сигма лишь молча качает головой и продолжает: — Наверное, ты не замечаешь этого, но ты хороший руководитель. Ты можешь командовать людьми. Возможно, дело в твоей ауре, возможно, в феромонах в такие моменты, но люди тянутся к тебе. Они верят в тебя, в твой план и в то, что ты, если что, не отбросишь их, а сам встанешь рядом и поможешь. Ты можешь быть руководителем. Чуя стискивает зубы, пока челюсть не начинает тихо ныть. Все эти слова похожи на злую шутку, если бы только Сигма умел зло шутить и хотя бы был в курсе ситуации. Он был руководителем. Не просто руководителем, а Королём. И к чему это привело? Его корона, на деле оказавшаяся не золотым украшением с драгоценными камнями, а старым бараньим черепом, рассыпалась в прах. Он постоянно лажал, отыгрывался на ребятах, рос агрессивным глупым подростком, шугающимся света солнца и шорохов, забывал, что его подчинённые — его семья, что он Король и несёт королевские обязанности, так быстро и легко потерял доверие своей семьи и заслужил лишь отравленный нож, всаженный в бок. Какой же он руководитель?.. Сигма продолжает, не видя желвак, гуляющих по скулам, не видя болезненную бурю в голубых глазах. Чуя скрывает это слишком умело. — Поэтому я хочу назначить тебя на эту должность. Ты ответственный, и ты точно знаешь, каково это — быть простым рабочим. Отличная комбинация, всё имеется, я считаю. — Вот так сразу? — пресно хмыкает Чуя, болтая подтаявший шарик льда в своём бокале. — Ага, — широко улыбается Сигма хитрой, лисьей ухмылкой. Смех в одних только глазах. — И, кстати, ты не можешь отказаться: я твой босс! — Чуя театрально закатывает глаза и слишком громко безысходно вздыхает, вызывая у Сигмы тихий смех. — Вот видишь, как полезно мне пить с тобой утром! Слушая чужой смех, звонкий, как перелив капелек росы на лепестках цветов, которыми пахнут феромоны Сигмы, Чуя не может не засмеяться в ответ.

***

Чуя теребит воротник винной рубашки, чтобы получить хоть немного прохладного воздуха. Зауженные брюки внезапно стали нестерпимо узкими, в зале так странно жарко и душно, хотя кондиционер продолжает размеренно работать, что у Чуи кружится голова. Кошмар. — Доведите его до самой машины и не забудьте поблагодарить за визит, — тихо шипит Чуя двум работникам зала, и те тут же исчезают в стороне входной двери. Проводив их напряжённым взглядом, Чуя переводит его на застывшего рядом Сигму с бледным лицом, словно у привидения. — Пожалуйста, услышь, что я скажу: это не твоя вина, — медленно, с расстановкой говорит Чуя, вглядываясь в чужое лицо. Но Сигма его даже не слышит, хотя и кивает: — Я знаю. Просто… — Сигма расслабляет напряжённые плечи, оседая. — Он всех клиентов разогнал. Чуя сдавленно выдыхает. Редко, но даже в казино Сигмы иногда встречаются безумцы. Абсолютно безрассудные люди, считающие, что, если им не везёт в игре, то обязательно повезёт в следующей со ставкой побольше. Так они проигрывают если не все деньги, то достаточно значительную их часть, чтобы её отсутствие сильно отразилось на их жизни. Один из сегодняшних клиентов казино был безумцем, потерявшим всё и впавшим из-за этого в истерику. Настолько сильную, что ни сотрудники, ни Чуя, лично принёсший ему успокоительное, не смогли её остановить. Тогда Сигме пришлось незаметно испортить одну из карт, чтобы сделать игру недействительной, и провести новую игру самостоятельно, подыграв посетителю. Ошеломлённый от внезапного горя, так же внезапно сменившегося счастьем из-за крупного выигрыша клиент в конце концов ушёл, но… Многие посетители предпочитают тишину, а не чужие истерики. Чуя трёт уставшие глаза, чувствуя во рту мерзкий кислый привкус. — Не думай об этом. Лучше вспомни, как ты сегодня хорошо постарался: действовал в экстремальной ситуации красиво и хладнокровно, как и подобает владельцу этого казино. Ты молодец. А то, что этот козёл испортил сегодняшнюю выручку… Не думай. Вчера была хорошая выручка, завтра будет хорошая выручка. А сегодня просто… не самый удачный день. Чуя старается улыбнуться, хотя знает, что его улыбка, вялая и кривая, покусанными бледными губами, ни капли не похожа на настоящую. Сигма долго смотрит на него мутным взглядом, жуя нижнюю губу и оставляя на ней наливающиеся кровью трещинки, но в конце концов шумно выдыхает, прикрывая тяжёлые веки. — Да, ты прав. Что это я? У самого чуть не случилась истерика всего лишь из-за небольшого экстрима. Неподобающе для владельца этого казино, — невесело хмыкает Сигма и отлипает от стены. Чуя провожает его спину обеспокоенным взглядом и наконец расслабляется, когда тот скрывается за углом. Конечно, он держался, но произошедшее тоже потрепало ему нервы. Чуя выгибает спину, разминаясь. Ему тоже стоит наконец выдохнуть и возвращаться к работе. Хоть кто-то из них должен следить, чтобы остаток вечера прошёл нормально. Шумно вздохнув, Чуя тоже отлипает от стены и проходит в зал. Напоминает бармену о пустых стаканах и бокалах, застывших на стойке, просит собрать карты и фишки со столов и заменить повреждённую колоду. Своими приказами Чуя будит сотрудников казино, застывших и удивлённых после случившегося так же, как и его владелец. Словно казино — один организм, болезненно замирающий и каменеющий, не дышащий в моменты тревоги. Нужно лишь молиться, чтобы сегодня больше ничего не произошло. Дверной колокольчик тихо звенит за спиной, тонко играя свою хаотичную мелодию. Чуя невольно оборачивается на звук, чтобы встретить нового гостя вежливой улыбкой и взглядом призвать сотрудников к работе… но так и замирает, не в силах оторвать взгляда от вошедшего. Происходящее похоже на сон. Кошмар. Слишком реалистичный, слишком размеренный и спокойный, когда лица вокруг чёткие и знакомые, когда узоры на стенах не меняются в непонятной игре цветов и бликов. Но вот и появилась главная часть сна — хаос. Именно хаос, потому что в реальности подобное невозможно. Сонный мозг всего лишь рисует на тени человека знакомое лицо, не более. В реальности… нет, невозможно. Чуя распахивает глаза. Он знает, что он не спит, не пьян и не принимал наркотики. Когда дверь за его спиной плавно закрывается, вошедший, подняв голову, улыбается именно ему, мерзкой-мерзкой ухмылкой, которую Чуя так сильно ненавидит. Чуя налетает на него хищной птицей. Тянет вперёд руку с ногтями-когтями и впивается ими в чужую шею, припечатывая того к стене. Чувствует, как от собственной ярости бурлит в теле вскипевшая кровь, как холодеют глаза, светлея почти до ледяного белого цвета, как невольно густеют в воздухе его феромоны и показываются из-под потерявших краску губ острые клыки. Он вкладывает в свои движения всю ярость и ненависть, давит на шею по-настоящему, наверняка уже оставляя синяки с характерной формой пальцев. Мечтает о том, чтобы лицо перед глазами исказилось, искривилось от боли, но… Улыбка всё та же, а тёмные глаза не выражают ничего, кроме ленивого спокойствия. Это бесит ещё сильнее. — Что ты здесь, блять, забыл?! — И тебе привет, Чуя, — совершенно спокойно протягивает Дазай, улыбаясь чуть шире. Но всё же перехватывает чужое запястье, когда хватка на шее усиливается и становится ощутимо неприятной. Дазай вдавливает короткие ногти в чужую плоть, побуждая отпустить. Чуя хватки не ослабляет. — Чуя!.. — раздаётся где-то за плечом голос Сигмы, глухой, словно сквозь толщу воды. Но Чуя и так не слышит его. Он видит лишь лицо Дазая перед собой, человека, который испортил ему жизнь. — Почему ты здесь?! — шипит Чуя, стискивая зубы и демонстрируя клыки, жаждущие чужой крови. Даром, что перед ним омега. С каждым словом его пальцы на чужой шее судорожно дёргаются, сжимая ещё сильнее. Он прижимает Дазая к стене, заставляя того с каждым словом болезненно стукаться затылком о стену. Улыбка с лица Дазая не исчезает, хотя он уже ощутимо царапает Чуе кожу, стараясь отцепить его руку от себя. — Почему ты опять маячишь передо мной?! Почему я опять вижу твоё довольное ебало?! Ты! Ты, блять, всё портишь, стоит тебе появиться! Я тебя, блять, так ненавижу, ненавижу! — Чуя! — Сигма, запыхавшись, подбегает к Чуе со спины и касается его плеча, но тот лишь скидывает его руку, отталкивая. — Хули ты преследуешь меня?! Или так нравится получать по ебалу?! Что ж, тебе повезло: в этот раз я проломлю тебе череп!.. — С чего ты решил, что я преследую тебя? — хмыкает Дазай, слабо морщась, когда затылок снова задевает стену. — Мир не вертится вокруг тебя… — Чуя, прекрати!.. — Сигма наваливается на его плечо, его феромоны, похолодевшие и потерявшие свою свежую сладость, дрожат в воздухе и щекочут ноздри, и Чуя невольно на пару секунд отвлекается от Дазая, переводя взгляд на Сигму. — Прекратить?! — Чуя дёргает плечом, отпихивая Сигму от себя. — Да ты хоть знаешь, кто это?! Знаешь, кто ходит в твоё казино?! — Чуя, я– — И вообще, мне что, уже нельзя подчинённого навестить? — бормочет Дазай, играя обиду и надувая губы. Бормочет тихо, но именно это Чуя слышит. Дыхание застревает в горле. Он не может дышать. Кровь стучит в ушах так громко, что он больше ничего не слышит. Лишь только и может, что разобрать что-то подобное страху в этом судорожном бешеном стуке. Чуя, широко распахнув глаза и застыв, пялится на Сигму. Тот больше не пытается коснуться его, не просит прекратить. Его светлые брови изламываются, как трещины на мраморных плитах. Густая вина в полуприкрытых светлых глазах — достаточный ответ. Чуя не может дышать. Он словно умер от выстрела в самое сердце и, не чувствуя и капли боли, застыл мёртвой статуей. Только это самое сердце продолжает бешено биться в груди. Дазай довольно присвистывает, растягивая улыбку шире, несмотря на то, что хватка на шее всё ещё не позволяет ему нормально дышать и пальцы оставляют болезненные синяки. — Охохо, неужели ты не знал? Ками, Чуя, я думал, что гнев на твоём лице — это самое идеальное в тебе, но твой ахуй… Определённо, выше всяких похвал! — Заткнись! — рыкает Чуя, внезапно отпуская его шею, но так же внезапно сжимая эту же руку в кулак. Дазай, удивлённый, не успевает увернуться, когда чужой тяжёлый кулак впечатывается в его лицо и припечатывает голову к стене. Брызгает кровь из разбитого носа. И пока он медленно оседает на пол, прижимая ладонь к носу, из которого хлещет кровь, Чуя успевает исчезнуть из зала. — Ай-ай-ай! — цедит Дазай, сидя на корточках и прижимая ладонь к ноющему носу, но кровь всё равно не останавливается, стекая в рот, пачкая губы и зубы в красный цвет, стекает по внутренней стороне ладони Дазая, добираясь до запястья и замирая, пропитывая бинты. Сигма, стоящий рядом с ним и смотрящий на нежданного гостя снизу вверх злым взглядом, скрещивает руки на груди и хмурит брови. — И что же ты сделал? А, Дазай? Что ты творишь? — А я-то что? — обиженно тянет Дазай, бросая на Сигму взгляд исподлобья. — Ты сам видел: он первым на меня набросился. Я ничего не делал! — О, тебе и не нужно делать что-то, чтобы взбесить кого-то. Достаточно всего лишь открыть рот. — Эй! Ты на чьей стороне вообще?! Это похоже на падение. Падение с крыши высотки, когда ветер оглушающе шумит в ушах, сердце грохочет в груди, а боковым зрением ты видишь своё отражение, мелькающее в бесконечных окнах, как собственное тело безвольной тряпичной куклой летит вниз. Это похоже на конечную точку быстрого бессмысленного полёта. Когда тело врезается в асфальт, воздух выбивается из лёгких, ломаются позвонки, разбивается череп, конечности превращаются в кашу. Но при этом он всё ещё жив, смятое сердце беснуется в груди от паники, а он сам настолько ошеломлён, что не может дышать. Чуя вжимает ладони в лицо так сильно, что становится даже больно. Он сидит в комнате, вроде бы своей, но наверное, чужой. А что ему ещё остаётся? Сбежать? Возможно, это здание уже окружили портовые, и, стоит ему выйти, его подстрелят, как глупого дикого голубя, бездумно вырвавшегося из безопасного гнезда. Да он и так окружён! Окружён мафиози, уже целый месяц, и даже сам… Болезненно ноет шрам на боку. В дверь осторожно стучат. — Проваливай! — рыкает Чуя, не отнимая рук от лица. — Чуя, это я, — раздаётся приглушённый голос Сигмы за дверью. — Можно войти? — А… Входи. Дверь не заперта — а смысл? — и Сигма, приоткрыв её, осторожно, практически бесшумно, просачивается в комнату. Опустив ладони вниз, Чуя резко шугается слишком яркого света в комнате, перед глазами темнеет и всё плывет, но он, моргая, всё же наблюдает за Сигмой почти не видящим взглядом. Тот медленно присаживается на стул рядом со столом и смотрит на него в ответ, такими чистыми грустными глазами, что… Несмотря на чужое предательство, Чуя чувствует вину за то, что вёл себя с ним грубо. Предательство? Что-то щёлкает в голове, маленькое, колючее и болезненное. А разве ему был кто-то предан, чтобы предать? Чуя, не смеющий дышать от такой мысли, осторожно всматривается в Сигму. Кто перед ним? Его босс, хороший, добрый начальник… его друг? Перед ним портовый мафиози, наблюдатель, жертва которого — Король Овец. Мог ли он хоть немного доверять Чуе, быть с ним откровенным? Разум подсказывает, что нет, но… Перед ним человек, который осторожно довёл его до казино в тот ужасный, отвратительный вечер. Чьи руки осторожно промыли его рану и зашили её. Тот, кто дал ему одежду, еду, лекарства, а позже — и работу. Тот, кто сам помогал ему с работой в первые дни. Кто научил его пить и с кем он мог в конце концов выпить. С кем он мог перекурить после тяжёлого дня. И посмеяться. Чуя уже не знает, может ли он что-то сказать про Сигму и про их взаимоотношения, но факт остаётся фактом: Сигма — член ненавистной Портовой мафии. И от этого больно. — Значит, ты… портовый? — тихо спрашивает Чуя, спокойным и ровным голосом. Со стороны и не скажешь, что внутри него бушует буря. Сигма коротко выдыхает, откидываясь на спинку стула и виновато поджимая губы. — На самом деле, я не люблю так о себе говорить. Но… Это казино крышует и охраняет Портовая мафия. Она использует его для отмывания денег, периодически — как склад и точку для переговоров. А я его владелец, так что… Да, можно сказать, я член Портовой мафии. Чуя не сдерживает невольного тихого стона. Его родной город пропитан дыханием Портовой мафии. Она раскинула свои руки по всем его точкам, даже если во многих районах заправляет полиция и не позволяет портовым перетянуть на себя власть. Она облепила порт и отравила собой воды залива. Её мрачные высотки видны почти с любого конца Иокогомы. Только в Сурибачи он мог дышать свободно, пускай пыльный грязный воздух, зато без тени мафии. Теперь туда ему нельзя, его там никто не ждёт. Но неужели он больше нигде не сможет избавиться от Портовой мафии, нависшей над ним? Сигма чуть наклоняет голову, осторожно заглядывая в его лицо. — Ты… злишься на меня? — За то, что ты остался предан своему боссу и не предал его ради врага? Нет. Он не совсем врёт. Он просто реалист, знает, что теперь нет ни одной причины, почему Сигма мог откровенничать с ним. Но в голове невольно вертятся мысли о том, как это больно. Чуя невольно задаётся вопросом, что в нём не так. Серьёзно. Неужели он настолько плохой человек, что им нельзя дорожить и быть честным с ним? Что с ним не так? Кем он был в прошлой жизни, что в этой он платит и ошибается так много? А ведь он ещё так мало жил. В светлых глазах Сигмы плещется вина, и Чуя не понимает этого. — Да, я портовый, и, да, изначально я, как и другие, получил приказ от Дазая найти тебя и привести к себе. Но даже если бы этого приказа не было, я бы всё равно помог тебе! Я бы всё равно заботился о тебе, пока твой шов ещё был свеж. Я бы всё равно дал тебе работу. Ты веришь мне? Чуя слабо кивает. Верит. А что ему ещё остаётся? Даже если от него скрывали самое важное весь этот месяц, даже если всё это время он работал среди мафиози, он немного, но знает Сигму. Знает, как тот добр, как тот предан собственному казино. И если и есть в Портовой мафии хоть что-то хорошее, это хорошее — это Сигма. Заживший шов ноет. Несмотря на враньё, маленькое предательство, Чуя уже не сможет оттолкнуть Сигму от себя. Так же, как и не сможет оттолкнуть Овец, если они когда-нибудь встретятся вновь. — Дазай, — тихо рыкает Чуя, невольно обнажая клыки. — И здесь он… Блять, хули он ко всему тянет свои мерзкие руки? Сигма чуть морщится, кивнув. — Понимаю. Он бывает очень мерзким человеком. — Это обидно, вообще-то! — раздаётся глухой голос из-за двери, и… Чуя ощущает реально желание убить. Он вскакивает с кровати так резко, что Сигма вздрагивает, и быстро добирается до двери, распахивая её ударом ноги. Дазай, стоящий за дверью, тут же отскакивает к стене напротив, прижимая ладони к лицу и ноя «ай-ай, только не снова по носу!», но Чуе абсолютно всё равно. Он хочет его разорвать. Он добирается до Дазая в пару шагов и впивается пальцами в шею, поднимая и вжимая в стену. И, даже если Дазай выше него, его ноги отрываются от пола, а Дазай начинает задыхаться. — Ты! — Чуя рычит, впиваясь в Дазая ледяным взглядом. — Мне плевать, почему ты здесь, плевать, что меня окружают мафиози, плевать! Ты испортил мне жизнь, и я не дам тебе портить её ещё больше! Чуя сжимает руку на чужой шее, слушая, как сдавленное хрипение вырывается из приоткрытого рта Дазая. Чужие приторно сладкие феромоны щекочут ноздри и забивают лёгкие, Чуя чувствуют, как они изменяются, переливаются, становясь ещё более сладкими, и от этого тошнит. Хорошо, что их скоро не станет, как и этого слишком радостного голоса, мерзкой-мерзкой ухмылки и хитрого огонька в глубине тёмного глаза… Дазай перехватывает его запястье, не царапает ногтями, как десяток минут назад, а сжимает пальцы. Хватка такая сильная, что Чуя уверен: ему так сломают руку, и невольно заставляет себя ясно посмотреть на Дазая. Тот не улыбается. Дазай смотрит на него неожиданно серьёзно, глубина чёрного зрачка неприкрытого глаза завораживает и притягивает к себе. У Чуи невольно перехватывает дыхание от того, что он впервые видит на лице Дазая что-то, кроме мерзкого горделивого удовольствия. Чужие феромоны холодеют в его лёгких, теряя всю свою сладость, посылая мелкую дрожь вдоль позвоночника. — Ты ошибаешься, Чуя. — Голос Дазая низкий и хриплый после того, как Чуя его почти задушил. — Я не испортил жизнь. Я тебя спас. — …спас? — Чуя так ошеломлён, что даже не думает злиться или бить. Он даже немного ослабляет хватку на чужой шее. — Спас, — коротко кивает Дазай. — Не от Портовой мафии, не от Токийской, а от твоих собственных подчинённых — Овец. — Чуя успевает лишь недоумённо нахмурится, когда Дазай спокойно продолжает: — Мне понадобилось увидеть вас вместе лишь раз, чтобы понять, как именно они к тебе относятся. Отслеживание геолокации, претензии, презрительный тон… И так Овцы относятся к своему Королю? Да они были готовы тебя разорвать при любой оплошности! Ведут себя так, словно единственная Овца среди них — только ты, а они — Волки. — Да что ты знаешь! — вскрикивает Чуя. Его пальцы на шее невольно дёргаются, сжимаясь, и Дазай закашливается от неожиданности, но орёт ему в ответ: — Что я знаю? Да это же очевидно, Чуя! Очевидно, что они тебя не ценят, не доверяют тебе и готовы предать, стоит тебе только облажаться! — Да ты! — — Подумай, Чуя! Это же глупо! Все в мафии в курсе, что Овцы ненавидят портовых, а больше всех — их Король. И? Это же сюр! Король Овец, предавший Овец ради Портовой мафии! — У Чуи перехватывает дыхание, он даже не может сказать что-то, пока Дазай продолжает его добивать: — Любой знающий человек в здравом уме не поверит в это. А они что? Они даже не захотели тебя слушать, Чуя! Тебя, собственного лидера, который поднял Овец со дна! И этим людям ты остаёшься предан? Тем, кто так легко отказался от тебя и решил убить? — Заткнись, — шипит Чуя, слабо сжимая его шею, пока в голове ревёт ураган из мыслей. Хочется крепко зажмурить глаза, отрекаясь от всего мира, чтобы Дазай заткнулся, чтобы мысли в голове заткнулись. Просто уснуть и не просыпаться, пока не взойдёт солнце и он не очнётся в разбитом домишке на окраинах Сурибачи, в углу комнаты будет шуршать Ширасэ старым чайником, а на его груди будет лежать Юан, выпуская свои феромоны, концентрировано пахнущие розой. Чтобы не думать о словах Дазая, о том, сколько в них правды. — Ты не можешь меня заткнуть, — коротко хмыкает Дазай и продолжает: — То, что сделал я, лишь стало спусковым крючком. Это могло быть всё что угодно, оно так или иначе случилось бы. Только исход был бы разным. Где бы ты был, если бы тогда рядом не оказался я со своим отрядом? Если бы не отдал приказ подобрать тебя? Определённо, ты был бы– — Заткнись, — повторяет Чуя и резко разжимает руку, чтобы Дазай не узнал, что ему нечего сказать. Тот, взвизгнув, плюхается на пол и тут же что-то бормочет под нос обиженным тоном, но Чуе всё равно. Он резко отворачивается от него и медленно, будто через силу идёт в сторону приоткрытой двери в свою комнату, не видя ничего перед собой. — И проваливай. — А ты тут не командуй, нет у тебя такого права, — неожиданно бодро заявляет Дазай, вскакивая на ноги, будто у него не хрипит голос после удушья, не болят шея и копчик. — И вообще, я пришёл по делу. — Да мне похуй, что там у тебя чешется… — Босс хочет встретиться с тобой. Завтра. Чуя замирает с ладонью на дверной ручке. Несмотря на то, что он всегда смотрел в лицо опасности с кривой ухмылкой на губах, скаля зубы в ожидании момента, когда он сможет вцепиться ими в плоть врага, он уверен: холодная вода, лизнувшая его в спину и обдавшая морозным дуновением его лёгкие, — это страх. Он уже плохо помнит то время, когда он был один. Он всегда был с кем-то, стоящим у него за спиной. Его ребята, его семья, которых нужно было защищать и которым он мог крикнуть «давай, ребята!», и они вместе кидались в бой. Чуя вместе с ними забирался на крыши под пыльным звёздным небом, показывал факи ненавистным высоткам, маячившим на горизонте, и звонко смеялся. Вместе они отстреливались от портовых и разбивали им головы. Но сейчас он один. И находится если не в сердце Портовой мафии, то в городе, контролируемом ею. Окружённый портовыми, ему некуда бежать. Да, наверное, ему страшно, но он лишь спокойно бросает Дазаю, прежде чем скрывается за дверью: — Мне всё равно. Несмотря на это, он оглушительно громко хлопает дверью и с протяжным рычащим стоном плюхается на кровать, утыкаясь носом в тёмно-синее мягкое покрывало. Голова раскалывается, у него побаливает горло и рука, и он мечтает вернуться на полчаса назад, когда его главной проблемой была истерика посетителя. Сердце не перестаёт колотиться в груди, так быстро и хаотично, словно вот-вот вырвется дикой птицей и взлетит, хлопая крыльями. Он настолько забылся, что вздрагивает от неожиданности, когда Сигма подходит к его кровати, тихо, как кошка, и осторожно касается его плеча. Быстро вспомнив, что он в комнате не один, Чуя вяло поворачивает голову и смотрит на Сигму из-под рыжеватых ресниц. В чужих глазах плещется беспокойство, такое искреннее и чистое, что от этого почему-то больно. — Ты всё слышал? — сдавленно буркает Чуя, тем не менее, не сбрасывая чужую руку со своего плеча. Сигма молча кивает, и Чуя, отвернувшись, лишь шумно вздыхает. — Зачем я понадобился вашему боссу? Сигма задумчиво качает головой, игнорируя то, как внутри скрутило желудок от чужих слов «вашему боссу». — Скорее всего, он хочешь предложить тебе работу в мафии. — Зачем? — Чуе искренне интересно. Он уже слышал такое предложение от Дазая, но до сих пор так и не понял, чем он так хорош для Портовой мафии. От одной мысли, что он станет одной из портовых крыс, к горлу подкатывает тошнота. Сигма пожимает плечами, медленно присаживаясь рядом с ним на кровать. Но руку с плеча не убирает. — Кто знает. Что Дазая, что босса мало кто понимает, и я не вхожу в число этих людей. Чуя снова тяжело вздыхает в тёмное покрывало, прикрывая каменные веки. Он так сильно устал… — Если он думает, что я буду лизать ему жопу, то он глубоко заблуждается, — зло бурчит Чуя в постель, когда у него совершенно нет сил на что-то большее. Он мог бы сказать «нет». Послать всех нахуй и сбежать, уйти далеко-далеко от этого города, который причиняет ему только боль. Но он реалист. Он помнит, что он находится в казино Сигмы, крышуемое мафией, что где-то в этом здании, наверное, всё ещё находится Дазай, что они совсем близко к порту, основной территории мафии, и что те легко его догонят, стоит ему только сделать шаг. Они оборвут ему дороги, перекроют порт, заблокируют его карточку — он ведь получил её от Сигмы — и найдут по дрожащим феромонам. Он станет мышью, попавшей в ловушку, Овцой, окружённой стаей волков. И тогда его точно убьют. Поэтому ему только и остаётся, что бурчать, сдавленно материться и слушаться в надежде, что его жизнь не станет ещё хуже, чем она есть. Чуя невольно напрягается всем телом, ожидая, что Сигма грубо оборвёт его. Несмотря ни на что, ему не стоит заблуждаться и забывать, что Сигма — портовый. А все знают, что портовые глубоко преданы нынешнему боссу, который поднял мафию с колен, на которые она упала из-за безумия предыдущего главы. И Сигма, наверняка, не исключение, но… На удивление, он ничего не говорит по поводу грубого тона Чую. — Да нет, он не любит подлиз, — задумчиво бормочет Сигма, медленно поглаживая его плечо кончиками пальцев. — Наоборот, лучше веди себя как обычно. Будь именно таким, каким ты являешься, и ты точно понравишься ему. Всё будет хорошо. Чуя жмурится. Он не хочет в это верить, не хочет думать о том, как понравиться боссу Портовой мафии, о его возможном предложении, вообще не хочет думать ни о нём, ни о его дрянной Портовой мафии. Но мысли так и вьются, вьются роем в голове… Он так сильно хочет вернуться в те времена, когда мог просто выйти на крышу после рабочего дня, раскурить с Сигмой последнюю сигарету из помятой пачки и болтать с ним ни о чём, не думая, не зная, что тот портовый мафиози и он находится среди ненавистной мафии… Чужая рука на плече удивительно тёплая. Сигма успокоился, успокоились и его феромоны, лёгкой дымкой расползшиеся по комнате. Сладковатые, они пахнут весной, свежим цветочным лугом, над которым гуляет ветер. Они ненавязчиво проникают в лёгкие Чуи, вгоняя в сон. И Чуя решает не думать. Не думать о Дазае, о Портовой мафии, о её боссе, а лишь ощущать тёплую руку Сигмы на своём плече и его спокойные феромоны в лёгких и наконец заснуть. В конце концов, он так сильно устал…

***

Чуя замирает перед дверью. За ней — босс Портовой мафии. Который ждёт именно его, его, Короля Овец, чтобы поговорить. Или это лишь красивое название — беседа, и на самом деле он идёт в свою пыточную камеру. Чуя заставляет себя не думать об этом. Он всё ещё в казино Сигмы, перед дверью одной из одинаковых частных комнат, и знакомая обстановка чуть успокаивает, а он сам старается запереть всю панику и беспокойство где-то в глубине внутри себя… Но что-то странное, холодное и колючее, оплетает его тело, сковывая движения. И именно сейчас, перед дверью комнаты, в которой его ожидает Король порта, босс Портовой мафии, возможно, Демон, возможно, Смерть, в голову невольно лезут странные мысли. Непрошеное любопытство. Например, как выглядит босс Портовой мафии. Однажды Чуя видел прошлого босса. Это было года четыре назад или пять, может, шесть, когда он ещё не был Королём — почти — и ни чем не отличался от других ребят, Овец, бывших ещё кучкой бездомных детей, а не серьёзной вооружённой бандой. Тогда на детей, разодетых в грязные лохмотья, боязливой кучкой скрывающихся в переулках, Портовая мафия не обращала внимания. Тогда Чуя, зажатый между худыми грязными телами, увидел его. Уже тогда прошлый босс портовых сошёл с ума. И он увидел лишь немощного дряхлого старика с безумным взглядом и кривой ухмылкой. Ничего похожего на босса прославленной Портовой мафии. Но он слышал, что новый босс, вскоре взошедший на пьедестал, другой. Молодой, с чистым, уверенным взглядом, не безумец, а Лидер. И сейчас в голову невольно лезут мысли о том, какой он, этот человек, сумевший откинуть обломки прежнего безумца-главы и поднять мафию с колен, возвысив её ещё больше и расширив её влияние. Мозг рисует какой-то смутный образ высокого человека, сильного, но утончённого, возвышающегося над другими, подобно высоткам главного офиса Портовой мафии, нависающим над городом. И обязательно омега. Кто, как не омега, может руководить таким механизмом? Но точно не с типичными омежьими феромонами. Чем они пахнут? Кровью? Смертью? Чуя слабо мотает головой, отгоняя от себя такие мысли. Нечего фантазировать, совсем скоро он узнает наверняка. А ему уже нужно входить, а не топтаться перед дверью. Ещё подумают, что он струсил. А он совсем не трус. Не стучась, Чуя нажимает на ручку и быстро входит в помещение. Его тут же накрывает волна новых феромонов, многие из которых принадлежат альфам — всего лишь охрана, и не стоит внимания, — но Чуя тут же выделяет среди них одни. Омежьи. Несмотря на то, что они ледяные. Они давят на плечи, пробираются в лёгкие, обжигая холодом и болезненно царапая нежную изнанку. У Чуи перехватывает дыхание, и он мучительно долгие пару секунд не может понять, чем же они пахнут и почему кажутся знакомыми, когда зрение наконец возвращается к нему, и он видит людей перед собой. Он выделяется среди остальных. Не только потому, что он единственный сидит в кресле, а остальные стоят за ним полукольцом. Не только по одежде, когда на остальных одинаковые обычные костюмы, а на нём — плащ с длинными полами и высоким воротником, армейские сапоги и кроваво-красный шарф, вяло накинутый на плечи. Не только поэтому. Даже, скорее, это лишь второстепенное. Главное — люди в комнате дышат вместе. Словно один организм, один человек. Словно змея, анаконда, раскинувшая свои толстые кольца с переливающейся перламутром чешуёй по веткам. И именно он — голова этой змеи. Которую сразу же замечаешь среди веток, зелёной листвы и мотков тела. С горящими в полутьме глазами с тонким зрачком и смертоносными клыками, выглядывающими изо рта. И у Чуи снова перехватывает дыхание, когда он узнаёт этого мужчину. Другая одежда, более аккуратный образ, совершенно другая атмосфера, но, тем не менее, Чуя узнаёт эти глаза, карие, отливающие то рубиновым, то пурпурным, неумолимо смотрящие в самую душу. Он наконец узнаёт феромоны, так сильно ошеломившие его тогда. Он не знает, что ошеломляет больше всего: тот факт, что он уже видел босса Портовой мафии и не знал об этом, то, как он отличается и одновременно похож на того, каким предстал перед ним в первый раз, или то, что именно он тогда пришёл забрать Дазая из обезьянника. Мысли визжат у него в голове, его душу разрывает, но Чуя позволяет этой буре поглотить его лишь долю секунды, прежде чем он захлопнет дверь перед её носом и нарисует на своём лице спокойствие. Он спокойно проходит в комнату и садится в кресло, явно предназначенное для него: напротив босса Портовой мафии, спинкой к двери. Он не бросает и взгляда на людей за чужой спиной, вооружённых, как он успел уже заметить. Чуя уверен, что тот заметил его бурю. Чуя утопает в большом мягком кресле, но смотрит прямо в карие переливчатые глаза. — Здравствуй, Накахара Чуя, — бархатистый мягкий голос плавно расплывается по комнате, переплетаясь с металлическими феромонами. Он улыбается ему, и хотя это лишь мягкая обыденная улыбка, от неё бросает в холод не слабее, чем от взгляда и феромонов. — Позволь представиться: босс Портовой мафии Мори Огай. Вот оно. Чуя и не сдерживает себя, когда его глаза холодеют. Мори Огай. Босс Портовой мафии, другой Король, человек, которого он ненавидит. Чуя не лжёт самому себе. Когда-то, возможно, он мечтал убить этого человека, возможно, занять его место. Разорвать клыками бледное горло, пока по языку стекает горькая кровь, а слух ласкает чужой предсмертный крик. Но сейчас он может лишь молча слушать. Он помнит, что он — всего лишь мальчишка с пустым карманом, а охрана Мори Огая наверняка вооружена до зубов. Мори делает вид, что не видит чужого взгляда, и продолжает говорить совершенно спокойно, будто не собирается сейчас одними своими словами менять чужие судьбы. — Я выразил желание поговорить с тобой, потому что у меня есть к тебе предложение. Накахара Чуя, не хотел бы ты присоединиться к Портовой мафии? Чуя не сдерживает презрительного хмыканья. — Неужели у Портовой мафии дела так плохи, что она готова брать к себе даже оборванцев, которым явно не стоит доверять? — Чуя скалит зубы в самоуверенной усмешке. Он будет играть самоуверенного до последнего, даже если ему будут грозить дулом заряженного пистолета и бить этим самым дулом по лицу за каждую самоуверенную ухмылку. Даже если он признаётся самому себе, что только играет. Мори не обращает внимания и на этот выпад, растягивая на своём лице очередную вежливую улыбку. — Отнюдь. Тем не менее, мне всё равно, кем будет — или был — новый сотрудник, если он принесёт мафии выгоду. Чуя скрещивает руки на груди и откидывается на спинку кресла, не отрывая взгляда от глаз собеседника. Он не теряет бдительности, не спускает глаз с людей перед собою, позволяет себе быть чуть самоувереннее. Его пока явно не собираются убивать. — И чем же я могу быть выгоден Портовой мафии? — коротко хмыкает Чуя. — У мафии не хватает людей для грязной работы? Что я буду делать? Таскать контрабанду со склада на склад, драить пыточные? Или, может, чистить оружие после зачисток? Да я лучше поработаю в каком-нибудь городке где-нибудь на Хоккайдо доставщиком пиццы, чем соглашусь на такую работу. Мори, тоже откидываясь на спинку кресла и скрещивая руки на коленях, кажется, улыбается по-настоящему. Коротко сверкают острые клыки, показавшиеся из-под тонких бледных губ, и снова исчезают в довольной полуулыбке. Чуя не понимает, что так развеселило босса Портовой мафии, но шепчет себе, что злиться ещё не время. — Нет-нет, для такой работы у меня людей хватает. И я бы не стал разбрасываться таким ценным ресурсом… — скалит зубы Мори, и Чую от этих слов тошнит. — Через Дазай-куна Сигма-кун передавал мне, как у тебя идут дела. И, пожалуй, к удивлению, ты быстро вписался в атмосферу этого казино. Более того, Сигма-кун достаточно скоро дал тебе руководящую должность. Это казино ведь тоже по-своему небольшой, но сложной организм, как и мафия. Он может как выплюнуть тебя обратно, так и поглотить. Тот факт, что ты хорошо справлялся с управлением в этом… организме, много о чём говорит. Чуя с трудом подавляет в себе желание обернуться, вовремя вспоминая, что Сигмы в комнате нет. Ну конечно, не могло быть всё так просто в том, что его так быстро назначили руководителем. Сигма наблюдал за ним. Дышал вместе с казино и передёрнулся волнительной рябью, чувствуя в себе новую клеточку, совершенно другую, но сильную и яркую. — Конечно же, какое-то время тебе придётся побыть всего лишь пешкой, — продолжает Мори, — пока ты не освоишься и не выучишь правила мафии, но, думаю, я быстро дам тебе руководство над одним из отрядов. — Я ведь альфа, — спокойно возражает Чуя, говоря то же, что сказал когда-то Сигме. В ответ Мори тонко улыбается ему, но говорит немного другое: — Устои, рождённые из традиций и взглядов на прежнее положение вещей, замедляют прогресс. Обычно я не особо смотрю на вторичный пол сотрудника, когда назначаю его на ту или иную должность. У меня есть руководители-альфы. К тому же, если говорить об руководителях отрядов и целых подразделений, участвующих в операциях и перестрелках, то это даже удобнее, если руководитель — альфа: он сможет сам находиться на поле боя и при этом самостоятельно себя защищать. Чуя приподнимает бровь. Это звучит… разумно. — Но ты не только альфа с хорошими лидерскими качествами. Ты особенный, — Мори снова улыбается будто по-настоящему, от ветра, ворвавшегося в приоткрытое окно, колыхается занавеска, играясь с полутьмой на чужом лице, отчего именно сейчас карие глаза отливают красным. — Думаю, я наконец-то нашёл человека, который сможет стать напарником для Дазай-куна… — Нет, — резко отвечает Чуя, возможно, резче, чем хотел. Но от упоминания Дазая внутри него невольно рождается ярость, сдерживать которую намного сложнее. — Я не собираюсь с ним работать. Он мерзкий, абсолютно отвратительный человек, в котором есть только грязь и ничего хорошего. И вообще… — Чуя чуть хмурится. — Почему все с ним так носятся? Почему он постоянно… везде? Словно всё только ему и принадлежит. Мори чуть приподнимает тонкие брови. — Ну, если я правильно тебя понял… Но мне казалось, ты уже знаешь… В общем, Дазай-кун — мой воспитанник и преемник. Сдержать собственное удивление в этот раз намного сложнее, и у Чуи это и не получается идеально: в глазах переливается неспокойное море, а рыжеватые брови невольно ползут вверх. Просто поверить в услышанное… можно с трудом. Дазай?! Дазай — Принц Портовой мафии?! Дазай?! Его почти что ровесник, этот отвратительный человек, безалаберный, сбегающий с работы, прилипчивый и абсолютно бесчеловечный?! Дазай?! Чуя бы охотно посмеялся с такой шутки, если бы на спокойном, ровном лице босса Портовой мафии была хоть песчинка шутливого смеха. Конечно, с таким положением вещей некоторое становится понятным, но Чуя всё ещё не может представить Дазая на месте молчаливого и жестокого Принца порта. Да и на месте следующего босса тоже. — Вы не жалеете об этом? — Возможно, этот вопрос вырывается случайно. Чуя чуть не хлопает себя по губам, осознавая, что перешёл все границы дозволенного, но в ответ на лице Мори всего лишь дрогает его улыбка. — Иногда, — слегка унижаясь, отвечает Мори. У Чуи вдох застревает в горле от чужого откровения. Перед ним?.. — Но не забывай, пожалуйста, о его стратегических способностях и уме. Пожалуй, это компенсирует всё остальное. Чуя сдавленно выдыхает, заставляя себя нормально дышать. Он всё ещё в этой комнате и не должен забывать, с кем беседует, даже если тот иногда странно искренен с ним. — Тогда тем более нет, — хмурится Чуя, невольно сжимая ладони в кулаки. — Мало того, что он абсолютно мерзкий человек, так ещё и драгоценный, хрустальный… Он меня в могилу сведёт. — Ты ошибаешься, — внезапно качает головой Мори. — Все в этом ошибаются. Думают, что, если он мой преемник, то с него надо пылинки сдувать. Это неправильный подход. Я знаю, какой Дазай-кун человек. Он не заинтересован в работе, поэтому к ней его нужно подталкивать. И осаждать, если он досаждает слишком сильно. — Это значит… Я могу дать ему сдачи? — Именно это в тебе делает тебя подходящим напарником для него. Даже узнав о его положении, ты всё ещё ставишь себя вровень с ним. Я не мог добиться этого от других: они невольно ставили Дазай-куна выше себя, опираясь лишь на его положение. Вы же равны. Ты можешь противостоять ему, быть соперником, несмотря на то, какие вы разные. Только… — Мори чуть морщится. — Не убейте друг друга. Чуя стискивает зубы, чувствуя, как в нём снова разгорается ярость. И на себя, за то, что позволил себя расслабиться и втянуться в беседу, и на босса Портовой мафии, за то, что тот уже всё решил и рассчитал. — Вы говорите так, будто я уже согласился, уже ваш, портовый, — цедит Чуя сквозь стиснутые зубы. Мори приподнимает бровь. — А я ведь… не согласен. — Почему же? — Почему? — Чуя еле подавляет надменный смешок. Что за глупый вопрос? — Если вы забыли… Если моя внешность вас смутила… То запомните же: я — Король Овец! А Овцы и Портовая мафия никогда не станут союзниками! И уж тем более никто из Овец никогда не станет портовым псом! На удивление, Мори усмехается, в этот момент так омерзительно сильно походя на Дазая, что тошнота поступает к горлу. — Ах, Овцы… — Мори переводит взгляд на зашторенное окно, смотря куда-то далеко, впервые за их разговор разорвав визуальный контакт. — Наверное, ты слегка заблуждаешься насчёт отношения Портовой мафии к ним. — Чуя сдавленно рыкает, хмурясь ещё сильнее. — Сурибачи всегда было сложно контролировать. Довольно часто я позволял себе не обращать на него внимания, так что различные вооружённые группировки, возникающие там, — не новость. Но и не серьёзная проблема. Будь то Овцы или кто-то другой, периодические стычки никогда не перерастут в полноценный конфликт. Овцы не угроза для Портовой мафии. А вот для тебя… — Мори снова переводит взгляд на него, осознанный. — Насколько я знаю, ты уже не Король. Теперь тебе стоит остерегаться Овец. Ещё и учитывая, что они недавно заключили сделку с Токийской мафией… Портовая мафия — один из немногих вариантов, где ты будешь в безопасности и от Овец, и от Токийской мафии. — С чего вы взяли, что я буду в безопасности? — резко возражает Чуя. — Ладно Овцы, но Токийская мафия — сильный враг даже для Портовой мафии. С чего вы решили, что вы и ваши люди — в безопасности? Ход конфликта может поменяться и не в вашу сторону. Ухмылка с лица Мори не исчезает. — О, иметь преимущество не так сложно, когда регулируешь, какая именно информация доходит до противника, — хмыкает Мори, а Чуя ощущает, как его щёки невольно покрываются красными пятнами. Ещё чуть больше месяца назад, когда он ещё был Королём, он так сильно гордился собой. Гордился, что Овцы стали сильнее, влиятельнее, что с ними собирается встретиться аж Токийская мафия, и у Чуи есть, что ей предложить. Его гениальная идея, уверенные команды, ощущение, что он король, самый везучий гость казино, держащий на руках все козыри. И, конечно же, сладкие мысли о том, что благодаря его словам, его действиям Портовая мафия медленно погибает. И вот, он так легко его обошёл… «Овцы — лишь одна из мелких банд, не стоит внимания». «К противнику поступает лишь та информация, какую я пожелаю». Чуя никогда не был настоящим Королём. Если его короной служил старый бараний череп, то у человека перед ним она настоящая, выкованная его собственными руками. Чуя тихо сглатывает. Насколько самоуверенным он был, что ставил себя выше босса Портовой мафии. — Конечно же, Токийская мафия — серьёзный противник, — продолжает Мори. — Не сравнится с Овцами. Здесь невозможно ограничиться несколькими стычками. Необходимо полное истребление. Овцы не волнуют меня настолько сильно, чтобы уничтожать их всех. С другой стороны… — Обычная полуулыбка с лица Мори не исчезает, но его голос значительно холодеет, Чуя чувствует, как у него бегут крупные мурашки по спине. — …если Овцы вмешаются в конфликт между Портовой и Токийской мафиями, выступая на стороне Токийской, то они тоже подвергнутся истреблению. Он снова смотрит на него, пялится, карие глаза снова отливают рубиновой кровью, и Чуя физически не может закрыть свои глаза-окна, ведущие к его душе, и скрыть всю ту бурю, что он чувствует, от чужого пронзительного взгляда. В голову невольно лезут сцены… Его ребята, его семья, мёртвые, в лужах крови, с искорёженными, пробитыми пулями телами, с мёртвыми глазами, в которых не отражается пыльная, грязная ночь. Ширасе, нанизанный на обломок, словно старая тряпичная кукла, со сломанным позвоночником и безвольно висящей головой, из приоткрытого рта тянется ниточка густой чёрной крови и заплывает на мёртвый тёмный глаз. Юан, валяющаяся в пыли с изломанными конечностями, со свёрнутой шеей, мёртвые глаза-стекляшки даже не могут выразить тот страх и боль, что она испытала перед смертью. Несмотря на яд на лезвии ножа, всаженного тогда в бок, на искреннее желание убить его, на слова Дазая, отрезвляющие, словно таз с ледяной водой, Чуя будто сам умирает, смотря на все эти ужасы, которые рисует ему насмешливое воображение. Так страшно и больно, что ноющий шов на боку в этой буре — песчинка. Чую передёргивает, словно его коснулся мертвец. — Но если от кого-то из моих дорогих подчинённых поступит желание не трогать детей, думаю, я смогу это устроить, — продолжает Мори, так мягко и легко, что сложно поверить в то, что это — лишь игра, и в то, какие страшные слова он произносит. Чуя моргает, с трудом прогоняя видения и снова видя его перед собой. У него снова перехватывает дыхание от чужого взгляда и феромонов, ему так странно больно, что голову невольно посещает абсолютно низкое и мерзкое желание — умереть прямо здесь. Чуя ужасается самому себе и человеку перед собой. — Значит… у меня нет выбора? — тихо и осторожно бормочет Чуя, будто бы есть шанс, что всё это — всего лишь шутка. Мори медленно качает головой. — Выбор есть всегда, даже если кажется, что его нет. Вопрос лишь в том, какой вариант затратит меньше ресурсов и принесёт больше выгоды. Несмотря на то, что ему становится всё хуже от этого, Чуя продолжает смотреть на Мори. Впервые за сегодняшний день он позволяет себе представить… Каково будет работать в мафии, под начальством этого человека? Чуя уже понял, что сильно заблуждался, считая себя неплохим лидером. Вот он, настоящий лидер, прямо перед ним, и Чуя увидел каждый камень в его короне во всей красе. Босс Портовой мафии стоит намного выше его, словно рождённый для этой должности, словно рождённый Королём. Настоящим, не то что Чуя. Что он сам делал не так, что он так и не стал Настоящим Королём? Чуе бы хотелось понаблюдать за Королём, пойти за ним, чтобы узнать. Он понял, что заблуждался, считая босса Портовой мафии лишь драконом в башне, лежащим на кучке душ. Мори тоже был един со своим «королевством». Но не как Сигма, составляющий вместе со своим казино страну с горами, озёрами и городами. Вместе с Портовой мафией Мори был огромной змеёй. Портовые вместе дышали, вместе жили, действуя слаженно, подчиняясь Голове — Мори, — самой смёртоносной и опасной части. Портовые — словно чешуйки на перламутровых боках змеи. Каково это будет — стать одной из этих чешуек? Чуя бесшумно сглатывает, не отрывая взгляда от Мори. Только сейчас он понимает, что в какой-то степени восхищается им. Он — Король, за которым хочется следовать, которому веришь. И Овцы… Шов всё ещё ноет, но Чуя никогда не сможет по-настоящему ненавидеть их. Они были его семьёй. И он будет оберегать её до последнего, даже если для этого придётся стать портовым псом, вступить в ненавистную Портовую мафию. — Я согласен. Я вступлю в Портовую мафию, стану её частью. Я вверяю всё, что у меня есть, вам… Босс. Я буду усердно работать и защищать организацию, что поработила вас. — Чуя склоняет голову в поклоне, потому что чувствует, что так — правильно. Мори улыбается, широко-широко, кажется, будто бы правда искренне. — Тогда добро пожаловать в семью, Накахара Чуя. Чуя не может не чувствовать, как от этих слов сжимается его сердце. Семья… Это слово он всегда держал при себе, называя ребят лишь друзьями. Он чувствовал, что они… не поймут. Не чувствуют друг друга семьёй. И Чуя не обижался, молча хранил это хрупкое слово у себя, лелея и дорожа. Мори говорит это сам. Сам называет мафию семьёй, а себя — её отцом, будучи главой. Он чувствует, что его подчинённые и он сам — семья. От этих слов у Чуи внутри всё обрывается, сильнее, чем от взгляда, феромонов, ауры и бури чувств. Семья… Какой станет для него эта семья?

***

Семью можно и не любить. Быть связанным с ней крепкими семейными узами, но не любить. Дазая Чуя ненавидит. — Неплохой виски, — протягивает Дазай, в очередной раз за этот вечер — ночь — прикладываясь губами к ободку стакана. Чуя морщится. — Сущая дрянь. — Но тоже делает очередной глоток, обжигающий горло и оседающий горечью на языке. Вино намного вкуснее. Но Дазаю было абсолютно плевать на его вкусы, и он притащил пару бутылок своего любимого виски. Чуя опускает руку с полупустым стаканом, уставившись в него мутным взглядом. Перед глазами — водоворот из янтаря, который плывёт перед глазами и затягивает в свою воронку. Чуя чувствует, как у него кружится голова. Он уже давно пьян, хотя и продолжает пить. С виски его разводит гораздо быстрее, чем с любимого вина. Это совершенно не похоже на дружескую пьянку, больше на заливание горя. Хотя он ведь… счастлив? Всего пару часов назад они с Дазаем вернулись с совместного задания — уничтожить один из крупных складов Токийской мафии, ближайший к Иокогаме. Это задание было их первым совместным крупным детищем. И они справились на отлично. Дазай разрабатывал план и узнавал детали, а Чуя вёл свой отряд. Всё прошло так легко и быстро, что… даже не верится. Чуя не хочет верить, признавать то, что они с Дазаем и правда хороший дуэт. Босс похвалил их. Дазай тоже был доволен и внезапно предложил ему выпить, завалившись в его комнату в общежитии мафии. Притащил минералку, сакэ и виски, и Чуя пил вместе с ним, болтая о всякой чуши, даже не думая, сколько часов подряд они уже не ругаются. Что они в принципе способны на это. Чуя заставляет себя отставить бокал на стол. Ему стоит прекратить пить, пока он ещё может нормально мыслить. Всё же, он впервые пьёт вместе с Дазаем — тот обычно предпочитал компанию из своих друзей, да и вкусы в алкоголе у них отличались, — и ему точно не стоит напиваться до беспамятства. Не рядом с Дазаем. — Уже всё? Ты так быстро опьянел? — с мерзкой-мерзкой ухмылкой щебечет Дазай, смотря на него тёмным глазом, в глубине которого блестят хитрые искорки. — А я вот почти трезв. — Да пошёл ты, — буркает Чуя, переводя на него злой взгляд. — И вообще, не слишком ли ты расслабился? Будто у себя дома. — Чуя обводит недовольным взглядом Дазая, который спокойно развалился на его кровати, скрестив ноги. — Не пачкай мне комнату своим присутствием. Почему мы пьём не у тебя? Дазай расплывается в улыбке, прижимая губы к стакану, и Чую тошнит от него. — Ты же не знаешь, где я живу, в каких условиях. Уверен, что хочешь проверять, а уж тем более оставаться там и пить? — Нет, — морщится Чуя и отворачивается. Дазай абсолютно мерзкий. Кутается в свой огромный плащ, ощущение, будто постоянно ходит в одной и той же одежде, даже если она пачкается в крови. Редко меняет бинты, пока они не начинают трепаться на запястьях, голове и шее. Его жёсткие тёмные волосы постоянно лежат патлами, потому что он моет их не чаще раза в неделю и не расчёсывает. Дазай ленивый. Хаотично скидывает отчёты и документы на свой рабочий стол, даже не пытаясь их сортировать. Упаковки бинтов валяются по всему кабинету, плащ то небрежно наброшен на спинку стула, то комом валяется на диване, в ящике один хлам. Чуя не хочет даже представлять, как тогда выглядит место, где тот живёт. Дазай не воняет лишь благодаря своим феромонам. Которые тоже абсолютно мерзкие. Обычно Чуе нравятся омежьи феромоны. Свежие и сладковатые, они мягко оплетают его лёгкие изнутри. Чуе нравятся они на уровне инстинктов. Феромоны же Дазая, густые и приторно сладкие, отвратительные. Они застревают слизким комом в горле и неприятно щекочут ноздри. Нестерпимо сладкие, словно химозные конфеты, сладость которых невозможно проглотить. Пахнут непонятно чем, но Чуя всё равно невольно узнаёт их среди других. Ощущение, будто они преследуют его повсюду. Ощущение, будто Дазаем пропахла вся мафия. Чуя осторожно вдыхает. Находясь рядом с Дазаем уже достаточно долго, сконцентрировавшись на выпивке и бессмысленном разговоре, он перестал обращать на них внимание. Наверное, приторно сладкими феромонами Дазая уже пропахла вся комната. Но, вдохнув, Чуя не чувствует неприятной приторности, лишь лёгкую сладость. Всё ещё непонятно, чем пахнет, но пахнет сладко, не цветами, а каким-то десертом. Приятная сладость, пронизывающая, вытесняющая весь воздух из легких. Пахнет так сладко-сладко, что кружится голова. Чуя стискивает зубы. Это всего лишь из-за алкоголя. Он просто привык к феромонам, и они перестали быть для него такими яркими. Дазай просто перестал активно выпускать их. Это всего лишь инстинкты, что-то животное внутри него, альфа-сущность, которая наслаждается феромонами омеги. Иначе как феромоны Дазая ему могут нравиться? Они должны быть такими же мерзкими, как и сам Дазай.

***

Чуя отнимает ото рта зажжённую сигарету, выпуская дым из приоткрытых губ в тёплый сине-серый вечер. Светлый дым дрожит рваным облаком в воздухе и медленно растворяется. Чуя провожает его пустым взглядом, невольно мажа им по полосе горизонта, на которой замерли тёмно-серые тучи, и по высоткам мафии, уже привычными колоннами маячащим у горизонта. Тонкая сигарета в огрубевших пальцах с мозолями на подушечках. Чуя ёжится от порыва ветра, принёсшего холод с залива, и сильнее кутается в свою кожаную куртку. Он не в рабочей одежде, Сигма — тоже. Со стороны и не скажешь, что один из них — владелец казино, в котором Портовая мафия отмывает деньги, а другой — командир боевого отряда Портовой мафии. Но Чуе не хочется думать, как по-обычному они выглядят, на кого они похожи. Похожи ли они на молодых студентов, первокурсников, устроивших вялый перекур после первой сессии. Или же просто на друзей, весь день катавшихся по городу на взятой в аренду крутой тачке. Ни то, ни другое не является правдой, так зачем же впустую драть своё сердце фантазиями, которые никогда не сбудутся? — Ну, и как тебе работать с Дазаем? — интересуется Сигма после очередной затяжки. Чуя морщится, невольно скаля зубы и крепче сжимая сигарету между пальцами. — Ужасно. Он абсолютно ужасный. — Сигма согласно кивает, но не перебивает, уставившись на него своими светлыми глазами и молча слушая. — Блять, он так бесит! Постоянно доёбывается до меня снихуя, откровенно заебал уже. И главное же! Он не прекратил, даже когда я реально сломал ему нос! А уж сколько я ему синяков наставил… Но нет, он всё равно не прекратил бесить меня, будто ему нравится получать по роже. Только… — Чуя поджимает губы, чуть тушуясь. — Только теперь он выучил мои приёмы и уворачивается от половины моих ударов! Сигма коротко усмехается, поднося ко рту сигарету. — И работать с ним абсолютно ужасно! — продолжает жаловаться Чуя. — Он же нихуя не делает! Постоянно шатается где-то или валяется на диванчике в своём кабинете, играя в приставку. Заставить его делать бумажную работу практически нереально! Вечно он либо дотянет до последнего, пока босс сам его не заставит, либо обязательно найдёт человека, на которого всё скидывает. И на меня пытался, но получил ботинком по заднице. Но всё равно! Он постоянно скидывает на меня грязную работу, кидает на миссиях, унижает меня, называя своей собакой, и смеётся над моими лидерскими качествами. То же мне, гениальный омега нашёлся. А когда я пытаюсь в ответ задеть его, что он хиляк, он в ответ лишь говорит, что «альфам положено быть шкафом из груды мышц. А кому-то тумбочкой». «Тумбочкой»! Представляешь?! Когда-нибудь я точно до него доберусь! Сигма сочувственно вздыхает, выпуская из лёгких дым. — Понимаю. Он достаточно часто бывает здесь, и его присутствия мне хватает с головой. А ведь он даже не так сильно измывается надо мной, как над тобой! Не представляю, как ты держишься… — Да чёрта с два я уйду! — рыкает Чуя. — Я прям чувствую: он так и ждёт, что я пожалуюсь на него боссу или попрошу его прекратить. Не дождётся! Сам когда-нибудь прекратит, когда я обломаю его загребущие ручонки. А лучше сразу рёбра. Сигма чуть морщится. — Всё же, я не думаю, что стоит доходить до такого. Дазай… бывает не так плох, — пожимает плечами Сигма, стряхивая пепел в пепельницу, стоящую на широком каменном ограждении открытого балкона. Чуя в ответ лишь фыркает, бросая короткий взгляд на Сигму. Удивительно. Сигма удивительный. Добр ко всем в своём казино, ко всем в мафии, которая тоже является его семьёй, даже к такому отвратительному человеку, как Дазай. Хотя, возможно, дело лишь в чём-то животном. В инстинктах омег заботиться, не только о своём альфе, но и друг о друге. Дазай и Сигма — не соперники, так что… Почему бы и нет? Чуя не особо задумывается об этом. — Да пошёл он, — хмыкает Чуя, зажимая сигарету в зубах. — И ты его пошли. Чё он так часто ходит сюда? Да, конечно, казино находится в его области владения, но не нужно навещать его так часто… Никогда не видел, чтобы Дазай был так ответственен в какой-либо части своих обязанности. Сигма вяло пожимает плечами, затягиваясь. — Кто знает. Он говорит, что ему здесь нравится. Как он сказал, «здесь не пахнет мафией». Странно, да? Чуя лишь бурчит, что Дазай сам по себе странный. Неправильный. Неправильный человек, совершенно не ценящий чью-либо жизнь, неправильный омега с приторно сладкими феромонами. Сигма в ответ лишь молчит, ни соглашаясь, ни возражая. Они молча курят несколько минут, пока вокруг них сгущается прохладная ночь, пропитанная ледяным мокрым ветром с залива, пока они подбираются к фильтрам сигарет, когда Сигма снова тихо спрашивает: — А как тебе работать в мафии? Чуя поджимает губы. Хорошо. Мафия — семья. Настоящая, совсем не похожая на его прошлую семью, Овец. Здесь… Он чувствует себя частью чего-то большого, целого. Босс, отец для всей мафии, ведёт его вперёд и в высь, выше, чем крыши высоток главного штаба, на которых гуляет ветер. Сестрица Коё взяла его под своё крыло, помогая освоиться в мафии и получить всё, чтобы уверенно подниматься вверх. Его отряд, которому он безмерно доверяет и с которым любит выпивать после удачных миссий. Даже Дазай, которого он на дух не переносит, — часть его семьи, и Чуя уже не может представить и дня своей жизни без их перепалок, без его лица, маячащего перед глазами, и приторно сладких феромонов. Но вместо всего этого Чуя лишь осторожно отвечает: — Вроде бы неплохо. Сигма широко-широко улыбается, мягко и искренне. — Это хорошо. Проблем нет? — Вроде нет, — отвечает Чуя, смахивая пепел. — А… Ну, только с моим циклом. — А что с твоим циклом? — недоумённо отзывается Сигма. — Установить его не могу, — раздражённо буркает Чуя. — Я с трудом вспомнил, когда приблизительно у меня был гон в последний раз и сколько длился, но другие гоны — как в тумане. Я даже предпоследний вспомнить не могу, так что составить хотя бы примерный цикл невозможно. Босс говорит подождать до следующего гона, но меня это уже так бесит! В последнее время я постоянно чувствую, будто у меня гон вот-вот начнётся. Стал раздражительнее, хуже контролирую феромоны, а купить подавители или хотя бы взять их в мед корпусе всё никак руки не дойдут, — вздыхает Чуя. Сигма, дослушав, прикрывает веки и медленно вдыхает холодный вечерний воздух с тонкой ноткой чужих феромонов. — Возможно, у тебя и правда скоро гон, — открыв глаза, говорит Сигма. — По твоим феромонам похоже. У меня есть подавители для гона, я могу их дать тебе, пока ты не купишь или возьмёшь себе более тебе подходящие. Они, в целом, универсальные, так что должны подойди. — А? — недоумённо переспрашивает Чуя, но Сигма, затушив сигарету и оставив окурок в пепельнице, уже скрылся в своём кабинете. Чуя, обернувшись, наблюдает за ним удивлённым взглядом из-за штор, пока Сигма по очереди открывает ящики своего рабочего стола в поисках, видимо, подавителей. Он застывает, наблюдая за ним, пока тлеющая сигарета не обжигает его пальцы, добравшись до фильтра. Чуя шикает, откидывая окурок в пепельницу и встряхивая руку, и невольно отрывается от наблюдения за Сигмой. — Вот, — сияет Сигма, возвращаясь на балкон и всучивая ему небольшую коробку. Чуя берёт её всё ещё чуть покалывающими пальцами и подносит ближе к лицу, с подозрением всматриваясь в упаковку в полутьме. Но на белой упаковке с упрощённым изображением Фудзиямы в углу и правда написано «подавители». Для альф. Для гона. Десять штук. Чуя, бездумно пихнув коробку в карман куртки, с подозрением косится на Сигму. — Что… Как… Откуда у тебя подавители для альф? Мне казалось, что большинство сотрудников казино — беты и омеги, а альфы — только рабочие по типу грузчиков. Не ради них же ты держишь подавители?.. Или ты нанял больше сотрудников-альф, о которых я не знаю? Сначала в глазах Сигмы мелькает недоумение, которое вскоре сменяется на… вину. Сигма виновато поджимает губы, отворачиваясь в сторону залива, словно прячась за своими пушистыми мягкими волосами. — Это… Я даже забыл, что ещё не рассказал тебе… В общем, эти подавители — мои. Я альфа. Чуя только и может, что рвано дышать и хлопать глазами, пялясь на Сигму. Услышанное ошеломляет не меньше, чем в своё время тот факт, что Дазай — преемник босса. Чуя даже не может ничего сказать, когда Сигма поворачивает голову к нему, взглядом ища реакцию на чужом лице. В ответ — лишь удивление, и Сигма коротко вздыхает перед тем, как попытаться объясниться: — Понимаешь, я никогда не был похож на альфу. Высокий и худощавый, с недостаточно крупными клыками. Мне никогда не удавалось набрать мышечную массу, как бы я ни пытался. Ещё мне всегда нравились длинные волосы и более утончённая одежда. Окружающие не понимали этого. Я не был омегой, но и не был нормальным альфой. Стать нормальным альфой у меня так и не получилось, поэтому, в основном, я притворялся омегой. Когда я вступил в мафию… Конечно, босс обычно не смотрит на вторичный пол тех, кого берёт на работу. Но я боялся, когда облажаюсь, услышать от людей, которыми я управлял, слова, что конечно же, я облажался. Я ведь альфа, я не предназначен для такой должности. Поэтому я продолжил притворяться омегой. Так намного легче. Выгляжу как омега, веду себя как омега и имею должность, подходящую для омеги, — тихо заканчивает Сигма, снова переводя на него взгляд, ища на его лице… что-то. Наверное, поддержку. Понимание. Но Чуя всё ещё не может совладать со своим удивлением. — Ты альфа?.. Но ты же пахнешь… На лице Сигмы дрогает вялая улыбка. — Я пользуюсь искусственной отдушкой, которая делает мои естественные феромоны слаще, и всё. А так они несильно отличаются от того, что чувствуют люди вокруг меня. — А… Можно понюхать? Этот вопрос вырывается случайно. Удивление незаметно сменяется на любопытство, и Чуя не может его подавить. Рядом с Сигмой он всегда слишком расслабляется и чувствует слишком много, чувствует слишком искренне, чтобы суметь совладать со своими эмоциями. Чуя тут же поджимает губы, пытаясь протолкнуть сказанное обратно в горло. Что он такое говорит? Кому он предлагает? Что Сигма подумает о нём? Так нельзя, нельзя, некрасиво нюхать чужие загривки, ещё и Сигмы, что он несёт вообще… Но, видимо, Сигма научился неплохо его понимать, поэтому не видит в просьбе ничего странного. А может, он такой же безрассудный и неправильный, как и сам Чуя. — А… Да, почему нет? Конечно, если ты хочешь… Продолжая что-то бормотать, Сигма аккуратно собирает волосы на одном из плеч, открывая часть бледной шеи, и чуть наклоняет голову в бок. Чуя, бесшумно сглотнув, медленно подходит к нему и, приподнявшись на носках, вдыхает. Нюхает осторожно, стараясь не касаться Сигмы, но завитки его рыжих волос на висках всё равно слабо щекочут щёку и шею Сигмы. Сигма невольно вздрагивает, бледная кожа покрывается мурашками от чужого вдоха, так близко… Чуя, слушая чужое неровное дыхание и стараясь не дышать лишний раз, ощущает чужие феромоны в своих лёгких. Густые, они, тем не менее, не такие сладкие, как Чуя привык. Они всё ещё отдают сладковатыми весенними цветами, но… Это больше луг, бесконечный, мокрый после быстрой весенней грозы. Прохладный ветер дует откуда-то с холма, со стороны леса и несёт с собой тонкую сладость цветов и мокрую свежесть. Красиво. — Нормальный запах, — заверяет его Чуя, отстранившись. — И, я считаю, подходящий для альфы. Альфы разными бывают, феромоны тоже. У кого-то более тёрпкие, у кого-то более мускусные, у кого-то более мягкие и свежие. От этого ты меньше альфой не становишься. И похож ты на альфу, чего ты… — Чуя поднимает взгляд на Сигму и так и замолкает. Сигма всё ещё замер с зачёсанными на плечо волосами, прижимая ладонь к той части шеи, которую нюхал Чуя. Даже в темноте Чуя видит на его бледном лице румянец. И тут же чувствует, как к его собственным щекам невольно приливает жар. Только сейчас до него доходит, что именно он сделал. Затронул самое сокровенное — возможность понюхать загривок, ещё и обрёк на это Сигму… Чуя искренне надеется, что на его лице красные пятная румянца видны не так ярко. — Может… ещё по сигарете? — прокашлявшись, неловко предлагает Чуя после мучительно долгой минуты тишины. — Давай, — торопливо соглашается Сигма, наконец отнимая руку от шеи. Чуя кивает и лезет в карман куртки за пачкой и зажигалкой. В руках — по сигарете, тихо щёлкает зажигалка, и на пару секунд в тёмном вечере загорается маленькое жёлто-оранжевое пламя. Несмотря на небольшую неловкость и скованность, они вместе склоняются к зажигалке в руке Чуи, мягко сжимая губами сигареты, так близко, что пламя изгибается и переливается от их дыхания, а они чувствуют выдох друг друга на своих лицах. Они одновременно отстраняются с зажжёнными сигаретами, Чуя, спрятав зажигалку обратно в карман, затягивается и выпускает в потемневшее небо порцию свежего серого дыма. Сигарета немного спасает. Дым тёрпким воспоминанием оседает на губах и языке и вытесняет из лёгких чужие настоящие феромоны. Чуя наконец расслабляется, так и не заметив, что был напряжён, облокачиваясь на каменное ограждения балкона и часто затягиваясь. Смотря в тёмный вечер, он наконец может подавить свои эмоции, отогнать удивление и смущение. Чуя лишь периодически бросает взгляд на курящего рядом Сигму, уставившегося вдаль пустым взглядом, думая о том, что он узнал. Сигма — альфа. Теперь Чуя не может отделаться от этой мысли и видит в Сигме черты альфы. Слишком широкие для омеги плечи. Крепкие бёдра. Грубые клыки, слишком мелкие для альфы, но слишком крупные для омеги. Точёный профиль с длинным прямым носом. И феромоны. Потеряв их вкус на своём языке, сменившийся на тёрпкость табака, Чуя всё равно не может не вспоминать о них. Весенний цветочный луг, мокрый после дождя. Нетипичные для альфы феромоны, но, тем не менее, красивые. Чуя не может вспомнить, чувствовал ли он когда-нибудь что-то подобное. Но точно альфачьи феромоны. Чуя думает о моментах, когда он мог понять. Моменты ярости Сигмы, когда его феромоны теряли всю свою сладость. Теперь-то Чуя понимает, что они просто становились густыми и перебивали отдушку. Другая аура. Чуя всегда списывал это на то, что Сигма — Король, у поистине королевских омег совершенно другая аура, но он не желал — не думал — видеть в ней черты ауры альфы. Альфа-давление, которое Чуя даже ощущал, когда Сигма был не очень доволен. Моменты, когда Чуя мог понять. Но не понял. За это Чуя почему-то чувствует стыд, даже если Сигма был не просто нетипичным альфой, но и намеренно скрывал свой вторичный пол и притворялся омегой. Наверное, он просто думал, что мог почувствовать альфу, если не соперника, то просто брата по природе. Похоже, он снова заблуждался. И, прежде чем он успевает невольно расстроиться из-за этого, в голову лезут другие мысли. Опять о Дазае. Тот достаёт его, даже когда его нет рядом. Чуе даже кажется, что он чувствует тонкую нотку чужих феромонов, приторно сладких, и торопливо затягивается, отгоняя фантом от себя. Дым правда разгоняет странные ощущения, но не отгоняет странные мысли. Чуя думает о Дазае. И о Сигме. О невольной доброте Сигмы к Дазаю. Мягкости. О том, что тот не шлёт Дазая куда подальше, даже если тот мозолит ему глаза два раза в неделю. О том, как часто Дазай посещает это место. — Ты влюблён в Дазая? — Зачем, зачем, зачем? Чуя не хотел об этом спрашивать, не хотел спрашивать об этом так. Не тот вопрос, совершенно, он должен был спросить по-другому, это даже хуже, чем если бы спросил, спят ли они… На удивление, Сигма даже не выглядит ошеломлённым вопросом, даже если Чуя задаёт его внезапно. Будто он всегда, всю жизнь ждал этого вопроса. От Чуи ли или от кого-то ещё. — Сложно сказать, — спокойно и тихо отвечает Сигма, продолжая смотреть на синее небо с разводами тёмно-серых туч у горизонта. — Иногда Дазай невыносим. Абсолютно мерзкий. Иногда я не хочу видеть его так сильно, что меня посещает желание попросить босса перевести казино в юрисдикцию другого исполнителя. Но… — Сигма внезапно улыбается уголками губ, чему-то, что Чуя не видит. — Именно Дазай был тем, кто подарил мне всё, когда я всё потерял. Он привёл меня в мафию, даже если я там был никому не нужен, выходил. Именно он разглядел что-то во мне, что побудило его предложить боссу назначить меня на эту должность. Без него в моей жизни не было бы этого казино, не было дорогих подчинённых и семьи, ничего не было. Я знаю, что Дазай иногда бывает… добрым, поэтому я не могу ненавидеть его так же, как и ты. Но любить… Любить Дазая? Не знаю, возможно ли это. Я не знаю, не понимаю, ни себя, ни Дазая, ни своих чувств к нему. — Понимаю, — лишь кивает в ответ Чуя, будто сказанное Сигмой — обыденность, факт. Будто это заложено в них с рождения — одновременного ненавидеть и любить абсолютно мерзкого человека по имени Дазай Осаму. Кивает и одновременно думает о моментах, когда Дазай был добр именно к нему. Наверное, не будь Дазая, он был мёртв. Вероятно, от рук своей прошлой семьи. И кстати. Чуя хмурится, когда, вспомнив о Дазае, вспоминает ещё кое-что. — Получается, ты умудрился скрыть от меня целых два важных, почти что основополагающих факта о себе: то, что ты мафиози, и то, что ты альфа, — игриво-обвиняюще замечает Чуя, повернувшись к Сигме. Тот, поджав губы, лишь отвечает ему чуть виноватым взглядом. — Круто. Я серьёзно. Ты не думал пойти в разведчики? Думаю, ты бы неплохо справился с работой двойного агента. — А на кого бы я оставил казино? — замечает Сигма и качает головой. — Да и такая работа для меня слишком нервная. — А эта работа разве не нервная? Сигма лишь пожимает плечами, виновато улыбнувшись.

***

— Цена вас устраивает, Дазай-сан? Сидящий в кресле напротив Дазая елейно улыбается, скрестив руки на коленях. Альфа, что заставляет Чую, несмотря на то, что он тоже альфа, мысленно презрительно хмыкнуть. — Абсолютно, — отзывается Дазай, закрывая папку с описанием товара и откидываясь на спинку мягкого кресла. Для других это невозможно заметить, но Чуя, быстро выучивший многое в Дазае, видит, что тот устал. Есть кое-что, что изматывает Дазая намного больше выдумывания хитроумных планов и участия в длительных миссиях. Скука. В какой-то степени Дазай боится скуки, постоянно ища себе какое-нибудь развлечение в алкоголе, сигаретах, иногда — наркотиках, в работе или в других людях. Скука навевает мысли о постоянстве. Его постоянство — отвратительная жизнь, от которой нестерпимо хочется убежать, умерев. Скука всегда ведёт за собой жажду собственной смерти, и Дазай бежит от неё, не желая соблазняться лишний раз. Или просто не желая в очередной раз вспоминать, какая у него никчёмная жизнь. Но в последнее время босс зол на Дазая за что-то — наверняка того опять невозможно заставить нормально работать, — поэтому в последнее время даёт ему лишь работу, пропитанную скукой. Сегодня — одна из них. Чуя снова мельком обводит взглядом помещение, прежде чем вернуться к наблюдению за собеседником Дазая. Они находятся в подвале под казино Сигмы, где обычно хранится товар на передержку. В этот раз это оружие, привезённое из Америки, и Дазай, назначенный ответственным за него, должен сегодня договориться с людьми, которые купят товар и на своих кораблях повезут его дальше. Чуя даже не помнит, куда, это не так важно. Босс уже давно понял, что Чуя — лучшая охрана для Дазая, которая сможет не только защитить его в случае чего, но и заставить работать. Так что Чуя даже не удивлён, что его послали вместе с Дазаем. Он и не зол: лишний повод увидеться с Сигмой, да и делом в основном занимается Дазай, его задача — лишь наблюдать за людьми напротив. И даже лёгкая гордость трогает его душу, потому что он один — охрана Дазая, и больше никто не нужен, тогда как за спиной собеседника Дазая целых четыре человека. И все альфы. Но Чуя в этом подвале впервые, поэтому за другим плечом Дазая замер Сигма, лениво пялящийся в потолок и скучающий даже больше самого Дазая. — Тогда мы договорились, — продолжает улыбаться альфа. — С Портовой мафией приятно иметь дело. Он протягивает Дазаю ладонь для рукопожатия, и… Чуя ощущает это сразу же. Лавина чужих феромонов, налегающих на плечи и побуждающих упасть. «Склонись» — шепчут феромоны, облепляя его тело и давя, давя, давя… Омерзительно. Непонятно только, на что они рассчитывали. То ли думали, что выиграют числом, то ли вообще замылившимися глазами увидели перед собой трёх омег. Бесит даже не это. Бесит чужое давление, которое вздумало подчинить себе его, альфу. Бесят чужие феромоны, слизью лезущие в лёгкие и облепляющие тело. Это омерзительно настолько, что хочется убить. И когда Дазай резко сгибается в кресле, роняя голову на колени, и заполошно кашляет, не в силах противостоять природе, которая говорит «склонись перед альфой», это становится последней каплей. Чуя с рыком выбегает из-за кресла. Он прикрывает собой осевшего Дазая, горбясь и рыча, скаля острые крупные клыки. Глаза леденеют, зрачки сужаются от ненависти. Его феромоны густеют. Феромоны Чуи — словно огонь. Он обжигает лёгкие, не позволяя дышать, и сжигает заживо. От него мутнеют глаза, плывущий взгляд видит лишь пузырящуюся кожу, идущую волдырями от жара, даже если это всего лишь обман измученного от давления мозга. Чуя давит в ответ на лавину, непозволительно обрушившуюся на них, давит так сильно, что его собственная кровь кипит и стучит в ушах, заглушая всё остальное. Тот альфа падает с кресла, прямо на холодный плиточный пол, сбивая ладони в кровь, но не в силах встать. Лавина чужих феромонов тут же ослабевает, меркнет чужое давление, победное рычание сменяется на тонкий скулёж. Сигма добивает их, тоже выбегая и застывая впереди Чуи. Сигма тоже рычит — хотя и тише — и скалит зубы с, тем не менее, заметными клыками. В отличие от Чуи, чьи руки сжаты в кулаки до белых-белых костяшек, Сигма широко расставляет пальцы, дрожащие от напряжения, словно он готов растерзать противников, даже если у него нет когтей. Это что-то животное, звериное. Волна феромонов Сигмы сменяет феромоны Чуи. Холодные, в отличие от чуиных, они сковывают альф, обжигая холодом изнутри, замораживая самое сердце, и нестерпимо давят, заставляя альф осесть на пол и больше не вставать. Они не перестают скулить, Чуя даже больше не чувствует их феромонов в воздухе, поглощённый лишь яростью. И тогда Сигма рычит сквозь стиснутые зубы: — Прочь. Прочь! Вон из моего казино! — И громче: — Охрана! Чуя даже не замечает новых людей, охранников, бет — другие бы не смогли выдержать давления двух сильных альф. Он не обращает внимания на то, как они отдирают неугодных от пола — лишь жалкие останки, придавленные и поскуливающие, — лишь наблюдает за альфами, не отрывая от них взгляда, поворачиваясь вслед за ними, чтобы они не могли и взгляда бросить на Дазая. — Даже не думайте, что Портовая мафия даст вам сделать хоть шаг в порту, — цедит Чуя, смотря на альф абсолютно дикими, ледяными и бледными глазами, в которых не отражаются потолочные лампы, с мелкими точками зрачков, когда альф начинают тащить по лестнице. В ответ раздаётся лишь сдавленный скулёж. Только когда охрана с этими подонками исчезают из подвала, что Чуя наконец перестаёт ощущать их присутствие, он заставляет себя расслабиться. Нормально дышать и наконец унять свои феромоны и ярость. Это удаётся с трудом, глубоко дыша, Чуя всё ещё чувствует, как у него покалывает кончики пальцев и как бешено сердце стучит в груди. Чешутся костяшки пальцев в желании разбить их о чьё-то лицо, но, увы, он даже не подумал ударить их, не смея отойти от Дазая. На это Чуя лишь тихо цыкает, снова раздражаясь. Кровь кипит, не желая униматься. — Подонки, — рыкает Чуя, сжимая кулаки до красновато-серых канавок от ногтей. — Как они посмели попробовать нас кинуть?! Портовая мафия не пощадит их! Да, Дазай? А? Дазай? Чуя резко оборачивается. Дазай всё ещё сидит в кресле, склонившись грудью к коленям, больше не кашляет, но дышит тяжело, урывками, прижимая ладони к шее. Сигма, замерший чуть в отдалении и шумно дышащий через рот, который прикрывает ладонью, смотрит на Дазая с беспокойством, но отчего-то не подходит. Сдавленно матюкнувшись под нос, Чуя в пару шагов оказывается перед Дазаем. — Дазай! Эй, Дазай! Чуя приседает перед ним и тянет руку, чтобы коснуться плеча, но тут же резко отдёргивает. Горло и лёгкие обжигают феромоны Дазая, приторные и непривычно густые. Чуя задерживает дыхание, но уже поздно: чужие сладкие феромоны оседают на языке, и от этой сладости во рту внезапно кружится голова, перед глазами всё плывёт, а тело охватывает жар. С минуту Чуе кажется, что он стал в кипящем сладком желе, но тут он резко дёргает головой, заставляя себя очнуться, и всё же касается плеч Дазая, осторожно встряхивая. — Эй, Дазай! Ответь мне! Ты чего? — пытается дозваться до него Чуя, но в ответ Дазай лишь поднимает на него мутный взгляд потемневших глаз, продолжая прижимать ладони к шее и судорожно дыша. На Чую невольно накатывает паника. Его всё ещё колотит, нестерпимый жар продолжает оплетать его тело, отчего он не может нормально соображать. Ощущение, будто он оказался в самом центре зачистки, в сердце водоворота из выстрелов, криков, падений камней, обломков и ослабевших тел и слияния запахов чужих исказившихся феромонов, пороха и крови. Ужасное место, сбивающее с толку. Но рядом всегда был Дазай, как всегда, уверенный и улыбающийся, словно король этой заварушки, этого кровавого «бала», всегда знающий, что делать. Но именно сейчас Дазай даже не может помочь ему. — За мной, Чуя. Забери его, — неожиданно раздаётся за спинкой голос Сигмы, непривычно холодный и твёрдый. Голос лидера, Короля, и Чуе ничего не остаётся, кроме как подчиниться ему. Он, кивнув, быстро сгребает Дазая в охапку и стаскивает с кресла, поднимая на руки. Для такого роста он оказывается неожиданно достаточно лёгким, а на руках Чуи он кажется ещё меньше, когда обхватывает своими тонкими руками живот и поджимает ноги. Чуя невольно останавливает свой взгляд на нём. Лицо Дазая пылает жаром, отпечатываясь нездоровым румянцем на щеках. Брови искривлены, покрасневшие губы плотно и так сильно сжаты, что подрагивают от напряжения. Дазай тяжело дышит через нос и вяло, будто в бреду, мотает головой, утыкаясь лицом в жилетку Чуи и глубоко вдыхая. Чуя чувствует дрожь тела, которое держит на руках, чувствует чужие феромоны, которые стали будто ещё гуще и слаще. От них не перестаёт кружится голова и только нарастает жар, но Чуя заставляет себя идти, когда перед ним мелькают светлые волосы Сигмы. Сигма распахивает дверь, ведущую из подвала, и быстро идёт вперёд, громко стуча небольшими каблуками своей обуви, не обращая внимания на недоумённые и даже испуганные взгляды сотрудников, попадающийся по пути. Его ладонь всё ещё прижата ко рту, другая ложится на живот, а лицо побледнело, но даже так он выглядит по-королевски. Чуя, неся на руках Дазая, торопливо следует за ним. Он не видит ничего, ни направленных на них странных взглядов сотрудников, ни их лиц, сморщенных от резкого переплетения феромонов, ни вернувшихся охранников-бет с парочкой людей напрямую из мафии, требующих дальнейших указаний. Он видит лишь спину Сигмы с развевающимися волосами и полами жилетки перед собой и Дазая, дрожащего и покрасневшего, на своих руках. Поэтому он понимает, куда ведёт его Сигма, только когда тот толкает дверь в свой кабинет. Сигма наискосок проходит через кабинет, замирая на несколько секунд перед другой дверью, судорожно ища в карманах ключ-карту, пока Чуя, тяжело дышащий, замирает за его спиной. Сигма сдавленно матерится, обшаривая карманы одной рукой, другая всё так же находится у рта. Видеть Сигму таким нервным и матерящимся непривычно, но Чуя не замечает этого, поглощённый лишь Дазаем на своих руках, когда Сигма наконец находит карту. Тихо щёлкает дверной замок, и Сигма наконец отступает, пропуская их первыми в его квартиру-комнату. Чуя вбегает в комнату и, быстро добравшись до широкой кровати Сигмы, осторожно складывает на неё Дазая. Лишь когда руки больше не чувствуют жара чужого тела, а взгляд снова беспокойно замер на Дазае, Чуя понимает, что… не знает, что делать. Паника чуть снова не накрывает его сокрушающей ледяной волной, когда Сигма, чуть задев его плечом, замирает у кровати, присаживаясь на корточки. Чую на несколько секунд обдаёт другими феромонами — Сигмы, холодными, густыми и почти несладкими. Так пахнет затянутое тучами небо, мокрая трава и земля под ногами. Они ненадолго вытесняют феромоны Дазая из чуиных лёгких, позволяя Чуе вдохнуть эту холодную свежесть. Ощущая её, Чуя невольно обнажает клыки, но, когда Сигма приседает рядом с Дазаем, он снова ощущает лишь приторные омежьи феромоны. Те снова, будто впервые, обжигают своей непривычной тёрпкой сладостью. Это странно и сбивает Чую с толку. Несмотря на то что у него всё ещё кружится голова, он пытается понять, почему запах Дазая сейчас такой странный. — Дазай, — тихо и глухо из-за ладони зовёт Сигма. В ответ Дазай лишь вяло поворачивает голову в его сторону и обдаёт мутным взглядом. Тогда Сигма медленно отнимает руку от лица и осторожно, но глубоко вдыхает. Кажется, на секунду или даже меньше тот неожиданно каменеет, застывая присев перед кроватью и с замершей рядом с лицом рукой. Но тут Чуя в полутьме комнаты, разбавленной лишь светом, идущим сквозь полупрозрачные тёмные шторы, видит, как зрачки Сигмы резко расширяются, заполняя собой почти всю светлую радужку. К неожиданности, Сигма резко отскакивает от кровати, задевая спиной стул и снова прижимая ладонь к лицу, закрывая и нос, так сильно, что, должно быть, это больно. — Дазай!.. Неужели… У тебя началась течка? Течка?! Чуя отскакивает от кровати к окну, ударяясь о подоконник. Дыхание застревает в горле. В своё время среди его ребят, конечно же, были омеги. Овцы принимали к себе всех, не обращая внимания на вторичный пол, так что его семья… была разномастной. Омеги, альфы, беты. Почти все несовершеннолетние, практически ещё дети, у которых только-только были первые гоны и течки, которые не могли даже нормально контролировать свои феромоны. Поэтому в их убежищах всегда стояла смесь из их феромонов, совершенно не подходящих друг к другу, приторная и тёрпкая. Но Чуя привык к ней, она была неотъемлемой частью его семьи, его дома. Но к гонам и течкам так и не смог привыкнуть. Никто из них не смог. Они были всего лишь бездомными сиротами, которые, даже заполучив больше влияния, не могли позволить себе всех благ жизни. Подавители, что для омег, что для альф, были роскошью, так что течки и гоны проходили так, как задумано природой. По-животному, в боли и желании, в поту и естественных жидкостях. Они все были ещё детьми, они боялись таких всплесков, и мало у кого возникала мысль решить это «как нужно». Для тех, у кого наступала течка или гон — всегда внезапно, ведь у них не было особой возможности следить за циклами, — подыскивали пустующие дома в Сурибачи и приносили их туда, своевременно принося воду и еду и охраняя. В такие моменты сильно спасало то, что среди Овец были беты, которые, будучи менее восприимчивыми к феромонам, могли это делать. Но это всё, чем они могли «помочь» альфе или омеге. А так весь период течки или гона несчастному приходилось страдать, теряясь в бесконечных минутах, часах, сутках от возбуждения и боли. Альфы рычали и впивались зубами в свою плоть, даже иногда в доски пола. Омеги хныкали и катались по полу, сжимаясь в самый маленький комок, который только могли. После изнурительных пяти или семи дней страдальцы подпускали к себе лишь самых близких из семьи. И неудивительно — мало кому захотелось бы показаться кому-то на глаза в таком виде. Раненные, в порванной грязной одежде, пропитанной у альф мочой и спермой, у омег — естественной смазкой, насквозь и так много, что с обносков капало. Ужасное зрелище. Чуя тоже проходил через это, по ощущениям, много раз. Когда забывался от возбуждения и боли, кожа раскалялась от жара настолько, что казалось, будто он горит заживо. Когда он сжимал зубы на руке, впиваясь глубоко в кожу и оставляя характерные кровавые следы, которые долго не заживали, потому что одежда не заглушала его рычание настолько хорошо, чтобы его невольные охранники не слышали жалких звуков, какие он издавал. Когда другая рука лежала на члене и неловко надрачивала, хотя это было бесполезно, рука совершенно не удовлетворяла, член болел, и кончать было нечем, но он всё равно был твёрд. Это страшно, мерзко и дико, но Чуя верит, что течки страшнее. Обычно он знал, когда у кого-то из его подчинённых-омег была течка, но сам видел в своей жизни лишь одну течку. Тогда течка началась у Юан, когда они вместе встречали тёмную безлунную ночь. День был сложным, Овцы снова ввязались в перестрелку, одного из ребят чиркнуло пулей, и под конец дня Чуя, решив все дела, забрался на чердак дома, в котором они обосновались, чтобы хоть как-то унять себя. Тогда Юан поднялась к нему, чтобы поддержать, и Чуя, поглощённый разговором с ней, вовремя не заметил в полутьме румянца на чужих щеках и изменившихся феромонов, более сладких и густых. Юан повалила его на пол. Только почувствовав боль, Чуя наконец заметил, насколько усилились её феромоны. Настолько, что казалось, будто он погребён в розовом кусте с крупными, пышными, сильно пахнущими цветками. Юан была безумной. Яркий румянец на щеках, абсолютно мутные глаза, тёмные и влажные, податливо распахнутые припухшие красные губы. Она, взобравшись на его бёдра, ёрзала по его члену, постоянно странно хихикая и томно неровно шепча, как сильно она его любит, как сильно она его хочет, как она рада, что ей поможет именно он, а не безлюдный дом с заколоченными окнами. Чуя, ошеломлённый от её феромонов и течки, не мог и пальцем пошевелить и лишь податливо лежал, чувствуя жар её промежности через одежду. Но всё же невольно вздрогнул, когда ощутил влагу, а омежьи феромоны стали будто ещё слаще. Их нашли, и девушки-беты оттащили от него Юан, унося в её временное убежище, как раз вовремя, когда Юан небрежно отбросила в сторону свою спортивку и стащила через голову светлую майку. Сквозь потасканный кружевной мягкий лифчик Чуя видел её набухшие и твёрдые соски, а его член был уже твёрд. Ему было пятнадцать, и с того моментами он предпочитал не сталкиваться с омегами в течку. И вот, у Дазая течка. — Ха-ха, да… Прости… — наконец хрипло выдаёт Дазай, повернув голову к Сигме. Из его приоткрытого рта вырывается усмешка, привычная и некрасивая, будто происходящее ну очень смешно, и, несмотря на совсем недавнее беспокойство, Чуя кривится. Он и забыл. Даже если Дазай сейчас — течная омега, это всё ещё Дазай, абсолютно отвратительный и мерзкий. — Течка у меня должна была начаться где-то завтра, но я хотел максимально оттянуть приём подавителей. Я так ненавижу свои новые подавители, ты же знаешь, меня от них тошнит, и всё тело ломит… Но, похоже, усиленные феромоны тех альф спровоцировали её начаться раньше… Сука, вот проблемные ублюдки… — Дазай продолжает тихо усмехаться, а Сигма… Сигма совершенно не рад. — Блять, Дазай, — сдавленно матерится Сигма сквозь руку, закатывая глаза к потолку. — Почему именно сейчас, сейчас?.. У меня… Моему гону остался всего день, я уже закончил цикл приёма подавителей!.. Но та вспышка… Блять, я, похоже, слетел с них… Чуя!.. Услышав своё имя, пропитанное… мольбой, Чуя резко выныривает из своих воспоминаний и переводит взгляд на Сигму. Тот, вжимая ладонь в лицо, смотрит на него абсолютно дикими, искажёнными глазами, передёрнутыми паникой. Но… внезапно они светлеют, приобретая ясность. Сигма, шумно вдохнув, хмурится, пялясь на него, и неожиданно тяжело вздыхает, прикрывая каменные веки. — Сбитый цикл, да? Похоже, вот и гон, который ты ждал. Чуя успел подумать об этом и до того, как Сигма сказал. Вспомнив о чужих течках, он вспомнил и о собственном гоне. В гон его тело точно так же сковывает нестерпимый жар, перед глазами периодически плывёт, тоже зудят дёсны. Он всё никак не может унять свои феромоны. И твёрдый член в штанах, который то ли до этого не замечал, занятый совершенно другим, то ли старательно игнорировал. Но Чуя не хотел признавать себе, что это гон. Это… так невовремя, ненужно, он на взводе и не принимал подавителей, он ненавидит свой гон, ведь воспоминания о безлюдном доме с заколоченными досками, в котором его разрывало, ещё свежи. Но Сигма подтвердил: у него гон. То ли он пришёл раньше из-за вспышки его феромонов, то ли он пришёл по расписанию, просто Чуя его не ждал, не зная свой цикл, но… это факт. И это последнее, чего он сейчас хочет. — Сука… — изнеможённо протягивает Чуя сквозь зубы, вжимаясь поясницей в подоконник. А Сигма, видимо, что-то решив для себя, внезапно поворачивается на каблуках. Он быстрыми шагами пересекает комнату и замирает перед дверью. — Я сейчас, — лишь бросает на прощанье Сигма перед тем, как скрыться за дверью. С тихим хлопком дверь закрывается за его спиной с ореолом светлых разноцветных волос, и они остаются в комнате вдвоём, в тишине. Дазай, у которого течка и который густо и сладко пахнет, заполняя своими феромонами всю комнату, и Чуя, у которого гон и который наверняка пахнет не слабее. Чуя старается дышать поменьше, часто задерживая дыхание, даже если это давным давно бесполезно: изнанку его лёгких уже давно облепила приторная сладость Дазая. Проходит целая мучительная минута, когда Чуя осознаёт, что стоит рядом с окном, и резко оборачивается, отдёргивая шторы. Дазай что-то тихо недовольно бурчит за спиной, когда лучи подходящего к горизонту солнца падают на кровать и на секунду ослепляют его, но Чуя не обращает на него внимания. Он открывает окно и, навалившись на подоконник, высовывается наружу. Его лицо тут же обдаёт лёгкий ветер, принёсший с собой прохладу и запах морской воды. Чуя, радостно-безумно улыбнувшись, глубоко дышит, стараясь избавиться от тёрпкости на языке. Через пару минут, пока Чуя вдыхает свежий воздух, за спиной неожиданно раздаётся смешок. Сначала тихий, он становится всё громче и громче и постепенно перетекает в полноценный заливистый смех. Чуя, вздрогнув от неожиданности, замирает, не веря, не желая верить в происходящее. Но, обернувшись, он понимает, что не ошибся, и невольно тихо, почти бесшумно матерится под нос. Дазай, развалившись на кровати Сигмы и прижимая ладони к животу, заливается звонким смехом. Чуя лишь только и может, что, ошарашенно распахнув глаза, пялиться на смеющегося Дазая. На его каштановые волосы, переливающиеся рыже-золотистым в свете солнца, на его округлые, как у ребёнка, щёки, густо окрашенные румянцем, на его раскрытый в смехе рот с ровным рядом зубов и небольшими клыками. И Чуя чувствует, как, несмотря на жар, чужие феромоны, снова обосновавшиеся в лёгких, твёрдый член, который уже болит, в нём рождается ярость. — Ну и какого, блять, хрена ты ржёшь?! — рыкает Чуя, но Дазай не отвечает ему, продолжая смеяться. Чуя, скрипнув зубами, обводит злым взглядом комнату, пытаясь найти хоть что-то, чем можно привлечь внимание Дазая, но при этом не уходить слишком далеко от окна. Наткнувшись взглядом на кресло, стоящее рядом в углу, Чуя подцепляет с него круглую декоративную подушку и кидает её в Дазая. Подушка попадает точно ему в лицо и с глухим шлепком плюхается на пол. Лишь только тогда Дазай поднимает голову в его сторону и смотрит на него тёмными глазами, мутными, но весёлыми. — Хули ты ржёшь? — цедит Чуя сквозь зубы, повторяя вопрос, и Дазай в этот раз наконец отвечает, продолжая посмеиваться: — Ты прикинь!.. Нет, ты только представь! У вас гоны, у меня течка! И всё, прикинь, одновременно! Мы словно в какой-то дешёвой порнушке! — Дазай, откидываясь на подушку, снова заливается звонким смехом, а Чуя… ощущает желание придушить его, сломав шею. Но подойти к нему не решается. Сигма появляется как раз вовремя, чтобы спасти Дазая, потому что в голову Чуи уже приходит идея кинуть в Дазая самим креслом, чтобы тот наконец заткнулся. Сигма громко хлопает дверью, и Дазай тут же замолкает, а Чуя переводит на него взгляд. Обе руки Сигмы заняты: в одной он держит стакан с водой, другой сжимает небольшую белую коробку. И, несмотря на то что он совсем недавно отскакивал от Дазая в противоположный край комнаты, сейчас он спокойно подходит к нему и присаживается рядом с кроватью. — Я нашёл тебе подавители. Прими их, пожалуйста, — просит его Сигма, протягивая коробку. Дазай, медленно и с явным трудом сев на кровати и приняв из его руки коробку, коротко хмыкает. — Я их, конечно, выпью, но ты же понимаешь, что это бесполезно? Мои подавители достаёт мне Мори-сан, потому что они намного сильнее обычных. Остальные мало что могут сделать, к тому же, первый день течки — самый интенсивный, — бормочет Дазай, вытаскивая блистер из коробки. Совершенно новый, на десять таблеток. Хотя и дрожащими то ли от боли, то ли от напряжения пальцами, но Дазай быстро расправляется с упаковкой, высыпав все десять таблеток себе на ладонь и тут же отправляя всю горсть в рот. На его слова Сигма лишь виновато улыбается, подавая ему стакан. Дазай пьёт большими глотками, и Чуя почему-то не может оторвать взгляда от его дрожащей бледной шеи, оплетённой бинтами. В паху становится жарко до невозможного, и от этого мерзко, но Чуя отрывает взгляд, лишь когда Дазай передаёт уже пустой стакан Сигме, и тот вздрагивает, когда кончики их пальцев случайно соприкасаются, невольно привлекая своей дрожью внимание к себе. Выпрямляясь и шагая спиной вперёд от кровати, Сигма снова задевает боком стул, ставит пустой стакан на стол и внезапно переводит виноватый взгляд на Чую. — Чуя… Прости! Я не нашёл нам подавителей… Мои сегодня закончились, ведь у меня сегодня последний день гона, а запасные… я отдал тебе. — О да, Чуя уже успел вспомнить о них, оставленных на тумбочке в его комнате в общежитии и сейчас абсолютно бесполезных! Сука, ну почему он такой забывчивый и беспечный?! — Я послал подчинённого в аптеку за подавителями для нас и более сильными подавителями для Дазая, но ты же знаешь… Это развлекательный район, так что тут сплошные бары, клубы, кафе и отели. Кто знает, где тут ближайшая аптека… Поэтому я не знаю, как скоро будут подавители. Чуя в ответ лишь скованно кивает и отворачивается обратно к окну, проглатывая мат. Комната погружается в тишину, нарушаемую лишь их тяжёлым дыханием. Дазай, и не думая сдерживаться, ёрзает по постели, перекатываясь из одного положения в другое и шумно дыша, буквально хватая ртом порции спёртого, пропитанного феромонами воздуха. Сигма, замерев у стены, дышит чуть тише, снова прикрывая ладонью рот и нос. Чуя, высувшись в окно, искренне пытается нормально дышать и наконец отвлечься. Рассматривает проезжающие под окном машины, проходящих людей, сильно щурится, всматриваясь в ровное чистое небо в поисках точек-чаек. Но… Всё без толку. Ширинка на зауженных брюках болезненно давит на твёрдый член, а ветер, врывающийся в комнату, не только приносит туда порцию свежего воздуха, но и выносит спёртый, обдавая его со спины смесью феромонов Сигмы и Дазая. Чуя лишь тихо вздыхает, опуская голову и смотря вниз, пока не закружится голова. Может, сбежать?.. Море, дарящее свой запах через игривый ветер, так манит своей свежестью, так манит… Нет, нельзя. Все свои гоны он проводил в одиночестве, вдалеке от людей. Что сейчас будет, если он решит сбежать и окажется среди кучи незнакомых альф и омег? Нет, лучше оставаться здесь, с Сигмой и Дазаем, рядом с которыми он хоть как-то может себя сдерживать. — А я вот не понимаю: вы тупые или просто очень стеснительные? — бойко и громко заявляет Дазай, и Чуя, крупно вздрогнув от неожиданности, резко оборачивается. Сигма, удивлённый, как и он сам, вжав голову в плечи, пялится на Дазая. Тот, сидя на кровати, держит руку у горла, а другую прижимает к животу и тяжело дышит, шумно вдыхая воздух через приоткрытый рот, обрамлённый сухими красными губами. Но, тем не менее, на его лице проступает странное веселье. — Серьёзно, — со смешком выдыхает Дазай, уголки его губ дёргаются в полуулыбке. — Мне кажется, что всё очевидно. Подавителей под рукой нет, и непонятно, когда они будут. У меня течка. У вас гон. И? Ситуация предельно ясна. В таком случае может быть лишь одно верное решение… — Нет, Дазай! — отняв руку, резко возражает Сигма, быстро понимая, чего тот хочет. — Дазай, нет. Только не сегодня. Не сейчас, когда у тебя течка, а у меня гон. Ничего хорошего от такого не выйдет… — Да ты чего, Сигма? — буквально смеётся Дазай, вжимая руку, на которую опирается, в постель и впиваясь хитрым взглядом в Сигму. — Похуй, что выйдет, плевать на последствия! Есть вы, альфы, у которых гон, есть я, омега, у которого течка. Я могу помочь вам, а вы поможете мне! Взаимовыручка! — Дазай, нет, — отчеканивает Сигма, с беспокойством вглядываясь в его смеющееся лицо. — Дазай да, — передразнивает его Дазай, откровенно смеясь. — Дазай, нет, — продолжает возражать Сигма, сжимая ладони в кулаки. — Пойми же, я отказываюсь не потому, что не хочу помочь тебе, а потому, что мы оба не контролируем себя полностью, и это может плохо закончиться. Я ведь забочусь о тебе!.. Внезапно что-то резко меняется. В комнате становится заметно холоднее, словно море, к которому так взывал Чуя, накрыла их своей холодной солёной волной. Дазай перестаёт улыбаться. — Найди себе кого-то другого для своей заботы, — внезапно рыкает Дазай, впиваясь в окаменевшего Сигму тёмным взглядом. — Мне казалось, я ясно выразился. Мне похуй на последствия, я хочу здесь и сейчас! Сигма, подойди. Сигма крупно вздрагивает. Голос Дазай звучит словно раскат грома: протяжный, громкий, низкий, грохочущий, как металл. Даже Чуя вздрагивает с непривычки. Такой Дазай… странный. Увидишь, услышишь — и не поверишь, что этот человек способен улыбаться. Зато поверишь в прозвища, которые носит этот молодой худоватый парень, — Демон, молчаливый и жестокий Принц порта. Но Сигма, закусив нижнюю губу и крепко сжав кулаки, не подходит. Дазай недоумённо-недовольно приподнимает бровь: — Ты ведь, в конце концов, ещё и мой подчинённый. Иерархию нужно соблюдать. Сигма, подойди. Сигма явно пытается сопротивляться приказу, но даже Чуя уже понимает, что это невозможно. Голос Дазай сейчас чем-то напоминает ему его железную хватку, когда Дазай тащит его куда-то или отнимает его руку от своей шеи. Этому невозможно сопротивляться. Сигма тоже это быстро понимает. Шумно вздохнув от безысходности, он всё же идёт к Дазаю и замирает перед кроватью, смотря сверху вниз на Дазая одновременно и недовольно, и осторожно, выжидающе. А Дазай… внезапно улыбается. Так мягко и обыденно, что Чуя лишь хлопает веками, вытаращив глаза. Он уже даже сомневается в том, что действительно видел другого Дазая и тот ему не померещился из-за гона, давящего на мозги и тело. Дазай, сверкнув клыками в усмешке, протягивает руку к галстуку Сигмы и, легко высвободив его из-под одежды, тянет на себя. У Сигмы от неожиданного удушья дыхание перехватывает, и он шумно выдыхает, резко наклоняясь вниз и чуть не сталкиваясь с Дазаем лбами. А Дазай, широко-широко ухмыляясь, несмотря на жар, опаляющий щёки, и пот, пропитывающий край бинтов на лице, приоткрывает рот и слабо дует Сигме на губы. — Не злись, — шепчет Дазай, его рука ложиться Сигме на грудь. Тонкие пальцы ловко подныривают под петли и легко справляются с большими пуговицами жилетки. — Я просто правда считаю, что это лучший выход. И я особо не переживаю насчёт последствий: ты умеешь быть терпеливым. Думаю, и в гон сумеешь. К тому же, у тебя всё равно последний день, хоть немного приглушённый подавителями, что ты принимал весь цикл. Сигма что-то недовольно бормочет в ответ, прямо в губы Дазаю. И Дазай, усмехнувшись, быстро сокращает расстояние между их губами и целует его. Лёгкий поцелуй быстро становится глубже, мелькают языки и зубы, по комнате разносятся их шумное смешанное дыхание и звуки поцелуя. Дазай, сжимая чужой галстук, тянет Сигму вниз, к себе. Сигма же наоборот, крепко сжав подбородок Дазая, тянет его вверх. Пока Сигма вылизывает ему рот, Дазай, дыша с придыханием, свободной рукой стаскивает с Сигмы жилетку. Сигме приходится ненадолго оторвать руку от Дазая, но он не разрывает поцелуй и, когда жилетка шумно падает на пол, торопливо возвращает руку назад, сжимая челюсть Дазая и поглаживая кончиками пальцев его мягкую горячую щёку. Скоро за жилеткой на пол летит и рубашка, и Сигма остаётся в одних брюках, галстуке и тёмной водолазке, облепляющей худоватое тело. Чуя, застывший у подоконника и неспособный оторваться от этого зрелища, почему-то не чувствует отвращения. Наоборот, член в штанах подтекает, Чуя уже давно чувствует внизу жар и влагу, а сердце гулко ухает вниз с каждым новым звуком, с которым смыкаются в поцелуе чужие рты. С него явно хватит. Прижав ладонь ко рту и носу, как это делал Сигма, Чуя наконец отлипает от подоконника и, идя вдоль стенки, задевая злополучный стул, осторожно обходит целующихся парней. Беспрепятственно и достаточно легко добравшись до двери, Чуя расслабленно выдыхает в ладонь и касается кончиками пальцев дверной ручки. — Так, я тут явно лишний, — бормочет Чуя, но достаточно громко, чтобы другие услышали. — Поэтому я лучше подожду подавители в твоём кабинете, Сигма, хорошо?.. — Стой. — Всего одно слово, но от него мурашки бегут по спине. Чуя мелко вздрагивает перед дверью и крепко жмурится, стараясь сконцентрироваться и не обращать внимания на тон чужого голоса. Лучше вообще не слушать Дазая. — С чего это ты решил уйти? Подойди, Чуя. Чуя крепко стискивает зубы, не идёт по первому зову, но всё же оборачивается. Уже и Дазай, и Сигма сидят на кровати, оба с ногами, Сигма замер у изголовья кровати и не смотрит на него, а Дазай застыл между ног Сигмы полулежа. Дазай смотрит на него тёмным глазом, но… улыбается. Но от этой улыбки не легче, чем от его другого голоса. Эта улыбка лишь кажется искренней, но она холодная, ледяная, она замораживает всё что есть в комнате. От неё перехватывает дыхание, сердце заходится в бешеном стуке, а по спине бегут крупные мурашки. Эта улыбка Дазай так сильно похожа на улыбку Мори, которая иногда проступает на его лице, когда босс в ярости или напоминает о своём королевском положении, что… Чуя невольно по-настоящему задумывается, не родственники ли они. Но для этих мыслей сейчас совершенно нет времени. Чуя не подходит, поэтому Дазай говорит ещё, продолжая улыбаться жуткой, мерзко-ледяной улыбкой: — Почему это ты решил, что ты лишний? Подойди сюда, Чуя. Давай-давай, подойди, — терпеливо повторяет Дазай, когда Чуя продолжает сомневаться. — В конце концов, ты не только ниже меня по рангу. Ты ещё и моя собака. — Мы находимся на равных, идиот! — шипит Чуя, но всё же подходит. С каждым его медленный шагом улыбка Дазая становится всё шире, всё более обычной, и от этого она снова становится мерзкой, такой, какую Чуя ненавидит. Чуя морщится, останавливаясь перед кроватью. Костяшки пальцев снова чешутся, его снова обуревает желание придушить Дазая, но… Находясь так близко, в полной мере ощущая феромоны Дазая, густые и сладкие, Чуя даже не уверен, смог бы он сейчас ударить Дазая. — Что тебе от меня нужно? — недовольно цедит Чуя, смотря на Дазая сверху вниз. Тот улыбается. — Ну как же, Чуя? Я ведь вполне ясно сказал. Но я помню, что ты немного тугодум… — Чуя рыкает, скаля клыки. — …поэтому для тебя повторю. У вас гоны, у меня течка, и у нас нет подавителей. Вы — заметь, оба, — можете помочь мне, а я помогу вам, заметь, тоже обоим. И я правда считаю, что это лучший… — Нет, Дазай, — обрывает его Чуя. — Я не собираюсь с тобой трахаться, даже если у меня гон, а у тебя течка. Только не с тобой, я лучше перебьюсь. И у тебя уже есть Сигма… — Я хочу вас обоих, — спокойно возражает Дазай смотря, ему прямо в глаза, хотя его улыбка меркнет. И Чуя бы испугался, если бы не был зол. — Сука, не знал, что ты такая шлюха, что одного члена тебе уже мало, — рыкает Чуя, опираясь коленом о кровать и всё же хватая Дазая за шею. — Что, внизу чешется? Уже два члена хочется? Так вот, обломись! Я не мечтаю о тройничке, тем более с тобой!.. — Я хочу вас обоих не ради ваших членов. — Улыбка исчезает с лица Дазая. Он перехватывает запястье Чуи и сжимает мёртвой хваткой. Даже его феромоны частично теряют сладость и холодеют. — Просто вы… разные. — Разные? — опешивает Чуя, невольно замирая от такого Дазая. — Да, разные. Очень разные. Настолько, что заполучив вас обоих себе, я не могу выбрать. Вы слишком разные, но оба слишком желанные, чтобы оттолкнуть кого-то. А ты говоришь, чтобы я трахался лишь с одним, когда у меня внезапная течка. И вообще… — Чуя уже собирается реально разозлиться из-за чужих мерзких слов — будто он принадлежит Дазаю, как какая-то игрушка, что за мерзость, — и крепче сжать руку на чужой шее, несмотря на явную угрозу, исходящую от Дазая. Когда в Дазае снова что-то резко меняется. Его брови дрогают, а в глазу мелькает какая-то странная искра. — Неужели Ане-сан ещё не рассказала тебе, что об омегах нужно заботиться? — Дазай дёргает тазом, шире раздвигая ноги, и Чуя невольно обращает внимание на что-то, кроме его лица. Тело Дазая пропитано болью. Она отражается в покрытых ярким румянцем щеках, в капельках пота, стекающих вдоль челюсти, по пальцам, до побеления кончиков вжатых в покрывало, по поджатому животу, по мелко, еле заметно дрожащим ногам, по жару промежности, который чувствует даже Чуя, сидящий не так уж близко. По сухим покусанным губам. По неприкрытому бинтами глазу, в котором, в чёрной глубине зрачка плещется вся его боль. Чуя, заметив её, уже не может оторвать взгляда. Ещё он чувствует, как меняются чужие фермоны. Как в них, в этой бесконечной приторно-тёрпкой сладости, появляются кислые нотки. Даже если никто не учил его этому, он всё равно понимает. Это запах омеги, которой больно. Которая желает. Внутренний альфа, ревущий и мечущийся в нём из-за гона, не перестаёт скандировать ему, что перед ним течной омега, нуждающийся и испытывающий боль. Которого нужно успокоить и насытить. И есть лишь одно верное решение. Чуя крепко зажмуривается. Он помнит, что течной омега — это Дазай. Дазаю принадлежат эти феромоны, сильные и густые из-за течки. И Дазаю же принадлежит эта кислая нотка боли, Дазаю принадлежит этот тёмный, наполненный болью глаз. Чую разрывает изнутри, потому что у него гон, а рядом омега с течкой, который не только вкусно и — да, он признаёт себе — желанно пахнет. Ещё этот омега испытывает боль. И Чуя не может отвертеться от этих мыслей и от чужих феромонов. Потому что он впивается в шею Дазая, а Дазай держит его за руку. Как всегда, Дазай — паршивец, который всегда знает, как перекрутить ситуацию в свою пользу. — Я так сильно тебя ненавижу, — шикает Чуя, наконец распахивая глаза и перехватывая Дазая за подбородок, чтобы притянуть к себе. — Угу, — сияет Дазай, улыбаясь уголками губ и роняя руку на кровать перед тем, как Чуя прижимается к его рту своим. На вкус Дазай… сладкий. Это ошеломляет, но Чуя чувствует, что ему уже нравится этот вкус и он просто не может оторваться от Дазая, проталкивая язык в его рот. Обводя ровный ряд зубов и чуть оцарапавшись о небольшие клыки, Чуя проводит кончиком языка по верхнему нёбу Дазая, и тот, мелко задрожав в его руке, совершенно очаровательно стонет прямо ему в рот. От этого у Чуи кружится голова, он невольно выпускает больше феромонов, оплетая ими Дазая, и чувствует жаркую влагу на своём белье. От Дазая невозможно оторваться. Чуя крепко держит его за подбородок, чтобы у того даже мысли не возникло отстраниться, и вылизывает ему рот, верхнее нёбо, горячие изнанки щёк, дёсны, сплетает язык Дазая со своим и кусает его губы. Дазай еле поспевает за ним, тихо постанывая ему в рот, обладая совершенно прекрасным вкусом. Он сводит Чую с ума, побуждая жаться к Дазаю, обволакивать его феромонами и собирать весь вкус без остатка. Чуя отстраняется, лишь когда в его собственных лёгких заканчивается кислород. Он разжимает хватку на подбородке Дазая, и тот безвольной куклой валится назад, на грудь Сигмы. Чуя не может оторвать взгляда от его красного лица, от изломанных бровей, от абсолютно мутного тёмного глаза и опухших красных влажных губ. Внутренний альфа фырчит от этого вида и от феромонов омеги, снова изменившихся и снова полностью сладких. От этого зрелища его отрывает Сигма, который перехватывает Дазая за челюсть, мягко давя, побуждая повернуться к себе, и накрывает припухшие губы Дазая, даря поцелуй. Дазай прикрывает веки, полностью расслабляясь в его руках. Этот поцелуй совершенно другой, в нём меньше языка и больше трения губ, но Дазай всё равно слабо дрожит. Чуя, полностью расположившись на кровати, мутным взглядом наблюдает за их поцелуем. Возбуждение не спадает, наоборот, от этого вида член в штанах снова дёргается. Чуя даже не чувствует раздражения или ярости от того, что омегу, который доверился ему в течку, целует другой альфа. Возможно, дело в Сигме, в нём самом, в том, что они друзья, и Чуя не воспринимает его как соперника. Возможно, дело в его феромонах, более свежих, мягких и сладковатых. Возможно, потому что Сигма не похож на альфу. Но Чуе рядом с ним легко, он спокойно делит с ним Дазая и искренне надеется, что Сигме тоже рядом с ним нормально. Даже если он похож на альфу, его феромоны типичны для альфы, и у него первый день гона. Чуя старается не думать о том, что, может, Сигме тяжело, и его внутренний альфа рычит от нахождения рядом соперника. Другая рука Сигмы касается шеи Дазая, где-то на затылке, и тут же показывается с концом бинта. Сигма наощупь, немного неловко и неуклюже, но достаточно быстро, разбалтывает петли бинта на шее Дазая, в конце концов стаскивая его полностью и откидывая комок из бинта куда-то на пол. Резко оторвавшись от красных губ Дазая, Сигма прижимается ими к его шее, вжимаясь носом в горячую бледную кожу. А Чуя не может оторвать взгляда от шеи Дазая. Вступив в мафию, Чуя быстро понял, что в тот далёкий день слова про суицид не были шуткой. Будучи напарником Дазая, очень часто именно он был ближе всех к нему. И именно ему приходилось оттаскивать Дазая от мостов, вырывать из его рук лезвия и петли. Пару раз всё было… хуже. Один раз Чуя прицельно брошенным ножом оборвал петлю, когда Дазай уже качался в ней, передёрнутый судорогой. Один раз Чуя обнаружил Дазая в ванне, до краёв наполненной горячей водой, красной, потому что у Дазая были распороты вены. Так что Чуя уже знает эту сторону Дазая. Тем не менее, представшее перед глазами… ошеломляет. Наверное, Чуя подсознательно ожидал увидеть чистую бледную кожу. Или же просто не думал, насколько всё серьёзно. Грубый тонкий шрам обрамляет бледную шею. Чуя видит две полосы, то бледные, то совсем тёмные, серо-красные, между которыми ближе к задней части шеи начинают проступать поперечные полосы. Сначала бледные и нечёткие, они становятся всё темнее, шире, шрам грубее, проступают явные «завитки». Легко угадывается верёвка. Чуя бесшумно сглатывает. Это не выглядит мерзко, просто… непривычно. Хочется прикоснуться. Но Чуя даже не поднимает руку. Сигма не обращает совершенно никакого внимания на шрам, целуя Дазая в шею. Метки не ставит, но легко царапает кожу клыками, оставляя белые полосы, быстро наливающиеся розовым, влажно и мягко выцеловывает кожу и ставит крупные пятна засосов прямо рядом с полосами шрама. Когда Чуя смотрит на это, у него в голове резко щёлкает, что это явно происходит далеко не впервые. От этого осознания что-то странное накатывает на него, хочется сжаться и исчезнуть, он снова чувствует себя лишним, лучше бы он ушёл, лучше бы он ни на что не соглашался, лучше бы… Но Чуя не уходит. Не тогда, когда Дазай попросил его и теперь открыт перед ним. Руки Сигмы, между тем, стаскивают с Дазая одежду. К одежде Сигмы на пол летит плащ Дазая, его пиджак и жилетка. Даже не видя, Сигма быстро расправляется с мелкими пуговицами на рубашке Дазая, но не снимает её полностью, лишь распахивая и оголяя его грудь. На бледной-бледной, почти белой, будто её никогда не касался солнечный свет, будто Дазай — тайный вампир, коже лежат полоски бинтов, пересекающих грудь от бока к плечу наискосок и оплетающих живот Дазая с чуть заметным прессом. Но Чуя не обращает на них внимания, буквально не видит, полностью поглощённый видом сосков Дазая, больших, опухших и твёрдых. И Сигма, похоже, тоже. Всасывая кожу над бьющейся жилкой на шее, он накрывает ладоням грудь Дазая. Дазай тонко стонет, когда Сигма зажимает между пальцами кончики его сосков и оттягивает. Он откидывает голову назад, жмурит глаз, извиваясь под руками Сигмы, дугой выгибая спину, желая то ли уйти от прикосновений, то ли получить их ещё больше, и ёрзая задницей по постели. Чуя, отрывая взгляд от его лица с красными щеками и изломанными бровями, от его сосков, красных и скрученных пальцами Сигмы, невольно переводит взгляд вниз. Дазай, шире раздвинув дрожащие ноги, ёрзает по постели, изнывая, безмолвно прося. Его запах становится ярче, таким густым, что Чуя внезапно резко понимает, чем именно он пахнет. Дазай пахнет шоколадом. Так сильно, что в обычное время от его запаха остаётся лишь приторная сладость. Так сильно, что сейчас Чуя ощущает себя Вилли Вонкой на шоколадной фабрике. Запах шоколада настолько концентрированный, что от него Чуя то ли сходит с ума, то ли пьянеет, не выпив и капли алкоголя. Внезапно Дазай обхватывает ногами его талию и давит, побуждая приблизиться. Он бросает на Чую быстрый мутный взгляд, прежде чем снова откинуть голову назад, на плечо Сигмы. Но Чуя лишь замирает, игнорируя это давление, и смотрит на Дазая… нерешительно. Всё это… так внезапно, что Чуя совершенно не понимает, что ему можно, а что нельзя. — Давай ты первый, — внезапно подаёт голос Сигма. Всё ещё прижимая губы к шее Дазая, он смотрит на него исподлобья тёмными, но ясными глазами. Чуя бесшумно сглатывает. — У меня гон уже заканчивается, я потерплю. — А… — бесцветно протягивает Чуя, чувствуя неприятную сухость во рту. — Давай же, Чуя, — тихо цедит Дазай сквозь стиснутые зубы, жмурясь и постанывая, когда короткие ногти Сигмы теребят его соски. Он дрожит и выгибается, сводя колени и ёрзая, отчего покрывало под ним идёт крупными складками. Его живот поджимается, когда он бездумно дёргает тазом и крупно вздрагивает в руках Сигмы. Дазай выглядит таким нуждающимся, что в голове у Чуи мгновенно становится пусто. Остаются лишь инстинкты, которые шепчут насытить и удовлетворить омегу. Чуя слабо хлопает Дазая по бёдрам, побуждая их снова раздвинуть. Тот послушно раздвигает ноги, и Чуя протискивается между ними, присаживаясь на колени и упираясь пятками в ягодицы. Расстегнув его брюки, Чуя стаскивает их с Дазая вместе с трусами и откидывает их в сторону, наверное, на пол. Бельё Дазая уже насквозь мокрое, от него к Дазаю тянется тонкая ниточка вязкой естественной смазки и, обрываясь, падает на покрывало, оставляя на тёмной ткани белёсые пятна. Чуя провожает её тёмным взглядом и переводит его на Дазая, оставшегося в одной рубашке. И, конечно же, бинтах. Длинные-длинные ноги, белые худые бёдра, плотно обтянутые слоями бинтов, острые яркие тазовые косточки и косые мышцы слабо заметного пресса. Узкая дорожка тёмных жидких волос спускается от пупка к лобку и небольшому члену. Он уже полностью твёрдый, красный, с бордовой головки непрерывно стекает тонкая дорожка предэякулята и капает на бледный живот, растягиваясь в мутные нити. Но внимание Чуи поглощено совершенно другим. Анус Дазая опухший и красный, мокрый от выделившейся смазки. Тёмными глазами Чуя видит, как из него вытекает смазка, густая, белая, безумно сладко пахнущая, и, стекая между ягодиц, капает на покрывало, оставляя тёмные влажные пятна. Дазай тихо стонет и вздрагивает, когда Сигма скручивает его соски, его бёдра мелко дрожат, и Чуя не может оторвать взгляда от его дырки, которая сокращается и извергает новую порцию смазки, жирной каплей упавшей на простыню. Его тело сковывает жар, отзываясь в паху новой порцией предэякулята, пачкающей его бельё. Это выглядит так странно красиво, что Чую одолевает желание просто приспустить свои брюки на бёдра и войти в Дазая, не задумываясь ни о чём, потому что его член уже болит от возбуждения. Но Чуя закусывает нижнюю губу до боли, до металлического привкуса крови во рту. Нельзя. Всё же, Коё-сан и правда ему уже рассказывала, как нужно заботиться об омегах. Кончиками пальцев Чуя касается головки члена Дазая, влажной и обжигающе горячей, и ведёт пальцами вниз, задевая венки и поглаживая мягкую кожу. Дазай крупно дрожит от его прикосновений, одна из его рук судорожно находит плечо Сигмы позади него и впивается в него через тонкую ткань водолазки, другая сжимает покрывало. От нежных прикосновений, лёгких, как пёрышко, и от этого невыносимых, член Дазая снова дёргается, исторгая предэякулят на уже мокрый живот и лобок, а кольцо мышц снова судорожно сжимается. Невольно облизнувшись, Чуя ведёт пальцем вдоль мошонки Дазая и касается горячей опухшей дырки. Дыхание разом перехватывает от того, какой здесь Дазай мягкий, горячий и мокрый. Дазай слабо толкается тазом, бездумно подталкивая его продолжать, и Чуя, осторожно выдохнув, подчиняется и медленно вводит в него палец. С тем, как Дазай расслаблен из-за течки, Чуя даже не ощущает особой узости, но дышать всё равно невозможно. Внутри Дазай безумно мягкий, обжигающе горячий, его мышцы слабо трепещут вокруг его пальца и периодически сжимаются, когда Сигма зажимает пальцами соски. Чуя прижимает другую руку к лицу, чтобы хотя бы не так сильно чувствовать чужие феромоны, потом что он уже не в себе, так сильно возбуждён, гон давит на него, брюки и бельё давят на его колом стоящий член, а Дазай такой нежный. Шумно сглатывая, Чуя добавляет второй палец. Два пальца входят уже не так легко, Дазай тугой и бездумно сжимается, но скользят внутрь всё равно легко благодаря большому количеству сладко пахнущей смазки. Чуя смотрит густо-синими глазами вниз, на свои пальцы, которые с тихим хлюпаньем исчезают в Дазае и появляются вновь, влажные, измазанные смазкой Дазая, а под его ягодицами собирается белёсая лужица. Грубые подушечки поглаживают трепещущие мягкие стенки и внезапно проезжаются по твёрдому бугорку. Дазай широко распахивает глаза и хрипло стонет. Всё его тело содрагается, а из дёрнувшегося члена сильно течёт. Дыхание Чуи застревает где-то в глубине горла. Он сухо сглатывает и смотрит на Дазая, на его лицо с полуприкрытым тёмным глазом, обрамлённым пушистыми ресницами. Губы Дазая опухли и приоткрыты, изо рта вырывается сдавленное дыхание, припорошенное тихими стонами. Чуя, не отрывая взгляда от этой картины, снова касается кончиками пальцев бугорка внутри. Дазай, сжав губы, тонко стонет, изгибая брови. Его бёдра не перестают мелко дрожать, а лужица на его животе уже такая большая, что… Неужели Дазай кончил? Чуя не может этого вынести и нормально дышать густыми феромонами с запахом шоколада, будучи уверенным, что такими темпами скоро кончит себе в штаны. Совершенно не верится, что перед ним Дазай. Дазай… мерзкий, шутит совершенно отвратительно и постоянно достаёт его, скидывает ему большую часть работы, валяется и шатается где ни попадя и редко моется. Но этот Дазай совершенно другой. Дазай перед ним тихий, нежный, жаждущий, открытый для него. Красивый. Такой привлекательный, что от каждого звука, который он издаёт, член в его штанах дёргается. Чуя, осторожно убрав руку ото рта и зажимая нижнюю губу между зубами, уже не смотрит вниз, лишь на лицо Дазая, красное, влажное от пота, искажённое, с безумно красивыми губами и жмурящимся глазом. Чуя двигает пальцами внутри Дазая, резко, рывками, проезжаясь по горячим стенкам и набухшему бугорку. Сигма уже не теребит соски Дазая, лишь накрыв его грудь ладонями и слабо потирая, но Дазай всё равно впивается в его запястья мёртвой хваткой и дрожит всем телом, постанывая. У Чуи кружится от голова от смеси этих стонов и хлюпов смазки, наполнившей комнату. Он даже почти забывает о растяжке, лишь вскоре добавляет к пальцам внутри третий. Три пальца входят труднее, Дазай сжимается, выгибая спину и жмурясь. Чуя осторожно проталкивает пальцы глубже и прижимает их к простате. Дазай дёргается, трепещет вокруг его пальцев, Чуя чувствует, как смазка медленно стекает по тыльной стороне его руки и капает на покрывало. Невольно улыбнувшись, Чуя откидывается назад, на пятки, и медленно вытаскивает пальцы. Чуя совершенно теряется от этого зрелища, в голове приятно пусто, он лишь может, что наблюдать тёмными глазами за тем, как его мокрые от собственной смазки Дазая пальцы исчезают внутри с тихим хлюпаньем, как кольцо мышц, опухшее, красное и вымазанное смазкой, сокращается вокруг них, затягивая глубже, как жирные капли смазки стекают по его ладони и падают на тёмное покрывало. Безумное зрелище. Бесконечные стоны Дазая, разбитые и хриплые, — как пышный десерт, верхушка трапезы. Дазай, царапнув запястья Сигмы, оставляя наливающиеся красным полосы, хмурится и, безумно сжавшись, толкается навстречу Чуе, так, что пальцы полностью оказываются внутри. Чуя мутным взглядом наблюдает за тем, как они, абсолютно мокрые, пропитанные смазкой Дазая, пахнущие так же сладко, исчезают, как опухшее кольцо мышц обхватывает основание пальцев и трепещет. — Чу-уя… — внезапно бормочет Дазай хриплым голосом, приоткрыв передёрнутый дымкой глаз. — Давай уже. Я… больше не могу… Чуя кивает, даже если в его взгляде, которым он провожает свои пальцы, с хлюпом вышедшие из Дазая, мелькает лёгкое сожаление. С трудом оторвав взгляд от его худых, мелко дрожащих бёдер, Чуя резко замирает, когда до него внезапно доходит. — Подож… — Презики в правом кармане брюк, — с придыханием отзывается Дазай, шумно дыша и ёрзая по кровати. Давление гона исчезает как по щелчку пальцев. Внутри рождается холодная ярость. Чуя, хмурясь, впивается в Дазая злым взглядом. Сейчас он не может его даже ударить, поэтому лишь впивается влажными пальцами в бедро Дазая, встряхивая, побуждая посмотреть на себя. — В жизни не поверю, что ты всегда таскаешь презики с собой, — шипит Чуя сквозь стиснутые зубы, его глаза снова светлые, ледяные. — Сука, ты что, подготовился?! Несмотря на то, что он не может нормально дышать, щёки дико красные, а тело продолжает мелко дрожать, Дазай криво улыбается, показывая короткие клыки. — Ну, а что ты ожидал? Я ждал течку, а мы всё равно были вместе, так что я надеялся соблазнить кого-то из вас, тебя или Сигму. Конечно же, лучшим вариантом было обоих… — ухмыляется Дазай, а Чуя, протяжно застонав, закатывает глаза к потолку. Он заблуждался. Даже в течку, даже открытый и нежный, это всё ещё Дазай, абсолютно мерзкая и хитрая задница. Ему не стоило об этом забывать. Лишь царапнув его по бледной коже в ответ, Чуя наклоняется, выуживая из горы одежды на полу брюки Дазая. Тот тихо смеётся, усаживаясь поудобнее: садиться глубже между ног Сигмы, ложиться спиной на его грудь, складывая ладонь на его плечо, пока Сигма опускает руки на его талию и вжимается красным, влажным от пота лицом в его шею, прямо в феромоновые железы, шумно тяжело дыша. Дазай раздвигает ноги, показывая растянутую мокрую дырку. Чуя, мазнув по этому зрелищу тёмным взглядом, достаёт из кармана его брюк несколько упаковок презервативов и, отбросив брюки обратно на пол, берёт один квадратик, скидывая остальные рядом на кровать. На пол летят уже его вещи: пиджак, жилетка, портупея — всё, что мешает нормально дышать. Свободной рукой Дазай внезапно перехватывает его руку и, стискивая и переплетая их пальцы, тянет на себя. Чуя чуть не падает под короткий смешок Дазая и бросает на него злой взгляд. Дазай, раздвигающий ноги, вцепившийся в них, лишь смеётся неприкрытом глазом и ухмыляется. Лишь недовольно выдохнув, свободной рукой Чуя быстро расстёгивает свои брюки и приспускает их вниз вместе с боксерами. И шумно выдыхает, когда на член больше ничто не давит. Он болезненно твёрдый, бордовая головка влажная от размазанного предэякулята. Поэтому Чуя немного торопится, когда зубами открывает презерватив и раскатывает его по члену. Но дыхание всё равно невольно застывает, когда он касается головкой горячего ануса. Дазай, дёрнув уголками губ, впивается пальцами в его руку, и Чуя, судорожно выдохнув, начинает медленно входить. Это — безумие. В Дазае так горячо, так узко, стенки так чудесно сжимаются вокруг его члена. У Чуи на пару секунд мутнеет перед глазами, он входит медленно, хотя и рывками, тяжело дыша, пытаясь привыкнуть к горячей тесноте. Когда узел на его члене касается ободка мышц, Чуя невольно стонет и сжимает руку Дазая в ответ. Дазай такой нежный вокруг него, такой узкий и ошеломляюще горячий. У Чуи зудит в паху от того, как сильно он хочет безумно двигаться, но он замер, лишь пытаясь восстановить дыхание. Дазай такой идеальный. Через десяток секунд Дазай мыкает, двигая задницей, пытаясь толкнуться навстречу, но создавая лишь лёгкое трение, слабое, но дико приятное, от него Дазай тонко скулит, жмурясь и кусая губы. От большого члена внутри дыхание перехватывает. Он бездумно течёт и выпускает ещё больше феромонов, дёргает бёдрами и поджимает живот. От обжигающе горячего дыхания Сигмы в шею мурашки бегут по спине, Дазай сильнее цепляется за его плечо, вжимаясь спиной в грудь. В лёгких оседает дикая смесь из феромонов альф, таких разных, но густых из-за гона. Дазай не может соображать, лишь ощущать внутри член и слабо сжиматься на нём, вместе с выдохами выпуская из себя дрожащие стоны. Чуя шумно выдыхает. Он всё ещё не привык к той узости — да и вряд ли когда-нибудь привыкнет — и боится двинуться лишний раз. Потому что в одной рубашке Дазай, худой и бледный, кажется таким хрупким, что Чуя боится причинить ему лишнюю боль. Но всем своим видом Дазай показывает, что ему совершенно не больно, лишь хорошо, но хочет большего. Своим слабым подёргиванием, закусанной нижней губой, дрожью и ногами, обхватывающими его бока, Дазай показывает, как он желает. И Чуя, вдохнув новую порцию его сладких-сладких феромонов, коротко улыбается. Кто он такой, чтобы отказывать омеге, доверившемуся ему в течку? Он только рад наконец поддаться своему гону. Подхватив свободной рукой Дазая под бедром, приподнимая, Чуя медленно выходит, проезжаясь по нежным стенкам каждым бугорком венок на члене, и, замерев на секунду, резко толкается обратно. — Аах! Дазай вскрикивает. Чуя входит сразу до конца, одним размашистым толчком, его бёдра со шлепком встречаются с ягодицами Дазая, а узел вжимается в кольцо мышц. Крупная головка проезжается по простате, вжимая, и у Дазая дёргается член, снова извергая сперму. Дазай, протяжно застонав, срывается на хныканье, когда Чуя не останавливается, продолжая резко и сильно толкаться в него. Он безумно чувствительный после нового оргазма, но его небольшой член снова твёрдый и протекает на живот. Дазай, бездумно сжимаясь, сжимает руки и выгибается со стонами и хныканьем. Он забывается под мощными толчками. Но это именно то, что ему нужно. Ослабевает зуд в паху, полностью исчезает боль. Он может наконец полностью расслабиться. Прикрывая глаз, когда внутри него буря из густых феромонов альф, разгорячённого воздуха, шлёпков кожи о кожу и хлюпов его собственной смазки, Дазай бесконечно стонет и хнычет от толчков. Чуя сдавленно стонет сквозь стиснутые зубы. Идеальный, идеальный, идеальный. Дазай такой идеальный вокруг него, такой горячий и нежный, трепещущий и бездумно сжимающийся, Чуе кружит голову смесь из запаха шоколада и хлюпанья смазки. Дазай такой красивый, до безумия, от и до. Его блестящий тёмный глаз, мутный от возбуждения, красные щёки, опухшие влажные губы, тонкая бледная шея, обрамлённая грубым шрамом от верёвки и засосами Сигмы, точёные ключицы, грудь с опухшими красными сосками, красный твёрдый член, покачивающийся от толчков, место, где исчезает его собственный член, красное и мокрое. Чуя не может оторвать от него взгляда, впиваясь в его бедро до характерных синяков. Он наконец-то получил то, что хотел, чего так долго желал, внутренний альфа рычит от удовольствия, что кружит голову. Дазай безостановочно стонет, вязкая капля срывается с его члена всякий раз, когда головка члена Чуи проезжается по его простате. Чуя так долго хотел его, так долго любовался Дазаем и касался его, что чувствует: чтобы кончить, ему нужно совсем немного. Альфа внутри твердит «узел, узел, узел», но сознание Чуи, которого в голове осталось не так много, всё ещё помнит о том, что он не один. Всё ещё есть Сигма, который вжимается носом в феромоновые железы Дазая и тихо стонет. Чуя не может поступить так плохо по отношению к нему, отобрав Дазая на целых полчаса. Но он точно не может кончить раньше Дазая. Оторвав ладонь от передёрнутой судорогой ляжки Дазая, Чуя накрывает ею его член. Предэякулята так много, что рука скользит очень легко. Дазай разбито стонет и вздрагивает, его рот, обрамлённый припухшими яркими губами, искажается в дрожащих тонких стонах. Он бездумно дёргает тазом, пытаясь толкнуться одновременно и в навстречу члену Чуи, и в его руку, жмурясь, откидывая голову назад, открывая длинную бледную шею и острый дрожащий кадык. Из его члена безостановочно течёт, горячие мутные капли стекают по пальцем Чуи, который надрачивает Дазаю в такт своим толчкам. С каждым движением он сильно сжимается, и Чуя понимает, что тот близко. Это рождается глубоко внутри. Тугой узел в паху резко развязывается, отчего перед зажмуренными веками вспыхивают разноцветные пятна. Дыхание перехватывает, его хватает лишь на то, чтобы ещё раз разбито вскрикнуть. Дазай вскрикивает и дёргается, кончая. Он безумно сжимается, так сильно, что вдох застревает в горле, а перед глазами на пару секунд белеет. Узко, туго и горячо, так хорошо, что Чуя почти кончает, но сдерживается, стиснув зубы, и выходит. Он выпускает руку Дазая, и хватает лишь одного движения ладони по члену, чтобы с выдохом кончить в презерватив. Воздух в комнате разрывает их шумное дыхание. Чуя судорожно хватает ртом воздух, даже если он разгорячённый, пропитанный запахом секса и феромонов Дазая. Он пытается отдышаться после тепла Дазая и оргазма, ощущающегося в гон намного ярче. Бёдра покалывает, но эта боль приятная. Приятное наслаждение накрывает тело, ненадолго отгоняя невыносимый жар и давление гона. Пока в голове пусто, руки лишь бездумно стаскивают с осевшего члена использованный презерватив и, завязав узел на конце, откидывает куда-то на пол. Дазай, развалившись на кровати и Сигме, быстро шумно дышит. Его ноги не перестают дрожать, а член снова полутвёрдый, но Дазай, прикрыв тяжёлые веки и откинув голову на плечо Сигмы, не обращает на это внимания, разбито вздыхая. Его будит Сигма, который, наконец оторвавшись от его шеи, мягко целует его в горячую щёку. — Дазай… — Сигма, подцепив его за челюсть и повернув к себе, медленно проходится тёплым языком по горячим губам. — Я уже не могу… Можно? Дазай с трудом приоткрывает глаз и смотрит на него мутным взглядом. — К-конечно, — хрипло и тихо выдыхает Дазай, вяло целуя его в ответ. Он тут же начинает ёрзать по кровати, пытаясь придвинуться ближе к Сигме, но ослабевшие ноги лишь бесполезно ёрзают, сбивая покрывало, и отказываются работать. Поэтому Сигма, отклоняясь назад и вытягивая ноги, пока лопатки не уткнуться в изголовье кровати, подхватывает его под ягодицами и притягивает к себе, сажая на живот. Его тонкие пальцы торопливо расправляются со своими брюками, высвобождая стоящий колом и подтекающий член. Смотря из-за плеча Дазая, Сигма дотягивается до нового презерватива и, быстро справившись с упаковкой, надевает его на свой член. Сигма подхватывает Дазая под бёдрами, и тот вцепляется в его руки и вжимается спиной в его грудь. Сигма, коротко поцеловав горячими губами заднюю часть шеи, вызывая у Дазая мелкую дрожь, приподнимает его и начинает медленно насаживать на свой член. — Ахн… Дазай дрожит, до побеления костяшек вцепившись в руки Сигмы. Его член снова твёрдый, с бордовой головки срывается мутная капля, растягиваясь тоненькой ниточкой и падая на покрывало. Дазай скулит от того, как член Сигмы медленно скользит внутрь, пока начало узла не касается опухшего ануса. Оставив несколько мягких поцелуев на горячей щеке Дазая и крепче сжав его ляжки, Сигма начинает двигаться. Точнее, двигать Дазаем. Это совсем другое. Сигма двигает Дазаем медленно, но у того всё равно закатывается глаз от удовольствия. Сигма входит глубоко, до самого узла, медленно проезжаясь по опухшей простате, отчего Дазай мелко дрожит и разбито стонет. Из его члена опять безостановочно течёт, дрожит острый кадык, Дазай смотрит в пустоту совершенно мутным глазом и слабо царапает руки Сигмы, тонко хныкая. Сигма шумно дышит, жмуря глаза, и вяло целует между лопатками Дазая, что тот легко ощущает через тонкую ткань рубашки. В какой-то момент Сигма, расслабившись, невольно сбивается с медленного размеренного темпа, впиваясь ногтями к кожу Дазая и ускоряясь. Член входит ярче, глубже, так, что даже часть его узла скрывается в Дазае. Дазай, сдавленно всхлипнув, откидывает голову назад и вздрагивает. Его член дёргается, он снова кончает, немного и жидко, но от этого невольно сжимается. Чуя видит, как содрагается и сжимается его красная мокрая дырка, как по узлу и яйцам Сигмы стекает капля смазки и падает на простынь. И этого зрелища дёргается его вновь колом стоящий член. Чуя болезненно закусывает губу. Гон снова одолевает его, в паху скручивается болезненный узел, а член стоит и подтекает предэякулятом. Но в этот раз всё намного хуже, он почти не может сдерживаться. Не сейчас, когда он уже знает, каково это — находиться в Дазае, трахать его, когда Дазай, уже трахнутый один раз, спокойный, милый и нежный, когда его феромоны стали ещё слаще и гуще после нескольких оргазмов, даже если казалось, что это невозможно. Чуя смотрит на то, как Дазая трахает Сигма, на его мутный глаз, на его передёрнутые румянцем щёки, на покачивающийся от толчков, подтекающий член, на трепещущей кольцо мышц, с которого капает и стекает по узлу Сигмы. На Сигму, тихо постанывающего через приоткрытый рот с сухими красными губами, на его лицо, искажённое удовольствием. И от этого член Чуи болезненно твёрд. Чуя, невольно опуская взгляд, сдавленно цыкает «чёрт», непреднамеренно привлекая к себе внимание Дазая. Когда он снова поднимает взгляд, то натыкается на взгляд Дазая, удивительно ясный, несмотря на то что его тело продолжает дрожать от медленных размеренных толчков, и… заинтересованный. Дазай обводит его быстрым взглядом, легко отмечая его возбуждение, и внезапно растягивает губы в нетвёрдой улыбке. — И что ты замер, Чуя? — хрипло протягивает Дазай и дёргает ногами в руках Сигмы, раздвигая их чуть шире, даже если это рождает иголки боли — растяжка никогда не была его лучшей стороной. — Присоединяйся. Дазай улыбается своем мерзкой, давно уже привычной ухмылкой, и Чуе требуется всего секунда, чтобы понять, что тот задумал. — Дазай, нет, — твёрдо рыкает Чуя, блеснув глазами. Как бы сильно он ни был возбуждён, как он может согласиться на такое… — Дазай! — обвиняюще восклицает Сигма, замерев и быстро поняв, о чём они говорят. — Что ты говоришь! Нет! Даже для тебя два члена — это перебор… — А я хочу, — пожимает плечами Дазай и внезапно бросает на него хитрый весёлый взгляд. — И я уверен: вы будете нежны и осторожны. — Но… — Никаких «но», — резко обрывает его Дазай. — Давайте. Вы ведь тоже этого хотите. Дазай давит на них. Это не то давление, что источали Чуя и Сигма около получаса — а кажется, будто вечность, — назад. Дазай давит на них своей течкой, своим возбуждением. Его сладкие феромоны — приторные, возбуждённого и желающего омеги, — щекочут ноздри и пробираются внутрь, сдавливая сердца и члены. Они не могут этому сопротивляться. — Ты абсолютно безрассудный человек, — устало вздыхает Сигма, прикрывая веки. На это Дазай лишь усмехается, так, как Чуя ненавидит, и Чуя бурчит себе под нос маты, но всё равно подползает к ним, накрывая ладонью горячую промежность Дазая. Ведь насколько бы безрассудным ни был Дазай, насколько сильно жаждущим из-за течки сейчас, настолько, что согласен принять их обоих, его тело пока явно не готово к тому, чтобы принять в себя два члена без боли и разрывов. Сигма окончательно замирает, полностью внутри. Дазай дрожит от того, что головка его члена безостановочно прижимается к его простате. Коротко мазнув взглядом по его красивому лицу, Чуя сосредотачивается на растяжке и, собрав смазку с трепещущих мышц, осторожно вводит один палец. Несмотря на то какой Дазай мокрый и растянутый от того, что в него уже вошли пару раз, палец всё равно входит туго. Дазай невольно сжимается, откидывая голову назад и дрожаще выдыхая. Внутри становится ещё уже, палец Чуи вжимается в горячие мокрые стенки и к члену Сигмы, обжигающему даже через презерватив, отчего Сигма вжимает влажный от пота лоб в плечо Дазая и судорожно выдыхает. Несмотря на его явное желание, Дазай всё ещё содрагается и никак не хочет расслабляться. Поэтому другой рукой Чуя накрывает его член. От первого же движения Дазай тихо протяжно стонет, внутри него всё трепещет и наконец смягчается, Чуя проталкивает палец целиком, чувствуя, как по его руке снова стекает смазка, и замирает. Ещё какое-то время Дазай пытается привыкнуть к дополнительной растяжке, снова невольно сжимается, но Чуя гладит его по члену и поглаживает изнутри, и в конце концов Дазай расслабляется. Он всё ещё немного ошеломлён, тяжело дыша и часто моргая, но он снова безостановочно течёт, капая на покрывало, так нежно мягкий вокруг пальца Чуи. Чуя медленно вводит и выводит палец ещё несколько раз, разрабатывая мышцы, и, вынув в очередной раз, прижимает к опухшему кольцу мышц уже два. Снова туго, пальцы плотно прижимаются к члену Сигмы, но с члена Дазая рука не убирается, натирая бордовую головку, и Дазай, не в силах напрячься, скулит и дрожит от контраста. Он совершенно разбито хныкает, когда Чуя, полностью введя пальцы, разводит их ножницами. Его глаз блестит, но всё остальное тело так и говорит о желании. Да и сам Чуя уже не может. Его член, прижатый к животу и пачкающий рубашку предэякулятом, уже болит и дёргается от каждого звука, вырвавшегося из рта Дазая. Поэтому он продолжает растяжку, продолжает надрачивать Дазаю, недостаточно сильно, чтобы он ещё раз кончил, но тем не менее дико приятно, чтобы Дазай расслабился. Чуя двигает пальцами, разводит их в стороны и гладит кончиками горячие стенки, вызывая крупную дрожь и у Дазая, и у Сигмы, пока из глубины горла Дазая вырываются совершенно очаровательные, наддробленные «ахн». Разведя пальцы как можно шире в последний раз, Чуя вынимает их и невольно замирает, впиваясь в них взглядом. Они такие влажные, пропитанные смазкой Дазая, вязкой и дико сладко пахнущей, что Чуе хочется коснуться их губами, слизнуть всю смазку до последней капли языком, чтобы понять, каков Дазай на вкус, такая же ли сладкая на вкус его смазка, как и её запах. Но не сегодня, по крайней мере, не сейчас, когда его член уже изнывает. И Дазай изнывает от того, что член Сигмы не перестаёт прижиматься к его простате, но не двигается. Торопливо вытерев влажные пальцы о покрывало, Чуя подхватывает новый квадратик презерватива и, расправившись с упаковкой, натягивает его на свой члена, не упуская возможности провести кончиками пальцев по возбуждённой плоти. Но всё же сдерживается, сжав зубы, и придвигается ближе к Дазаю, перехватывая его под ягодицами, пока руки Сигмы переходят на его талию, крепко сжимая, помогая удерживать. Нахмурившись, Чуя взглядом находит взгляд Дазая, побуждая посмотреть на себя. — Дазай, ты точно уверен? — серьёзно уточняет Чуя, даже если его внутренний альфа ревёт от гона и требует наконец войти в течного и раскрытого омегу. — Точно, — складывая руки на его плечи, легко бросает Дазай, даже если его голос дрожал во время дополнительной растяжки, даже если его глаз блестит. Легко, но Чуя уверен, что он говорит серьёзно и не лжёт. Кивнув и сильнее сжав его ягодицы, Чуя приподнимает Дазая, пока член Сигмы почти полностью не выйдет из него, и, пристроившись рядом так, что его член прижимается к члену Сигмы, начинает медленно насаживать Дазая на два члена. Давление безумное. Голова кружится, перед глазами на секунду белеет, Чуя невольно сильнее впивается в ягодицы Дазая, наверняка оставляя синяки от пальцев, и рыкает от удовольствия. С каждым выигранным сантиметром становится всё уже, жарче, мокрее, Чуя и Сигма стонут почти беспрерывно, а стон Дазая, запрокинувшего голову назад и ошеломлённо смотрящего в потолок широко распахнутым глазом, застревает где-то в горле. Когда члены входят полностью и безумно сильно давят на простату, Дазай разражается надломленными всхлипами, извиваясь, впиваясь в плечи Чуи и запрокидывая голову назад. Из его члена бесконечно течёт, крупные капли предэякулята срываются на покрывало, из Дазая не перестаёт течь, его смазка густо стекает по узлам и яйцам их членов. У Чуи дыхание перехватывает от этой узости, от этого жара, от того, что Дазай судорожно сжимается вокруг них, стараясь принять их обоих, постоянно стонет и хныкает, и от этих звуков приятно так же сильно, как и члену внутри этой горячей мокрой узости. К этому невозможно привыкнуть, сердце Чуи гулко и быстро стучит в груди, он смотрит вниз и не может оторвать взгляда от дырки Дазая, мокрой и опухшей, растянутой их членами, от того, как по их членам стекает смазка, и от этого зрелища сердце грохочет где-то в горле, сковывая дыхания и навеки запирая жар в горячих щеках. Мельком Чуя замечает, как Дазай опускает голову, и, подняв взгляд, тут же застывает из-за выражения лица Дазая. Это… даже не возможно описать. В голову лезет лишь «нежный» и «жаждущий», и даже эти слова так далеки от реальности. От лица Дазая, от его красных щёк и губ исходит жар, который Чуя чувствует, но он поглощён лишь его открытым глазом, мутным и тёмным. Не в силах связать два слова, Дазай безмолвно говорит, и Чуя видит в его глазе просьбу, мольбу продолжать. И невольно тепло-тепло улыбается, бездумно выпуская феромоны, мягкие, которыми укрывает омегу, убаюкивая и насыщая. Красивый. Коротко чмокнув Дазая в горячие губы, Чуя продолжает. Двигаться быстро невозможно, но давления внутри достаточно, чтобы глаза Чуи скашивались от удовольствия. Смазки так много, что члены скользят легко, хотя и медленно, Дазай трепещет вокруг них, иногда сжимаясь, отчего дыхание перехватывает и члены протекают в презервативы. Дазай громко стонет и хныкает всякий раз, когда два члена вжимаются в его опухшую простату. Чуя и Сигма тоже стонут от этого давления, от узости и жара внутри, от каждого нового движения вглубь, с которым их члены прижимаются друг к другу, ощущая каждую выпуклость, каждую вену. Это так приятно, так дико, безумно хорошо, что Чуя даже не удивлён, что, чтобы кончить нужно лишь немного времени. Дазай кончает первым. Потому что он уже долгое время был напряжён, его опухшая простата уже сверхчувствительная, и в неё постоянно вжимаются два крупных члена. Вынести это невозможно, и Дазай, не сдерживаясь, отпускает себя. Узел в паху резко развязывается, и он изливается с тихим надрестнутым стоном, рефлекторно сжимаясь. Сильно, внутри него становится ещё уже, их члены пережимает почти до боли, перед глазами всё плывёт, и Чуя, застонав от этой дикой узости, ощущает, как приближается его собственный оргазм. Он бездумно натягивает Дазая на их члены, пропуская внутрь узлы, инстинктивно желая толкнуться как можно глубже. И лишь тогда в его далёком сейчас сознании мелкает мысль о двух узлах внутри Дазая, когда делать что-либо уже поздно. Оргазм накрывает, словно взрыв изнутри. Он накрывает каждую клеточку его тела, их сковывает и укалывает жаром. Оргазм накрывает с головой, затмевая сознание, настолько сильный и долгожданный, что Чуя на пару секунд не чувствует ничего, кроме безумного удовольствия. Он обильно кончает в презерватив, полностью находясь в Дазае, и у него немного кружится голова от того, как быстро раздувается его узел. От давления его узла, от дикой узости, почти одновременно с ним кончает Сигма, протяжно простонав, полностью погребённый в Дазая. Дазай, запрокинув голову и широко распахнув глаза, громко вскрикивает. Его тело крупно содрагается, сухое горло безумно дрожит, а по горячей щеке скатывается одинокая слеза. Соглашаясь, он не думал о целых двух узлах, которые могут его связать. И вот, они оба внутри него, связав его где-то на полчаса. Они будто разрывают его, всё его тело, так сильно, что в голове просто не может что-либо осесть. Это не столько больно, сколько ошеломляющее давление на его дико чувствительные после всего стенки, и Дазай, задушенно всхлипнув, чувствует, как сильно протекает на яйца альф, капая на покрывало, уже пропитанное его смазкой насквозь. Чуя, даже не отойдя до конца от ошеломительного оргазма, впивается беспокойным взглядом. — Д-Дазай! — сипит Чуя, так и не восстановив дыхания, судорожно хватая ртом воздух. — Дазай, ты как? — К-кошмарно, — тихо отзывается Дазай хриплым дрожащим голосом, опуская голову и сухо сглатывая. — Но не стеклянный, переживу. Чую такое «утешение» совершенно не устраивает, но Дазай не удостаивает его чем-то ещё, прикрывая тяжёлые веки и опуская голову на его плечо. Сзади его обнимает Сигма, прижимаясь к его покрытой испариной спине и всё ещё тяжело шумно дыша. Быстро осмотрев взглядом эту картину, Чуя лишь недовольно вздыхает и прикрывает веки. От вязки гон утихает, скрываясь в глубине его, давление на узел безумно приятное, такое успокаивающее и какое-то родное, что Чуя полностью расслабляется, постепенно восстанавливая дыхание и способность думать. Феромоны Дазая, сладкие, густые, пахнущие шоколадом, будто он находится на шоколадной фабрике, без кислой нотки, потому что омега полностью удовлетворён и наконец спокоен, щекочут ноздри, и в голову невольно лезут мысли о Дазае. Мог бы он хоть представить, что, встретив тогда Дазая, в итоге окажется здесь? В комнате Сигмы, с феромонами Дазая в лёгких, пока сам Дазай дремлет на его плече. Состоя в Портовой мафии, будучи напарником Дазая. Это — безумие. А ведь прошло всего несколько месяцев. За несколько месяцев его жизнь, нервная, но по-своему размеренная и привычная, кардинально изменилась. От этого осознание слабо кружится голова. Ведь эти несколько месяцев так сильно захлёстывали его, что сердце не переставало бешено колотиться в груди, заходясь в стуке почти до боли. Эти месяцы принесли ему столько боли, ошеломления, опустошённости и страха, что хватит на всю его никчёмную жизнь. А ведь всё началось со встречи с Дазаем в обезъяннике безымянного полицейского участка в одном из безликих районов Токио, с того, что он заговорил с ним. Наверное, если бы у него спросили, готов был бы он заговорить с Дазаем, зная, что его ждёт впереди, он бы ответит отрицательно. Но, находясь сейчас здесь, когда Дазай дремлет на его плече, когда на нём самом дремлет Сигма, когда их феромонами, мягкими, густыми, пропитанными удовлетворением, пропахла вся комната, когда его набухший узел погребён в Дазае и ощущение того, что так — правильно и естественно, Чуя думает, что, возможно, ответил бы «да, готов». Столько раз, сколько пожелаете.