Цветок жизни

      Пересечение пустыни с сумкой через плечо в одиночку оказалось даже более трудной задачей, чем представлялось.       Тогда ему еще не принадлежало звучное высокое имя. Не было высокой должности. Не было и огромного штата людей, различных исследований и могущества, приобретенного от знаний и силы.       Была лишь весьма паршивая репутация в родной стране. И имя, данное матерью при рождении — Зандик.       С водой проблем не было. Расположение известных оазисов он запомнил и набирал ее в дорогу в большом количестве. С едой проблемы были несерьезные: ту, что есть, он растягивал, а также в пустыне можно было найти множество скорпионов и лисичек. Профессиональным охотником Зандик, конечно, не был, но какие-то деревенские знания ему пригодились, хоть и на прямую к скорпионам он старался не лезть. На крайний случай были орехи и скоробеи, хоть и питаться ими было то еще удовольствие. В самый зной Зандик старался не идти. Отсиживался где-то в тени и выходил, когда солнце начинало опускаться.       Ах, если бы только пересечение пустыни заключалось в подобном выживании.       Опасность для жизни предоставлял и местный контингент. Пустынников было видно издалека, отчего их лагеря можно было обойти, а в самом крайнем случае договориться. Один раз Зандика даже узнали:       — А, ты тот пропущенный, которого тогда привязанного на яке по пустыне пустили?       — Как тесен мир, — согласился с этим утверждением Зандик. — Здравствуйте.       Эти отпустили, потому что: «И так жалкий до невозможности, всё равно что котенка пнуть на дороге». Звучало по-ужасному обидно, но пока ситуация работала в сторону Зандика, он не лез.       Но были и существа, с которыми диалог не работал. Плесенники больше походили на животных в своем роде, поэтому хоть и представляли угрозу, но их намерения быстро считывались. С хиличурлами это не всегда работало. Особенно с изгоями. Эти одинокие бродяги могли появляться в самых неожиданных местах, и очень сильно везло, если не сразу замечали и можно было успеть развернуться и пойти другим путем.       А иногда приходилось просто бежать.       Как, например, сейчас. Драки уж точно были не по части Зандика. По крайней мере, не до прохождения учебной части Фатуи. Быть может, с кем-то одним он еще мог бы справиться, но не с толпой. Даже действия механизмов легко можно было просчитать, повредить ядро и отключить. Но с хиличурлами не работал никакой контакт, а драка была себе дороже. Деревенские старики рассказывали, что раньше их было намного меньше. Раньше, еще до того, как Бездна атаковала не только Сумеру, но и остальные страны. Когда еще Руккхадевата была жива.       Впереди были руины, о которых Зандик знал из публикаций исследовательских экспедиций Академии. Когда его исключили, он понимал, что Мудрецы найдут любой предлог, чтобы выбросить его следом в пустыню, поэтому оставшееся время изучал эту территорию Сумеру. А также, раз всë было предрешено, провел парочку своих исследований еще в джунглях. Ведь если уходить, то громко, чтобы на долгие века запомнили!       Механизм для открытия прохода Зандик активировал легко, успел забежать и закрыть, слыша еще парочку ударов и рев монстров с другой стороны. Здесь было прохладнее, или же ему так казалось после столь долгой пробежки и холодного пота. Внутри этих построек всегда было светло из-за сохранившихся технологий освещения царя Дешрета. Чем-то они напоминали факелы, но работали не на огне, а на элементарной энергии. Хорошая конструкция.       Зандик опустился на пол, в один из углов подальше от запертого прохода. Нужно было немного отдохнуть, особенно после такого изнурительного бега. Из закромов сумки он достал карту, пробегая по пройденному маршруту взглядом. Пустыню он практически пересек, большая часть была позади, к завтрашнему утру он должен был добраться до священного оазиса Вурукаша, где, если верить фольклору, жили пари. Там можно передохнуть подольше, а если двигаться дальше, то можно даже выйти из пустыни и прийти к границам Фонтейна. Там найти корабль и зайти в город с туристической визой. Можно временно поработать в их исследовательском институте, хоть их дела Зандика не особо привлекали. Оттуда тоже погонят, но можно попробовать через чайную деревню прийти в Ли Юэ. Их механизмы сильно отличаются от сумерских, отчего весьма любопытны в конструкциях. Но, став преступником в стольких странах, следует залечь на дно. Будет удачей попасть для этого в Инадзуму, но что дальше? Где найти хорошего спонсора? Оборудование? Всё это бессмысленно без этого.       Академия тоже не была хорошим спонсором. По крайней мере, не всегда и не везде. В растительной части Сумеру — да, в пустыне — нет. Задника даже передёрнуло в дрожи от воспоминаний о больнице Дар аль-Шифа, где он решил проработать, чтобы немного скрасить своё пребывание в этих песках. Всё, что происходило за пределами стены Самиэль, Академию мало волновало. Зандик был даже уверен, что они понятия не имели, что изгнанный работает с больными элеазаром. Вряд ли они читали лечебные наблюдения, поэтому он со временем начал писать своё имя в открытую. Вопрос, кому повезло меньше — врачам или больным, оказался насущим. С одной стороны, состоянию этих людей нельзя было позавидовать, а с другой, в воспаленном бреду они хотя бы пропускали многие часы жизни. Сначала всё шло более-менее хорошо, а потом Академии, видимо, надоело тратить средства на поддержание людей, что и так скончаются в скором времени. Поставки еды и воды становились меньше и реже. Удалось договориться с торговцами из деревни Аару, но ничего не давалось даром, а морфина и так не хватало. Приходилось закрывать рот пациентов кляпом, а иногда и вовсе вырубать ударом, чтобы они прекратили крик. Однажды с Зандиком всё же начали спор на очень истеричных тонах, но не матры и не Академия, а другие дежурные врачи, но уж точно не за его врачебную деятельность в этой больнице. Тогда ему поручили написать прошение о привозе препаратов в Дар аль-Шифа, а поскольку морфин закончился с потрохами, он написал много грамм. Не нормально много грамм. Когда ему сказали, что такие объёмы вызывают подозрения, он не выдержал и взревел:       — Ну тогда две гематогенки сверху добавьте, чтобы не выделяться!       После этого от него отстали. А все препараты всё же привезли, да ещё и с едой и водой в придачу!       — Господь всевышний, наверное, ты всё же существуешь.       Но это была одна из последних больших подачек Академии, поэтому радоваться было рано. На больных Мудрецам стало всё равно, раз элеазар только и делал, что прогрессировал, несмотря на многие усилия и вложенные средства. И, к их несчастью, о врачах Академия тоже предпочла не вспоминать. Они были родом из пустыни, поэтому их состояние не волновало тех, кто жил по другую сторону. Зандик понял, что ожидать ничего не следует, ещё по одному состоянию здания: скрипучая прогнувшаяся дверь, множество сквозных трещин, в которые то и дело попадал песок, даже в операционную. Кривые инструменты, душные комнаты: откроешь окно проветрить — и налетит песок. Во время песчаных бурь многие пациенты молились не за свою жизнь, а на то, чтобы стены этой «больницы» выдержали.       — Очнись! Из Академии больше ничего не высылают. Ладно бы только мора перестала поступать, но скажи, в лучшем ли мы положении, чем эти поражённые болезнью? Мы сидим в утопающей в песках куче мусора, пытаясь ещё и соблюдать нормы ухода.       Это Зандик услышал от Амуди, и постепенно персонала в больнице становилось меньше. Кто-то умер в пустыне, но большинство просто ушли. Сначала в дневнике стояли росписи троих дежурных врачей. Потом двоих. А потом остался он один, и тогда больница перешла в его распоряжение. Ещё несколько санитаров и медсестёр с братьями остались, ведомые беспокойством о здоровье людей здесь. Зандика и раньше мало что сдерживало от экспериментального вида лечения в этих стенах, никто ему ничего не говорил, а теперь все дни стали полностью его. В таком случае стоило выжить максимум из оставшегося.       Материала было немного, да и объектов исследования всего четыре. Из них IV казался самым благоприятным, несмотря на то, что прошлое лечение от другого врача привело его в кому. В истории медицины было множество случаев, когда доктору приходилось решать, чья жизнь имела больше шанса на успех. И Зандик тоже сделал этот выбор в тот момент. Остальные трое должны были послужить пробой пера.       Удалось выяснить, что при заболевании элеазаром в теле катастрофически повышались элементы. Но скверна имела под собой особенность разъедать их. Скорее всего, благодаря её вмешательству можно было остановить прогрессирование болезни, а пострадавшие участки объекта заменить. Однако со скверной стоило быть очень осторожным, она была сравнима со змеиным ядом: использовать в медицинских целях можно было лишь определённое количество.       Многим оставшимся не нравился подобный подход, но Зандик никого не держал и остался в больнице даже тогда, когда некоторые пригрозили позвать матр. Их угрозы были пустыми, так как за всё время госпитализации больных не навещали даже родственники.       Однако через пару месяцев Зандик вновь встретил в стенах одного из прошлых дежурных врачей, Ибрагима. Он рассказал, что Академия вновь обещала прислать всё необходимое, перевести всех в более хорошее здание, в том числе пригласить более компетентный персонал и достать больше больных для изучения болезни. Затем Зандик увидел много преподавателей Академии, хотя и не слышал шума сверху, когда они приходили. Они делали вид, будто ничего не произошло между ними в прошлом. Будто они вовсе не знали, кто он такой. Всё тем же монотонным тоном читали лекции, не относящиеся к ситуации с состоянием больных. Объясняли, как именно осуществляется работа учёных. А потом Сохре…       Стоп. Какая Сохре? Она же умерла.       Оглянувшись, Зандик понял, что остался один на один со всего одним живым объектом на койке, номером четыре, которого всё это время выделял как особенный образец. Его состояние было тревожным, а также часто возникали галлюцинации, однако прогрессирование элеазара удалось остановить. Новую руку, ранее пострадавшую сильнее всего, ему пришлось предоставить от объекта II, а от третьего взять только кожу — его конечности не подходили объекту IV, ведь он был ещё ребёнком. От жары и недоедания у Зандика самого начали появляться галлюцинации — не иначе из-за этого появлялось столько знакомых личностей в коридорах. И раз исследования пришли к результату, а воды с едой практически не осталось, больше здесь делать было нечего и ему самому. Тогда он позволил этому одному убежать, а сам собрал вещи и ушёл из больницы, понимая, что в деревне Аару его не ждут.       Через пару дней он нашёл объекта IV недалеко от оазиса, лежащего в куче песка. Он погиб от истощения и сильной жажды, скорее всего, получив до этого солнечный удар, не добравшись до воды всего на пару метров.       Следовало попытаться пересечь пустыню, раз в Сумеру дорога Зандику была закрыта. Заодно по пути можно было заглянуть во многие руины, чтобы посмотреть на механизмы. Раньше он бывал только в старом Гюрабаде с экспедиционной группой Академии, да и то не слишком долго. Если вспомнить, на него уже тогда жаловались, что он «вечно действует без разрешения».       А теперь Зандик оказался в одном из руинных коридоров, рассуждающим, что делать дальше. Фонтейн казался единственным хорошим решением в данный момент, но не самым благим. По крайней мере, там он сможет набраться сил. Пустыня слишком измотала его. Растягивание пищи и воды влияли на организм не лучшим образом.       Но на самом деле, он не мог не признать, что идти ему было попросту некуда.       Шум механизма Зандик услышал четко, и не было сомнений, что кто-то зашёл в руины. Судя по звуку шагов, их было несколько. Пустынники? Откупиться от них было нечем. Нужно было снова бежать. В этом месте должен быть второй выход, если он успеет добраться раньше, то смог бы запереть этих людей здесь. Едва пробежал Зандик мимо коридора, ведущего ко входу, то услышал громкий мужской голос:       — Эй, стоять!       Однако он не послушал, даже не посмотрел, зато чётко услышал, что его начали преследовать. От истощения Зандик бежал недостаточно быстро, да и атлетом никогда не был, мог только бежать и понимать, что его нагоняют. Но удача всё ещё была при нём. На пути возникла выключенная первозданная конструкция вида разведчика, что смирно лежала на полу. Он её очень легко активировал, с довольной улыбкой наблюдал, как механизм поднялся. Это остановило преследователей. Именно тогда Зандик заметил, что одежда у них была не пустынного народа, но ему в тот же момент стало на это всё равно. Наверное, сработал мгновенный инстинкт побега, когда механизм двинулся к его преследователям с целью ликвидации нарушителей. И теперь это были только их проблемы.       Зандик бросился бежать дальше, но, видимо, «судьба» всё же существовала, иначе он никак не мог объяснить появление ещё одного точно такого же механизма прямо перед носом. Но на этот раз уже активного.       Он успел отпрыгнуть назад и подобрать тяжелый большой кирпичный осколок, который, видимо, выпал со стены. Нужно было успокоиться. Всего-то нужно попасть в ядро, а потом отключить. А может, сманеврировать и успеть убежать? У механизмов обычно есть своя территория преследования цели.       На памяти Зандика только у одного наблюдались дефекты подобного. Того самого, который поставил на нём крест в лесах Сумеру.       Однако не успел он и глазом моргнуть, как механизм упал сам по себе. Его кто-то атаковал прямо из-за спины Зандика. Шум прошлого разведчика тоже стих после тяжёлого грохота. Он тоже упал на пол.       — Вы для сумасшедшего учёного весьма быстро бегаете.       Этот голос был достаточно низким, мужским. Стук его шагов нарастал по мере приближения, отчего Зандик резко обернулся. Человек в белом учтиво остановился в трёх метрах от него, явно чтобы выдержать безопасное расстояние. Внушить мысль сдержанного разговора. Он выглядел достаточно старо, а маска и вовсе закрывала правую половину его лица.       Зандику бы тоже пригодилась одна, чтобы закрыть верхнюю часть лица от ранений, полученных в пустыне.       — С кем я имею честь видеться? — решил он поинтересоваться.       Использованная сила была весьма интересна, как и сама демонстрация. Как и сам человек. Это не были пустынники.       — Полагаю, находясь в Академии, вы должны были слышать о нашей организации, — сказал этот человек. — Моё имя вам ничего не сможет дать, в отличие от самого слова. «Фатуи».       — Да, я слышал о вас не самое хорошее мнение, — припомнил Зандик. — Но мне всё равно на слухи, и на вас в том числе.       Тогда эта организация была не так внушительна и большая, но уже мозолила глаза многим праведникам. Некоторые их дипломаты заходили в Академию, но Зандик не знал, что они обсуждали с Мудрецами. Политика ему не была интересна. Как и сама их сфера деятельности.       — Однако я всё же предлагаю вам перевести со мной небольшие переговоры, — вновь произнёс этот человек в белом спокойным низким голосом.       Разбитый механизм позади него говорил о многом, как и ещё один позади Зандика.       — Я полагаю, выбора у меня всё равно нет, — констатировал он.       — От чего же? — Человек сделал шаг в сторону, вальяжно указав рукой в открывшийся проход. — Мы вас не задерживаем, если вы не намерены вести разговор. И всё же, я бы очень хотел, чтобы вы остались. Возможно, вы не совсем правильно истолковываете ситуацию: у вас определённо есть то, что вы можете предложить нам, но и у нас есть то, что мы бы хотели предложить вам.       Продемонстрированная сила послужила больше не страхом, а интересом. Всего на секунду, но Зандику показалось, что это было…       Снежная, да? Её он не рассматривал, хотя многим ли она отличалась? В пустыне по ночам тоже было очень холодно.       Он откинул камень, словно это было какое-то внушительное оружие, а потом произнёс:       — Я вас слушаю.

***

      Подготовка к проведению любого эксперимента всегда занимала время, но в этот раз с проведением операции на Крукабене и созданием новой сегментации эта подготовка заняла больше необходимого. Бывало такое, что испытуемые, уже прекратившие выплескивать стресс через покусывание подушек, снова начинали этим заниматься, когда с ними долго не работали. У образца номер шесть в этом плане выдержка была крепкой, но ее стержень в подобном моменте проверять совершенно не хотелось. Тем более, что в этот четверг на ней будет проведена новая работа.       Но пока было слишком ранее утро для проведения столь серьезной работы. Дотторе уже проводил Клерви до школы, и постепенно лаборанты подступали к работе. Одни приходили раньше и уходили раньше, другие позже и уходили позже, а кто-то рано приходил и поздно уходил, но имел больше выходных. Это всё обговаривалось заранее. Сейчас в лаборатории было два парня, но в самом дворце еще несколько лаборантов, просто они были заняты другими делами.       — Читал недавно статью из Фонтейна от исследователя одного, — услышал Дотторе краем уха речь одного лаборанта, — что симфонические мелодии позитивно влияют на поведение человека.       — Ну, музыка — большой источник эндорфинов, как и потребление пищи, так что ты меня не удивил, — ответил второй. — А если мы говорим о госпоже третьей…       — Госпожа Субретка — это одно. Но именно музыкальная композиция расслабляет нейрорецепторы и улучшает нейрохимический процесс.       — Так, во-первых, делом займитесь, — решил вмешаться Дотторе, повернув к ним голову. — Во-вторых, у нас есть, на ком это можно всё проверить. В-третьих, сходите и возьмите магнитофон любой, а потом пару кассет.       Пока было время до назначенного опыта, этим можно было заняться. Через две минуты Дотторе уже ждал их в коридоре, и эти ребята принесли то, что было нужно. Не все тесты, которые он проводил, нуждались в документальном одобрении верхушки. Парочку психологических и на проверку построения логики он провел даже на Царице без ее ведома. Едва Дотторе двинулся в нужную сторону, то сразу махнул этим ребятам:       — За мной. Вы это первые начали, так что наблюдение за результатом на вас.       Уж на подобное свое полное внимание он не хотел обращать, поэтому они завернули в нужный коридор и вошли в необходимую комнату. Она была просторнее остальных в этом крыле, в ней находилось много стеллажей с простой художественной литературой, настольными играми и чистыми листами бумаги с простыми карандашами. Хотя стоило отметить, что такие матерые испытуемые, как шестая, просили предоставить побольше цветов. Наглости и смелости у них в таких вопросах было больше остальных. Здесь также было несколько столов, стульев, не особо мягких диванов. Окна также без ручек, и ничего колющего и режущего на полках не лежало. Да и к тому же, чтобы контролировать отношения внутри, в общей комнате всегда стояло два солдата.       Когда Дотторе вошел, то номер девять резко поднялся с места и отошел ближе к стенке, поднимая правую руку к груди. Даже не особо следя за их кадрами, можно было понять, что он новенький, едва успокоившийся от ощущения попадания сюда. Остальные могли просто напрячься и внимательно следить, а такие, как шестая, которая, признаться, была здесь дольше всех, вообще только один раз посмотреть и больше не обращать внимание.       Они даже не посмотрели, когда Дотторе поставил на свободное место магнитофон. Их внимание было привлечено только к музыке, что заиграла из него со временем, да и то лишь с большим непониманием в глазах.       — Никому не трогать.       Несмотря на всю внезапность и растерянность, они все остались на своих местах. Шестая так вообще через секунду вновь опустила взгляд в книгу, лежа на полностью принадлежащем ей маленьком диване. Который круг она здесь уже всё перечитывала? Где-то двадцатый точно.       — Ну и раз мы все равно здесь, — начал Дотторе, доставая из кармана маленький фонарик. — Четвертый, ко мне.       Этот был здесь уже второй год. И именно он увидел тогда его и Клерви в коридоре, наверняка уже поделившись этой новостью с остальными. Убить его за это было мало, но вина, по большей части, была на самом Дотторе. Однако пока все продолжало протекать спокойно и безопасно. Никакого буйного поведения и лишних вопросов не наблюдалось. Четвертый оторвался от шахмат за столом и более нервно подошёл к Доктору. Он наверняка понимал, что увидел то, что не должен был, но всё, что Дотторе нужно было от него, — чтобы он поднял голову и открыл пошире рот.       — Самочувствие как? — спросил Доктор, отпустив его.       — Нормально.       — Свободен.       Было заметно, что ушёл он намного быстрее, чем подошёл. Доктора было лучше не злить, и они это знали, хоть и на открытую конфронтацию он не выходил, оставаясь в девяносто процентах случаях рассудительным и спокойным. Дверь в комнату открылась, это был лаборант Сияна, она с лучезарной улыбкой закатила в комнату трёхэтапную тележку для раздачи пищи. Это был завтрак: густая манная каша, ломтик хлеба с сыром, варёное яйцо и тёплый чай.       — Ну, мои хорошие, налетай на завтрак!       То, что она временами общалась с ними, как воспитательница в детском саду, резало слух, но при этом подобное оставалось все еще в рамках соблюдения инструктажа. Подопытным это не особо нравилось, судя по их лицам, особенно теперь, когда Сияна после того происшествия стала отвечать за раздачу еды и тем самым им приходилось контактировать с ней чаще. Однако они молчали, так как не имели в подобном моменте право высказываться.       — По одному подходим, не толкаемся, взяли своё — отходим, не толпимся, — продолжала она в том же приподнятом духе, а потом стала более серьезной: — Шестая, для тебя нет порции.       — Поняла.       Едва закатив глаза, она сразу развернулась и вернулась на прежнее место. Лишних вопросов на этот счет не задавалось, так как они знали, так сказать, «местные порядки»: если тебя заставляют пропустить прием пищи, значит, следующая операция на тебе. Новичков это, конечно же, пугало. Тех, кто был здесь подольше, тоже, но по большей части у них было свое особое отношение к подобным новостям.       — Удачи свернуть шею, — сказал ей один, когда проходил мимо.       — Хоть бы, хоть бы, — на грани отчаяния взмолилась шестая.       Их разговоры о подобном изрядно поднадоедали, но лучшим решением было и вовсе не обращать внимания. Дотторе только остановился возле Сияны и шепнул на ухо:       — Четвёртого можешь не проверять.       — Понятно, — отозвалась лаборант.       И после этого он оставил ее с испытуемыми один на один. Работы ей, конечно, привалило с того происшествия, когда подопытным ни завтрак, ни обед не принесли, но Дотторе был в этой девушке уверен. В своей работе была ответственная, и ей можно было доверить наблюдение за любым образцом. Буквально сама с корнем вырвала среди остальных на себя эту ответственность.       В оставшееся время нужно было только подготовиться к предстоящему началу эксперимента через операцию. Еë проведение не займет много времени, расчет был на час, если не возникнут осложнения состояния испытуемого.       Примерно через час Дотторе вошёл в операционную для проведения работы. Шестая уже лежала на операционной кушетке, пока еще пристегнутая к ней, постепенно погружаясь в беспросветный сон. Их всегда просили считать вслух, пока они могли, после того как начиналось погружение под общий наркоз.       На самом деле для этого эксперимента могла быть использована местная анестезия, но с работой над испытуемыми она практически никогда не применялась. Лучше было, чтобы они ничего не запоминали, даже кратких перебросов слов, и не волновались, если что-то пойдет не так. Поэтому применяли вне зависимости от вида операции практически всегда общий.       — Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать… — Шестая остановилась на пару секунд, очевидно, заменив Дотторе, но затем продолжила: — Один. Два. Три. Четы… Пят… Шес...       После этого ее голос перестал быть слышен совсем, а веки сомкнулись. Наркоз подействовал, а значит, можно было начинать.       Теория была проста: на определенном уровне Бездны обитало множество монстрообразных существ, напоминавших смесь коровы и дикобраза. Иглы у него были пропитаны весьма сильным ядом: при попадании в тело он быстро распространялся, появлялись язвы, потом кровотечение из всех отверстий, галлюцинации, а пораженная область чернела и разбухала практически моментально. Самое интересное, что эти иглы пробивали даже сталь, хоть и застревали в ней. Противоядие никто из ученых не мог вывести, хотя и достать образцы данного яда было возможно. С бездновскими отродьями всегда было тяжело работать, а над чем-то столь тонким тем более. Всё, что ранее удалось, — сбавить эффекты, но этого было недостаточно. Обычно пострадавших просто расстреливали на месте, чтобы они не умирали в муках.       Но, будучи сам недавно на той стороне мира, Дотторе приметил, как подобная игла угодила в еще одно существо Бездны. Всё такое же агрессивное, но зато оно смогло перебороть свою смерть. Эти создания были крысами, но на спине у них росло около трех полупрозрачных грибов. Это можно было бы назвать ежами без иголок, только вот строение их тела все же больше походило на обычный крысиный с длинным тяжелым хвостом. Но не было важно, кто они — они смогли перебороть яд. Почему?       Расследование этого Дотторе начал еще в Бездне: каждый гриб напоминал по своей сути кордицепс, тоже отдельный паразит, контролирующий тело. Даже когда Доктор отделил его от тела, он остался дееспособен. Его корневая система крепко цеплялась в плоть, а поскольку не хотело терять среду обитания, начинало излечение. В его полупрозрачной шапке скапливались питательные вещества, что он предоставлял организму, тем самым просто расщепляя попавший токсин.       В Бездне можно было обнаружить и не такое. На первых уровнях даже были гигантские участки полностью выжженной пустоши, где в некоторых местах можно было встретить пламя, оставленное еще Синьерой до попадания в Фатуи. Но сработает ли подобное на человеке? Если смертельный яд породил этот отголосок мира, то его средством и получится избавиться от него? Это сильно помогло бы в передвижении по Бездне и сократило бы число погибших.       Это определенно было тем, что было нужно проверить.       В качестве пострадавшего участка была выбрана левая рука, предплечье тыльной стороны. Выбор произошел в угоду удобства в работе и состоянию самого испытуемого. Шестая была правшой, а расположение объектов из Бездны в другом месте более сильно затруднит для нее перемещение, к тому же проводить подобное сразу возле внутренних органов не стоило, это можно будет сделать в следующих тестах. Да и конечность было легче ампутировать в случае неудачи.       Всё, как всегда, проходило максимально стерильно. По расчетам, для избавления среды от яда определенно отобранного количества паразитическим грибам потребуется около трех дней. И то, что не было обнаружено никаких следов мгновенного распространения, было самым первым хорошим знаком.       Когда шестая начала отходить от глубокого сна, ей дали обезболивающее и унесли в палату. Оставалось подождать несколько часов, когда она полностью выйдет из под действия наркоза и можно будет проверить ее состояние. На каких-то мелких пробах пера Дотторе доверял наблюдение конкретно приставленному лаборанту, читая затем его заключения. Но на многих проектах сам следил за состоянием образца, когда для испытания отводился всего один.       Когда он зашел к шестой, она снова спала. Скорее всего, подействовало обезболивающее, но сейчас она должна была уже считывать происходящее в обыденном темпе. Конечно, только если у нее не начнется истерика. С шестой такое в последние года возникало реже, чем с остальными, но шансы на подобное ее поведение все же были высоки.       Ее рука аккуратно лежала на кровати тыльной стороной вверх, и, исключая грибовидный объект из Бездны в количестве трех штук, конечность выглядела абсолютно здоровой. Температуры не наблюдалось, давление было немного повышено, но в пределах допустимого. Язв на теле не показывалось. Не было и кровотечения. Оставалось верить, что и дальше все будет хорошо.       Шестая начала приоткрывать веки, сильнее поднимая грудную клетку на вдохах, а наличие Доктора рядом заставило её намного быстрее прийти в чувство. Но больше всего она взбодрилась, увидев свою левую руку, мгновенно раскрыв глаза и уже собираясь закричать, но Дотторе сразу закрыл ей рот.       — Тихо-тихо-тихо. Так и должно быть. — заверил он её, видя метающийся в испуге взгляд шестой ещё некоторое время. — Сейчас я отпущу руку, а ты не падай в истерику, поняла?       Она пару секунд ещё прибывала в ужасе, но потом всё же успокоилась. Ей было не привыкать к подобному, поэтому именно она стала участницей этого опыта, так как была здесь дольше других. Этот стресс она переживёт, как и прошлые. Шестая, поджимая губы, кивнула, и тогда Доктор отпустил её, медленно убирая руку, готовый всё же закрыть ей рот, если она сорвется. Шестая с минуты смотрела на левую конечность, очень недоверчиво оглядывая грибы.       — Можно вас попросить? — натужно спокойно подала она голос. — Чуть-чуть всё же подробностей.       Подробностей? Рассказать про яд, про дееспособность этого грибного организма, про его эффекты? Ещё чего.       — Нет, без подробностей, — резко отрезал Доктор её вопрос, чтобы больше не слышать распросов. — Около трёх дней левая рука будет находиться в подобном состоянии, во время этого посещение общей комнаты запрещено. Также за тобой повышен уход.       Пока он говорил, шестая всё же повернула голову к правой руке, безуспешно подергав ей. А Доктор продолжал:       — Головокружение и сонливость нормальны, в случае ухудшения состояния…       — Позвать, — перебила его шестая немного нервным тоном, повернув голову. — Я всё знаю.       — Прекрасно. — Доктор посмотрел в бумаги на планшете. — Сейчас как себя чувствуешь?       — Ну знаете… — её взгляд опустился вновь на левую руку. — Смешанные ощущения. Риск смерти есть?       — Головные боли? Онемение? — проигнорировал Дотторе её явный вопрос. — Сердце?       — Нет.       — Рука сильно болит?       — Немного покалывает, но терпимо.       — Если начнутся нестерпимые боли — дай знать.       Обезболивающее еще должно было на нее действовать, так что явных признаков, которые могли посвидетельствовать провалу исследования, пока не наблюдалось. Оторвавшись от записей после расспроса, Доктор снова посмотрел на испытуемого перед собой, а потом достал из кармана металлический восьмисантиметровый стержень, к одному концу которого была прикреплена веревка в виде петли, чтобы его можно было надеть на запястье. Чем-то это напоминало фонарик, но на самом деле просто передавало сигнал другому прибору. Он использовался для вызова в случае ухудшения состояния. Дотторе кинул его ближе к правой руке образца, а она в свою очередь проследила за ним взглядом, уже давно прекрасно понимая, что это.       — На этом я с тобой закончу, полный инструктаж ты знаешь, — заканчивал Дотторе. — Отдыхай.       Воду ей регулярно будут приносить, просто лично Дотторе этим не занимался, а на всё прочее она и сама знала ответы. Когда он пошёл к двери, шестая всё же вновь подала голос:       — А-а, Доктор!       Вместо слов, дождавшись, когда Дотторе развернется, она подергала рукой в наручниках, явно прося освобождение. Если состояние было спокойное после наркоза, то больше не к чему было держать образец прикованным. Но только не в этот раз.       — Это чтобы не вырвала, — объяснил Дотторе очень кратко. — Когда будет приём пищи, освободят на время.       Не к чему ей было прописывать энтеральное кормление, просто кто-то проследит во время потребления еды, чтобы ничего не делала, а потом снова пристегнëт. Лишний стресс не следовало создавать, особенно сейчас.       — А зубами я не прогрызу?       Вопрос заставил задуматься. Вряд ли шестая сказала это с угрозой, скорее даже больше с сарказмом, намекая, что ничего отрывать рукой не будет, но Доктор не рисковал. Им доверять было нельзя. Но вот прогрызть зубами… Шов был крепкий, грибы прикрепили свою систему сильно, в таком положении неудобно изогнуться, и приложенных сил одной лишь челюстью не хватит. Конечно, если шестая останется в спокойном состоянии, а на это нельзя было рассчитывать.       Дотторе вышел из палаты, попросив солдата на входе зайти и проследить за подопытным, что шестая точно легко считала, так как крикнула:       — Постойте, это я так с дуру ляпнула!       Но её слова здесь ничего не решали. Важны были лишь разговоры о физическом состоянии, и то не всему можно было верить. Дотторе вернулся с воротником-тарелкой, сказав солдату встать на прежнее место, а ещё услышал от шестой хорошо вымученно одно сквернословное слово и добавку: «Кто меня за язык тянул?».       Тем не менее, она послушно перешла в сидячее положение самостоятельно, даже не услышав указание, так как всё прекрасно понимала. Дотторе спокойно закрепил на щее воротник и теперь точно мог быть спокоен за состояние левой руки.       — Не туго? — поинтересовался он.       — Я вас ненавижу. — прямо и открыто заявила шестая, повернув на него глаза.       — Я знаю.       Ответ был очень прост и легок на слова. Дотторе приподнял подушку и легонько толкнул образец вниз, чтобы она легла.       — Обед ты пропустила, а полдник тебе не принесут, поэтому подождешь ужина, — добавил он между делом. — Сейчас лучше постарайся уснуть.       — А можно я сначала поплачу?       — Конечно. — Одним махом Доктор накрыл шестую до пояса одеялом. — Я приду вечером, до этого ты знаешь, что делать.       — А с той девчонкой не так, да?       — Отдыхай, спи, — Дотторе проигнорировал её вопрос, когда пошёл к двери, но всё же развернулся, указав на образец пальцем. — И ещё, боли при шевелении руки нормальны.       — Кто она вам? — не унималась шестая. — Дочка?       — Увидимся вечером.       И после этой фразы дверь закрылась с другой стороны, и Докторы сильно выпустил воздух через рот. Игнорировать некоторые их вопросы было уже частью привычки, но подобные он услышал впервые. И хоть и не прерывал речь, будто шестая ничего и не говорила, но она, без сомнения, всё понимала, даже если бы Дотторе сказал ей: «Нет».       Отвратительно. Лаборанты и солдаты тоже, без сомнения, будут подобное игнорировать, им даже лишний раз говорить об этом было не нужно, но Дотторе это всё же сделал сразу после того, как шестая увидела его и Клерви. Раньше они просто лишь подозревали об их связи, но недавно у них появились конкретные доказательства. Слишком много это что-то не значило, ведь они все еще ничего не знали о Клерви, о том, где ее можно найти, но все это было весьма изматывающе для самого Дотторе.       Да и волнение за Клерви все-таки было. Даже несмотря на то, что в Заполярном было много солдат, и никто не оставлял ни одного испытуемого без пристального контроля, за исключением их палаты. Стоило ли расформировать биологическую станцию в нечто иное? Это станет возможно только по окончанию нынешнего проекта, а ввиду недавних событий его график сильно изменился. Хотя Дотторе не мог отрицать, что он даже черезчур сильно надумывал. Скорее всего, дело было в непривычных вопросах и переживании о том, кто и правда не мог за себя постоять. А также был важен для него…       — Дотторе!       Голос Клерви выбил из потока самых разных мыслей, от худших до лучших. Она давно пришла со школы и сидела прямо перед ним за другим концом стола с наполовину съеденной тарелкой плова. Было ощущение, что Клерви именно разбудила его, так как он не особо помнил, как именно они пришли сюда. А в особенности не разбирал, о чем она говорила всё это время.       — Извини, я задумался, — честно ответил Дотторе на зов. — О чем ты говорила?       — Ни о чем, — более громче обычного произнесла Клерви. — Я хотела спросить: можно мне остаться у Яси с ночевой в субботу?       — С ночевой?       — Да!       Скорее всего, она повышала голос сейчас, чтобы Дотторе ее точно услышал, что было уже не обязательно. При этом Клерви ожидающе и в какой-то степени требовательно уставилась на него, так что с ответом Дотторе не медлил:       — Можно, если её родители не против.       — Она тоже спросит сегодня, — чуть более спокойно сказала Клерви. — Если разрешат, то правда можно пойти?       — Да, конечно. Только адрес ещё скажешь мне.       — Яся еще сказала, что еще придет за мной в субботу, если разрешат, — продолжила Клерви. — А назад я могу сама пойти, к тому же она меня проводит…       — Клерви, — прервал он ее. — Скажи адрес на всякий случай и вернись во дворец до темноты, понятно?       — Хорошо, — согласилась все же она.       Чем дольше шло время, тем больше Клерви напоминала обычного ребенка, а не зашуганного воробушка, как в первые дни. После своего обеда она побежала к Коломбине, а Дотторе направился к себе в лабораторию. Сегодня они еще увидятся, а до этого времени ему нужно сделать всю работу.       В частности, снова проверить образец исследования прямо перед ужином. В голову ударили воспоминания о вопросах шестой насчет Клерви, когда Дотторе вновь направлялся к ней. От этого он даже дернул головой в сторону, замечая, что стук его шагов был громче обычного. Нельзя было заходить к ней в таком состоянии, поэтому Доктор сделал парочку глубоких вдохов, собираясь с мыслями. Если шестая снова начнет этот диалог, то, возможно, стоит на нее немного надавить, чтобы впредь не слышать подобное. Но это была палка о двух концах, и дело было даже не в том, что Дотторе мог задеть ее моральное состояние, а в том, что он не имел права показывать свои слабые стороны перед испытуемыми. Надавит — и ответ для них станет более чем очевиден, даже если больше до его ушей не доберутся их вопросы о Клерви.       Как ни погляди, но игнорирование было самым лучшим вариантом из всех. Поэтому, предвкушая, что его может ждать по другую сторону двери, Дотторе снова глубоко вздохнул, вздрогнув для самоличного подбадривая, а затем открыл дверь.       — Доктор! — от радостного крика шестой он даже остолбенел на секунду. — Как я рада вас видеть, вы даже не представляете!       Вот чего он «не представлял», так точно не представлял.       — У тебя всё хорошо? — моментально спросил Дотторе, закрывая дверь, и сделал три шага вперёд и поднял руку. — Сколько ты пальцев видишь?       — Два. Просто… — на секунду она замолчала, когда Доктор изменил число на руках. — Пять. Я в адеквате.       — Это мне решать, — Дотторе чуть наклонился к ней, взяв из кармана фонарик, но только затем, чтобы поставить его на уровень глаз шестой, начиная водить в разные стороны. — Скажи мне, где ты сейчас находишься?       — В своей палате, в Заполярном дворце, я ваш подопытный, — с небольшой яростью в голосе проговорила она, перестав после этого следить за стержнем фонаря. — Я нормальная. Я рада вас видеть, потому что здесь очень скучно! Хоть бы солдат по другую сторону был бы разговорчивым.       Взгляд у неё был нормальный, и происходящее она понимала, так что Дотторе убрал фонарик назад, приподняв на свой уровень планшет с листами, записав о повышенном выбросе гормонов. Интересно, с ней ли только подобное будет происходить? Прежде чем предоставить отчёт об успехе или провале, нужно будет проверить всё ещё минимум на пяти людях.       — Хотя теперь я вам не рада, — призналась шестая. — Умеете же вы портить атмосферу.       — Как себя чувствуешь? — проигнорировал её Дотторе.       — Пожалуйста, хватит спрашивать, как у меня дела. У меня всё стабильно хреново.       — Само состояние как? — повторил он вопрос с уточнением.       — Вам честно ответить?       — Не будешь отвечать на мои вопросы, я подключу тебя к аппаратам, — монотонно, но через зубы, предупредил он еë.       — Это не очень тянет на угрозу.       — К чему лишнее место занимать?       Ему был необходим ответный контакт для получения любых результатов, а проще всего его можно было добиться через разговор. Как раз ради того, чтобы не видеть постоянно чахлого состояния испытуемых, в котором они бы не смогли ответить на вопросы, Дотторе сделал для них ту общую комнату. А вторая причина была не столь значительна для него, но снова задевала их моральное состояние: чем им ещё заниматься между делом? Не лежать же вечно на кровати, стараясь уснуть. С такой привычкой могли возникнуть свои проблемы, например, чрезмерно сильная гиперсомния. Доктор на работе не шутил и слово своё держал, поэтому, видя, что ему всё же не отвечают, направился к выходу лишь с одной фразой:       — Ладно.       Умолять и бегать за кем-то он не собирался, особенно за образцами. У них были сугубо рабочие отношения, даже если они возникали без желания последних. Едва Дотторе подошёл к двери, он снова услышал слова шестой:       — Рука в порядке, только если ей не шевелить, но голова кружится немного.       И все же перспектива лежать, подключенной к аппарату, ей определенно нравилась меньше. При этом шестая все же не изменила тон голоса на жалобный или молящий. Он был все так же тверд и в некоторой степени резок, будто она уже ожидала, что, несмотря на ответ, Дотторе пойдет дальше. Но сегодня он был добрый. Да и лишнюю работу делать все же не хотел. Он быстро записал то, что шестая сказала, а потом развернулся к ней и спросил:       — Сердце как?       — Стучит, как обычно, — ответила она не особо эмоционально.       — Какие-то ещё жалобы?       — Нет. Только на скуку.       С этим он для нее ничего поделать не мог, а пару дней в подобной спокойной обстановке могут пойти ей на пользу. К тому же Дотторе к ней зашел не для ведения разговоров о подобном, а чтобы оценить состояние. Давление у нее нормализовалось, ткань возле раны немного опухла, но следов распространения яда не наблюдалось. Главное, что кожа не синела, что могло свидетельствовать об отмирании тканей. Кружение головы? Это могло происходить из-за более ослабевшего организма, так как сейчас его силы были направлены на самостоятельную борьбу с инфекцией. Нужно было обработать область вокруг грибов и перед отбоем проверить шестую снова.       — Знаете, что меня раздражает в вашем ученом мире? — начала говорить шестая, пока Дотторе делал свою работу. — В любой публикации идет только имя ученого, поставившего эксперимент, но даже мелким шрифтом не пишут имя подопытного. Вам не кажется, что отдай ваше стезя дань уважения каждому, кто поспособствовал результату, желающих оказаться на моем месте было бы больше?       Их и так всегда было достаточно. Дотторе с ней о подобном и не собирался разговаривать. Учёный должен оставаться хладнокровен в таких делах, а первое, что вызывает хоть какой-то эмоциональный след, — это имя. Поэтому оно всегда заменялось номером. Наука — чистый рационализм, в ней не должно проявляться ни намёка на эмоцию, так как без них можно увидеть больше поверхностного. Она ищет правила, по которым что-то происходит или не происходит. Однако это лишь постоянный и сложный процесс метода «проб и ошибок». Сами чувства же являются лишь эмоциональным спектром человека, отражающим его отношение к реальному и абстрактному. Подопытный получает благодарность или компенсацию в случае летального исхода. Он предоставляет лишь тело, а оно легко заменяемое. Ему не должно быть дело до всех расчётов и формул. И он не должен строить теорию.       В случае с шестой и многими прочими ситуация была иная: они уже не являлись частью общества, когда Дотторе их передали. Не было разницы, где умрет этот человек: на площади в городе или на операционном столе. Они либо послужат с исследовательской целью, либо с целью поддержания жесткости соблюдения порядков. И на этом отношения между испытуемыми и Доктором заканчивались.       Дверь сначала проскрипела так, словно еë хотели отпереть снаружи, а потом щёлкнули ручкой. У Сияны, показавшейся на пороге, не наблюдалось особо сильно озадаченное лицо, а все намёки на подобное и вовсе ушли, когда она увидела Дотторе. Машинально уже могла заранее понимать, что всё нормально, просто осторожность никогда не была лишней в работе с человеческим испытуемым.       — Мы закончили уже, заходи, — произнес для нее Дотторе.       Это просто был ужин и ничего более. Сияна сразу перенесла на пустующий стол пластиковую тарелку и стакан: макароны из цельнозерновой муки, красная рыба и теплый чай.       — Ужин я рада видеть намного больше, чем вас, — весьма довольно произнесла шестая. — И так ещё два дня. При температуре и препаратах хотя бы заснуть проще.       — Увидимся с тобой завтра утром, — сообщил ей Дотторе, наблюдая, как ей отстегнули воротник и принялись за руку. — Но если будут проблемы, сообщай.       — Как всегда.       Однако повторение этого было чересчур важно, даже если шестая всё давно знала. Едва её хотели взять за здоровую руку, она немного отпрянула, выставив ладонь лицевой частью.       — Не надо. Я сама справлюсь. Помощь не требуется.       Проговорила испытуемый это очень четко, отчего лаборант раздвинула руки, давая ей мнимую свободу действий. После этого Дотторе закрыл дверь с другой стороны.       Зря он взялся проводить проект почти сразу после создания нового сегмента, голова гудела уже к вечеру, но еще надо было проверить домашнее задание у Клерви. Обычно она сначала писала в черновик, если не задавали простое списывание текста с работой на разбор его предложений или отдельных слов. На этот счет Дотторе был готов не разбираться и довериться ей.       С математикой у Клерви всё было нормально. Не без заминок, но она справлялась, а сложные для себя задачи она оставляла для разбирательства с Дотторе. С литературой, окружающим миром и историей тоже всё было в порядке, работать с параграфами она умела. Пока рано было судить о предрасположенности Клерви к чему-то, ведь она только начала второй класс, хотя на восемьдесят процентов Доктор был уверен, что она не химбио. Он это уже давно предположил. А еще принял.       — «Я без души лето целое всё пела». — «Ты всё пела? Это дело: так поди же, попляши!»       Стих Клерви рассказала без запинки, оставалось проверить сочинение, и Дотторе сам был бы свободен. Едва Клерви пошла в школу, он будто сам начал снова учиться. Правда, на его счет все же было больше повторения простейшего материала, а не изучение академического курса по различным видам влияния элементарной энергии на окружающую среду.       Видимо, сейчас они в школе проходили типы составления текста, так как до этого были сочинения повествовательного и описательного характера. В этот раз рассуждение на тему: «Кем я хочу стать, когда вырасту?». У большинства людей этот вопрос оставался и после получения профессии, а спрашивать подобное у восьмилетних детей, которые совершено еще не представляли, как тяжело устроен мир, было довольно бессмысленным занятием. Дотторе даже не думал воспринимать это серьезно.       Но все же его рука непроизвольно дернулась, когда он начал вчитываться. Ответом Клерви был «Мондштадский бард». Не то чтобы он много ожидал от ребенка, но определенно не этого. Скорее от того, что Дотторе все же ожидал профессию в духе Фонтейна или даже Снежной, какую-то часто привлекающую детское внимание, простую для понимания, но никак не подобную. Клерви выросла в строгости четвертой Предвестницы, в стенах Дома Очага, мечтать о чем-то столь отдаленном казалось невозможным на ее месте. На секунду Дотторе показалось, что она могла написать просто что-то из головы, чтобы закрыть тему.       Как бы не так. Доктор заметил, как Клерви вцепилась руками в стул, уставившись на него в ожидании ответной реакции, не сводя глаз. Видно было, что ее пугала и расстраивала такая пауза, но Дотторе не знал, что может сказать на этот счет. Если реакция ожидания была столь беспокойной, то значит, что и отвечала Клерви на вопрос серьезно.       Но проблема была не в том, что Клерви не написала профессию его круга жизни или другую, что была хорошим способом выслужиться. Проблема была в том, что ее мечта была несбыточна, но Дотторе не мог решиться сказать ей это.       Если Клерви и правда это воспринимала серьезно, то это было очень плохо для нее самой. И это было определенно то, что нужно было обдумать. Но пока Дотторе решил сильно не уделять этому внимание и просто пробежал по тексту глазами, подчеркнув для Клерви места, где ей следовало подумать над ошибкой в написании слова, пунктуацию они еще не особо сильно затрагивали.       Клерви заметно начала сидеть более нервно, пошатывая одну ногу, напрягая плечи и дыша более глубже через нос. Она определенно что-то ожидала от него услышать, но всё, что Дотторе мог сказать, это о невозможности воплощения данной мечты, но не был уверен, стоит ли затевать этот диалог сейчас.       Когда он закончил, то все ещё не находил нужных слов для ребенка напротив. Может быть, вообще не поднимать эту тему, даже если Клерви заметила его недолгий ступор? Спасло Доктора то, что прибор для передачи сигнала, лежащий с краю на столе, замигал: шестая звала его.       — Клерви, мне нужно идти, — довольно быстро встал он с места, положив тетрадь на стол, — переписывай всё в чистовик.       — Хорошо.       Ни один испытуемый никогда не позовет из вредности, сколько бы они здесь ни находились. Новички могли только в целом не позвать сразу, однако лежать и страдать никто не любил. В любом исходе они понимали, что даже не из благородства, а просто из-за рабочего характера, но им предоставят наивысшую помощь. Ближе к десяти в ведущем журнале по исследованию появилась запись: «У образца наблюдается повышенная температура. С большой вероятностью, из-за неё появились признаки тошноты. Пульс немного завешен. Жар удалось снять. От принятых лекарств сон подступил раньше обычного. Признаков распространения яда не наблюдается».       С учетом того, что шестой стало лучше и она легла отдыхать, Дотторе мог быть свободен от нее на некоторое время. За всю его службу много раз бывало такое, что его будили посреди ночи из-за того, что какому-то испытуемому стало плохо. Именно поэтому он и оставался жить во дворце, а не в городе. Было удачей, если с проблемой удавалось разобраться быстро, но иногда Доктор возился с ними до самого утра.       На этот раз сон протекал спокойно, чему Доктор на утро был не особо рад, ведь лучше бы он знал, что точно происходит с образцом, чем принимал уже случившееся. Именно поэтому первым делом он зашел к ней в палату, спокойно оценив ее состояние. Температуры больше не было, а спала она весьма размеренно, хотя Дотторе все же посчитал, что разбудил ее под конец. На состояние руки и прочего он посмотрит, когда отведет Клерви в школу, а еще, если аппетит шестой останется на хорошем уровне, то это будет отличным знаком.       Клерви по утрам и так была немногословной, пока не позавтракает, а в этот раз была еще тише прежнего. Вечером Дотторе застал ее уже спящую прямо на кровати, отчего пришлось убрать из-под ее рук все лишнее и накрыть пледом. Будить не хотелось. Если вспомнить, Клерви и в первый день просто взяла и уснула, не переодевшись и не расстелив кровать. С того непростого вечера прошло так много времени, и так много всего изменилось в обычной для Дотторе жизни.       Сегодня было ветрено, да еще и хлопьями шел снег. В такую погоду видимость сильно снижалась, хотя об этом не следовало волноваться тем, кто работал в Заполярном. После того как Клерви завтракала, Дотторе всегда ждал ее около входной двери. Здесь с ним всегда здоровались солдаты при пересменке ночного и дневного дежурства, и ему оставалось в качестве ответного жеста всегда кивать ровно до того момента, пока Клерви не спускалась с лестницы. В первое время Дотторе ее всегда спрашивал: «Закрыла ли она комнату?», а потом перестал, так как на Клерви в этом плане можно было положиться. Сапоги в этом году пришлось ей заменить, так как она уже выросла из подаренных когда-то, а куртка, шарф и шапка еще на зиму сгодятся, хотя никто не отменял резкий скачок роста, который мог произойти у детей. Клерви молча подошла к нему, хотя и была более бодрее, чем с полчаса назад. Но перед тем, как выйти, Дотторе опустился перед ней на одно колено и немного отстегнул куртку сверху.       — Клерви, там метель, так что обмотай лицо, — проговорил Дотторе, поднимая ей шарф до носа, и затянул его потуже, чтобы он не спадал. — И когда со школы пойдешь, закройся.       — Ладно.       Ответ Клерви прозвучал глуше, чем обычно, и только когда Дотторе застегивал ей замок назад, он осознал, что сделал только что. Из-за этого он даже остановился на пару секунд. Давно у него началось такое проявление беспокойства о Клерви? Что вообще на это влияло? Слуга? Время? Расспросы шестой?       Дотторе от мгновенного разбирательства собственных действий отвлекли только глаза этого ребенка, что изучающе уставились на него. Наверное, Клерви тоже не понимала происходящего, или же ей становилось жарко, отчего она таким образом просила Дотторе побыстрее выйти на улицу. Он и сам был не против, быть может, холод приведет его в чувство и позволит получше проанализировать произошедшее, оттого он довольно резко застегнул Клерви до конца куртку, поднялся и повел ее наружу.       Их сразу встретил сильный ветер прямо в лицо, отчего Дотторе и сам накинул капюшон на голову. Однако метель смогла унести из его головы рассуждения о произошедшем минуту назад, так как захотелось побыстрее довести Клерви до теплого места и вернуться во дворец. Сама девочка то и дело сильно жмурилась, но далеко не всегда из-за ветра, а оттого, что поднимающийся пар то и дело оставлял иней на ее ресницах. Осень в Снежной была не лучше зимы, но то ли дело будет в феврале.       Однако была и вторая причина, почему Дотторе хотел быстрее снова вернуться во дворец: проверить шестую. Ее вчерашнее состояние могло быть свидетелем собственной борьбы организма с поступившей угрозой. Если сегодня она хоть немного, но чувствовала себя лучше, то теория могла работать. Это следовало поскорее проверить.       — Ты расстроен? — вдруг едва слышно спросила его Клерви через шарф.       — Что? — не сразу распознал ее вопрос Дотторе. — Нет. У меня сейчас просто… В общем, я просто много сижу в своих мыслях в последнее время, не обращай внимание.       Ей не следовало знать всего, что происходило по другую сторону. Дотторе и так считал, что Клерви знала даже чересчур много, а если он начнет углублять ее в этот процесс, то может потерять этого ребенка. Их разлука на семь с половиной лет и так сильно в этом мешала. Но еще больше мешали осведомленность Клерви и ошибки самого Дотторе в налаживании контакта с этой девочкой. Тем более ее поведение и мечта явно свидетельствовали о том, что она вообще ничего не хочет знать из подобного.       — Из-за сочинения расстроен? — продолжила Клерви расспрос более тише.       — Сочинение? — Дотторе не сразу смог связать факты, чтобы понять, о чём она говорила. — Нет, Клерви. С чего ты это взяла?       — Это глупо! — крикнула она, а потом тихо добавила: — И невозможно.       Спорить с ней об этом казалось Дотторе невозможным, как и утверждать обратное. Искусство обмана — это сложная в освоении тема, но применять подобное на Клерви в таком заведомо обозначенном варианте, как ее будущее, было чем-то лишним. Даже лицемерным и жестоким, ведь в конце концов на этот счет Клерви будет ждать только разочарование и слезы. И Дотторе все еще не понимал, нужно ли ее с этим обманывать и давать надежду на то, что вовсе никогда не произойдет. Или же стоит все сказать прямо? Тем более, похоже, Клерви сама все понимала. Не полностью, но разделяла свою ситуацию и свою фантазию. Только вот с чего тогда она вообще была?       — Если ты считаешь это глупостью, почему тогда написала?       Однако вопрос Дотторе всё же задал неправильно, ведь Клерви мгновенно притихла, поэтому он решил перефразировать его:       — Почему именно бардом хочешь стать?       Клерви ответила не сразу. Она будто собиралась с мыслями и силами, чтобы точно убедиться, может ли рассказать нечто подобное такому, как Дотторе. Она сильно тряхнула рюкзак, закинув его на плечи, отчего попавший на него снег слегка рассыпался, и после этого начала говорить:       — Ну, у нас была одна сказка в Доме Очага из Мондштадта, она как раз была о приключениях группы бардов. И когда мне становилось тоскливо, я всегда брала и читала её. А бывало, во время уроков даже вспоминала стихи оттуда. Я их даже отдельно записала в тетрадь. Наверное, я просто завидовала этим бардам, ведь они могли идти куда угодно и заниматься чем угодно. И тогда я подумала, что будь я сама бардом, смогла бы тоже стать счастливой и подарить это счастье другим людям. Поэтому это глупо и невозможно. А еще, мне кажется, я огорчала маму этим.       Как так получилось, что у двух весьма аморальных Предвестников получился настолько душевный и эмпатичный ребенок? Ко всему прочему еще и несчастный, отчего ее рассказ не звучал вдохновляюще и умиротворяюще. Но, похоже, эта мечта все же немного помогала Клерви в жизни, так что все же не стоило резко разрушать обычные несбыточные грезы этого ребенка. Ей и так было достаточно тяжело, поэтому пусть хотя бы в фантазиях, но она могла бы отдохнуть от всего произошедшего в прошлом и от всего, что происходило сейчас.       В первые дни Дотторе говорил, что не будет никаких проблем, если он останется для Клерви «врагом номер один», но на самом деле он не хотел им становиться. Сейчас он только хотел, чтобы она оставалась ребенком, ведь прошлое ей этого практически не позволяло. И лучшим вариантом было не подпитывать и не разрушать ей эту мечту, а просто оставить ее такой, какая она есть. Пусть Клерви сама с ней разберётся, и ей уж точно не следовало переживать о том, что может произойти лишь от того, что она о чем-то мечтает.       — Клерви, ты не сможешь меня разочаровать тем, что чего-то хочешь, — начал Дотторе говорить. — И тем, что у тебя есть свои мечты. А даже если бы их не было, я бы не мог тебя ни в чем винить. Быть может, однажды съездим в Мондштадт, и ты увидишь и послушаешь свою мечту вживую.       Последнее он добавил уже исключительно для смягчения, но со всей проделанной работой в Фатуи, по окончанию проекта, ему ничего не мешало взять перерыв на одного конкретного Доктора и покинуть Снежную изначальным телом, чего он, признаться, уже давно не делал.       — Спасибо!       Клерви сразу заметно повеселела с его слов: глаза заслезились от счастья, а, судя по немного открытой верхней части щек, она широко улыбнулась. Должно быть, она все это время нервничала по поводу своей мечты и боялась рассказать, что чувствует из-за этого. В стенах Дома Очага подобные грезы были глупостью, и не только в Фонтейне, но и в Снежной наверняка тоже.       — Знаешь… — продолжила говорить Клерви. — Если бы я, как бард, могла бы делиться счастьем, то сначала поделилась бы с тобой и с Перри.       Дотторе смысл ее слов понял лишь через секунду, но сразу усмехнулся подобному, но смог сказать только:       — Спасибо.       И спокойно довел Клерви до школы. У этого восьмилетнего ребенка самой условного «счастья» было мало, но она была готова отдать и его тоже. Столь невинная и ранимая душа совершенно не подходила ни для чего, что ее ожидает в настоящем будущем, а не мечтательном. Но пока время не пришло, Клерви не должна была об этом думать.       После того как Дотторе вернулся во дворец, в журнале появилась новая заметка: «Несмотря на вечернее недомогание, образец чувствует себя хорошо. Следов распространения яда не наблюдается. Сон протекает спокойно. Аппетит прекрасный!»       Шестой, очевидно было по лицу, не особо радовала перспектива пролежать еще этот и почти весь следующий день прикованной к кровати, но вслух она не возникала. Выбора у нее все равно не было. В дальнейшее время ее пребывание в палате находилось в спокойном состоянии, что физически, что ментально. Она практически перестала говорить не по нужной Доктору теме. Бывало только, когда он заходил к ней, могла пару раз начать обсуждать погоду за окном или что уже четвертый год просит третий томик трилогии даже лично у Дотторе, но он, что раньше, что в настоящий момент, игнорировал ее.       — Вам правда так сложно хотя бы на Ледяной Очаг сделать подарок? Мы с вами столько лет друг друга знаем. Можно сказать, уже породнились даже.       От последнего Дотторе дернул бровью, чего шестая не видела, но зато услышала, как он усмехнулся, будто она сказала что-то забавное. Похоже, тему с Клерви ей все же не хотелось отпускать, но подбиралась она теперь осторожно. А еще Доктору не понравилось, что она упомянула Ледяной Очаг, хоть до него еще и было два месяца. В целях сохранения их спокойного морального состояния испытуемым никогда не сообщали ни дату, ни точное время суток, во избежание истерики от ответа на вопрос: «Сколько я здесь нахожусь?!». Их окна не выходили в город, так что и праздничных салютов они не видели, чтобы считать прошедшие года.       Однако шестая каким-то образом умудрялась распознавать пролетевшее время. Да и не просто распознать, еë словечки уж в слишком близком диапазоне стояли с упоминаемыми датами. Но если насчет праздника Дотторе не особо волновался, думая, что она могла услышать, как солдаты между собой перебросились парочкой фраз. Это было не следованию инструктажа, но конкретных личностей шестая ему бы не назвала, поэтому, кроме общего напоминания всем, Дотторе ничего сделать не мог. А вот то, что она знала приблизительно, какое время нынче на дворе, его беспокоило. Мало того, она еще и другим про это говорила! Об этом Дотторе с ней давно поговорил очень серьезно. Очень жестко. Смерть бы он ей не подарил, для шестой это был бы повод продолжать, но в его власти было сделать ей жизнь даже хуже той, что была у нее сейчас.       Он проверял всех лаборантов, в открытую и исподтишка, всех солдат, но не мог найти этого лазутчика, что не исполняет оговоренный инструктаж. Дотторе даже задумывался, не делает ли это кто-то извне, но кому оно надо: приходить к конкретному испытуемому и говорить, какой сейчас месяц. Хоть шестая и не попадала точно, но была близка, а это очень сильно настораживало и разрушало все выстроенные Доктором нормы ухода за образцами.       Тем не менее она беспрекословно отвечала на все вопросы, отчего сильно на что-то жаловаться Дотторе не мог. Ее физическое состояние весь следующий день не изменялось в худшую сторону, и утром субботы она чувствовала себя так же прекрасно. Только шестая была весьма нетерпелива, так как хотела поскорее освободить руку. Возможно, Доктор просто находился в предвкушении успеха этого маленького опыта, поэтому не особо перечил ее отвлеченным словам.       Для закрепления полного результата нужно было подождать время полдника, так что шестая смогла даже позавтракать. А ближе к обеду за Клерви пришла подруга. Как и договаривались, раз разрешение было получено и Дотторе знал адрес — она могла идти в гости. Девочку, что пришла за ней, он встречал только в самом начале весны, на Масленице, но много раз был на слышен и после. К тому же ее деловую хватку в столь юном возрасте не забудешь. И несмотря на то, что на празднике она стояла как равная рядом с Дотторе, смотря на дворец, у нее на лице отражалось сильное волнение. Она остановилась от входа примерно в семи метрах, отчего Клерви пришлось самой к ней подойти, пока Дотторе остался на крыльце. На плечах у нее был все тот же рюкзак, но на этот раз с нужными вещами для сна и умывания.       Яся не шелохнулась, когда Клерви приблизилась к ней, а всё так же стояла солдатом: сложила руки ровно по швам, поставила ноги вместе и немного запрокинула голову, смотря на дворец.       — Никогда не была к Заполярному так близко, — весьма напуганно и впечатлительно проговорила она.       Для Клерви подобная реакция была явно чем-то удивительным и странным. Она обернулась назад на дворец, но, похоже, не смогла ни за что зацепиться глазами. Для нее это было просто очень большое и красивое здание, поэтому она совершенно легко повернула голову к подруге и спросила:       — Хочешь, зайдëм?       — Нет!       У этого ребенка в ту же секунду отразилось еще больше страха на лице, и она моментально схватила Клерви за руку, быстро начиная ее волочить подальше от дворца.       — Пойдем, — настоятельно и твердо сказала она и повернула голову назад. — До свидания!       — Пока! — так же обернулась ненадолго Клерви.       Дотторе приподнял руку в прощании, едва помахав ей из стороны в сторону, после чего Клерви сразу скрылась вниз по склону.       Когда у него это началось?       Дотторе оглядел собственную поднятую руку, пытаясь всё просчитать. Быть может, он не замечал этого из-за загруженности в буднях? Или сейчас, когда было необходимо сохранять полное хладнокровие, и эти прорезы чего-то ранее невообразимого слишком хорошо выделялись на фоне остального?       Это его нисколько не пугало. Только предоставляло любопытство.       Но пока Клерви не было во дворце, можно было сосредоточиться на главном — завершить первую часть исследования. Для проведения успешной операции необходимо было выбросить всё из головы, кроме самой работы.       Шестая была отлично подготовлена к предстоящей операции на руке, и вновь наркоз был общий, чтобы избежать непредвиденных эмоциональных всплесков с ее стороны. На этот раз Дотторе застал ее уже спящую на кушетке под светом лампы сверху, настроенной под левую руку. Нужно было распустить швы и аккуратно по одному вытащить каждый гриб, стараясь не порвать его корневую систему. Очень тонкая и деликатная работа, на каждый отводилось примерно по сорок минут. После этого рану было необходимо промыть и обработать антисептическим раствором, а затем наложить швы П-образным образом. Работа тоже достаточно кропотливая: следить, чтобы не оставалось карманов, где могла бы скопиться кровь, гной и воспалительный экссудат. При этом нельзя было затягивать шов слишком сильно, это могло привести к травматизации краев раны. Но и слишком сильно щадить в этом плане было нельзя, ведь при слабом сшивании швы становились недееспособны.       И всё же проделывал это Доктор много раз, поэтому рука давно знала, сколько сил было необходимо прикладывать.       После этого шестая осталась на месте только до того момента, пока не начала отходить от сонного состояния, и только после этого ее можно было вернуть в палату. Пробуждение всегда было заметно, к тому же на время операции испытуемого отстегивали, а после они пребывали в недееспособном состоянии. Дотторе снова встал возле левой руки шестой, что служила для проведения операции все это время. Оставалось только дать ей обезболивающее, и этого испытуемого перенесут в палату.       Доктор протянул руку вперед через шестую, поставив большой палец вниз, а указательный и средний вверх, чтобы аккуратно взять шприц. Шестая в тот же момент подняла здоровую руку и в том же жесте приставила свои пальцы к его, из-за чего получилось сердце. Помедлив всего на секунду, Дотторе протянул руку дальше, подняв ее повыше. Рука шестой последовала следом и образовала тот же жест. В первый раз он не обратил внимание, но на второй это начало раздражать, поэтому ему пришлось легонько стукнуть ее по пальцам, чтобы она отстала.       — Да прекрати ты уже, — тихо прошипел Дотторе, наконец-то принимая шприц.       — Пальцы красивые, — мелодично послышалось от нее снизу. — Жаль, без кольца.       Ох уж этот отход от наркоза. К такому уже давно можно было привыкнуть. Последний раз, когда подобное поведение действительно было для Доктора забавным, случилось тринадцать лет назад: одному парню нужно было подержать руку на груди, и, когда едва ее положили в нужном положении, он запел гимн.       После этого ее унесли в палату, и оставалось только доработать оставшийся вечер. После вечерней операции обычно шла небольшая приборка, испытуемых раньше положенного разводили по палатам, сразу после ужина, и все расходились по домам. Правда, перед тем как самому пойти отдыхать, Дотторе свернул с лестницы на четвертом этаже во вторую лабораторию. Постучав в дверь лишь ради предупреждения, он открыл его и сразу позвал нужного себе человека:       — Андрюш.       Давно же здешние лаборанты не видели его в качестве начальника. В последний раз они и то встречались в рабочем характере, лишь когда нужно было предоставить помощь Капитану. Парень быстро подошёл к Дотторе, и они отделили себя от лаборатории прикрытой дверью.       — Свободные места среди подопытных есть? — сразу перешел Дотторе к делу.       — Да, трое.       — Двоих приведут в ближайшие два дня. Подготовься.       — Хорошо.       На этом короткий разговор был закончен. Он не спрашивал, как происходит этот процесс во дворце. Вряд ли догадывался, что всё дело в том, что Предвестнику номер десять проще скинуть Доктору парочку людей, чем заниматься ими по регламенту. А он, собственно, был и не против. Даже по его деятельности, но последний номер оставался обшитой тайной для всех, его нельзя было даже упоминать. И единственная причина, по которой остальные знали о его существовании: Предвестники подписывали себя, как, например, номер два из десяти. Или же потому, что в подписи о завершении некоторых внутренних дел Снежной стояло всего одно слово: «Десять».       Перед тем как пойти к себе, Дотторе по привычке чуть было не зашел к Клерви. Наверное, сильно замотался за день, раз на долю секунды позабыл, что сегодня этот ребенок не будет ночевать во дворце.       Быть может, и к лучшему, ведь у Дотторе было довольно жалкое состояние. Еще в самом начале он думал использовать Клерви в будущем как испытуемого, под еще более тщательным и аккуратным наблюдением, быть может, не полностью биологического формата. Прямиком на месте шестой он ее никогда не видел… Нет, видел, когда она в обиде и тоске убежала к себе, узнав, что Дотторе раздумывает пристроить ее в Дом Очага. Все это было столь минутно, но существование в тот момент этих мыслей Доктор не мог отрицать, не таким человеком он был. Замученный от отношения собственной матери взгляд и просьба родного ребенка все же имела для него больше веса, чем все остальное.       А что дальше? Вырастить и воспитать еë? Клерви, конечно, была не при чём, а во многих вопросах лишь становилась жертвой двух её родителей. Но что ждёт её в будущем в ином случае?       Только служба.       Несмотря на все раздумья, заснул Дотторе быстро, намного раньше обычного. Утром начинался новый день, поэтому нужно было вновь отбросить все рассуждения, если они не относились к работе. У испытуемых прошел завтрак. Прошел перекус перед обедом. И вот как раз в обеденное время настало время вновь заняться шестым номером. Утром Дотторе только получил доклад, что ее состояние прекрасное. Оставалось лишь позаботиться о ее ране, и раз Доктор сам лично взял под полный контроль этот эксперимент, в первую очередь взглянуть на все должен был он сам. В следующие разы этим займутся лаборанты, а он только подаст заявление об успехе.       Шестая, как всегда, вела себя перед ним спокойно и даже, в некоторой степени, расслабленно. Как она там говорила? «Они уже почти что сроднились»? Звучало интересно.       Дотторе привёл её за руку в уже давно привычную для этого испытуемого операционную, и шестая уже без лишних напоминаний знала, что нужно делать: она беспрекословно легла на кушетку, положив руки на подлокотники. Однако в этот раз её пристегнули не сразу, для начала сняв бинт с пострадавшей руки, а потом уже Доктор достаточно туго пристегнул ей руки и ноги, голову и туловище можно было оставить свободными. Даже для проведения осмотра определенной части тела или ухода за ней лучше было держать образец на одном месте. Одной рукой Дотторе поправил лампу сверху, чтобы свет чётко упал на нужную ему область. И только после всего этого он ушёл помыть руки. Шестая лежала неподвижно, только шевелила головой и глазами, наблюдая за ним. Больше ей было делать нечего. Он обращал на подобное внимание, но не акцентировал его и ничего не предпринимал, пока испытуемый не переходил грань собственного психического состояния.       — Без наркоза? — всё же решилась шестая подать слегка тревожный голос.       — Простой осмотр, — коротко ответил ей Дотторе, поднимая кушетку с ней повыше. — Дискомфорт в области руки нормален, но про нарастающую и нестерпимую боль сообщи.       Это же касалось и сразу после проведения операции, не только при осмотре. Поднимающийся уровень боли мог свидетельствовать о плохо проведенной работе.       Не было проблем, что шестая находилась в трезвом состоянии, если продолжит держать себя в руках. На другой случай было успокоительное. Наверняка и сама догадывалась, что испытание завершено, а это были лишь завершающие штрихи. Однако взгляд шестой смотрел на воспаленный участок ткани лишь около трех минут, после чего она отвернула голову, и скрип ее пальцев, сильно обхватывающих давно ободранные края подлокотников, громко прозвучал в тишине.       — Расслабь руку, — спокойно попросил Дотторе.       Мышечный релаксатор у него был рядом, но он не хотел его применять без острой надобности. Спустя пару секунд левая рука возле Доктора пришла в прежнее состояние, но при этом правую напряжение не отпустило, а также оно было замечено на той же ноге. Но пока Дотторе не работал с этими конечностями, ему не было до этого дела, особенно если это помогает снимать напряжение образца.       Как он и рассчитывал, закончил всё через двадцать минут. Воспаление раны было нормальным, нужно было только предоставить ей правильный уход. Яд совершенно не распространился и не повредил ее организм. Отвязав руку только на запястье для удобства, Доктор слегка приподнял её и остановил в одном положении. Шестая не опускала. С ней было работать намного приятнее, чем с другими, она уже всё понимала без лишних слов и удержаний. Нужно подобное было только затем, чтобы снова перебинтовать руку после нанесения нужных препаратов для активного процесса регенерации тканей. Каждый раз на этот счёт было страшно, в том плане, что когда подопытного оставляли на ночь, он мог намеренно всё развязать, а иногда даже разорвать швы, поэтому ночью солдаты многих проверяли. Со временем такие проблемы переставали возникать, но каждый раз при перевязывании в голове щёлкало, а по спине пробегала неприятная дрожь.       Пристегивать назад кисть Дотторе ей не стал, не к чему было. Только стянул маску и подошёл к двери, ведущей в лабораторию, стукнув по ней два раза. Оставалось ждать. Лекарственные препараты ей передадут после приёма пищи, обычно их измельчали до порошкового состояния и самостоятельно засыпали в рот испытуемому, после чего давали воды и проверяли рот. Бывали случаи, когда таблетку прятали под губу, верхнюю или нижнюю, после чего доставали, когда возвращались в палату. Порошок таким образом скрыть было намного сложнее.       Дотторе отодвинул стул возле широкого стола с ящиками и, опустившись на него, взял планшет с прикрепленными листами по всей проделанной работе. Проверив подобное еще на нескольких, можно будет подавать краткое заключение и расширить эксперимент. Здесь и сейчас он сможет проверить подобное с людьми разными типами крови, лучше будет затем также так же отобрать добровольцев с сердечно-сосудистыми заболеваниями, чтобы посмотреть, как подобный процесс переносят подобные личности.       Шестая спокойно уставилась в потолок, ничего не произнося, а через пару секунд начала немного крутить головой в каком-то ритме. Она вновь посмотрела на Дотторе тогда, когда он перевернул листок. Некоторое время молча уставилась на него, но ее глубокие вздохи через нос все же были хорошо слышны. Затем она обвела глазами операционную, дёрнула безуспешно правой рукой один раз, а потом снова посмотрела на Дотторе. У неё явно поднимался уровень тревоги, поэтому он следил за шестой, но в привязанном состоянии этот испытуемый не могла ничего сделать. Она глубоко вздохнула, вновь осматривая глазами потолок, пошевелив ступнями врознь насколько могла.       — Доктор, — позвала шестая его все-таки. — Не то чтобы мне прямо очень сильно этого хотелось… Но вы делать что-нибудь будете?       — Подождём сопровождение, — спокойно ответил он, не дергая головой в ее сторону. — Поешь в столовой сейчас.       После этого от шестой послышался крайне сильно облегченный выдох с нервным смешком и улыбкой. Ее беспокойное состояние ушло на пару секунд, из-за чего образец вновь спокойно легла, уставившись в потолок. Но лишь на некоторое время.       — Знаете, что самое страшное во всех последствиях здесь? — вдруг задала она вопрос. — Я плохо помню свою прошлую жизнь, даже свои первые дни здесь. Помню только, что была твёрдо убеждена, что смогу всё вынести, но ваши препараты оказались сильнее меня.       Так она была из этих глупцов, которые не понимали химическую силу и влияние на сознание? Доктор встречал таких, даже обменивался как-то с Пульчинеллой столь похожими историями. Некоторые упрямые дубы приравнивали пытку препаратами к физическим, могли даже принижать других, кто не смог их перенести. А потом они все как один осознавали: человек строит свою личность всю жизнь, но фармакология может сломать её за пару недель, и неважно, кем ты будешь.       Однако стоило отметить, что Дотторе тоже не помнил, как именно поступила к нему шестая, так как это никогда не было для него важно. Она точно не была из Дома Очага, поскольку он не писал Крукабене о ее состоянии и обо всех исследованиях, проводимых на ней. Ей было почти семнадцать в то время, может быть, дезертировала? Род занятий до попадания в палату Дотторе писал только в добровольческом порядке, а не в таком потоке. В любом случае, отвечать на нечто подобное испытуемому было лишь тратой времени.       — Вы смогли убить много личностей, — произнесла шестая в насквозь фальшивой похвале. — Все до меня, да и я сама стала просто куклой в холодном свете ваших ламп…       Вообще-то в лабораториях следовало держать нейтральный свет. Однако поправлять её речь было не к чему.       —…Всего лишь пленником ваших идей. Знающая, что необходимо говорить только то, что вам нужно.       — Сейчас ты с этим плохо справляешься, — решил Дотторе всё же ответить ей.       — Но с другими говорить о таком удручающе. Они ведь знают, что такое день за днём жить с надеждой, что завтра вовсе не настанет. Знают, какого это, когда перестаешь отличать бред от реальности. Когда прошлое настолько мешается, что кажется, будто его и не было до этой самой операционной. Когда смерть кажется более лучшим исходом, чем само подобное существование.       Шестая немного отстранила плечи от кушетки и выгнула пальцы, насколько это было возможно, не отводя с левой руки не моргающего взгляда.       — Мой рассудок песком сквозь пальцы утекает. Еще пару лет, и вся личность растает, словно горящая свеча.       А потом она резко дернулась: схватилась за подлокотники, выгнула спину, запрокинула голову и немного и сильно напрягла ноги. Кушетку из-за этого слегка тряхнуло, но чтобы опрокинуть ее, нужно было приложить намного больше сил, которых у шестой даже в буйном состоянии не было в таком положении.       — Как же сложно всё держать и не сорваться на один громкий крик! У меня уже давно нет сил, чтобы просто просыпаться!       Под ее слова и хватку Дотторе уже для подготовки открыл один ящик стола, зависнув над содержимым рукой. Но шестая все же самостоятельно сделала несколько медленных глубоких вздохов и спокойно опустилась в прежнее положение. Она отвернула голову, уставившись куда-то вниз, и больше не проронила ни звука.       Молодец. Вытерпела весь опыт без вспомогательных эффектов. С другими будет потруднее.       Когда два солдата постучали в операционную и зашли лишь после одобрения, Дотторе закрыл ящик, снова поднялся на ноги и прошел к испытуемому. Он отстегнул поникшую шестую и поднял в ее сторону руку. Она на нее смотрела пару минут. Может быть, обдумывала заранее проигрышный побег: оттолкнуть Дотторе, побежать к выходу. Только вот рядом было очень много людей, да и Доктор сам легко бы справился с ней. Через пару минут он получил ее ладонь в свою собственную, немного подтянув тело образца вперед, чтобы она поднялась и встала на ноги.       И после этого с дополнительным сопровождением они прошли в столовую. Дотторе передал руку шестой солдатам, указав на пустой стол в самом углу, а потом подошёл к месту раздачи.       — Одно из стандартного для испытуемых.       Стоило лишь сказать подобное, и он получил поднос с нужным обедом: вермишелевый суп, рис с куриным филе, два ломтика хлеба и теплый черный чай без сахара. Все это он поставил перед шестой, она сидела прямо между двух солдат, как и было положено, а сам Дотторе опустился перед образцом по другую сторону, откинув на край стола поднос.       — Ешь, — довольно жестко скомандовал он. — У тебя полчаса.       Но, несмотря на то, что после того выпада шестая притихла, она не дернулась в сторону еды, хотя должна была быть голодна. Однако при этом она не выглядела напуганной или зажатой, наоборот, легко подняла приблизительно спокойный взгляд на Предвестника по другую сторону.       — Если я ещё жива, к моему несчастью, могу я судить о том, что ваш опыт прошёл удачно?       — Ешь, — грубо отчеканил для неё Дотторе.       Но шестая деловито поставила локти на стол, скрепив ладони в замке над тарелкой. Солдаты дёрнулись на её жест, но Дотторе приподнятой ладонью приказал им остановиться, ничего сверх опасного пока не происходило. Шестая продолжила говорить:       — Поскольку ваша удача достигается моими неудачами, могу я попросить… горячий чай?       — Нет, — опять жёстко отрезал Доктор.       — Хотя бы только на этот раз.       — Нет, — повторил Дотторе, добавив следом: — И ешь давай.       — Пожалуйста, я не вылью его на себя и на вас тоже, — более жалостливо взмолилась шестая, разжав руки и упав на спинку стула. — Я не идиотка сделать это под вашим взглядом. Я терпеть не могу холодный чай: меня выворачивает с него.       — Что-то не замечал у тебя тошноты после его употребления.       — Пожалуйста, сделайте одно исключение.       — Никаких исключений, — опять жёстко отчеканил Дотторе, сложив руки на груди, и немного наклонился вперед. — Если я буду делать исключения, то ты окажешься за пределами дворца.       — Это радует.       Он имел в виду, что тогда она сможет убежать, но шестая могла воспринять это так же, как отправку на арену для смерти. Конечно, испытуемые не знали про её наличие, но, проведя здесь так много времени, этот образец мог начать понимать, что, когда говорят про чью-то смерть, не совсем её имеют в виду. Однако Дотторе её мысли не интересовали. К тому же горячительные напитки после проведения операции употреблять не следовало в течение двух или трех суток. А им и вовсе никогда.       — Ешь, пока я в тебя это насильно не впихнул.       Немного угрозы сработало. Всё же никто никогда не ждёт подопытного слишком долго за исполнением такого простого указания. Но всего лишь пару раз поскребя ложкой по тарелке, шестая вновь произнесла:       — Жестокий вы человек.       Уж не делает ли она вид, что только сейчас это заметила? Это раздражало. Как и то, что шестая опять подняла на Дотторе взгляд, оторвавшись от еды.       — Но мы с вами работаем уже семь лет, — продолжила она говорить. — А через где-то месяцев шесть уже будет ровно восемь.       — Назови мне имя этого человека, который говорит тебе каждый раз сегодняшнюю дату, — так же жёстко попросил Доктор.       — Никто мне ничего не говорит, я считаю месяцы по менструации.       — Тогда я тебе скажу, что она нестабильная в виду происходящего вокруг.       — Но всё равно по ней можно отмерять прошедшие года. — Шестая с тяжёлым вздохом схватилась за голову. — Восемь лет, Доктор…       Прямо столько же, сколько сейчас было Клерви. Только вот шестая была не права: ровно восемь лет её прибывания здесь будет в следующем месяце, а не через шесть. Но сила самовнушения была очень сильная. Она начала подавать тихие признаки истерического смеха, несмотря на то, что секунду назад ей явно было обидно и грустно.       «О нет. Только не эффект годовщины», — взмолился Дотторе мысленно.       — Ты будешь есть сама или нет? — не обращая внимания, так же жёстко спросил он вслух.       — Со своей дочуркой вы так же общаетесь?       Шестая спросила это с хитрой натянутой улыбкой, отпустив голову, и вновь посмотрела на своего Доктора. Опять началась эта тема. Возможно, она знала, что этим раздражает Доктора, пусть даже он не выплëскивал подобный гнев на ней. Этого было делать нельзя по многим причинам, не только из-за догадливости насчет Клерви. Но терпение у Доктора все же было недолгим, особенно на эту тему. Он закатил глаза в раздражении под маской и обратился уже к солдатам:       — Отведите её назад, если она через час сама не поест, то сообщите, чтобы подготовили аппаратуру.       Они быстро взяли ее под плечи, видимо уже ожидая, когда Дотторе даст приказ, и подняли легко с места. Шестая не сопротивлялась, но в ее глазах мелькнула доля довольства в ту секунду.       — Видимо, ты ещё не готова вернуться в обычное расписание, — сказал для неё Дотторе.       — Глядите за ней внимательно, Доктор, — в тот же момент довольно злобно процедила образец, которую уводили мимо него. — Здесь многие желают вас помучить!       Рано было делать выводы, что она перенесла опыт более спокойно, чем предполагалось. После того как образец скрылся за выходом, Дотторе с тяжестью выпустил воздух из легких и потянулся к нетронутому чаю. Возможно, период подобных вопросов просто стоило пережить. Они со временем поймут, что подобное относится к тому, что не стоит спрашивать.       Он отнес назад еду и вновь направился в рабочее пространство, все еще чувствуя на груди тяжесть от последних слов испытуемого номер шесть. Любые их угрозы, являющиеся самым доступным выплеском гнева в их положении, всегда были лишь пустым шумом на фоне. Все эти слова всегда стирались из памяти за секунду, а вот эти засели в мыслях очень глубоко. Быть может, потому что Клерви была столь маленькой и слабой, что не смогла бы за себя постоять, в отличие от других. Да и за себя самого Дотторе никогда не боялся в таких случаях.       — Клерви пришла, — услышал он от одного лаборанта, когда зашел в лабораторию.       — Клерви? — не сразу сообразил Дотторе из-за мыслей.       — Она в вашем кабинете.       Как договаривались, вернулась до того, как стало темнеть. Поэтому Дотторе сразу отправился в указанное место. Клерви сидела за его столом, положив правую стопу на левую, слегка покачивая ногами. Она уже переоделась в домашнее, в яркую желтую тунику с большим кармашком спереди и в простые оранжевые лосины, прежде чем прийти, в ожидании его. И еще Клерви слегка прилегла на стол, положив голову на правую руку, пока второй перелистывала страницы книги перед носом. Наверняка, снова взяла что-то у него и сейчас рассматривала картинки. Однако, когда Дотторе вошëл и закрыл за собой дверь, то отвлеклась, подняв голову.       — Клерви? Уже вернулась?       — Да. Мне сказали тебя подождать.       Довольно глупый был вопрос от самого Дотторе в этой ситуации, но он списал это на то, что еще не пришел в себя после раздумий по дороге в лабораторию. Тем более Клерви не обращала внимания на подобное. Она отодвинулась от стола, спрыгнула со стула и подошла к нему ближе. Совершенно легко и расслабленно, ведь ей и правда было нечего бояться.       Судя по ее слегка весëлому состоянию, пребывание в гостях прошло хорошо. Дотторе наклонился к ней, взяв за подмышки, чего Клерви явно не ожидала. А ещё она не ожидала, что он поднимет ее, прислонив к грудной клетке, посадив на одну руку. Она даже тихо промычала в слабом смеси испуга и непонимания, рефлекторно схватившись за его плечи. Дотторе довольно крепко прижал её, придерживая затылок Клерви, чувствуя её подбородок на плече. Он и сам точно не знал, что на него нашло. Может быть, слова шестой задели немного? Но всё сказанное было абсурдом, ведь Клерви здесь ничего не угрожало, даже от родной матери.       — Дотторе, что такое? — явно ничего не понимала она.       — Просто рад, что ты вернулась, — честно ответил он.       — Ну так а куда мне ещё идти? — всё ещё ничего не понимая, спросила Клерви. — Холодно ведь и всё такое…       Да, ей некуда было бежать, да и незачем, ведь здесь у нее всё было хорошо. Важны были лишь слова образца о самочувствии, всё прочее — излишек, к которому можно не прислушиваться. Довольно глупо было воспринимать подобный выкрик слишком серьезно. Он ничего не значил, поскольку Клерви его не слышала лично, она держалась поодаль от испытуемых во дворце, а еще Дотторе уж точно был готов лично проследить, чтобы ей ничего и никто не угрожал. Особенно из-за него самого.       — Дотторе, можешь меня отпустить? — с не очень уверенным голосом спросила Клерви.       От ее просьбы Доктор глубоко вздохнул через рот, запрокинув глаза. Разве он делал что-то не так? Сама же первая попросила объятий много месяцев назад. Ей неудобно? Или она все боялась, что он прямо сейчас отнесëт ее и сдаст в Дом Очага?       — Что тебе не нравиться? — решил прямо спросить он.       — Ну я ждала тебя достаточно долго, — начала объяснять Клерви. — В туалет хочу.       — А, — он сразу опустил её, аккуратно поставив на ноги. — Иди, конечно.       Однако перед тем, как побежать к двери, Клерви пару секунд смотрела на него снизу вверх, неуверенно подняв руки на уровень груди, слегка согнув пальцы. Видимо, она совершенно не поняла, что сейчас произошло, да и не ожидала ничего подобного. Когда она подбежала к двери и начала ее открывать, то столкнулась на пороге с одним солдатом. Его рука была поднята, видимо, он хотел постучать, но теперь это было без надобности. Он уступил дорогу Клерви и, не проходя в сам кабинет, протянул Дотторе конверт.       — Вам от госпожи четвертой, — проговорил он, когда Доктор забирал конверт.       И после этого он остался один, раскрывая конверт. От Крукабены чаще всего в таких сообщениях можно было прочитать о состоянии здоровья и иногда, что у нее есть «сломанный» образец для Дотторе. Этот раз не был исключением, похоже, от операции она восстанавливалась без сильных осложнений. Это не могло не радовать. Правда, Доктору пришлось все же пришлось выйти из лаборатории, чтобы дойти до собственных покоев и забрать ее мед. карту. В кабинете он больше не мог ее хранить из-за Клерви, даже под замком, ведь она умела их вскрывать. Когда он вернулся назад, то пролистал в быстром темпе все страницы в папке. Их было много, обложка была специально сделана с кольцами, чтобы можно было вставлять новые листы, хотя чистых еще достаточно. Он завел ее восемь лет назад, едва Крукабене поставили диагноз, а его попросили заняться ее делом. И в тот же вечер они вдвоем…       Между пустыми страницами лежал лишний листок. Наверное, Дотторе машинально положил его в первую попавшуюся папку. Ничего важного он в последнее время не терял, так что вряд ли на нем было что-то стоящее. И все же он посмотрел на него. Эти были записи, которые он делал еще в прошлом году, когда Клерви только приехала. Расчеты по ее телу.       Как же глупо.       Он уже и забыл о них, а сейчас лишь скомкал одной рукой листок и резким движением перебросил через комнату прямо в урну. То, что происходило сейчас, напоминало лишь обо всех провалах Дотторе перед этим ребенком. Особенно о самом первом и самом значимом. Как он вообще пришел к мысли отдать ее в Дом Очага, когда у нее есть живой и здоровый родитель, который в состоянии обеспечить все ее потребности? Даже если бы все по-прежнему стояло на мертвой точке, он не имел перед Клерви права распоряжаться ей, словно монетой. Не имел права поступать так же, как ее мать. Здесь и сейчас он был ее «единственной надеждой».       В том же подступающей ярости, направленной на себя самого в прошлом, на себя самого в данное время, Дотторе опустился с грохотом на стул. И в голове крутился всего один вопрос:       «Что же делать?»

***

      Последний раз этот вопрос, столь четко, колко и чрезмерно сильно затрагивающий жизнь Дотторе, возникал только в пустыне, пока Педролино не выследил его по следам изгнанного «еретика». Пока он не нашел для Фатуи весьма ценную фигуру, обладающую непостижимым талантом, жадностью к приобретению знаний и рвением изучения чего-то за гранью привычного для многих прочих ученых мира, но находящегося в пропасти. Он был с рождения проклят подобными знаниями, подобным рвением, отчего не мог прижиться среди обычных людей, не надевая похожую на их шкуру. А место сбора всех проклятых было в Снежной, под крылом бога, что заморозила собственное сердце.       Выйдя из пустыни в сопровождении дипломатов Фатуи, Доктор даже застопорился на секунду при пересечении стены Самиэль. Он тогда не думал, что так скоро это сделает. Точнее, он вообще не представлял, что снова окажется в родном тропическом крае. Может быть, из-за этого он оглядывал его по пути в порт, будто ни разу в жизни не видел зелени и лесов? Или же он просто на долгие годы прощался с родиной?       Дорога в Порт-Ормосе была свободна, но любопытные глаза уставились на делегацию Снежной по краям улиц. По пути встречалось много знакомых академических лиц. Даже преподаватели и большие учёные пришли на это посмотреть. Скорее всего, это было из-за того, что в Караван-Рибате заметили изгнанного в сопровождении солдат другого государства. Ощущения были заманчивыми, ведь Доктор уже никогда не думал, что ещё хоть раз вступит в этот порт, как и увидит этих людей. Но он хотел верить, что все подобные истории обычно всë так и заканчиваются: горизонт пожирает лицо и фигуру, а человек уходит, не попрощавшись и не сказав ничего в последний раз тем, кого больше не увидит. Но говорить уже больше было нечего. Болью уже давно были высечены в сердце слова: «Ты здесь никто — тебе дорога только на дно Бездны». Доктор был бы этому рад, только вот там его тоже никто не ждал. А даже если бы и ждал, то, он был уверен, и других там настигнет суд.       Встречную руку он принял, но ему просто помогли взобраться по трапу корабля и встать на палубу. Дальше было дело за ним. Паруса расправились по ветру. Вода начала разделять Доктора со знакомым портом, а впереди было нечто ранее невиданное. Но, как учёному, ему было это интересно.       Именно так он покинул Сумеру.