Ну, ты понял, зеркала

      Он появился не сразу. Точнее, сначала Даня, будучи не из пугливых, долго не обращал внимания на какие-то силуэты, видимые только периферийным зрением. Однажды, пожаловавшись родительнице, он получил в ответ лишь стандартную фразу «а всё потому что спать надо нормально. Вот не спишь нормально, да? Телевизор смотришь? Я видела, что у тебя там мультики страшные. Вот поэтому и мерещится всякое. Меньше телевизор смотри и больше на улице гуляй».       Потом появились друзья, появилась улица, появилась школа и стало как-то не до этого. Каникулы, учёба (справедливости ради, он хотя бы пытался), первая чистая детская любовь, мелкие пакости и прочее, прочее, прочее. Всё то, что бывает у детей, вот-вот готовящихся к подростковой жизни, ничего сверхъестественного. Максимум — по роже успел наполучать, ну а кто в то время не получал? Поэтому жалоб на данные мероприятия особо не поступало.       Но, избегая проблему, она не решится сама по себе. Однажды вечером, сидя на одной из детских площадок, находящихся в более-менее безопасном районе, где группировщики старались не ошиваться по неясным Кашину причинам, к нему на качели подсел мальчик.       — Привет, я Максим. А ты? — парень, до этого буравивший взглядом песок, насыпанный под качелей, поднимает глаза на источник звука. Тоже мальчуган какой-то, точно младше его самого, с рукопожатием к нему тянется. Глаза у пацанчика карие, даже шоколадные. Ассоциация со сладостью возникла как-то сама — мама иногда приносила домой плитку точно такого же цвета. Почти такого же, но чуть светлее, цвета были и волосы нового лица на районе. Зато футболка и шортики яркие. Сразу видно, что не особо ему эти улицы и были интересны.       — А я не Максим, — Даня острит, насколько ему позволяет возраст свой и предположительный возраст собеседника. Не доверяет. Что-то в этом Максиме явно не так. Только осталось понять, что конкретно, — Я с чмошниками не ручкаюсь.       Эмоция на лице Максимки сменилась с дружелюбия на замешательство: брови к переносице забавно свёл, с губ улыбка пропала, а зубы слегка сжались.       — А почему я сразу чмошник? — в ответ лишь фырканье. Кашин куда-то вперёд смотрит, где кусты, хоккейная коробка, в которой пацаны частенько собирались вместе, поворачивается к неместному в профиль.       — Ты не уличный, а значит чмошник, — кратко и максимально доходчиво. Рядом с мелким лошком он чувствует себя взрослым, чувствует себя хранителем какой-то невероятно важной мысли, гениальной идеи. Да что там, целого морально-этического кодекса, которого сам придерживался, как его бабушка придерживалась библейских заповедей.       — Я не знал… Я только пару дней назад переехал, у меня в городе такого не было, вроде… — Даня вновь смотрит на Максимку, а тот лишь голову виновато повесил, слегка раскачиваясь на качели. Как бы Кашин не строил из себя крутого пацана, в сторону чмошников даже не смотрящего, хоть какая-то человечность в нём оставалась. И до того этого пацанёнка жалко стало, что он аж замялся, думая, что же такого сказать в ответ.       — Да ничего, всё случается. Ты только с другими пацанами старайся не встречаться. И не говори никому, что мы с тобой знакомы. Я Даня, — и всё-таки решается на рукопожатие, руку протягивает. Услышавший это приезжий как будто оживает в эту секунду, радостно руку жмёт. Главное, чтоб пацаны не узнали.       Жестокое нынче время было — это факт. Не такое жестокое, как в те же девяностые или восьмидесятые, про которые ему периодически рассказывала мама. Только вот Даня знал отнюдь не всё: группировки по типу Хади Такташ, Тяп-ляп, Перваки и прочие людей избивали за, как им казалось, косой взгляд, что уж говорить про неаккуратно брошенное слово. Одиннадцатилетний впечатлительный мальчик состоял в Суконке, что было неудивительно, учитывая его место жительства. Максим, судя по всему, жил здесь же.       — Хорошо! Никому не скажу! — радости столько, будто ему не имя сказали, а подарили что-то, что ему давно хотелось получить. Начало положено.

***

      Не смотря на то, что учились они в разных заведениях, Тарасенко регулярно приходил в гости к Дане, у которого дома, чаще всего, никого не было, кроме самого жильца: мама приходила поздно, отца не было, а младший брат постоянно гулял со своими одноклассниками. ОПГ распалась на более мелкие группировки с менее суровыми нравами. Кашин почти не участвовал в жизни своей уличной банды, но всё ещё числился в ней.       Парни, в основном, разговаривали о всякой всячине, о каких-либо значимых жизненных аспектах по типу любви, учёбы, семьи и будущего. Конечно, у Данилы было много друзей, тот же Рома Князев, с которым они частенько зихерили что в школе, что на улице. Но с Максом тоже было достаточно интересно. Да, младше, да, ощутимо, только вот это ему не мешало абсолютно. Если с ним общались пацаны постарше, то почему он не может общаться с пацанами помладше? Всё вполне логично. Жизненной мудростью его наделит, на своих ошибках научит. А он и учил: Даня всё это время двойки получал, лишь по химии четвёрки приносил, а Макс учился очень даже хорошо. По крайней мере, намного лучше, чем старший товарищ. С задачей своей Кашин очень справлялся.       — Ты пойдёшь в десятый? — Тарасенко лежит на диване чужом, в руках бесцельно вертит данин учебник по геометрии за девятый класс, на владельца его смотрит. В окно пробиваются лучи закатного солнца, а значит скоро мама вернётся с работы домой. Скоро гость уйдёт.       — Та ну нахуй. Я на еблана́ похож? — на полу валяется, волосы чёрные со лба убирает. Успел покраситься, за что уже отхватил от мамы, но сейчас она просто смирилась, то сын у неё несколько дурной.       — Не-а, — Максим вновь на учебник смотрит. Молчит долго, но тишина дискомфорта не доставляет. Думает. Кладёт учебник куда-то в сторону, переходит в сидячее положение, — А куда поступить хочешь?       Кашин задумывается, лобешник чешет, сверля взглядом потолок. Плечами пожимает, бросая очередной ответ из разряда лишь бы отъебался. Нет, Тарасенко не напрягает, но вот его вопросы — та ещё жесть.       Тем временем, галлюцинации Данилы продолжали усиливаться. Если раньше всё было относительно стабильно, то за пять лет обстановка заметно ухудшилась: перед глазами уже скакали тёмные тени, даже не на периферии. Он научился жить с этим, помалкивая в тряпочку. О его проблемах знал только тот, кто сейчас сидел на диване, забавно ножками болтая.       Ещё одной причиной, по которой Кашин держал младшего товарища рядом, являлось то, что только при нём галлюцинации пропадали полностью. Тарасенко был его своеобразным оберегом, без которого было тяжеловато, когда, после проведённого вместе времени, черти возвращались. Почему-то он был уверен, что это были именно черти. По ночам они мешали ему спать, звонко бились о стены, стучали копытами о паркет, прыгали ему на грудь, мешая свободно дышать. Он не знает, к кому обращаться. Он знает, что всегда может поговорить об этом с Максимом. Максим услышит, Максим поймёт, Максим даст свои комментарии по этому поводу, пожалеет. Даже музыка, коей Даня тоже увлекался, не справлялась так эффективно.       — В ФСКН работать хочу, — наконец-то сформулировал своё желание. Плана поступления пока нет, как и связей, но он прорвётся.

***

      От пути работника наркоконтроля Даню в какой-то момент отговорили родители, отправив учиться на электроэнергетика. Понравилось ли ему? Абсолютно точно нет. Да, никто не спорит, что у студенчества своё особое настроение, только вот кем-кем, а электроэнергетиком Кашин себя точно не видел. Он музыку писал, вообще-то, потихоньку треки продюсировать начинал, деньги с этого зарабатывал, так ещё и в медиапространстве пытался развиваться, пока популярный видеохостинг был ещё молодым, а значит таких, как он, там было не так уж и много. Дел было много, но шарага отнимала значительную часть времени, которое можно было монетизировать. Поэтому, придя к выводу, что девяти классов ему будет вполне достаточно, Данила отчислился.       Максим воздух сотрясал по этому поводу всего лишь пару раз, в отличие от матери, после чего, кажись, смирился с тем, что у него друг, по скромному мнению общества, идиот редкостный.       — Что дальше планируешь делать? — они оба сидят на кухне. Чай пьёт лишь хозяин квартиры, гость предпочёл отказаться, ранее сославшись на нежелание вообще что-либо поглощать в данный момент.       — В Питер уеду, — Даня доширак на вилку мотает сосредоточенно, когда начинает чувствовать на себе напряжённый взгляд Тарасенко. Как только в ответ смотрит, отправляя в рот лапшу, собеседник глаза в сторону отводит, будто желая сказать что-то ещё, попросить о чём-то, что волновало его больше всего.       Но в Питер Даня, в итоге переехал. Ровно через год после того разговора, он уже снимал квартиру со знакомым, который также не был местным. Максим остался в Казани. Макс долго обижался, не брал трубку, ведя себя, как девчули, за которыми Кашин в школьные годы бегал активно. Это слегка раздражало.       Однако, Дане все ещё тяжело было привыкнуть к отсутствию Максима. Знакомый, с которым музыкант снимал квартиру в Петербурге, был хорошим человеком, они почти сразу поймали общее настроение, но не заменил того, благодаря кому пропадали все галлюцинации. И хотя Кашин нашёл своё место в новом городе, иногда ему не хватало тех бесед о всём и ни о чём вместе.       Данила зарабатывал на жизнь музыкой, видеоблогингом, параллельно с этим перебиваясь на различных подработках, дабы иметь хоть какую-то финансовую подушку. Безопасности.       — Я поступил в Питер, — слыша эту фразу из трубки телефона, Кашин чуть ли с места не подпрыгивает. Сердце забилось в каком-то бешеном ритме. Они не виделись больше двух лет.

***

      Съехались сразу же. Жить вместе с Максом оказалось куда удобнее и комфортнее, чем с Русланом. Естественно, всё это можно объяснить тем, что те были давно знакомы. Но Тарасенко будто насквозь Кашина видел, знал все его секреты, что его беспокоит, что заставляет расслабиться. Это, в какой-то степени, было удобно, но, с другой стороны, лёгкость, с которой сожитель мог залезть к нему в голову, пугала. А так, в целом, всё было отлично.       Дане уже давно не одиннадцать, даже не двадцать. Он выглядит уже не так миловидно. Он давно перерос уличные законы, начав решать проблемы словами, а не парой ударов в разные части тела оппонента, дабы доказать свою правоту. На язык он был всё таким же острым, даже, кажется, стал острее, когда кулаки использовать перестал.       Даня вырос, поэтому хочет любить и быть любимым. Что обычно люди делают в таком случае? Правильно, заводят отношения. Вот он и завёл. Ира была приятной девушкой недурной наружности, умеющей говорить словами через рот, не закатывала истерики, не кормила молчанием, а старалась обсудить всё спокойно, без криков. Кашин удивлялся, как она вообще в такого придурка, как он, влюбилась, но не возмущался, стараясь давать в ответ любовь, заботу и ответное адекватное отношение.       Однажды, парень приходит домой с синяками на шее, полученные явно не во время ожесточённого поединка, где ему пытались какую-нибудь артерию прокусить, дабы дух покинул его бренное курящее тело. Макс, сидящий на кухне, когда туда на расслабоне входит Даня, поздоровавшись лишь кивком, использует слишком сложную эмоцию.       — Где был? — Тарасенко закрывает ноутбук, достаточно громко хлопая крышкой. Кашин аж опешил. Он успел разозлить друга… Чем? Непонятно. Иначе, какой ещё эмоцией это может быть? Обидой? Бред.       — Помнишь, я тебе про Иру рассказывал? Я не помню, рассказал ли, что мы с ней стали встречаться? — и лицо Максима в этот момент надо видеть. Зрачок, кажется, расширился больше, чем физически мог бы. Даня моргает, и всё пропадает. Всё, кроме выражения лица Макса: брови сведены к переносице, губы поджаты. Кашин решает ретироваться, забирая с собой то, за чем приходил.       Закрывая дверь в свою комнату, парень наконец-то может почувствовать себя хоть немного спокойнее. Даня почувствовал опасность, исходящую от соседа, будто он его в тот же момент убить был готов тем, что первым под руку попадётся. Страх, казалось бы, совершенно иррациональный, но тот факт, что галлюцинации, обычно не мучившие в подобной обстановке, решили напомнить о себе, пугал также сильно. Дабы перевести дыхание, Кашин плюхается на кровать.       В дверь даже не стучат. Макс заходит в комнату сожителя, как в свою. От такой наглости Данила аж с голову поднимает, издавая какой-то нечленораздельный звук. Тарасенко молча садится на бёдра лежащего, не оставляя путей к отступлению. Сосед не чувствует толчка в грудь, лишь чуть-чуть назад отшатыывается.       — Блять, Макс, ты ёбнулся?! — в ответ ничего, только звук расстёгивающейся ширинки, — Руки убери, гандон!       А потом сосед добирается до запретных зон. Тогда Кашин сдаётся, прекращая всячески сопротивляться. Кусает, щетиной царапает, по загривку ногтями короткими небольшие борозды рисует. Даня нервно выдыхает. Голова отключается. Чужие рука, а потом и рот, ощущаются слишком хорошо, будто бы так всё и должно быть. Он должен расстаться с Ирой.       — Но почему? — впервые он слышит, чтобы Ира повышала тон голоса. Не особо сильно, но разницу всё равно понять было можно.       — Я… Ир, это сложно объяснить. Правда, прости, ты очень хорошая девушка… — договорить не успевает. Бывшая вторая половинка говорит, что сейчас приедет. Плохо.       — Привет, проходи, — виновато глаза опускает в пол, отходя от входной двери, дабы впустить не особо желанного гостя внутрь квартиры. Ира молчит. Молча разувается, проходит вглубь жилища, на кухню. Садится за стол, отодвигая одну из табуреток. Макс стоит молча, оперевшись тазом о край кухонного гарнитура. Девушка даже не заметила его.       — Почему? — ни слова больше. Даня позорно садится на другую табуретку. Он виноват, он изменил, он не объяснил причин ухода. Пора отвечать за свои поступки.       — Ир, помнишь, я рассказывал тебе про Макса? — она кивает, — Вот… Он у плиты стоит, короче. Я понял, что… — поднимает взгляд на испуганный взгляд девушки. Замолкает.       — Даня… Даня, он сейчас с нами в комнате? — Кашин недоверчиво кивает, кружку с остывшим чаем в руку берёт, дабы в раковину поставить. Макс часто мог заварить чашку чего-то, но, в итоге, не выпить. Даня привык. Кидает взгляд на Тарасенко, повернувшего голову в сторону окна. Когда парня окликают вновь, приходится отвлечься от рассматривания сожителя, — Даня… Здесь нет никакого Макса.       Кружка выскальзывает из рук.