Еська

      — Зачем мне солнце Монако? — громко пела Люся Субботина.       Самой Люси видно не было, лишь её песня лилась из динамиков машины. Рядом вторая тачка и двери обеих настежь. А чуть поодаль, на живописной поляне, под сенью уже желтеющих вековых деревьев веселились городские.       Костёр запалили огромный, бутылок и окурков накидали, и трое мужского пола сидели за складным столиком, а двое — женского, тут же дёргались под музыку.       — Валеро-о-он! — кричала одна. — Погромче-е-е! Мальчики, идите танцевать! — и задорно двигала попкой.       Мужики до нужной кондиции ещё не дошли. Небритые и в трениках, а девки расфуфыренные, как в театр. В коротких юбчонках и на каблуках. Самое то по слякотному осеннему лесу на каблуках скакать. Девки плясали и повизгивали, а мужики ещё угощались, но на девок уже задорно поглядывали.       А в высокой, сухой траве сидели ещё двое. Один — мохнатенький, с лысой головой, второй — златоглазый, с цветами вместо волос. И оба злые.       — Пидорасы, — яростно шипел Хухля и Еська на него покосился:       — Почему пидорасы? Бабы вон трясутся… Пидорасы вчера приезжали.       — Вчера гомосеки приезжали, а эти, как есть — пидорасы. Мусору накидали, падлы. Две берёзы сломали… А вон тот, плешивый, в мой ручей поссал. Щас я им устрою… Давай, Есь, помогай…       — Вдвоём не справимся, — качал головой лешачонок. — Деда звать надо.       — Да пока старый хрыч проснётся… Рано он в этом году чего-то залёг. Середина сентября только. А если эти — коммунисты, то и вовсе не тронет. Чего Дед так их любит, его самого в партию не приняли… Давай вдвоём эту пидоросню разгонять, тебе всё равно учиться надо.       Еська замялся — людишек побаивался ещё. Хухля, хоть и ругался, но втихушку пидорасов любил, потому что после них всегда много вкусного оставалось. А Еська любил гомосеков. Они в лес не жрать приезжали, а развлекаться. Бегали голыми, фоткались на фоне цветов и коряг, громко занимались сексом и завязывали ленты на стволах деревьев. Еська ленточки тоже очень любил, после развязывал и в дупло своё утаскивал.       Лешачонок напрягся, золотые глаза засияли и задрожали цветы на голове. Он этим летом одуванчиками зацвёл и ходил весь белый и пушистый. Когда ветер дул, пушинки разлетались и тут же распускались новые жёлтые цветики.       Деревья закачались и заскрипели, задвигали сучьями.       — Это леший! — весело заржали за столом. — Аллё, к нам иди, коряга старая! Угостим!       — Кто коряга? — обалдел Еська. — Я коряга? Я в лесу самый красивый!       И тут завыло на все голоса, перекрикивая Люсю Субботину. Костёр взвился высоко в небо, разбрасывая искры и тут же потух. Сидящие заткнулись… и снова заорали:       — О-о-о! Нечистая сила, о-о-о! Щас видос забацаем.       — А вдруг Баба Яга прилетит?       — В голубом вертолёте…       — Толян её ебать будет — он сегодня без подруги… Толян, ты только предохраняйся!       И в траву полетела пустая бутылка, упав около Хухлиной головы:       — Щас всё вылакают и нам не достанется, — шипел чёртик. — Еська, чего застыл?       Но цветы на Еськиной голове поникли.       — Этих ничем не взять, — с досадой сказал лешачонок. — Фраера дворовые. Придётся за Дедом бечь.       И тут вдруг подмога подоспела. Из-за деревьев вылетел огромный пчелиный рой, и за ним ещё два. Остановились у края поляны как чёрные, гудящие тучки… И кинулись на людей.       — Ай да Крапчик! * — восторженно заорал Хухля. — Ай, спасибо! Еська, это он на тебя впечатление производит.       Еська надулся, но сейчас не до него было. Сидящие разом завопили и вскочили. Девки завизжали, как припадочные и принялись бестолково носиться, размахивая руками. Сбили стол со стульями, стали давить посуду и еду, пока не догадались залезть в машины.       — Ремемба хара мамба ру! — заорало из динамиков и двери захлопнулись.       Пчёлы не угомонились, бешено летали вокруг машин и бились в стекла. Тачки газанули и рванули с места, оставив разгромленную поляну.       Хухля тут же выкатился из травы, схватил палку колбасы и солёный помидор. Еська же цапнул пакет с цукатами, но раскрыть не успел. Из ниоткуда появилась огромная, с человечий кулак размером пчела, подлетела к лешачку и превратилась в длиннорукого человечка с мохнатым, полосатым тельцем. За спиной блестели прозрачные крылышки, а на голове усики-антенки.       — Пошто всякие фекалии кушаете, Есенька? — нежно спросил пчелиный царь. — Гадость, плюньте, а то животик заболит. Пойдёмте, я вас медком угощу. Сладенький, льётся… Блестит, как ваши красивые глазки.       Еська зыркнул золотым глазом и сунул в рот цукат:       — Я засахаренное манго люблю.       — Да какое это манго, ананас это, — грустно сказал Крапчик. — Крашеный. Ему базарная цена — двести рублей, а толкают за шестьсот.       — А ананасы я ещё больше люблю — зачавкал Еська.       — А меня?       Еська сорвался с места и унëсся в чащу.

***

      Крапчик по Еське сох аж с весны. Как проснулся однажды, увидал пушистую макушку и покой потерял. Вокруг Еськиного дерева километры наматывал, а следом пчёлы летали. Этим-то деваться некуда и они свои соты вокруг дупла налепили. Еська выглянул и поднял визг.       Крапчик пчёл убрал, а сам так и летал всё время неподалёку. Крылышками трепетал и вздыхал томно. Еська землянику лопает — Крапчик тут же, мёдом её помазать предлагает. Еська перепелиные яйца пересчитывает — Крапчик здесь же, пальцы загибает. Еська капканы в озеро кидает — пчелиный царёк помогать лезет.       — Ну чего ты, как с дитятей? — смущался Еська, а Крапчик умилялся:       — Такой маленький! Такой миленький! А хорошенький…       — Ты Деда моего видал? — спросил лешачок. — Вот я таким же хорошеньким стану.       — Так это будет через тыщу лет.       И помогал Еське капканы в воду кидать. Вот тогда неприятность и вышла. Мымр капканы стал из воды обратно выкидывать и орать, что металлолом по средам не принимает. Еська тут же начал грязью швыряться, а Крапчика отпихивать:       — Отлезь, а то крылья попачкаешь!       В результате поскользнулись оба и Крапчик на Еське оказался. И — раз! — и поцеловал Еську. Лешачонок глаза вылупил, но опомниться не успел — Мымр ему рожу илом залепил. Словом, битву Еська проиграл.       — Ой, не могу, ухажёр выискался! — ржал потом Хухля. — Еська, у него хуй-то есть?       Еська взвился и тут же драться полез. Хухля уворачивался от лешачонка и носился по поляне, пока Еське мутузить его не надоело.       — Поцелуй хоть распробовал? — не отставал Хухля.       — Нет… Грязи озёрной зато нажрался…       Потом ещё и от Деда досталось, потому как водяным проигрывать позорно. Еська с тех пор при виде Крапчика вспоминал Дедов прут и всякий раз кулаки показывал:       — Вот подойди только!       — Есенька! — чуть не плакал Крапчик. — Миленький! Я же со всеми чувствами!       — Я тебе твои чувства знаешь куда сейчас засуну?

***

      — Нет, не любит он меня, — вздыхал Крапчик, когда Еська убежал, прихватив цукаты. — И не смотрит даже.       Хухля косил пьяненько и, высунув язык, ловил последние капли водки из бутылки.       — Избалованный нынче леший пошёл, — икнул он. — Водку не пьёт — пиноколаду подавай. В бар хочет…       — Где ж я ему возьму энтот бар?       — А ещё хочет быть водителем троллейбуса. Этот… как автобус, только рогатый.       Крапчик тронул свои усики:       — А у меня вот…       — Да это не то, — отмахнулся Хухля. — Ты ему лучше коктейль сделай. Медовый. Там несложно. Вискарь нужен, ликёр, апельсин, мёду чутка, лёд и соломинка. Вот тебе соломинка, — протянул он сухую палочку. — А остальное — сам.       Пчелиный царёк взял соломину, покрутил и бросил на землю:       — Спиртное — вредно. Я Есеньке рулет по бабушкиному рецепту сделаю. Из мёда, ягод, пыльцы и пчелиных ножек. Волшебный!       — Пролетишь ты со своим рулетом, — гоготнул Хухля. — Еська от «Орео» тащится. Ещё песни любит дюже и стихи. И рассказы всякие про это… Про Монако.       — Это где?       Хухля лысенькую головëнку посрëб:       — Да где-то за Кукушкином. Налево и наискось. Иди уже, Ромео недоделанный.

***

      В Еськином дупле красиво. Стëклышки и катафоты на верёвочках, подвески от советской люстры, производства завода «Знамя труда», ключи и монетки. Снаружи детский велосипедный звонок и рябиновые гроздья вокруг.       Крапчик, подлетев к дуплу, оторвал рубиновую ягодку, пожевал и выплюнул. А потом и звонок оторвал и серебряный колокольчик повесил. Дзынькнул весело и улетел. Еська потом всех опрашивал, кто это ему такой царский подарок сделал, пока сам не догадался.       Одуванчики на голове лешачонка облетели и Крапчик плёл венки из блеклых уже цветов и тоже у Еськиного дома оставлял. Последний раз прилетел, а Еська дома оказался. Вылезла наружу голова с поникшими стебельками и лешачок хитро стрельнул глазами:       — Опять припëрся?       — Есенька, — запел Крапчик. — Вы сегодня просто обворожительно выглядите!       И восемь пчёлок над его головой сердце изобразили. А пчелиный хозяин протянул на ладони махонькую медовую какашечку — бабушкин рулет. Еська принюхался — пахло вкусно. Руку протянул, сцапал и съел.       — Сладкий…       А Крапчик руки сложил:       — А хочете, Есенька, я вам стихи прочту? Летом пчëлкам целый день собирать нектар не лень. Унесут его потóм в улей — свой чудесный дом…       — Слыхал уже.       — А вот другая… Пчёлка, пчёлка жу-жу-жу, на работу не хожу…       Еська скуксился:       — Всё, утомил. Мне твои жужжалки уже по ночам снятся.       — А ещё любовные знаю! — подхватился Крапчик и тут же затянул: — А у неба нету дна-а-а… Как билетов нет в кино… А хочете, Есенька, мы с вами летом в Монако полетим? Говорят, тут недалеко. С местными пчëлками познакомимся. Там банановые кокосы растут. Колю-у-учие. Кактусы называются. И кругом троллейбусы, троллейбусы…       Крапчик очень интересно рассказывал и Еська даже заслушался.       — Надо же, какой ты, — похвалил он. — Всё знаешь.       Крапчик гордо растопырил крылья:       — Мы — цари — народ умный. Я на любой вопрос могу ответить. Вот спрашивайте…       — А почему у тебя бровей нет?       Крапчик завис:       — Не знаю…       — Ну вот узнаешь — приходи, — хохотнул Еська и в дупле спрятался.

***

      Лес постепенно облетел и стал прозрачным. Ночами подмораживало, и пожухлая травка серебрилась. Нечисть на зимовку укрывалась и только водяной вылезал на камень, и, глядя вслед самолётам, громко ругался:       — У, гады…       Еська ещё бегал к Хухле и разбивал тонкую корочку льда, образовавшуюся за ночь у бережков. Хухля вылезал и сердился. Сонный уже был и тоже к спячке готовился.       — Чего тебе неймётся? Спать ложись, — зевал чёртик.       — Один не хочу.       — Крапчика позови, будете всю зиму мёд лизать. Ну или хуи друг у дружки. Можно с мёдом.       — Я что, гомосек? — возмутился Еська и Хухля помотал головой:       — Скорее пидорас. Уж больно выделываешься в последнее время. А сам у Чучи хуй разглядывал. И у Зюзи разглядывал…       — Да мы мерились просто, — смутился Еська. — У кого больше.       Хухля оживился:       — И у кого?       — Да у Зюзи хуя вообще нет.       — Зюзя — баба, что ли? — офигел Хухля. — А я при нём матерные частушки пел.       — Да не… Просто бесхуйный.       Помолчали…       — А Крапчик в Монако собрался, — как будто между прочим сказал Хухля. — Всë спрашивал, можно ли на всех пчёл одну визу оптом сделать.       Еськина мордаха испуганно вытянулась:       — Как это… А я? Кто за мной ухаживать будет? И чего ему в этом Монако делать? Цветов там нет — одни троллейбусы. И ходят все на головах.       Хухля глянул хитро и равнодушно спросил:       — А тебе какое дело? Ты же не гомосек?       — А я может ещё не решил… — насупился Еська. — А он в Монако сразу. Как будто тут троллейбусов нет.       — Ну тогда иди и спроси. Про визу поподробнее узнай… Может я тоже по весне соберусь…       Еська сорвался с места и исчез, а Хухля довольно гоготнул:       — Два идиота! — и полез назад в свою нору.

***

      Крапчиковы крылатые подданные в дуплах утихли. Заботливый Крапчик всех облетал и проверял, хорошо ли входы заделаны. У старой липы Еська его и встретил. Голову задрал и смотрел, как слюдяные крылышки в воздухе трепещут.       — Всех уложил? — крикнул он.       Крапчик сел на нижнюю ветку, посмотрел грустно.       — Всех… Отчего один всё бродите, Есенька?       — Что ты мне всё выкаешь? — рассердился Еська. — Развëл церемонии. Ты это… Правда что ли улетать собрался? Ты того… Погодь. Чего там в этом Монако хорошего?       Крапчик слетел пониже:       — Да я, собственно…       — Улетишь и сгинешь там, никому не нужный, — хмурился Еська. — На земле окаянной… А как мы тут без пчёл? И как без тебя…       Пчелиный царёк ещё горше вздохнул:       — И бровей у меня нет. Бабушка сказала, что в детстве болел.       — Бедненький, — пожалел его лешачок. — А пошли ко мне? — предложил он. — У меня тепло. Яблок насушил и настойки рябиновой у Деда спëр.       Крапчик решил, что ослышался. Облетел вокруг лешачонка, видно думал, что дурят. Но Еська рукой махнул и поманил за собой.       — А стекляшки и зеркальца я убрал, чтобы ты крылья не поцарапал, — сказал он.       Крапчик вдруг взвизгнул от восторга и полез к Еське целоваться:       — Ах ты мой любименький! Ах ты мой золотенький! Дай везде-везде поцелую!       — Погодь, погодь… — со смехом выдрался из его объятий лешачонок. — Полезли ко мне, а то Дед знаешь какой? Всё видит, особенно чего не надо.       — Спит он давно!       — Вот и я в прошлый раз так думал…       Но поцелуи Еська уже распробовал. Крапчик сладкий, мёдом и цветами пах. Еська влез в дупло, пчелиного царька следом утянул и берестой вход закрыл. Тихо стало и лишь водяной на далёком берегу озера громко выл вслед летящему ТУ 134:       — Летят перелётные птицы…