принадлежность

вокруг темно. повсюду тьма — натаниэль не видит ничего, кроме нее. давно уже не видел. черный потолок, черные стены, черные простыни. черные глаза перед ним. ехидные, агрессивные угольки. остается полагаться только на осязание и слух. чужое тело, нависшее над ним, сильно и грубо придавливает. учащенное дыхание слышится будто везде, в каждом уголке этой гребаной комнаты. натаниэль, кажется, слышит запах крови, либо это ему уже начинает мерещиться. в углу неярко горит алая, бордовая, с цветом крови лампа. гладкий стальной нож прикасается к его шее. — теряешь всю свою спесь, да? — ухмыляется рико и сильнее давит на лезвие. не настолько сильно, чтобы выступили первые капли, но настолько, чтобы причинить боль. боль. боль, вообще-то, была единственным наказанием и, одновременно, панацеей натаниэля всю его жизнь. распластавшись по холодному кафелю, сжав зубы, он терпел несокрушимую тяжесть трости и власть хозяина. лежа на темной кровати, выпуская судорожные выдохи сквозь ободранные в кровь губы, он сдерживал все свои сокровенные желания до тех пор, пока они не дойдут до опасной крайности и не вылезут наружу. боль была единственным спасением натаниэля от самого себя. — я рад, что привожу тебя в бешенство одним своим видом, — самодовольно язвит натаниэль, вытягивая голову вперед и позволяя каплям крови скатиться по шее. его улыбка почти что дергается, он морщит нос и изо всех сил сжимает кулак, сдерживая стоны боли, рвущиеся наружу. рико убирает нож от его шеи и заменяет его на свою руку, с нажимом придушивая. — не забывай, с кем ты разговариваешь, — пальцы сжимаются ощутимее, — иногда тебе стоит прикрыть свой милый ротик. натаниэль уже давно убедился, что сдохнет из-за своей несдерживаемой неподчинительности. — а ты заставь меня. рико ерзает, притирается к нему, крепче вжимает в матрас. натаниэль не жалеет о сказанном — запрокидывает голову и издает крикливый полустон, ощущая нестерпимое напряжение внизу. гордость сжирает его с потрохами, но он позволяет себе эти секундные слабости. — ты, сука, будешь молить меня прикончить тебя, — рико больно проводит ногтями по его торсу, оставляя после себя жгучие краснеющие полосы, — но я подумаю дважды, прежде чем дать тебе то, что ты просишь. — отлично, потому что мольбы ты от меня не дождешься, — хрипит натаниэль, прерывисто дыша, все еще ощущая стальную хватку на горле. рико стискивает его запястья над головой и впивается в алеющую шею зубами, чуть выше раны, принося со своими укусами только разрушающую силу близости. натаниэль четко знает, что он чертовски ненормальный. они оба — ненормальные, законченные твари с животными повадками и отчаянным желанием ощутить хоть что-то, кроме постоянного и надоедливого стремления к первенству. но даже здесь — в этой горячей, темной постели — ни один из них не готов отдать власть в чужие руки. потому что такова их суть — глубинная, неизменная, — только брать, и никогда не отдавать. и рико, как и подобает каждому вороньему нападающему, нападает и нападает, берет и берет. грубо, жестко и с полагающимися ему остервенением и самоуверенностью. но натаниэль не защищается, нет, он лишь так же безжалостно отражает чужие болючие удары и использует его же собственные методы против рико. здесь никогда не было другого шанса — вырасти чуть менее жестоким. здесь, в вороньем гнезде, никогда не было ничего другого, кроме тьмы, боли и крови. здесь нет ни минуты на успокоение, умиротворение и расслабление. здесь нет никаких смыслов, не должно быть никаких желаний и стремлений, кроме стремления быть лучшим. отчаянно желать приподняться на пьедестал, наступить другому на горло жестким ботинком, посадить другого на поводок и тянуть, тянуть, пока он не задохнется. такова была их истина, смысл и реальность. правдивая реальность, в которой нет места другим, отличающимся от страданий чувствам. рико целует его медленно, растягивая и продляя их персональный ад, персональное наказание, граничащее с освобождением. он кусает больно, пуская струйки крови, впивается в душу отчаянно и жестоко, не позволяя ничего, кроме беспрекословного подчинения. и натаниэль добровольно, насколько это вообще может быть добровольным, соглашается на условия и царапает, цепляется так же сильно и грубо, непосильной услугой давая им обоим считанные секунды, избавляющие от навязчивых мыслей и ужасающей действительности. — ты — мой, — ногтем проводя по тройке на скуле натаниэля, шепчет рико, — всегда был моим и навсегда им останешься, слышал? натаниэль ухмыляется, слизывая кровоточащие подтеки на губах. — я не принадлежу тебе, — дразнит, выводит из себя. рико трется через ткани одежд и придавливает его сильнее, вырывая из разодранного горла новые вскрики и хрипы. — попробуй сказать это еще раз, когда будешь дрожать и извиваться подо мной. натаниэль приподнимает бедра, самостоятельно сталкивая их вместе, надменно и властно улавливая то, как судорожно втянул воздух рико, и безумно смеется. — я могу делать так сколько угодно, но никогда не окажусь под тобой в унизительной и подчиняющейся позиции, как любой из них, — натаниэль мотает подбородком в сторону, намекая на воронов, — а знаешь почему? рико смотрит ему в горящие бесами глаза, глубоко и остро выдерживая столкновение темпераментов. — потому что ты принадлежишь мне точно так же, как и я тебе, — выдыхает натаниэль. рико не готов принимать эту жестокую, ударяющую по его самомнению и независимости правду. он не должен был пасть так низко, пасть к ногам рыжего безумного третьего номера, не умеющего держать язык за зубами. не должен был. но он это сделал. и эта истина, очерненная темными и давящими стенами замка, впивалась в мозг глубоко и надолго и не давала себя стереть. натаниэль вцепляется в жесткие растрепанные волосы и привлекает к себе, размазывая собственную кровь и по лицу рико тоже. они оба ощущают этот горький, противный вкус крови, но не спешат прерывать это все. вседозволенность, неограниченная никакими бесполезными рамками, позволяет им вновь чувствовать себя живыми. способность ощущать боль, кажется, притупилась за все время нахождения в этих адских стенах, но именно это — подтверждение их принадлежности друг к другу, металлический вкус крови, крепкая хватка на частях тел и отъявленная жестокость, с которой царапают и режут кожу, — приносит больше всего боли. разгорает внутри непотушимое пламя и огонь, борьбу за свое главенство и достоинство. через истязание, через мучение и изведение, они вновь обретают потерянную власть и контроль. ненадолго, но этого хватает, чтобы почувствовать хоть что-то. натаниэль ощущает ледяные и острые пальцы у себя в волосах, жар чужого тела над собой и жгучую, приятную тяжесть внизу. все нутро взрывается от осознания того, насколько родны и незаменимы стали грубые и резкие толчки, которыми рико награждает его, запах сильного и дурманящего парфюма, темная кровать и скомканные простыни на ней, отчаянная погоня за наслаждением через боль и болью через наслаждение. рико доводит их до исступления и края сухо, быстро и дико, смешивая свои собственные вскрики и хрипы с всхлипами натаниэля, мечущегося под ним в разные стороны. закончив, тот валится сверху, загнанно хватая ртом воздух и дрожа от приятного расслабления. натаниэль запускает пальцы в его волосы, больно оттягивая, прижимает его ослабленное тело к себе, и рико ему позволяет это делать. дает им эти непозволительные и запретные несколько минут, слушая дыхания друг друга и ощущая приятную слабость в теле. через время рико снова поднимется, кинет в натаниэля его смятую кофту и заставит вывалиться из комнаты, погружая во тьму и приватность их бесконечные ночи вдвоем. уходя отсюда в сотый раз, натаниэль совершенно точно уверен, что вернется еще в тысячный и позволит истязать себя снова и снова.