четверть часа до распятого на отпаренном шёлке.

стрелка часов щёлкает почти умиротворяюще, отсчитывает секунды, минуты до того критического предела, когда с кровати нужно будет не встать — подорваться, и именно в этом плюс будильника, выставленного на час раньше комфортного. не то, чтобы эймон не любил поспать подольше, но любил лежать с закрытыми тяжёлыми веками, ощущать и пытаться прочувствовать каждым нервом вес госсеновского тела. госсен — раскалённый уголь, пыщущий изо всех щелей жаром, его нога грузно перекинута через бедро брата, вытянувшись аккуратно между, ровно так, чтобы чувствовать покалывающее расплывающееся буграми онемение пальцев: эймон медленно пытается развести их шире, согнуть большой, а затем все вместе до болезненной вспышки и это помогает. рука же как-то совсем по-собственнически лежит пластом поперёк груди и эймон самостоятельно подтягивает её выше, на ключицы, ещё пару сантиметров и в голову ударяет лёгкая нехватка воздуха; дышать он может без проблем, асфиксии как таковой нет, но что-то все равно царапается под рёбрами вязким удовлетворением. госсен прерывается вздохом, отмечает пробуждение, и тянет улыбку на треснувшие сухие губы, смещаясь ладонью с плеча ровно на шею, выглаживая пальцем забившийся чаще эймоновский пульс, настойчиво зажимаясь хваткой на несколько секунд и соскальзывая на заднюю часть, под затылок, чтобы насильно подтянуть — лицом к лицу. — что за фокусы, пока я сплю? — голос у госсена хриплый и такой же сухой, потрескавшийся, фонит явным раздражением, будто сорванный. эймон глаза открывает с явным нежеланием, но в ровень насилию закидывает ногу к себе на бедро повторно, стоит перекатиться набок. — пытался проснуться, в процессе решил обвинить тебя в покушении на жизнь. — эймон наблюдает из-под ресниц за тем, как брат понимающе кивает пару раз прежде, чем потянуться ближе, теснее, практически накрывая собой. — и продолжаешь этим заниматься. — не нуди. госсен тянется ещё ближе, мажет носом по скуле и вжимается в распахнутый — его точно приглашают — рот крепким поцелуем, мнет губы, кусает за нижнюю, оттягивает, перекатывая по зубам и лезет глубже языком, вжимаясь, вылизывая и срываясь на тяжёлый выдох, стоит эймону подключиться к соревновательному началу, и вот уже приходится натурально бороться за роль ведущего, терпеть мурашки, разбежавшиеся, кажется, и до поясницы, стоит эймону остро пригладить уздёчку. госсен теряет терпение по щелчку пальцев, загорается спичкой и тягучим сосущим голодом, тяжелеет взглядом, хваткой, дополнительным градусом, если не десятком, обжигает — даже сглатывает с усилием, так громко, что приходится не огрызаться на пропорционально громкий эймоновский смешок. — тише, не спеши. я схожу за смазкой и презервативами. госсен скулит и кусается за плечо, перекатывает кожу под зубами и сжимает челюсти сильнее, наверняка мстит непонятно за что, но заметно смягчается — эймон даже не зашипел, не отпихнул, просто размашисто пригладил по бедру, будто у него на плече не останется трофей на следующее утро, будто он не будет ныть, потому что никто не нежничал. — ты же сам их там бросил, когда пришёл с аптеки, правда? — госсен плавится от спокойного низкого голоса и бодается лбом, ластится к щеке носом, вздыхает надрывно над ухом и скулит ещё раз, на этот раз жалобно, сдав позиции на пару минут. — правда. — ему приходится соскребать себя с брата, выпутываться из рук, при этом всеми силами стараясь зарыться в объятия поглубже. — давай без? — не придумывай. госсен вздыхает, поднимается и голыми ступнями старается звучать как можно громче, желая не то продемонструвать раздражение, не то обидеться на отказ засадить всухую и вспороть болью двоих сразу, сгребает пачку, сгребает бутылку, успевает ещё и хлебнуть пару глотков газировки уже выветрившейся, и с таким же оркестром возвращается в спальню. он умышленно застряёт в проёме, счесывает плечом косяк и смотрит, впи-ты-ва-ет разнеженного взъерошенного эймона, с торчащими во все стороны прядями, с цепочкой синяков и налившихся болезненных укусах, даже вокруг соска, а потом делает шаг вперёд и изворачивается, чтобы посмотреть на часы. — не заводись, никуда не пойду сегодня. — правда? госсен кидает собранные запасы на постель и забирается следом, точно хищником, переступает коленями и ими же разводит эймоновские бедра, нависнув сверху, так, чтобы на вытянутых руках по обе стороны от головы, чтобы, кроме него, ничего больше в поле зрения не было, и это совсем позорная, мерзкая ревность, которую признать даже себе стыдно, в конце концов, ему не восемнадцать, чтобы заниматься такой ерундой, но незапланированный выходной просто потому, что госсен этого очень х о ч е т в голову бьёт сильнее шампанского, однако, в отличие от него же, не выветривается за пять минут, остаётся в затылке горячим вязким шлейфом, стелится жаром по позвоночнику и зудит где-то там, в желудке. во рту совершенно сухо, отдаёт неприятной кислотой, той самой, после пробуждения, но желания втиснуться в эймоновский рот это не умаляет вовсе, если не наоборот: эймон, вопреки своей щепитильности и любви к чистоте, ни разу не отказывал в поцелуях, и брезгливостью не отсвечивал, только прижимал к себе покрепче, разглаживая ладонью позвонки да лопатки. эймон в принципе был тактильным, на удивление, уж его обозвать жадным, исходя из внешних факторов, было просто невозможно, даже сейчас старался выжать максимум из положения зажатого весом, цеплял раскрытыми ладонями бока, насильно опускал на собственный живот, малость промахнувшись со стандартной техникой седлания. и госсен не против совсем оседлать, но сопротивляется вполне рационально, перекатывается на колени, чтобы поддеть пальцем резинку белья и не без труда переступить с ноги на ногу, откидывая тряпку куда подальше (эймон потом обязательно скажет, что он ведь сам их бросил, когда устраивался на нём удобнее), и почти успевает вжаться ягодицами в напряжённый живот — эймон тянет его выше слишком резко, так, что приходится в срочном порядке вжаться ладонями в стену и возмущенно опуститься взглядом на самую малость обнаглевшего брата. брат себя обнаглевшим не идентифицирует, только смотрит своими двумя глыбами и приподнимает голову, чтобы подушку загнать под шею, и тотчас лезет губами к бедру, мажет поцелуями, целым десятком, выслеживает приводящую мышцу, вытягивая кожу настойчивым рвением и засос оставляет наливающийся, точно болезненный. ещё секунда и госсен задушенно вздыхает, стоит почувствовать очередную успешную попытку украсить ещё выше, ближе к паху, а следом аккуратно мажет языком ровно по шву на мошонке, и госсен, кажется, ломается в пояснице. и ещё раз, когда эймон требовательно оттягивает ягодицу и не менее требовательно задевает мышцы подушечками пальцев; приходится опереться на стену уже одной рукой, подобрать валяющийся бутыль и подцепить ногтем крышку. зависнуть на пару секунд запланировано не было, как и выгибаться сильнее, заводя руку к себе за спину, чтобы выдавить щедро смазки прямиком на пальцы и расселину, скривившись от холода и неприятной текстуры, будто совсем неправильной для такой атмосферы. — ноги. госсен слушается. переступает нетерпеливо, расставляет колени шире и расслабляется, пережидая не особо приятные ощущения от заталкивания внутрь смазки, а следом длинные идеальные пальцы, сразу два. эймон, решив не щадить ни секунды, ввинчивает оба до самого основания, выворачивает запястье с явным дискомфортом, даже слышно лёгкий хруст сустава, и просто невозможно разводит пальцы шире, сгибает и медленно, в своём привычном заскоке на скрупулёзность, задаёт невыносимую амплитуду, и полно бы ему переломать кисть, госсен может, помочь — втиснуться пальцами дополнительно, но все это забывается на горячем языке. эймон явно знает каждую трещину на его скорлупе неприступности, и эту крепость берет без проблем, и госсен теряется в метафорах, потому что в рот берёт тоже без проблем, потому что этого оказывается достаточно для того, чтобы рука дрогнула и госсену пришлось вжиматься лбом в стену, благо, ладонь между способствовала сохранению кожи. эймон за цель берёт довести до лихорадки, не иначе, и старается восполнить невозможность пропустить член глубоко в горло из-за положения головы настойчивой лаской, втягиванием щёк и неаккуратным, но точно умышленным, скольжением головки по нёбу. госсен мычит, подаётся назад, на пальцы, и хаотично вскидывается бёдрами обратно, пытаясь урвать все сразу, насадиться на пальцы самостоятельно, захрипеть из-за того, к а к эймон на него смотрит и зажмуриться, когда язык снова проходится по венам, и поцелуй приходится ровно под головку. госсена выламывает, стоит почувствовать ещё один палец и ещё один поцелуй, это последнее — госсен давит на чужое плечо рукой, давит сильнее и эймон понимающе отводит руку, но оставляет рядом, держит так, около бедра, чтобы придержать в случае. но не приходится, госсен справляется отменно, и даже не роняет злосчастный тюбик, не трясётся пальцами, когда раскатывает презерватив по члену и мажет поверх смазкой. стрелка часов щёлкает ещё пару раз, эймон все же опускает обе руки на крепкие бедра, подтягивает колени и подтягивается сам, чтобы сесть — свести возможность для госсена капризно только получать и приобрести вид очаровательного раздражения на лице вплотную. — только не дёргайся. эймон кивает. разумеется, никаких попыток причинить боль, хотя госсен так любит. разумеется, не насадить за бедра, стоит госсену опуститься даже не на треть, хотя, очевидно, любит. и не дёргается, ведь госсен осторожничает только первую секунду, когда направляет в себя головку, и уже с глухим скулежом опускается до упора. раз-два-три. эймон смотрит, как у брата домиком заламываются брови, как выделяется складка меж бровей — госсен практически всегда выглядит так, будто чем-то недоволен. и пытается поддерживать этот образ, честно пытается, несмотря на то, как по-собственнически ощущаются ладони на талии, как напрягаются эймоновские бедра и плечи. ещё несколько крепких хлопков ягодиц об те самые бедра и госсен уязвимо откидывается затылком назад, эймон знает — просит, и послушно льнет раскрытым ртом к кадыку, мажет языком поверх и ловит вибрацию от громкого стона, стоит принудительно двинуть госсеновские бедра восьмёркой. его хватает на минуту, и под конец уже явно дразнится, выбившись из сил, замедляется и сжимается мышцами каждый раз, стоит приподняться над бёдрами, и, о, конечно, госсена читают, словно детскую книгу с картинками и парочкой слов на десяток страниц, госсена цепляют под бедра, опрокидывая на холодную сбившуюся простынь спиной. и он уже сам, эталон послушания, разводит ноги ровно так, чтобы удобно было уложить колени на предплечья, чтобы абсолютно идеально толкнуться членом глубже, во весь размер, вжимаясь лобком в ягодицы, и ещё-ещё-ещё, ведь госсен идентично просит (требует?) вслух, становится на лопатки и тянет руку, мажет по мокрому плечу, вжимается ногтями в кожу и сгребает ближе, обнимает что ни на есть за голову, вплетается в пять пальцев в мокрые на загривке волосы и развязно стонет — собственное удовольствие он скрывать не умеет и не хочет, потому что весь мир должен знать, когда ему хорошо. эймон вздыхает над ухом невероятной тяжестью, вторит низким гортанным, потому что накрывает плотно, оглушительно и крепко. госсен бьётся в его руках достигнутой лихорадкой, вжимается выпяченной колесом грудью и абсолютно правильно зажимается на члене, когда толчки становятся резче и глубже, с ощутимыми, как для того, у кого мир давно поплыл, паузами. эймон у него над ухом стонет как-то особенно хрипло и приходится даже зажмуриться, покрепче сжать волосы в пальцах и осторожно, контрастно мазнуть большим пальцем за ухом. этого оказывается достаточно для того, чтобы взвыть, сорвавшись даже на всхлип на финише, и кончить. не вместе, но практически: хватает ровно несколько отточенных крепких толчков, чтобы зубами вжаться в покорно подставленный изгиб шеи. эймон поднимается на руках — пытается — и чувствует ярое сопротивление, поэтому выскальзывает и снимает презерватив вслепую, вслепую завязывает и идентично с таким же углом обзора кидает в мусорное ведро близь прикроватной тумбы. потом узнает, что вполне успешно. — дай вытру. госсен раздраженно вздыхает и ожидаемо не даётся, только позволяет перекатиться под бок да как-то на удивление удобно сплестись ногами. самую малость трудно дышать, но действительно сопротивляться эймон не станет, не захочет, быть точнее если, и целиком поддержит желание брата, окольцевав за талию. и, пару секунд насладившись покалыванием по всему телу, уткнётся носом поверх собственного укуса. выходной действительно отличный.