doppeladler

Дети, наделённые богатой фантазией, всегда живут две жизни. Одну - настоящую, будничную, среди книг, учителей, родителей и постоянных требований не витать в облаках. Вторую - сказочную и чистую, оказываясь непременно героем каждой истории, самым сильным, смелым и отважным. Это нельзя назвать заболеванием, но разве не раскалывается уже в этот момент детское сознание на два "я", на двух совершенно разных людей: героя и...

***

Его Высочество Наследный принц Уюна любил мечтать. Кто-то скажет: как можно мечтать о чем-то, имея всё на свете. Хочешь меч - и уже завтра придворный оружейник вручит маленькому Высочеству маленький меч из лучшей стали. Хочешь коня - и уже к вечеру у ворот покоев будет постукивать копытом прелестный пони. Хочешь друзей - и вот они, трое сыновей отцовских чиновников, мальчишки того же возраста, да один постарше, из монастыря, вероятно, засланный главным жрецом с целью разузнать побольше о склонностях и привычках принца. И все же, мальчик мечтал, и мечты его уносили непременно подальше от белых стен и золочёной черепицы, туда, к рыбацким хижинкам, в нищенские притоны. Туда, где была нужна помощь, туда, куда настоящий он никогда не устремится, не отыскав в себе силы воли сбежать с уроков, ослушаться отца, потратить золото этой клетки на действительно стоящее дело. Туда, где, спасая других, казалось возможным спасти себя от самых тяжёлых в мире кандалов - золотых браслетов, многослойных одежд и тяжёлых головных уборов.

***

То, что произошло всего несколькими годами позже, сам уже повзрослевший принц назвать горем не мог. В жизни его вела гордыня, желание самостоятельно побороть смерть, поставить бедствие на лопатки. Светлый образ из мечты смотрел с тихим укором и снаряжал корабли на исследование Дунъинских островов, открытых недавно и ещё не заселенных людьми. Смотрел тяжело и устало, хмурился и терялся, будучи отметенным куда-то далеко, на задворки сознания. Повернуть назад было поздно. Где-то за минуту до падения злосчастного моста принц осознал это особенно ясно: все эти дни, все годы геройство было ни чем иным как ошибкой, неумелым распределением возможностей... Мечтой. Настоящая жизнь, как бы парадоксально это ни было, тянулась в мечтах. С пыльного потолка храма на божество смотрел знакомый лик из-под императорской короны. Откуда?.. В глазах - тяжёлая усталость и прощение. Настоящее и призрачное смешалось, и, лёжа на полу собственного святилища, принц не мог понять, это он настоящий только что проиграл божественную войну с природой или его сон, в то время как настоящий он руководит постройкой временного лагеря у подножия другой, тихой горы в тысяче ли от этого места. Все встало на свои места в ночь, когда последний из живых сбежал, поджав метафорический хвост и сверкая пятками. Из проеденной молью дыры в тяжёлых шторах западного образца в комнату проникал лунный свет. Проникал, играл, отражаясь в тысяче осколков. Замирал хрустальным бликом на одной из физиономий. Принц не видел уродства в этот миг, задохнувшись великолепием представшей перед ним картины. Это был бог, настоящий бог в походных доспехах, усталый, но не побежденный. Человеческий бог. Он сам. Он... Но другой. Зеркало лопнуло с тихим звоном, и в комнате, как показалось принцу, оказались двое: человек и демон. Мечта и явь. Свет и тьма. И демоном был он сам, хоть его сердце на тот момент ещё билось, словно желая сбежать от неумолимого возмездия его собственных ожиданий. Божества в золотых одеждах. Слишком реального сна. Руки грёзы казались обжигающе горячими по сравнению с его собственными, теперь словно обратившимися в лёд под вкрадчивым взором великолепного. Изуродованное тело часто дышало, в то время как бледные тонкие пальцы, расчерченные, впрочем, тонкой сеточкой шрамов, оглаживали слишком выступающие ключицы, хрящевые полумесяцы гортани, едва заметных, бьющихся под кожей червей - артерии. На губах божества - теплая улыбка. Словно истина прощает ложь, позволяя ей укрыться где-то среди стеклянных владений своих. Ничего не удается. Дыхание обрывается, и пока ещё живой принц чувствует себя до ужаса счастливым, ощущая ломающее давление собственных пальцев на шее, подаваясь вперёд, навстречу единственному в мире верному божеству, вполне довольному таким раскладом. В секунде от спасительной тьмы демон получает право дышать, кашляет под внимательным взором словно немого божества, а после получает удар, раскалённую пощечину, и валится на мерцающий серебром пол. Лики визжат, получая порезы, но сам принц ничего не слышит, наблюдая себя совсем с другой стороны, с той, на которой грудь распирает не вина, а гордость. Сам наносит удар, сам вжимает бледное тело в смертоносный пол, возит лицом под грязными, спутанными волосами по осколкам, а после тянет, изучая внимательным взором кровавое месиво. Заживёт. И вновь удар, а затем с тихим треском рвутся белые одежды, хлопковые, совсем не по статусу принцу и божеству, но так подходящие этой твари, заигравшейся с силами света и тьмы, скатившейся в самую пропасть со своей самоуверенностью. Из груди божества рвется смех, истерический и истошный, а демон жмется к руке, вызывая тем лишь жалость и животное желание унизить это существо ещё сильнее. От внезапной мысли о том, что это существо и есть он, принц на миг замирает, удивленно моргая, а после вновь утыкает изрезанное лицо в остатки зеркала. Да. Он. Только неправильный он, проигравший. Он, который всегда будет частью лучшего "я", его любовницей, рабыней и пленницей. Прекрасная ошибка природы. Алые пятна расплываются на хлопковых тканях подобно изысканному рисунку пионов. Ещё. Ещё. И вот уже существо распято на кровати, а само божество с самым непорочным видом восседает меж его ног, оправляя золочёные доспехи. Черный меч, так вовремя найденный в ножнах, пронзает истерзанную грудь. Демон тихо скулит и содрогается. Божество знает, что тот не мертв, но подобная покорность не может не радовать. Белые одежды окончательно скатываются на пол, обнажая совершенно женские бедра, тонкую талию и плоский живот, лишенный и намека на кубики пресса. Несколько месяцев голода не могли не оставить своего следа. Божество, впрочем, такой контраст с собственной, непременно эталонной фигурой, радует, побуждая вытащить меч из тихо хлюпнувшей грудины и провести остриём по этой белоснежной коже, обнажая почти черные в полутьме внутренности. Забавно. Почти смешно. Тварь стонет, или же это стонет бог, пристроившийся к изуродованному телу с весьма однозначной целью, принц сказать не может, но движения, с которыми выгибаются эти влажные узоры раз за разом, кажутся до одури смешными, вызывая новую волну хохота. Демон под ним жмется, бестолково скребёт руками по постели, но бог знает, что тот вполне доволен всем происходящим. Доволен до крайности. До безумия. Как иначе, если доволен бог? Теплые пальцы ловят кровавые капли, рисуют цветы розовой вишни на впалой груди демона, мягко сжимают алые бусинки сосков в эфемерном подобии супружеской ласки, розовые губы касаются алых от крови нежными поцелуями, оставляют следы на усыпанных шрамиками от кожных воспалений плечах, предплечьях. Принц вновь осознает себя демоном, забывает как дышать в громоподобном восхищении. Цепляется за доспехи чужие, скулит, старается сбежать от боли, а затем вновь вернуться в её спасительные объятия. Кости прошибает знакомым, ни с чем не сравнимым ощущением, какое человек испытывает при вознесении, а прекрасное божество, прежде чем слиться с его измотанным нутром, улыбается широко, не по-человечески, достигает пика наслаждения в тот же миг, что и оригинал. Что и он сам. Божество - он сам.

***

Много лет прошло с того момента, как великий Цзюнь У создал небесную столицу, или, точнее, очистил её от бесполезных паразитов. Много воды утекло. И все же, привычка создавать отдельного двойника для второй половинки у принца никуда не делась, как не делось никуда и чувство, зародившееся в ту ночь по отношению к идеальному, нежному, преданному божеству, готовому как карать, так и миловать. Сейчас, наблюдая из окна за Его Высочеством наследным принцем Сяньлэ, демон тихо улыбался и плавился в объятии совершенно своих рук. - Он прекрасен. Так похож на тебя. - Отрави его жизнь и увидишь, на кого он похож больше. - Если бы у нас был сын, он был бы именно таким. - Наследник... Не обязательно сын. А нам пора уже уединиться окончательно, что думаешь?