Как на войне

      В палате было тихо, словно тишина здесь — вещь живая, вплетающаяся в шумы ночного города за окнами, приглушенная больничными стенами и мерным ритмом аппаратов. Клариса медленно приходила в себя. Веки казались тяжелыми, словно песок оседал на ресницы, но боль, резкая и неумолимая, обостряла каждый нерв, не давая снова утонуть в беспамятстве.       Сначала она не узнавала, где находится. Свет тусклый, но холодный, словно чужой, заливал помещение. Пустая палата, стерильные белые стены. На мгновение ей показалось, что за окном — ночь, но потом взгляд зацепился за темный силуэт у кровати и светлеющее небо за стеклами — рассвет. Сердце снова болезненно сжалось, предчувствие пробежало по телу, как ледяная волна. — Паша… — шепот вырвался с трудом, голос был хриплым, почти сорванным, будто кто-то выжимал из него последние звуки. — Мама, — тихо прошептала она, чувствуя, как горло саднит от жажды и, возможно, от крика, который она уже не помнила. Паши не могло здесь быль.        Мать, сидящая рядом, мгновенно подняла голову. Ее глаза, красные от бессонной ночи и волнения, вспыхнули горькой радостью. — Ты очнулась, — прошептала она, аккуратно убирая с лица дочери прядь светлых волос. — Господи, как я боялась…       Клариса попыталась улыбнуться, но боль сковала движения. Слова будто застряли в горле. Она поняла, что боится спросить, что случилось. Обрывки воспоминаний о том, как Витя держал ее, теплом его рук, и затем… внезапный удар боли. Все затихло, но теперь, вновь находясь здесь, она не могла поверить, что он оставил ее одну.       Ей не хотелось спрашивать у матери о нем, не хотелось бередить то новообразование, которое медленно разрасталось у сердца. Клара была реалистом и ей было намного проще вырезать его на живую скальпелем, нежели потом умирать от метастазов.        Клариса с трудом перевела дыхание, стараясь отогнать дрожь и странное, глухое оцепенение. Боль отступала, уступая место другой, не менее пронзительной пустоте — та, что гнездилась в груди, разрасталась едва ли не зловещей тенью. И когда она почувствовала осторожное прикосновение матери к руке, этот холод под сердцем, казалось, запульсировал, замораживая ребра изнутри. — Клара, милая, — голос матери был мягким, будто укутанным в вату, но в нем явственно звучала нотка тревоги, которую та едва сдерживала. — Пуля почти не задела тебя. Врачи говорят, потеря сознания больше из-за испуга.       Испуга. Клариса позволила словам медленно отозваться в голове, будто пробуя их на вкус. Она ощущала, как мысли текли медленно, словно густой, вязкий мед, но каждая из них была приправлена одной и той же болью — пустотой, что осталась после него. Паша, возможно, привиделся ей только потому, что на месте Вити вряд ли мог быть кто-то еще. Витя был реальностью, крепкой опорой, на которую рискнула положиться хотя бы на одну минуту вечера, а теперь… — Склиф… — тихо повторила она, ощущая, как тянущее ощущение безысходности смещается в тени разочарования, колючие, словно обрывки льда. Снова услышать это имя и представить его рядом было слишком больно. — Пуля… — продолжила она, стараясь выдавить из себя хоть какие-то слова, не потеряв при этом оставшихся крошек спокойствия. — Тебя зашили, — мать слабо улыбнулась, словно облегчённо вздохнув. — Все прошло хорошо, поверь мне. Просто теперь надо немного отдохнуть, дать себе время.       Но Кларисе не нужно было время, чтобы осознать. Ей нужно было время, чтобы выжечь из себя последние иллюзии, как раскаленным ножом, одним быстрым, но точным движением. В голове возник образ, как его могли бы описать врачи, хирурги, словно он был простым случайным объектом, попавшим в ее жизнь. — И никто не приходил? — осторожно спросила она, чувствуя, как в душе поднимается что-то похожее на гнев.        Гнев не на него, а, скорее, на себя, за то, что ждала этого ответа, что все еще цеплялась за призрак того, кого не было рядом, когда он почему-то был нужен больше всего.       Мать тяжело вздохнула, ее глаза снова отвели взгляд, словно отстраняясь от боли дочери, и Клара все поняла. — Лена забежала. Говорит, что Ваня очнулся, — прозвучал ответ, но за ним последовала тишина, которая разрывала сердце куда сильнее слов.       Клариса почувствовала, как стены палаты медленно сужаются вокруг нее, наполняясь холодом этой правды. Она молча сжала пальцы на простыне, как будто эта ткань могла удержать её от падения в пропасть.        Ваня очнулся, она в больнице. Все — фантастика.       Клариса обвела взглядом палату, и холодное отчуждение больничных стен, стиснувшее ее, казалось, стало невыносимым. Этот белый, стерильный мир обволакивал, словно чужая кожа, к которой невозможно привыкнуть. В ушах все еще гудело, будто тишина здесь — это вибрирующий, живой кокон, вплетающийся в редкие звуки из коридора. — Ну раз со мной все хорошо, — медленно произнесла она, но голос был резкий, колючий, как первый порыв ветра осенним утром, — значит, мне нечего здесь делать.       Словно на автомате, Клариса потянулась к капельнице, резко дернула трубку — и сразу почувствовала, как боль прокатилась по вене, оставляя за собой разогретый след. Но боль была ничем в сравнении с тем затаенным гневом, что пульсировал у нее внутри. Резкость движения отразилась даже в том, как она села на кровати, едва удержав равновесие. — Клара, что ты делаешь? Ты только что очнулась, тебе нужно отдохнуть, — голос матери звучал тревожно, и в нем звенела нотка усталого отчаяния.        Клариса едва бросила на нее взгляд, будто бы слова доходили сквозь толстую пелену, которая окружала ее сознание. Удержать ее здесь было все равно, что пытаться удержать воду — бесполезно.       Она медленно пересекла палату, шаги были неуверенными, но каждая мышца требовала двигаться вперед. Боль пронзала каждый нерв, но она продолжала идти, хватаясь за стену, как за единственный якорь реальности.       Мама последовала за ней, как тень. Ее попытки остановить дочь были осторожными — едва уловимые прикосновения к плечу, тихие слова, которые тонули в гулкой пустоте больничного коридора. Но Клариса не оборачивалась. Она больше не могла смотреть на нее, чувствовать груз заботы и вины, который сковывал ее хуже любого бетона.       Сквозь полуосознанный бред она помнила только, как вышла на улицу. Холодный ночной воздух резко ударил в лицо, приводя в чувство, и она мгновенно подала знак стоящему у обочины такси. Мать, все еще шедшая за ней, попыталась сделать последнюю отчаянную попытку остановить ее. — Клара, не нужно так. Тебя только недавно ранили, тебе нужно еще отдохнуть, — голос матери был приглушенный, как если бы она говорила через пленку. Клариса услышала его, но не обернулась.       Сев в такси, она резко захлопнула дверь и бросила водителю адрес отдела. Машина тронулась, оставляя позади фигуру матери, одиноко стоящую на тротуаре под тусклыми огнями уличных фонарей. Орлова смотрела в окно, даже не понимая, насколько сжала пальцы на сиденье, за это тонкое ощущение устойчивости зацепилось израненное сознание.       Внутри такси женщина почувствовала, как боль пульсирует в боку, перекатываясь тяжелой, гулкой волной, словно каждое движение возобновляло рану. Она невольно стиснула пальцы на ткани пальто, которое наспех схватила в палате, на секунду зажмурившись, позволяя боли на мгновение утихнуть. В ее мыслях пробежал образ отца: холодный, собранный, он наверняка бросился выяснять, кто осмелился поднять руку на его единственную дочь. В своих раздумьях Клариса представляла, как его приказной голос раздавался по отделу, как он требовал ответов, не позволяя никому даже вымолвить оправдание. Отец всегда знал, как найти виноватых, как придушить страхом, стоило ему только гневно взглянуть.       Но теперь ей самой предстояло докопаться до сути, остаться наедине с этим гневом, с чувством, что ее жизнь повисла на волоске. Губы сжались в тонкую линию, как будто, удерживая в себе всю эту кипящую ярость, она сможет направить ее в нужное русло. Никто не отнимет у нее права узнать правду. Никто не лишит ее этой силы. Машина нырнула в поток ночного города, мелькание фонарей за окном напоминало тени прошлого, проносящиеся за спиной. На миг Клариса ощутила слабость, как будто от бессонных ночей, и тусклый свет больничных ламп будто снова заливает сознание, оставляя лишь размытые образы. Но, стиснув зубы, она вытолкнула из головы это наваждение — сейчас не время слабеть.       Когда она вышла из такси у отдела, ее лицо не выражало ни капли сомнений, хотя внутри бушевал ураган. Остатки боли, словно хищные звери, стягивали бока, но она игнорировала их, продолжая идти по знакомым коридорам, холодным и серым, как и ее нынешнее состояние. Коллеги бросали на нее встревоженные взгляды, но никто не осмелился остановить — видели, как гневно полыхают серые глаза. В этот момент она была словно живым воплощением ледяной стали, опасная, не терпящая препятствий на пути. На секунду остановившись, она провела рукой по боку, где под пальцами отдалась тупая, ноющая боль — напоминание о недавнем ранении, о хрупкости, которая ей была так чужда. В отделе было тихо, почти зловеще, и каждый ее шаг раздавался гулким эхом, словно отражаясь от стен. Здесь все казалось ей родным, но впервые эти стены, казалось, знали ее тайну, уязвимость, от которой она старательно пыталась скрыться.       Она задержала дыхание, на мгновение закрыв глаза. Никто не должен был знать, как глубоко ее потрясло это нападение, и как оставила ее слабость в ночи, обнажив перед самой собой. Невыносимо было осознавать, что она осталась одна.        «Кто и зачем...» — думала она, подавляя внутреннюю дрожь, — «Кому я понадобилась мертвой?»       Клариса подошла к своему столу, остановившись перед разложенными папками. Легкий запах бумаги и чернил приносил успокоение, хотя оно было обманчивым. Она нащупала стул и осторожно опустилась на него, чувствуя, как боль снова отдает в бок, пронизывая мышцы. Лампочка на столе горела тускло, будто подражая усталому свету больничной палаты, но Клариса не стала ее менять. Этот мрачный свет сейчас отражал ее состояние, будто в нем было что-то живое, понимающее.       Тихо скрипнула дверь, и в кабинет зашел дежурный, робко кашлянув. На лице его читалось замешательство, и он замер на пороге, не зная, стоит ли отвлекать ее. — Вам можно помочь? — осторожно спросил он, и в его голосе звучала какая-то отстраненная озабоченность. Возможно, он знал, что Клариса с ранением, и не ожидал увидеть ее здесь. — Узнайте откуда стреляли и какое орудие, — отрезала Клариса, ее голос прозвучал резко, словно в пустоте кабинета раздался взрыв. Она быстро оглядела его, давая понять, что ждать она не намерена. — Все по протоколу, и чтобы завтра утром я уже имела первичный доклад.        Телефон зазвонил резко, вибрируя в пальто, вторгаясь в пространство тишины, и Клариса вздрогнула. Экран мигнул именем — Лена. На мгновение, Клара ощутила странное чувство: будто кто-то сорвал с нее маску, оголив лицо перед старым другом, готовым увидеть истинное, уставшее и исцарапанное нутро. Скрыть эту усталость казалось невозможным, но она знала — Лена услышит даже в фальшивой легкости ее голоса. — Что ты творишь? — Лена не пыталась смягчить слова, они вылетали острыми, как осколки стекла, пробивая мнимую защиту Кларисы. Голос ее был напряжен, он нес в себе ту же тревогу, которая, словно капли дождя, медленно разъедала кислотой внутренний мир Клары, оттачивая решимость до ломкой, почти болезненной хрупкости.       Значит, мама первым делом позвонила Ленке.        Лара не ответила сразу. Она почувствовала, как в груди накатывает волна глухого отчаяния, подобно морю, подступающему к берегу перед бурей. Ей хотелось сбросить все, разобрать себя по частям, выжечь каждый лишний кусочек своего прошлого. Она сидела, молча, ощущая, как внутри закипает напряжение, как тихий огонь, разрастающийся в пламя, пока, наконец, с тихим вздохом произнесла: — Пора начинать разбираться со всем этим, Лена. Хватит прятаться за формальностями. Хватит делать вид, что все у нас под контролем. Я не хочу, чтобы следующее несчастье закончилось более трагично.        На том конце линии повисла тишина, будто слова Клары прокатились по сердцу Лены холодным лезвием. Сама Клариса почувствовала, как тяжелеет воздух вокруг нее, как каждый вдох становится густым и вязким, словно в легкие просачивается горячий дым. И эта мысль, вырвавшаяся наружу, неумолимо заполнила её разум.       Орлова первая отключила вызов, пальцы, казалось, прилипли к телефону. Она взглянула на темный экран, отражение ее взгляда было пустым, будто смотрела она не на себя, а на чужого человека. Зрачки дрогнули, выдавая ураган эмоций — смесь гнева, уязвимости и мрачной решимости. Она откинула телефон на стол и обхватила руками края, словно тот мог удержать ее от падения.       «Сколько можно молчать?» — мысли кипели в ее сознании, разгоняя кровь по венам, как вода в котле перед тем, как сорвать крышку. Эти покушения, угрозы, они были частью чего-то гораздо более глубокого, словно невидимая сеть затягивалась вокруг, медленно, методично, оплетая тело и разум, как паутина. Это чувство было знакомо Кларе — когда-то, в прошлом, она сталкивалась с чем-то подобным, но тогда она могла отвернуться, забыть.       Теперь же она знала: пора действовать.       Женщина встала, ее шаги были твердыми, как стук боевых барабанов. Она взяла верхнюю папку с досье на всех директоров «Курс-Инвеста», которые, как оказалось, держали в свих кулаках всю криминальную Москву, их Ваня непонятно откуда достал благодаря связям в ФСБ, и положила ее на стол, взвешивала тяжесть его прошлого, его связи, его скрытые мотивы. Пальцы медленно развернули страницу, ее взгляд впился в текст, и строки стали цепляться за сознание, как колючки, проникая все глубже и глубже. Больше никаких случайностей. Никаких мелких шагов, ничего, кроме наступления.       В этот момент она ощутила себя как альпинист, стоящий на краю пропасти, под ногами лишь зыбкая грань между безопасностью и хаосом.       Она знала, что завтра найдет Пчелкина, но больше не для разговоров. Ее действия станут резкими, слова — режущими, а решения — окончательными.       Белов не сдержал свое обещание и тепер осталось выяснить связано ли это с бригадирами, или это Лара перешла кому-то дорогу.        Орлова долгое время сидела за своим столом, окруженная стальными папками, из которых вырывались страницы с именами, фамилиями и делами, словно самозабвенные призраки из не слишком далекого прошлого. Взгляд ее блуждал от одного досье к другому, западая в каждую строку, как в пропасть, в которой таились опасности и секреты. Боль, чувствовавшаяся в боку, отступила на задний план — сейчас адреналин мог приглушить боль даже если бы из нее сделали решето из пуль.       Первым шел Белов. Белый. Его фотография смотрела на нее спокойно и холодно — взгляд этого человека был тяжелым, словно он мог пробить любого насквозь, не проронив ни слова. Он не просто лидер — он гранитная глыба, человек, который стоит твердо и непреклонно, вокруг которого сплетаются страх и уважение. Она ощущала его силу даже через бумагу — суровую, незримую нить, связывающую всех остальных. В каждом его решении — жесткая рассудительность, в каждом слове — непоколебимая уверенность. Этот человек был тем самым несгибаемым стержнем, вокруг которого крутилась их маленькая вселенная.       Валерий Филатов. Фил. Его дело казалось ей наименее криминальным, этакая опора для всей структуры, невидимыми креплениями, удерживающая на месте то, что могло рассыпаться в любой момент. Спокойный, надежный, словно стена из кирпича, построенная на века, Валерий был тем, кто незримо скреплял их братство. Он был их фундаментом, той самой плотиной, что держала их на плаву, когда вокруг клубился шторм. Если Саша был сердцем этого союза, то Валера — его костяком, тем, кто давал устойчивость и уверенность, что в нужный момент они не рухнут под натиском обстоятельств.       Космос Хомогоров. Импульсивный, как искра, но острый на язык, как лезвие ножа, Космос был их гласом — громким, запоминающимся, иногда слишком смелым, но, тем не менее, способным повлиять на любого, кто его услышит. Он был словно вихрь, оживляющий тишину своими дерзкими репликами, прокладывающий путь словом там, где кулак бы лишь усугубил ситуацию. В нем была та дикая свобода, которую трудно удержать, но еще труднее заменить. Золотой сынок, точно так же, как и она, но выбравший не путь своей семьи. Космос был их языком, тем, кто говорил за них, кто бросал вызовы, когда остальные предпочли бы промолчать.       И, наконец, Виктор Пчелкин. Пчела. Если Белов держал всех вместе, как могучий дуб, а Валера был теми корнями, что проникли глубоко в землю, Виктор представлял собой паутину связей, раскинувшуюся во все стороны. Он был повсюду, в каждом переулке, в каждом закоулке темного мира, где рукопожатия заменяют контракты, а слова — действия. Его знали все, и он знал всех. Он, словно паук, тянул невидимые нити, связывая нужных людей, добывая информацию, закрывая глаза на то, что другим показалось бы безумием. Без него их маленькая империя не смогла бы выжить — он был тем, кто обеспечивал тылы, кто открывал бронированные двери с ноги.        Голова у Клары пульсировала тяжелой болью, словно тугие нитки обвились вокруг висков, пытаясь сдавить и сокрушить остатки извилин, перекрыть кровоток. Казалось, каждый нерв в ее теле вибрировал от напряжения, словно натянутый до предела канат, и любое прикосновение мысли лишь усиливало эту пытку. Она знала, что не может себе позволить расслабиться — ее разум был ее оружием, единственным, что удерживало от падения в хаос, из которого выбраться станет невозможно.       Зачем Белову ее убивать? — вопрос рвался и бился в сознании, как птица в клетке. Она снова прокрутила этот вариант, пытаясь найти хоть одну зацепку, но ощущала, что угодила в тупик. Саша Белов — это не тот человек, который будет впустую разбрасываться выстрелами. Вся его жестокость всегда была направлена с пугающей точностью и холодной рассудительностью. Нет, Белову незачем устранять ее, ведь она не представляла угрозы — он держал всю свою империю в стальной хватке, слишком сильной, чтобы ее вмешательство могло бы нанести ему вред. Она даже помогла ему в неком роде.       ФСБ? Но и эта мысль казалась безосновательной. Она знала границы того, что позволено, и никогда не переходила ту черту, которая привлекла бы их внимание. Даже ее личные расследования оставались под покровом официальности, пусть и с тенью глубоких подозрений. Не тот калибр — думала Клара, массируя виски в тщетной надежде унять пульсацию.       Может быть, враги отца? Ее глаза на мгновение вспыхнули, точно уголек, раздутый ветром. Эта мысль оказалась настолько же неприятной, насколько и заманчивой — в свое время ее отец нажил себе немало врагов. Но кто из них сейчас мог дойти до того, чтобы покушаться на ее жизнь? Ее взгляд задержался на одной из папок, лежавшей на краю стола, рядом с пустой чашкой кофе. Она приподняла ее, ощущая, как с каждой страницей ворочаются в голове старые тени — те, кто после отсидки вышел на свободу, те, кто не забыл обиды и знал о ее существовании.       Но пазл не складывался. Кусочки этой головоломки висели в воздухе, недоступные для соединения, как хрупкие капли дождя, на мгновение застывшие перед ударом об землю. Ее сознание лихорадочно хваталось за любую деталь, за любой намек, за тень от прошлого, но ответы ускользали, оставляя в одиночестве с разочарованием и усиливающейся головной болью. Словно каждая мысль, каждое беспокойное дуновение памяти становилось чем-то физическим, погружая ее в собственный умственный шторм.       Пять лет назад Паша попал под ее пулю. Значит, этот человек существовал и хотел убить ее еще тогда. Но зачем ему было так долго выжидать в тени до очередного покушения? — Черт… — прошептала она, утирая лоб и поднимая взгляд на стену напротив, где тускло светились блики от уличного фонаря, дробясь, как отражение в грязной воде. — Нихрена не понимаю.       Кажется, тогда они с Пашей, когда Лара еще была помощником следователя, брали в оборот дело одного мецената. И тогда были угрозы, которые они по неопытности спускали на нет. Может, детали этого дела снова начали всплывать, а Орлова была единственным человеком, который все еще был жив и в курсе?       Это было словно оказаться на высоте тридцать тысяч футов над землей и надеяться на аварийный выход. Ты или безопасно приземляется обратно, или тебя уносит в открытый космос. Сейчас Орлова была на шаг от того, чтобы сдвинуть рычаг аварийного выхода и исчезнуть.       Но Лара не могла позволить себе такой роскоши. Не в той семье она выросла, чтобы испугаться и бежать с тонущего корабля. Она скорее найдет кислородный угол и будет карабкаться до тех пор, пока не доберется до воздуха на вершине.        Пальцы ее скользнули по стеклянной поверхности стола, и она схватила ручку. Лист бумаги заполнился неразборчивыми каракулями — вопросы, имена, возможные подозреваемые.       Лукарский Илья Петрович.        Человек, который сначала был подозреваемым в смерти Паши, а потом просто вычеркнут из дела. Орловой казалось, что не хватает одной единственной детали для полной картины, но она никак не могла ее вспомнить.        Лукарский. Лукарский. Лукарский.       После смерти Паши она начала вести свое собственное расследование, но потом ей довольно тонко намекнули, что делать этого не стоит. Единственным, кто мог ответить на ее вопросы был этот чертов Лукарский, но он был человеком опасным. Человеком, к которому она не приблизилась бы даже со щитом из отцовской фамилии, ведь пули сквозь этот щит могли пролететь легко, зацепляя и втягивая не тольк Кларису. Да и пути в этот криминальный мир у нее никогда не было, кроме как на правах человека в погонах. Но обвинений с юридической стороны она найти не могла.       Но как хорошо, что именно в ту ночь Клара переспала с одним из самых опасных авторитетов Москвы. Тепер этот путь у нее был, хоть и узкий, словно щель лифта, двери которого не до конца захлопнулись. Но чтобы добраться до истины она была готова превратиться в тягучую субстанцию, лишь бы проесть в этот крошечный проем.       Следователь нажала на кнопку вызова серого телефона, и с той стороны послышался уставший голос дежурного: — Слушаю, Клариса Матвеевна, — она была почти уверена, что выдернула лейтенанта из полудрема. — Узнай мне адрес Виктора Павловича Пчелкина. Прописку, фактическое место жительства, что угодно. Жду завтра к полудню, — Клара сбросила трубку и почти физически ощутила, как дежурный проклял ее по другую сторону отдела.       Адреса в досье указано не было, а приходить снова в ту квартиру, куда он привез ее в прошлый раз не хотелось. Кто знает, возможно, это местечко, где он только проводит ночные встречи с барышнями и точка. Клара бы к примеру не хотела жить в месте, где каждое утро пахло разными духами. Ее уже только от одного шлейфа мускуса на собственной постели выворачивало.       Значит возможностью впервые за пять лет хоть на полшажочка приблизиться к истине сейчас для нее был Витя Пчелкин.        Человек, который появлялся в самые неожиданные моменты, будоражил, а потом оставлял за собой лишь тысячу новых вопросов и запах мускуса. И как же ей хотелось разгадать каждый из тысячи вопросов, даже если для этого придется босиком ступить на тропу из в разбитого стекла. Только таким она представляла путь к этому Дьяволу. Чертовски больно и чертовски неправильно, до крови следом за каждым шагом, до надоедливого червяка закона, который появлялся в ее начинавшем гнить теле с каждым метром к нему.