Полярности.

Кровь. Очень много крови на его ладонях, да и не только ладонях. Все его тело превратилось в безобразный холст художника-дальтоника, не способного различить никаких цветов помимо красного. Кроваво-красного. Хоть он и старался избегать использовать это слово. Можно сколько угодно бежать от реальности, думая что спасаешься, а на деле ты все ещё вырезаешь с пол сотни живых существ в день. Он всегда видел кровь, для него это не страшно, это привычно. Это норма. Но то не могло бы быть так просто, если бы продолжало быть таким отвратительным. Кровь. Она была достаточно странной консистенции. Достаточно жуткой для того, что-бы Лололошка, смеясь в душе мог по отвратительности с ней вполне сравнится, а это дорогого стоит. В его голове действовали свои вне гласные законы на этот счет. Кровь. В своем существе, на самом деле, это что то плавно балансирующее между «неприятно» и «обыденно». В конце концов кого сейчас может удивить вид крови? Хотя Ассоциации у него были не самые лучшие, если не худшие. Как и у всех нормальных людей. Никто не любит кровь, но при том понимает где то в глубине, в может и на самой поверхности души, что противится тут в общем то нечего. Ведь он сам, как и другие люди никогда не боялся ни ран, ни крови. Верно? «Что естественно то не безобразно»? Наверное, именно таким должен быть девиз человека, маломальски по своей будущей профессии связанный с биологией. Возможно. Кровь никогда не вызывала в нем каких-либо противоречивых чувств или эмоций. Ему было, можно даже подумать все равно на неё. Ему хватало знания о том, что она течет в его венах, создавая процесс жизнедеятельности. Без неё он бы не жил, а значит ему надо быть хотя бы маломальски благодарным ей за подаренную ему жизнь. Однако жизнь ему даровала не кровь, а боги. И это, конечно, было довольно комично, с учетом того, что он не был уверен даже в том, что жив в физическом плане. Кровь в принципе не была нужна ему что бы продолжать жить столько, сколько того понадобится, даже если это число(что весьма и весьма маловероятно) не равно бесконечному множеству. Он ничего не чувствовал к крови как к чему то материальному. Он вообще ничего сейчас уже не чувствовал. Лишь всепоглощающая пустота. Она была такой манящей, такой холодной, что при соприкосновении с кожей невольно казалось будто она даже теплая. Будто это то к чему было разумно стремится. Он мечтал о чувстве пустоты в своей груди. Что бы что то на подобии сердца всего груди перестало в один момент стучать о ребра раз и навсегда. Что бы умереть быстро и безвозвратно, не беспокоясь в моменте о том, к чему может привести его эгоистичное желание проститься с жизнью. Сейчас, когда в его сознании не было ничего кроме мнимой тьмы и совершенной пустоты, он был бы рад наконец полностью отказаться от проявления эмоций. Но «был бы» не сейчас, а при другом раскладе потому, что сейчас он не чувствует ничего. Он помнил эту всепоглощающую тьму раньше, и кровь помнил. Помнил кровь его друга. Как тогда, на песчаном берегу со страшным криком его тело прорвало на части. Как все содержимое его тела брызнуло на палубу корабля лишь бордовыми, ещё слегка пульсирующими ошмётками. Некогда живые остатки в течении нескольких секунд расформировались в чудище, коим и стал Бурис. А Мир вокруг него рушился. Не тогда, в моменте, а сейчас. Крошился на миллионы стеклянных осколков, превращая все его окружение в бессмысленную кучу блевотно-коричневых оттенков. Больше не было смысла. Больше в его мире не было вообще ничего. Тонкий лед самообладания под его ногами трескался с, казалось, неимоверной скоростью, потому он всем своим нутром уже чувствовал как из горла вместо кислорода выходили лишь жалкое хлюпанье под толщей ледяной воды. Ничего не держало его. Ничего не ждало его на дне. Ничто не мешало ему выплыть. Рывком двинутся и поплыть обратно, ухватываясь за очтаточные льдины на поверхности в какой-то через чур недостижимой попытке вскарабкаться. Но хотел ли он этого сам? Громко кашляя, в унисон со звуками извержения чего то противного. Это порядком поднадоело обеспокоенным такими звуками жителям блока, но дверь была заперта на ключ, а входить не разрешало что то из вне, отвечающее на обеспокоенные вопросы избиением двери своей ногой. Им оставалось лишь мирится с действительностью и ждать некого «чуда». В моменты когда это на пару секунд прекращалось, отчетливо слышалось либо как кто то басом кричит, либо громкие мычания, после которых все начиналось с начала. Опять. И опять. И опять. И опять. «Посмотри на меня» В ответ лишь безмолвная тишина, полное игнорирование. Точно такое же как и прошлые пару попыток вывести парня на хоть какой то диалог. Он по своим, казалось, заводским настройкам всегда игнорировал свое окружение, не обращая никакого внимания ни на кого, если не видел в этом весомой причины. Всегда смотря словно сквозь человека, он мог умещать в своем образе два антонима на подобии «понимающий эгоист». Хотя он продолжал бы выглядеть так со стороны для скучных масс, но все кто знаком с ним достаточно давно знают, что внешняя его отрешенность от мира сего, в самом же деле ничто иное как его проявление интереса. Ему сложно было выражать свои эмоции должным образом. Его характер был лишь собирательным объектом. Каждая буква, любое неловкое слово или молодежное выражение давалось ему с не постижимым трудом. Он обязан был всему этому своему жизненному опыту, размытому одинокому буйку, плавающему где то на границе горизонта, за его полем зрения. Болтаясь на волнах потери памяти, буек погружался и выпрыгивал из воды снова и снова, принимая судьбу никогда и не на секунду не остановив свое движение. Такая аллегория была довольно жестокой, но ведь он был на горизонте только потому, что до горизонта невозможно достать. Куда бы ты не двигался, куда бы не пошел, горизонт будет только там, где положено, за тонкой нитью досягаемости. Казалось бы, разорвать нить легко, но не тогда, когда речь про горизонт. И вот потерянный «путник» навсегда застрял в таком глупом и одновременно с этим удручающем положении. Имел бы буек самосознания, без возможности погрузится в воду полностью, ему было бы как минимум одиноко. Но ему все равно, ведь он—обычный буек посреди бесформенной картины мира. Лололошка чем то похож был на этот буек. Только вот делать вид что ему все равно было с каждой попыткой все тяжелее. «в глаза смотри.» Мозолистые от сложной работы на компьютерной клавиатуре пальцы схватили его за щетинистый, слегка от того колючий подбородок, поворачивая на себя, и тем самым мгновенно возвращая все внимание расфокусированного взгляда туда, где он по его нескромному мнению должен был быть сейчас прикован. На него исподлобья смотрело, своими стеклянными и пугающими до легкой дрожи глазами что то не живое. С слегка зеленоватой под светом мигающей и жутко гудящей лампы кожей, присущей разве что бывалым уже мертвецам. Внешне, и по запаху в принципе складывалось ощущение какого то внутреннего отторжения. По всей ванной стоял отвратительного запаха гнили и лекарств. Как будто что то давно протухшее, скисшее, отвратительное по своему существу. И если лекарства можно было легко оправдать сложившейся сейчас не легкой ситуацией, то запах гнили, нет. Почему вообще здесь пахнет гнилью? «Что ты пытался сделать?» Протяжное мычание, после которого опять громкий кашель. Кажется его немного отпустило после всего этого, но говорить все ещё страшно. И отвратительно. И от себя, и от того, что он, упаси свет, изверг из себя за последний час. От себя потому что он противен сам себе завсегда, а от этого, потому что это он сделал, а все что сделал он было ему противным. Как бы он не старался, играть равнодушие ему надоело. Каждая клеточка беспомощного тела хотела этого. Но сам он этого не хотел. Надо терпеть. «Ещё раз» Набрал полную грудь воздуха, и быстро выдохнул, проморгавшись. «Громко, четко, что ты сделал?» Его не отпустили, лишь схватили помимо подбородка ещё и за плечо, сжимая в ладонях холодное и мелко трясущееся тело. Было страшно. Было так до легкой судороги страшно. Легкие жадно глотали тяжелый воздух в комнате, стало сильно стрясти от осознания. Что Он сделает, если догадается о нем? О всем том, что скрывалось в его душе не первую тысячу лет? Как он отреагирует если поймет? Узнает ужасающую правду? А о чем он узнает? Что он больной? Он ведь и так это знал. С самого первого дня, с самой первой истерики и первой передозировки таблетками. Да и без всего этого, все то, что он делает очень навряд-ли характерно здоровому человеку. Резкие движения, учащенное дыхание, гиперактивность, и вся остальная бóльшая часть не упомянутого психологом. Но он же в этом и не был виноват, ведь так? «Ты должен понимать, чего хочешь, чего ожидаешь, чего боишься. Никто не будет ругать тебя за то, о чем ты думаешь.» Симпатичная крашеная брюнетка в белесом, выстиранном, казалось, до легкого, еле видного блеска медицинского халата, нежно накрыла своими маленькими и аккуратными ладонями одну большую и размашистую, шероховатую ладонь Лололошки, лежащую на столе, в попытке помочь ему в борьбе с собственными границами. В глаза не ярко светили люминесцентные, слегка желтоватые лампы. Из колонки тихо, еле слышно играл Чайковский. Белые стены были минималистично окрашены цветками, каждый был разного цвета, а их стебелек обвивал всё помещение полностью. Наверное, такой дизайн был предусмотрен для того, что бы людям было спокойнее? Хотя лампы сильно напрягали своим жужжанием. Впрочем остальная атмосфера в комнате звставляла если не рассказать обо всем и сразу, то задремать при первой же восможности уж точно. Он не помнил до конца, как и каким образом в итоге оказался в этом кабинете, но знал точно: ничего хорошего он от него он не дождется. В воспоминаниях всплывало только университетское направление на обязательный осмотр, избежать который даже при сильном желании без сверх-способностей не выйдет. Вот и приходилось смиренно ждать чуда. «все будет хорошо» Отозвалось эхом по черепушке. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Ничего не будет. С ним или без него. А если и будет, то уже без него. Хотя, возможно, так было и лучше. Нужно терпеть. «Попробуй, расскажи что тебя беспокоит, и я помогу тебе» Да разве ты хоть попытаешься? Это всего лишь твоя работа-успокаивать его нервы. Все что ты делаешь, говоришь и думаешь—лицемерно и лживо, обманчиво и корыстно. Тобой правят только деньги, Деньги, но никак не пациент. Вспомнишь ты разве того парня, сидящего на этом же месте минут тридцать назад, когда он наберется в себе сил скинутся с крыши? Вспомнишь ли ты то видео из треш-паблика, где его истерзанное и измученное тело будет сантиметр за сантиметром приближаться к смерти? А она будет давить на его бледное, изрезанное острым, новым канцелярским ножом горло, сладко баюкать колыбельными, дурманить разум утешениями. Заставит его сделать то, о чем ты даже мысль не допустишь? Так вот вспомнят ли тебя, когда пред воротами в мир иной тебя не встретит ничего, кроме пустоты и страха, боли и полного отчаяния? Когда ты до конца света будешь испытывать одновременно все, что чувствами все твои посетители, все, кого ты не спасла? Становится тошно. На секунду не только от самого себя, но лишь на секунду. Тошно до материализации рвоты в мельчайших подробностях. Все это роковая случайность, ошибка. Он никогда не должен был здесь появится, никогда не должен был существовать. На его месте должен быть кто то другой. Кто стал бы его соседям другом. Кто-то, кто подружился бы с Диланом, кто вытащил бы его на улицу. Кто ухаживал бы за растениями Карла, если он уедет или забудет их полить. Кто-то, кто не убил бы Брендона. Кто то кроме него Пожалуйста! «Дилан, я..» Он готов был расплакаться каждую секунду от собственной ничтожности. Рука слишком сильно сжимала его плечо, он чувствовал некую вину. Было так отвратительно знать, что он заставляет чувствовать сейчас вину за то, что ему больно. Он ведь просто хотел ему помочь. «Прости» Он поджал ноги к туловищу, мелко трясясь. Он должен быть сильным сейчас. Ради себя. Не ради кого то другого. Он не должен вести себя как тряпка, не способная ни к чему. Он должен показать Дилану что Что? «Прости, прости, прости пожалуйста!» Осознание пришло не сразу. Голову протрезвило в ту же секунду, как его вялое обличие обхватили руками, нежно прижимая к себе. Поглаживая бледную кожу, проходясь пальцами по костяшкам, врываясь в мягкие непослушные кудри ладони. Это меньшее что он мог сделать по своему мнению, но больше всего на свете для него. «Прости, прости, прости!!» Хотелось прижаться как можно ближе. Как можно сильнее почувствовать тепло, греющее его холодные руки, ноги, торс, ступни, ладони. Было стыдно. Но не за себя, а перед ним. Сейчас так не хотелось думать о чем то, помимо Него. Эти странные, будто не к месту объятия сейчас были самыми нужными и правильными. Все ощущалось так фальшиво, но так трепетно. «Все хорошо» Что? «Все хорошо, Ло» Он заплакал. Ему не знать, что будет с ним потом. Что его ждет, что судьба решила подготовить для него, какие испытания. Но он верил ему. Верил, что все хорошо. «Обещаю» Ведь Он пообещал ему это. Он пообещал. Утро в такое время года было обязано быть темным, сырым, не приятным в общих чертах. Тропинки слабо освещались моргающими на азбуке Морзе «sos» фонарями, не то что бы помогая, а наоборот—усложняя задачу с попаданием в нужное из зданий огромного университета. Хотелось просто протолкнуть студенческую карту в терминал как можно быстрее, и стремглав понестись в обогреваемую, светлую и просторную для действий в виде отдыха аудиторию. Зимняя погода вообще не радовала в последнее время. Было крайне холодно и совсем не было снега, голая земля в перемешку с грязно-коричневыми листьями деревьев, только и всего. Настроение, как оказалось, было точно под стать окружению, не радовало вообще ничего, что ни говори про позитивное мышление. К боку пригрелся Дилан, сжимая чужую руку в своей до звездочек перед глазами, будто если он отпустит, Ло в тот же миг грохнется за землю лицом в асфальтированную дорожку парка. Хотя в этом была доля правды. Тишина капала на расшатанные нервы. Атмосфера должна была подразумевать под собой что-то вроде уединения, но получалось только что-то похожее на одиночество. А кому как не ему хорошо зналось, что такое одиночество. «Дилан.» Он стыдливо понурил голову, тупо уставившись на мелкие камни под ногами. Рука предательски ныла под тяжестью рюкзака с реквизитом, а таблетки, что звонко бились о бока целиндро-образной упаковки, сладко манили его достать их и проглотить все разом, без разбора. Лололошка постарался взять за привычку принимать их утром и вечером, и, признаться, это даже помогало, в каком то смысле. По крайней мере он не стремился более к острым предметам, и в целом начал вести себя «как обычно». На душе стало как то легче. Панический страх и ужас в его душе утих, он больше не чувствовал себя потерянным, не нужным или униженным. Пелена спала с его глаз, он смог наконец трезво оценивать ситуацию. И это, конечно, радовало не только его, но и всех, кто так или иначе за него беспокоился. Он стал спокойным и тихим, каким и был. Каким и должен быть. «Ты сам предложил носить пакеты по очереди, не ной уж» Уныло ухмыльнулся Дилан, свободной рукой взъерошив чужие волосы, потом сразу же прокашлялся и отстранился. Он сухо посмотрел на чужое напряженное лицо, и лишь обречено вздохнул. Было не приятно думать, что Дилан неправильно поняв посыл его слов, в итоге начал чувствовать себя виноватым, но выдавить ничего, кроме мычания как на зло не получалось. Воздух комом застрял в горле. Отвратительно. «прости за это» Понимающе кивнув вышел из положения парень, попытавшись выдавить из себя улыбку сожаления. Какой же позор. Молодец, Лололошка, ты его расстроил. В чужих голубых глазах читалась мнимая жалость перед парнем. Хотелось как то успокоить его. «ничего, хватит извинятся.» Улыбнулся в ответ Дилан, невесомо касаясь чужой щеки пальцами. Порыв ветра содрал последние листики с клена рядом, и голубоглазый, резвясь, подхватил один, рассматривая чудаковатый разноцветный орган воздушного питания. Хитро взглянув на Ло, он заправил его ему за ухо, словно делая что-то приободряющее. Тот, резко выйдя из транса, глупо похлопал распахнутыми глазами, непонимающе откровенно пялясь на чужое ехидное выражение. Ещё одно дуновение ветра заставило Дилана дрогнуть. Его одежда, пожалуй, была слишком легкой для минусовой температуры на улице. Теперь Его время действовать. Он рывком стянул с своей и без того бледной и худой шеи громоздкий шарф в клетку, и в два быстрых действия оказался перед растерянным парнем. Опустив пакет на асфальт он обхватил его (шарф) двумя руками, и обтянул теперь уже чужую шею шерстяным предметом одежды. Теперь из под шапки торчал только милый курносый нос и голубые глаза, с сведенными вместе в смущении бровями. Материально, быть может, он отдал этому парню свой шарф. Но на самом деле, он доверил ему свое сердце. Иссиня-голубая луна, поблескивая своим полукругом озаряла поверхность типовых крыш корпусов интерната. Холодная бетонированная поверхность неприветливо и безжизненно выглядела под лучами света спутника. Ни в одном окне так, или иначе, давно уже не горел свет, а там, где горел, был плотно зашторен, пуская только слабую полоску отражения. С высоты мужского отделения соседнее—женское, выглядело лишь картонной копией соседа, где во многих блоках свет не выключался вообще всю ночь. Вокруг—огромный заповедник. Это место—единственный клочок цивилизации на ближайшие пару десятков километров. Совершенно жалкое оправдание для вырубки природной зоны—постройка общежития при университете, когда сам университет был в самом центре маленького городка на дальнем острове средь гигантского по своим размерам моря. Сам остров, казалось, и так был всего лишь клочком цивилизации, на сотни километров вокруг. «Дилан, на кого я похож, по твоему?» Увлеченный звездным небом спросил Ло, кладя свою голову на чужое плечо. Даже через осеннюю куртку можно было почувствовать тепло от его тела. Он где-то на просторах необъятного интернета, что подобные вопросы могут хорошо продлевать неловкую беседу, но он не верил интернету, так что можно было не беспокоится, это простого интереса дело, не более. Резко разрезанная хриплым, но даже так громким голосом парня тишина заставила мелко вздрогнуть, но в итоге прийти в такое же незаинтересованно-скучающее выражение. Слышать такой вопрос от Лололошки было…довольно странно. «Что ты хочешь, что бы я на это ответил?» Делая вид, будто ему не интересен ответ, спросил вопросом на вопрос Дилан, обводя взглядом малую медведицу. Это слегка смутило Лололошку, потому он обижено насупился, поднимая взгляд на парня, хотя и знал что не рассмотрит толком ничего. Такой расклад ему жуть как не понравился, потому он не стал отвечать, и провел кончиком носа по своему же шарфу на шее брюнета. На что был похож Ло? «На звезду.» Через пару секунд раздумий серьезно ответил парень, наблюдая как не понимающий взгляд шатена бегал по его лицу, будто пытаясь прочитать иронию в его словах, коей там не было. Он и сам, вероятно, не понял отчего в его голове появились такие мысли, потому лишь удрученно хмыкнув, дублируя. «Ты очень похож на звезду» Он слегка расслабил плечи, все так же невозмутимо изучая звездное небо, слегка порозовевшее от приближения рассвета. Карл будет журить их до конца недели, если узнает, что они всю ночь неловко целовались на крыше за одной на двоих стеклянной бутылкой пива. Так случалось каждую среду, впрочем, поэтому избавится от ехидных взглядов Чеда не представляется до конца дней своих. «Пойдем, нам пора» Антидепрессант в капсулах. Для приема внутрь. 50 штук. Курс приема—месяц, курс может быть увеличен исходя из указаний специалиста. По отзывам в интернете этот чудо препарат должен был помогать справляться с тревогой и волнением, недосыпом и ещё чем то подобным, о чем дальше парень решил не читать из уже сложившихся соображений о волшебных действиях сея лекарства. Какое то время это действительно было так. В плане, они помогали ему справляться с тревогами и волнениями, а такое при его-то активном образе жизни возникало довольно-таки часто. Появлялась будто необъяснимая легкость, свобода действий, позитив. И если бы оно продолжало действовать так же, вопросов и возражений к ним никаких от слова совсем будто и не было. Это действительно было чудесно. Его прописывали, судя по всему, людям с повышенной тревожностью, депрессией, или чем то похожим. Они действительно помогали им справляться с подавленным состоянием. Таблетки как таблетки. Но… Его паника нарастала с каждой новой секундой, проведенной здесь. Стены в цветочек больше не успокаивали, а больше давили на него, не давай воздуху прохода в легкие. Держась за горло обоими руками, у него создавалось ощущение будто он прямо здесь и прямо сейчас задохнется, и никакие препараты больше не спасут его от этого удушающего чувства. Сидя на обитом кожей диване перед психологом, которая стояла с папкой подмышкой, ковыряясь в документах в попытке отыскать досье парня, все ещё дожидаясь от него ответа было слегка неловко. В последнее время вообще все в его жизни было каким-то чересчур неловким и смущающим. «что ты начал чувствовать после того, как начал прием анидепрессантов и успокоительного?» Знала бы она, что курс он держал ровно две недели, и то насильно. У него были свои причины не доверять таблеткам. Хотя спокойный тембр голоса девушки и помогал надеятся на то, что он здесь не совсем один, сам он, конечно, понимал, что на самом деле в полном одиночестве. Никого рядом, он не мог или не хотел ложится не на кого кроме самого себя, иначе можно больно обжечься. И больше ты никогда не сможешь никому верить. А если не верить совсем—ты навсегда останешься с верой в лучшее. По крайней мере такая позиция казалась ему более выигрышной что-ли? Хотя, он и так уже. Она аккуратно повернула голову, и слегка испугано подбежала к парню, хватая его плечи. «Тише, тише, все в порядке, смотрите мне в глаза» Каждый раз мысленно возвращаясь в тот самый день, прокручивая в голове чужое(или уже не совсем?) обещание. Он в глубине души хотел ему верить. Все же, вроде, хорошо? Одногруппники его любят, соседи души не чаят, и живет сам он вроде неплохо. Возможно, но это и было его главной ошибкой. Роковой. Он касается спиной самого дна. Рвано и сдавленно вздыхая, он опустил голову в пол не, до конца понимая что происходит. Все плывет и танцует, кажется он только что посмотрел в глаза смерти. Воздух по каплям попадал в воздух, он то дышал медленно от переизбытка, то резко от недостатка. Психолог аккуратно проводила руками по предплечью, стараясь поймать взгляд пациента. «посчитайте цветы на правой стене, вслух» Легко сказать—сложно сделать. Он не понимал толком где находимся, а тут, внезапно найдите с какой стороны там были цветы. Хотелось провалится сквозь землю в буквальном смысле. Тонкий, только недавно скрепившийся после инцидента в ванной лед будто и не предназначен был для передвижения, а когда он навалился на него всем телом он с треском лопнул, все вновь и вновь возвращая его в отчаяние и ничего. Ничего. Абсолютное ничего. Такое же ничтожное как и он сам. «Вспомните что-то хорошее, что произошло с вами недавно» Насильно или специально мозги не могли придумать ничего, что потенциально помогало ему раньше, и что в теории может помочь ему сейчас. Будто оберегая его от эмоций, сознание крепко-накрепко заперло это в самой глубине сознания. Так, что бы никто и никогда больше не добрался до него. Никаким из доступных или не доступных способов. Чувства не должны быть ему дороже рассудка. Но он возвращался к этому каждую ночь, каждую минуту, секунду, оно никогда не уходило, оно навсегда его голове. Это неизбежно, ты не можешь прятаться вечно, это только усугубит и так огромную проблему. Хватит! Дилан. Заткнись! Заткнись, заткнись, заткнись! Дилан. Я не хочу слышать это имя, ты должен захлопнутся! Закрой свой гнилой рот! Я не хочу! Пожалуйста!! Ты делаешь и себе и мне больно! Оставайся там, откуда пришел! Все было прекрасно без тебя! Дилан! Стой стой стой стой стой!!! «Недавно случилось кое-что, что очень меня беспокоит» Он смял мокрый от слез край толстовки. Дрожащей рукой беря пластиковый стаканчик с водой. Остановись!!! «Я думаю, что мне станет легче» Он ещё немного подумал, тупя взгляд на правую стену от него. «Цветов на стене одиннадцать» Глубокий вздох. Не так давно он и Дилан договорились, что в среду после занятий остаться в кабинете на подольше, и полностью проговорить все, что знали о спектакле. Не только потому, что Ло уж очень сильно беспокоился перед своим первым в жизни выступлением (от автора:) , но ещё и потому что генеральная в следующую среду с одиннадцати до одиннадцати громко дышала в спину, когда у них буквально одно занятие на неделе. Вооружившись текстами и уверенностью в шесть, после занятий они вызвались прибрать кабинет, обосновав это тем, что они последняя группа сегодня, а Милен Викор с её подвернутой ногой уж лучше совсем отказаться от физической активности. Хихикнув что-то про влияние Лололошки на окружающих и силовое поле, она, подмигнув, без задней мысли отдала ключи парням, немного потрясенным ходом её мыслей на счет их взаимоотношений. И пока они не дошли до тринадцатой строчки на пятой странице все, за исключением пробежавшего по коленке Ло таракана шло действительно хорошо. «ты что, Áзимутов, ослеп? Хотя слепому видно! Ты её по уши влюбил в свои бездушны силы! Веди по жизни дев теперь, раз так раздул либидо, не то не выдержишь аспект, другой, и правой веры!» Громко прикрикнул парень, ненароком заглядывая в текст краем газа. Послышался короткий смешок, после которого ещё пару, тройку. И вот Дилан смеется уже во весь голос, не воспринимая ничего вокруг себя. А если и воспринимая, то только разоряясь смехом ещё громче. Ло вряд-ли понимает что с ним происходит, но не отказывает себе пару раз усмехнутся и не понимающе воскликнуть «а что, блин не так, эй, Дилан??». «Прости, прости! Просто у тебя так смешно волосы топорщатся на макушке» Ло в секунду впадает в культурный ступор. Дилан приподнимается на локтях, переворачиваясь на носочки и приглаживает макушку парня, кудри на которой тут же возвращаются туда же, где были. Там уже началась битва, не на жизнь а на смерть. Пытаясь растрепать волосы и положить их на голову нормально, ему становилось только смешнее от осознания того, что за нечто смущенно опустив голову сидит перед ним. «Блять, ахаха, ты причесывайся хоть иногда что-ли?» Накручивая пряди русых волос себе на палец для Лололошки уже где-то не здесь, слегка посмеиваясь без возможности успокоится в ближайшие пол часа ехидно спросил Дилан. На лице расцветает еле заметный, будто априори вообще не существующий румянец, но на таком расстоянии друг от друга это, конечно было не трудно. Антидепрессант в капсулах. Какое длинное и совершенно бессмысленное словосочетание. …От одного вида этой упаковки ему становилось тошно. С ними было легче? Больше нет. Они лишь мешали ему. С ними он в каком то смысле даже становился чуть тупее что ли? Не принимая их он бессмысленно существовал за гранями реальности. Он чувствовал себя без них очень плохо, даже ужасно. Ему казалось что он отвратительный, что все вокруг отвратительные, что любви и цвета не существует. Но счастлив ли он, не чувствуя этого? Возможно, он становился более человечным. Он мог без конца болтать с Диланом о любых темах. Он мог выразительно и четко играть свою роль в спектакле. В спектакле жизни. «судя по всему, большую часть жизни вы находились в напряженной и не пригодной для здорового роста личности взрослого человека, поэтому вы должны для себя понимать что вы чувствуете на самом деле, как себя ощущаете в зависимости от той или иной ситуации, ваш эмоциональный возраст слегка, мммм…не соответствует вашему физическому, понимаете? Вам нужно учится быть с собой честным, не скрывать свои эмоции. Это значит что если вам не нравится что-либо, вы говорите об этом, допустим, с вашим партнером.» Улыбается девушка, держа парня напротив себя за руку. Он давит кривую улыбку в ответ, содрогаясь всем телом внутренне. Любая мысль в его голове о Нем, казалась каким-то запретным плодом. Его бросало в мелкую дрожь от любой идее о том, что бы находится хотя бы на расстоянии километра от него. Он не допускал даже малейшей мысли о том, что их может что то связывать, не говоря уже о осознании того, что они соседи, одногруппники и потенциальные партнеры. Глубокий вздох. Я так не могу, я так не могу, так не могу, ят к не могу я так не могу я так не могу ятакнемогу ятаенкмогу ятакнемоу Я Так Не Могу!!! Все перестало существовать. Образы, мотивы, эмоции, чувства, всего этого нет, все смешалось воедино, все не имело четкой, обособленной от общей массы формы. Ничего не осталось от прежней формы, смесь образов и подобий. Я не хочу этого. Я не хочу этого. Я не хочу этого.. Все это не настоящее, все это фейковое, оно не существует на самом деле. Это всего лишь плод фантазии, больной фантазии, не способной к нормальной деятельности. Это всего лишь кошмар, он не существует на самом деле. Он рассеется, рассеется навсегда. Он бы никогда на самом деле так не поступил! Ты уверен? «Что?» Ты уверен? Я ни в чем не уверен, этот сон, он ведь просто выдуман, но как мой мозг смог выдумать что-то такое, это не возможно! «Все хорошо?» Обеспокоено спросил брюнет, приподнявшись на кровати и заглядывая на испуганное выражение парня, полностью потерянного в пространстве этой комнатушки. Будь тише будь тише будь тише будь тише! «Все хорошо, Ди, я сейчас» Было глупо верить, что человек с трясущейся губой, в слезах и ужасом в глазах мог быть в порядке, но его выпустили в туалет. Легким движением руки парень бесшумно берет с тумбы целиндро-образную упаковку таблеток, и двигается к своей цели. Антидепрессанты в капсулах. С ними он был всего лишь смутной пародией себя настоящего. Плевать что ему скажут, плевать что он будет чувствовать, плевать на все и Всех. Абсолютно все равно, все равно! Ему нужно избавится от них, пока не стало хуже. Дверь с громким хлопком закрывается. Он наверняка мог разбудить этим звуком кого то, о сейчас это не имело особого значения. Избавиться избавиться избавиться!!! Все содержимое вывалилось в унитаз, не хотелось даже смотреть на полупрозрачные капсулы, они не нужны ему. Он может справится со своими эмоциями сам, без затыканий успокоительным, без психологов, самостоятельно!!!! Как делал тысячи лет подряд. Совершенно в одиночку! Одно движение и все они ушли прямо в унитаз, тихо, и без сожалений. Это вызвало тихую усмешку. Дилан заставлял принимать их потому что не хотел возится с психически неуравновешенным Лололошкой. С настоящим Лололошкой. Руки сами судорожно дернулись к карману с телефоном, ему не чуждо было носить его при себе всегда. Мало ли, как ситуация может повернутся. «Катерина, отмените прием на завтра, мою кошку срочно надо отвезти в клинику.» Больше не было преград. Больше не было ничего. Все грани рухнули, разбились о реальность. Жестокую и не гостеприимную. Она обнюхивает тебя со всех сторон. Присматривается своим зорким взглядом. Реальность—слишком жестока для него. Вееедь.. Как там говорят обычно? «Любовь—это самое лучшее чувство что испытывает человек»? Так вот он готов спорить с этим. Спорить, чего бы ему это не стоило. Спорить до покрасневших костяшек на руках. Спорить до последней капли крови. Спорить до конца своих дней. Чувства придумали для людей, не находящих смысла в жизни. Это же просто красивое слово. «Любовь». Просто образ на кофейной гуще. Ты когда-нибудь смотрел ей в глаза? А есть ли у неё глаза? Конечно, может в твоем понимании они у нее могут быть зеленые, карие, голубые, серые, черные, любые. «Любовь»—это не что-то материальное, а все что не материально—не существует. Вот и все, все, что нужно знать, что бы навсегда остаться влюбленным по уши идиотом. Плащ развевается на ветру. Он колышется в разные стороны будто это кленовый листок. Волосы были растрепанны, как обычно, но теперь не только у него, у них обоих. Плащ развевался на ветру. Он колышется в разные стороны будто это были они сами. Эта крыша и была гранью. Гранью, что навсегда поделила все. Абсолютно все. «Дилан, я люблю тебя.» Он сжал чужое тело в своих руках. Холодных. Хотелось зацепится как можно крепче, как можно ближе к нему. Плащ развевался на ветру. Он колышется на ветру будто не может упасть на землю. Будто не может разбится. «Не волнуйся, милый, это пройдет.» Его шею обернули его же шарфом, даря ледяной поцелуй в лоб. Лололошка был похож на звезду. На маленькую, но яркую до изнеможения звездочку. Такую далекую, такую волшебную. Она всегда была у тебя на ладошке, всегда с тобой, где бы не находился. Она всегда была так далеко от тебя, в тысяче световых лет. Но ты всегда верил и знал, что для тебя она всегда будет рядом, а ты всегда будешь рядом для неё. Но когда-нибудь звездочка потухнет. Её яркий свет однажды перестанет озарять небосвод. Таким и был Лололошка. Он больше не светился. Он больше не был забавным, милым, теплым, глупым парнем. Он был самостоятельным, он не нуждался в помощи. Самостоятельным, но навсегда одиноким. Навсегда потухшей звездой. Навсегда полярностью.