Перемен. Мы ждём перемен!

      Я не знаю, как я оказался на трибунах, но уже стоя здесь, стараюсь держать лицо. Слез нет, я лишь напряжённо сжимаю челюсть и держу спину ровно. Я не потерянный ребенок, я вызвался сам.       Бояться поздно.       Мне много стоит не смотреть на брата, не искать глазами Герду. Я смотрю в никуда, на замершую толпу, на дом, который могу больше не увидеть. И мне не жаль. Я мог окочурится в шахтах, я мог окочурится от голода и холода. Мне не жаль, потому что это был единственный способ спасти брата.       Я не дам никому наслаждаться моим страхом. Даже на Голодных Играх есть шанс выжить. — Как тебя зовут? — Хеймитч Эбернети.       Пит кладёт ладонь на мое плечо, вблизи он кажется шире, но не веет от него угрозой. Наверное, это признак поддержки, он мягко хлопает меня по плечу и я рад, что не вижу в его взгляде жалости.       Сочувствие терпеть было легче.       Пит разворачивается к людям и я глубочайше был благодарен ему, что он не делал из меня цирковую обезьянку, крича что-то по типу: " По приветствуем первого добровольца!". Ведь толпа все равно ответила бы тишиной.       Он отчего-то замирает, я понимаю в чем дело лишь когда люди, у которых на, что угодно ответ был лишь молчание, тянут три пальца левой руки к небу. Не знаю кто начал, но волну подхватили и дети и взрослые.       Знак этот древний, почти забытый, резко оживает на моих похоронах, даря мне силы. Будто каждый из них кричал мне: " Я с тобой». Но они молчали. Все почему-то изменилось. Я стал ценным.       Пит уходит ко второй вазочке, толпа опускает руки пока мужчина копошится в корточках и вытягивает одну. Голос его снова становится дежурным, громким и сильным.       И будто мало мне проблем на голову, Мелларк словно на зло читает ее имя. — Эффи Бряк!       Я вижу как вокруг нее рассеиваются люди, как аккуратная и маленькая фигурка дрожит, а по щекам ее текут слезы.       Эффи Бряк стояла среди серой толпы в голубом платьице, солнце, что все это время крепко засело между туч, выглядывает, даря свои лучики ей.       Она идёт к трибунам, освещённая солнцем, а я лишь вижу картину, как давным-давно, маленькая Эффи, сама похожая на солнце, с растрёпанными золотыми волосами, укрывала меня пледом.       То были голодные годы, когда все благотворительные запасы данные из-за смерти отца закончилась, мать лежала больная и я с братом, могли умереть от голода в любой момент.       В тот промозглый день, на меня лил ледяной дождь, а я, подобно крысам, лазил в мусоре более богатого района дистрикта, стараясь найти хоть что-то. Я не имел право вернуться домой ни с чем, я просто не смог бы смотреть в глаза брату.       Я бродил и бродил, пока без сил не рухнул под дерево. Видимо я уснул, ведь проснулся от женских криков и, вздрогнув, открыл глаза. На задней лестнице какого-то дома стояла женщина, кричащая кому-то немедленно остановиться.       Тогда то я и увидел Эффи Бряк. Семья Эффи шили, чинили одежду и жили куда лучше, чем я. Она была будто куколка. Смотрела на меня своими большими серовато-синими глазами, ее золотистые волосы обрамляли красивое личико.       Зачем она подошла? Зачем? Я уже думал рявкнуть на нее, прогнать от себя, не желая жалости от девчонки.       Правда, оказалась, что у этой девчонки хватило мужества под вопли матери, укрыть меня пледом и тут же убежать.       Думаю, дома ей здорово досталось.       Но в тот вечер, я смог накормить брата и мать. Потому, что в тот же миг вцепившись в этот плед побежал и продал его.       Очнувшись, я вижу рядом ее.       Она младше меня на год, ниже меня. Она спасла меня. И вот же как меня любит судьба - она второй трибут. Возможно, мне придётся ее убить, если кто-то не опередит меня.       Я пожимаю маленькую, дрожащую ладошку Эффи.       Она до сих пор тихо плачет. Безмолвно и горько. Зачем? Зачем позволять им, наслаждаться твоим отчаянием? Но она девочка, ей это простительно.       Хотя была одна, такая же. Несколько лет назад. Плакала и шугалась. А потом многим глотки перерезала. Кажется ее звали Джоанной. Правда, я сомневался, что Эффи на это способна.       Нас затаскивают в дом правосудия.       Первым ко мне забегает брат, плачущий и цепляющийся за мою кофту. Он дрожит и бормочет, лепечет что-то, не способный остановить свою истерику. Я опускаюсь перед ним на корточки, прижимаю его к себе и успокаиваю как умею, поглаживаю его каштановые пряди и оставляю сухой поцелуй на его лбу. — Ты ведь сильный, смелый, попробуй вернуться, вдруг получится.       Даже если я делаю вид, что мне не страшно. Будто верю в то, что смогу вернуться, я знаю - это очень мало вероятно. Поэтому вглядываюсь в лицо брата. Стараюсь запомнить родные мне черты. Его зеленые глаза, веснушки и яркие губы. Копия мамы, раньше я как-то на это не обращал внимание.       Да, я сильный, я просто не имел право быть слабым после смерти отца. Я не имел право горевать, позволить себе расслабится хоть на секунду. Ничего, впрочем, не изменилось, теперь попытка выжить становится куда более масштабнее. — Конечно, вдруг получится, — голос мой хриплый, мне до жути хочется пить будто вся вода вышла из меня когда я взобрался на трибуны. — Послушай Джейме, не бери тессеры, продавай сыр, Герда научит тебя стрелять, собирай травы и делай мази. Только не бери талоны, не позволяй вносить свое имя лишний раз.       В комнату врывается миротворец, хватает моего брата как котенка за шкирку, выкидывая его за дверь и я кричу ему вслед, прижавшись к двери. — Я люблю тебя!        Затем приходит мать, даже сейчас она сначала смотрит в пол и лишь затем на меня. Но у меня не так много времени, чтобы возится с ней. — Слушай меня внимательно, ты не имеешь право быть слабой. Я могу не вернуться, у него кроме тебя теперь нет больше никого, поэтому не смей расклеиваться. Ты меня слышишь?       Мать молчит, лишь кивает и я уже не знаю, что ей сказать. Я отвык, что она так долго остается со мной наедине, отвык, что она смотрит на меня. Она тянет ладонь к моей щеке, но рука ее замирает на пол пути. Я хватаю ее холодную руку и чуть сжимаю пальцы. — Ты так похож на своего отца       Возможно, она хотела поддержать, проявить материнскую любовь, но это режет по моему сердцу не хуже топора. Резко она решила вспомнить о том, что я ее сын.       Ее не было рядом когда она была нужна, я почти забыл как нужно произносить слово "мама". После смерти отца она лежала ни живая, ни мертвая, не издавала и звука. Я одевал брата, я мыл его, я кормил и воспитывал. Все это делал я, пока она не очухается.       А когда она пришла в стабильное состоянии, маму волновал лишь Джейме. Больше никто. Я всегда буду делать ей больно лишь своим видом. И я перестал искать ее внимания и тепла, я уверил себя, что справляюсь без этого сам. Что мне не нужна она.       Правда теперь, я могу ее не увидеть. Я хочу сказать, что люблю ее, но язык мой хватает лишь на тихое: — Прощай, мама       Она улыбается мне и уходит.       Мне уже хочется остаться одному, слишком много тяжёлых разговоров на мою голову. Чтоб больше никто не приходил, чтобы забыли обо мне и оставили в покое. Но знаете, судьба явно ко мне не благосклонна.       Нихрена подобного.       В комнату приходит Герда.       Вбегает как маленький ураган, обнимает меня и закрываю глаза, втягиваю знакомый запах темных волос, стараюсь запомнить его. — Я в порядке.       Герда отстраняется и я вижу как в ее глазах застыли слезы, как горят две ледяные радужки. Горят горем. Я замечаю, как дрожат ее губы, как дрожат ее теплые ладони, которые неожиданно для меня ложатся на мои щеки. — Как только увидишь лук, хватай его. Если не будет - сделай, с ним шансов выжит больше. Хеймитч, ты ведь охотник, ты здесь выжил и там сможешь. Ты сможешь вернуться, — она тараторит быстро, мне кажется это порыв гнева, но понимаю, что нет. Это попытка не заплакать.       Одна слезинка все-таки стекает по ее щекам, а мне становится больно. Я впервые вижу ее такой, такой хрупкой и напуганной, но одновременно сильной, не позволяющая себе плакать и крепко зажмуривающая глаза.       Я впервые вижу в Герде девушку. Обычную девушку, на которую свалился груз попытки прокормить семью.       И что мне говорить? Что я должен делать с ней? Утешать людей я не умею, но я накрываю ее руки своими. Стараюсь утихомирить дрожь. — Не надо, успокойся, все хорошо.       И ни черта все хорошо не было, но моя подруга быстро успокаивается. Она обещает позаботиться о Джеймсе, о моей маме. Затем ее утаскивает миротворец и я наконец-то остаюсь один.       Один со своими мыслями. Один со страхом и осознанием, что мне придется стать охотником на людей.       Поезд и внешне выглядит очень дорого и как-то слишком неестественно он смотрелся, совсем не похожий на товарные, в которых возили уголь. Вообще, из дистрикта выезжать нельзя, только особые случаи. У дистрикта двенадцать это как раз уголь, который увозят в Капитолий.       Внутри наш поезд оказывается ещё более богаче. Наверное и в доме правосудия было так же, но я был не в состоянии там рассматривать богатую комнату, в которой прощался с людьми, которых любил . Здесь, как Пит сказал, в гостиной мебель была обита бархатом, огромный стол стоял по середине. Пит вёл нас к комнатам, говорил с нами как равными, объясняя, что в комнатах нас ждет горячий душ и чистая одежда. В общем этот парень как мог, пытался нас успокоить и отвлечь, лишь просил прийти через час к ужину. Мне он нравится.       Первым делом я бросаюсь в душ, в дистрикте воду приходится греть, а тут вода горячая. Но я все равно встаю под ледяную воду, стою там так долго, что уже не чувствую свои пальцы, холод пробирается, кажется, до самых моих лёгких, правда холод меня не пугает. Холод даже приятен. Это было мне нужно. Чтобы остудить мою голову от этого удушающего дня.       В конце концов, я вылазию из под воды, надеваю первые, попавшиеся под руку, бежевые брюки и серую рубашку.       Я шмыгаю носом и, сделав вдох, иду на ужин.       За столом сидит Пит, напротив него Эффи. Я сажусь рядом с Эффи и бросаю на нее короткий взгляд. От нее, в прямом смысле, исходил пар. Теперь она была в зелёном платье с открытыми плечами, ее влажные волосы лежали на плечах и от них шла лёгкая дымка.       Видимо, пока я стоял под ледяным душем, Эффи стояла не меньше, чем под кипятком. Раз этот жар доходит до меня даже сейчас.       Затем я перевожу взгляд на стол. Я думаю о том, как он ещё не сломался от тяжести стольких блюд, но знаете, плевать. Я хочу есть.       И мы едим молча, ну точнее я и Эффи молчим, а Пит продолжает говорить. Но нас всех это устраивает.       Еда слишком вкусная. Горячий суп приятно обжигает горло, мясо мягкое и сочное, а хлеб настолько вкусный, что я его ем даже слишком много.       Я вслушиваюсь в слова Пита лишь когда пью чай, а рядом похлебывает кофе Эффи. Я впервые за столько лет объелся так, что даже двигаться лень. – Наверное, скоро прийдёт Китнисс, она может быть пьяна и слегка груба, вы только не обижайтесь на нее. Утром вы сможете спокойно поговорить, у вас будет три дня, чтобы наладить с ней контакт.       Эти слова меня настораживают. Найти контакт? Ментор должен помогать. Но если вспомнить кто такая Китнисс Эвердин, то это не удивительно. Она победила в Квартальной Бойне, а вернувшись, забила на всех и вся, и заперлась в своем доме вместе с бутылкой спиртного, после того как похоронила всех своих близких. – Она ваш ментор, она поможет. Просто будьте готовы к ее манере общения. Она и вправду очень хорошая.       Я усмехаюсь. Ну просто чудо, он что, в нее влюблен что-ли?       Впрочем, у меня нет время думать об этом, к нам валится Китнисс. Пьяная и слегка шатающаяся, в красивом и помятом красном платье, оно до пола и женщина путается в подоле собственного платья, а потом небрежно плюхается рядом с Питом. – О, все в сборе. Одуванчик и детки.       Одуванчик, это видимо, Пит.       От нее веет спиртом, понятие не имею как Пит спокойно сидит с ней рядом. Но впрочем, дальше веселее.       Не успеваем мы с Эффи и слово сказать, как Китнисс, за долю секунды, вырубается на плече Пита, прижимая к груди бутылку спиртного.       А мужчина виновато улыбается. – Отведем ее в комнату? –предлагает Эффи, уже намереваясь встать. – Я сам, не переживай –останавливает ее Пит и продолжает попивать свой чай.       А я решаю быстро отсюда уйти. В тишине комнаты мне сидится куда лучше.