последний инспектор

      Для того, чтобы остановить человека, ступающего на тонкий лёд в поисках вечного покоя, принято упоминать и перечислять всех близких, будь они связаны с будущей жертвой своих бесов кровными узами, иль же нет. Иногда упоминают некую великую цель, ради которой ещё стоит бороться; не бросать дело на половине пути, идти вперёд, невзирая на преграды. Порой даже человеческая гордость становится той причиной, по которой чудаки сходят с крыши и возвращаются в родное гнездо – слишком унизительно и по-детски отбирать у себя право на существование.       В некоторых священных писаниях таки вообще запрещено проливать собственную кровь без уважительной причины – таких много, ибо за всю свою историю существования, Империя повидала достаточно культистов.       А ещё, Империя повидала достаточно Инспекторов. Но видала ли она Инспекторов, обрывающих собственную жизнь?       Вряд-ли, конечно, ибо большинство из них возвращались в круговорот душ от естественной смерти – старость или просто болезнь, но все они становились частичкой нечто большого, оберегающего. Они распадаются на атомы и наука их сводит до самых примитивных частиц природы – на углерод и водород, а там уже многочисленные процессы и преобразования, о которых Войду мало что известно. Он – полицейский, а не химик.       Точнее, он был полицейским, сейчас же он – тень себя прошлого, какая-то насмешка над собой, закованная в сталь, змеёй избороздившая его тело. В народе даже существует поговорка про корабль такой – замени определенное количество деталей, и от него не останется уже истинного смысла.       Так и остался от некогда грозного Инспектора какой-то смысл? Всё, что он знал было предано огню его самым близким человеком, и тот, схватившись за руки других повстанцев, весело водил хороводы и пел оды новой эре. Калеб всегда был огнём, но Войд действительно считал, что тем, который ему удалось обуздать.       Какой отныне выход у него из ситуации? Сдаться и выйти из Триумвирата пьяной походкой, с распростёртыми объятьями встречая новую жизнь, втоптав свои принципы в грязь? Иль же стать последним, кто прольёт кровь ради этой несчастной страны, отныне возглавленной девиантами и анархистами безо всякой идеи о том, как выстроить действительно грамотную систему?       Но... Единственная грамотная система, знакомая Войду – Империя, а она на конфеты рассыпалась прямо на его глазах. Как глупо! Он привык считать себя мудрецом и воином, но на деле оказался слепым старцем, который не имеет ни единого понятия о том, что произойдёт завтра! О, Терра, о, Ала! Как же он глуп!       Всё, что у него осталось – отцовский револьвер, заботливо переданный ему тогда, когда он поступил на службу. Хотя, того мужчину можно было с натяжкой назвать отцом. Между ними не выстроилось должной семейной связи, которую ему бы хотелось сохранить. Но те отношения вполне удовлетворяли и юного его, и его опекуна. В конце концов, эту картину он пытался и на Калеба переложить, но похоже, его бунтарский нрав было невозможно сломить ни прутьями, ни чем либо другим.       И почему он, стоя на заре в своём кабинете, думает о своём "наследнике"?       Мальчик уже не примет его, а скорее самолично вонзится когтями и зубами в отравленную свинцом плоть, дабы символизировать падение тоталитарного режима, а больше семьи у Войда и не числится. Есть, конечно, Кавински, но как только он стал видеть мир под призмой голубых очков, то перестал как-либо уважать своего начальника.       О, какова оказия! Такой великий человек, а остался совершенно один, и никто даже его не поддержит!       Он бы заскулил, подобно побитой собаке, но заниматься подобным – дело слишком унизительное, а собственная жизнь ему ещё дорога.       Жизнь. Дорога!       Уста роняют хриплый смешок от эксцессивного абсурда в его голове, и он аккуратно присаживается в кожаное кресло, впервые за долгое время не напряжено, а так спокойно, что можно и заснуть.       Сумрачный взгляд падает в очередной раз на оружие в перчатках, и в нём даже не отражается ни единого интереса; ни азарта, ни печали, ни страха. Он действительно убил в себе всё живое, и его эго уже давно погребено где-то далеко – лишь физическая оболочка блуждает по земле, пытаясь схватиться за осколки прошлого.       Войд – не слабый. Суицид – достаточно сильный поступок, если честно; всеми мыслями возжелать одного, хором гармонии закружиться в макабре и дать самому светлому себе вернуться на небеса – смело и решительно. Кто-то убивает себя в ходе аффекта, но в крови его плавает один лишь гемоглобин.       А ещё странная безысходность. Небытие.       Он оттягивает момент? Ждёт, когда зарянки соберутся у его окон, дабы проводить его в загробный мир с песней? Он ведь даже надел крестик, понадеявшись на благосклонность богинь к нему!       Инспектор – человек не грешный, наоборот – единственный в нём порок, любовь к тому, чьи губы и язык горят вечным пламенем, да и только! Он никогда никого не предавал, читал молитву по вечерам и посещал воскресную службу каждый раз, когда Фатум не озаряла его своим жестоким чувством юмора.       Скорее всего, с минуты на минуту повстанцы оккупируют и это здание, так и чего ему терять? Больше предаваться воспоминаниям смысла нет. Их всё равно ничтожно мало, и ничего ему это не даст, кроме скупой слезы на щеке и ещё пары сожалений о прожитой жизни. А если бы он стал обычным рабочим? Может быть, тогда ему удалось воплотить в реальность многие детские мечты...       Нет, всё, хватит! Решение твёрдо принято. Машинально он подносит револьвер к виску и прикрывает глаза.       Солнечные зайчики опаляют его лицо в последний раз, а птицы сегодня звучат прощально громко, прямо как быстрая поступь кого-то такого знакомого, но уже чужого.       Сухие губы расплываются в болезненной улыбке, и спинка кресла окрашивается багровым, когда некогда сильная рука роняет пистолет. Вот он – последний рыцарь.       Нет ни фанфар, ни драматичной музыки, и даже плакучие облака не нависают над Альт-сити – всё донельзя хорошо и спокойно. Возможно, именно такой Инспектор и пожелал запомнить свою родину.       А Главный секретарь её запомнит кровавой и с запахом железа – такой же, как кабинет самого ненавистного ему человека, которого он так хотел и прикончить, и прижать к сердцу, надеясь, что даже ему найдётся место в новом мире.