Снег.

Два часа дня, время обеда. Прекрасная суббота, первый день заслуженного отдыха, время расслабиться, вкусно поесть и забыть о работе, погрузившись в томную негу лени, уютный полумрак комнаты, закрытый от всего мира плотными шторами. Неважно, жарко ли на улице, холодно ли, как сейчас. В его квартире всегда темно, так спокойнее, так теплее, так лучше. Он встал с дивана лениво потянувшись и отправился на кухню. Пора поесть. Подошел к плите и включил газ, зажег голубой огонек конфорки и поставил кастрюлю. Хотелось вареного мяса, странно, ведь жареное вкуснее. Достал из морозилки увесистый кусок. Кусок с костью, так бульон выйдет более наваристым. Вспомнил мамин суп, потом ее нежные руки, глядящие по голове, тихий и спокойный голос. Мама была хорошим человеком. Воспоминания текли непрерываемым потоком, будто из бочки с водой, из которой вытянули пробку. Он готовил машинально, не обращая внимания на процесс. Хотелось есть, ему всегда хотелось есть, всегда очень сильно. Детский сад, друзья, ссоры, игрушки, обиды, улыбка девочки из другой группы, голод, тихий час, голод, прогулки, снова голод, бедное детство, плач мамы по ночам. Школа, слезы горя, университет, слезы радости, он уехал из дома и всё, казалось бы, стало налаживаться, а потом в момент оборвалось. Бледное лицо, холодные руки, горсти земли, много земли, очень много, камень, холод, пустота, трясущиеся руки и влага на щеках. Все же начало налаживаться, так почему теперь в груди зияет огромная дыра? Почему так много вдруг пропало? Куда оно ушло? Почему никак не вернется, сколько не лезь из кожи, пытаясь притянуть обратно? Он достал из кастрюли мясо, обвязал вокруг шеи платок, налил воду и сел за стол. Расставил кружку, тарелку и приборы так, как всегда расставлял, сказал что-то себе под нос. Он ел мясо, разбирая его на волокна, высасывал мозг из бедренной кости, думая о том, что тот похож на сливочное масло. Да, на сливочное масло, так он думал. Так он думал, но уже не помнил, а может и не знал никогда, каким сливочное масло должно быть на вкус. Он не взял хлеба, соли, картошки или макарон, не налил чай, не добавил в бульон специй. Он ел мясо, высасывая мозг из бедренной кости, облизывая губы, впитывая густой вкус жира. Вода больше не катилась по щекам, горло больше не стискивала удушающая хватка тоски, становилось легче, голод отступал, прикрывая за собой гигантскую дверь в пустоту. Он встал из-за стола, пошел в комнату и лег на кровать. Положил руку на бархатную кожу щеки, нежно погладил, нашептывая что-то так тихо, что сам не мог разобрать. Поднял голову с подушки, поднялся целиком. Надо было вынести мусор, и он положил голову в пакет. Завязал его, взглянув на прощание. Скоро еда закончится. Его не интересовало сливочное масло, не интересовал хлеб. Он вытер мелкие капли крови с пола, накинул пальто и направился на улицу. Снег валил валом, на улице не было ни души, он стоял, задрав голову, как языческий тотем в забытом богом лесу. Потом подошел к баку. Голова глухо стукнулась о что-то внутри. Это неважно. Он шел по хрустящим под ногами сугробам, крупные снежинки путались в волосах, покрывая пальто, скрывая собой от мира. Он шел и шел, расставляя мысли по полочкам, убеждая себя, что так было лучше. Потом остановился, увидел что-то вдали, тонкий силуэт, от которого сердце сжималось где-то под ребрами. Рука выскользнула из кармана. Алые брызги, алые пятна, красное на белом, красное на белом снегу. </right></center>