Пэйринг и персонажи
Описание
И я так в тебя влюблен, и я так в тебя влюблен.
Посвящение
Неизменное бете, подбившей автора, который был в слюни.
.
02 октября 2021, 06:30
Солнце опускается к небосклону, когда он выныривает из глубокого и страшного сна. В котором его держали клещами, не давая сделать вдох, погружая в самые темные дебри сознания, где нет ничего, кроме скрытых страхов и отчаяния. Он вскидывается на кровати, обнаруживая себя всего липкого от пота, дрожащего, как осенний лист на сильном ветру. И столь же одинокого. Потому что комната, сизая от последних закатных лучей, — пустая и безжизненная. Ни единого вздоха, ни одного жалкого удара сердца, ничего, кроме самого Тэёна, сидящего в кровати на мокрых скомканных простынях. Так продолжается много месяцев. И каждый раз как заново, словно кто-то свыше взял за цель свести его с ума. Глупец, не знает, что он уже.
Холодный душ не отрезвляет, а только опаляет кожу тысячей острых иголок, пронзающих бледную кожу. Увиденное во сне, преследующее все это время, стоит перед его глазами, Тэён был бы рад избавиться от столь изощренного наваждения, но это невозможно. Ничто не помогает. Как бы он ни пытался, это, чем бы оно ни было, преследует и уничтожает его изо дня в день.
Завтрак (какой нахер завтрак в девять вечера?!) проходит автоматически, просто чтобы не свалиться замертво, чтобы пережить еще одну ночь. Неизвестно, что хуже: день, когда он видит сны, в которых есть он, либо ночь, когда он видит неизбежный путь к своим сновидениям.
Он долго и упрямо приводит себя в порядок перед зеркалом, нанося грим на лицо. Он бы и рад выйти на работу таким, какой он есть сам по себе, показав себя настоящего. Но неписанный кодекс заставляет его изменять лицо до неузнаваемости. В отражении — безжизненная кукла с фарфоровой кожей, обилием серебристых блесток и темно подведенными глазами. Губами, искривляющимися в искусственной улыбке, прикрой ладонью глаза — и можно поверить, оставь их одни — живой труп перед тобой.
Он выбирает одежду, за которую в приличном обществе его бы выгнали прочь, но именно это и есть его образ. Кожа, стразы, заклепки, ремни. Дурновкусие в худшем его проявлении. Он не забывает и о кожаном ошейнике с множеством камушков, которые будут очень красиво переливаться в свете софитов — это всегда нравилось публике.
Он садится в такси, понимая, что мотоцикл, привычный, родной, сегодня не понадобится, Тэён разбитее обычного. Ему бы хотелось надеть шлем и нестись на запредельной скорости, выпуская наружу всех своих почерневших от гнева монстров, но он слишком, слишком ответственный для того, чтобы не подумать об окружающих.
Он игнорирует назойливое желание таксиста разговорить своего пассажира, затыкая уши наушниками, погружаясь в темную, барабанящую по нутру музыку. Он растворяется в каждой ноте, надеется, что когда откроет глаза — ничего из всего этого не будет. Салон заполняет аромат его духов — таких же тяжелых и тягучих, как внутреннее состояние. Пытается сконцентрироваться на нем, заземлиться. Но даже сквозь закрытые веки надоедливо мелькает свет пролетающих мимо фонарей, освещающих путь. Кому-то могли нравиться эти ночные огни, игры красок, заполняющие пространство. Тэёну они не по душе, с куда большим удовольствием он бы погрузился в кромешную темноту, но страшно представить, что ожидало бы его там.
Старается не думать о том, что ждет его сегодня, прогоняет в голове все песни, которые будут исполнены на сцене. Действия эти бессмысленны по своей сути, каждое его движение отточено до автоматизма, каждая нота зазубрена, отшлифована до блеска. Но если не думать об этом — в голову будут закрадываться совсем иные мысли, которые хотелось бы ампутировать, как безнадежно мертвую конечность.
Он останавливается у черного входа в клуб. Среди мусорных баков и ящиков из-под алкоголя он чувствует себя как нельзя кстати. Такой же мусор, выброшенный наружу за ненадобностью. Хлопает себя по карману, выуживает пачку с черными сигаретами. Подкуривает, наблюдая за тем, как дым тонкой струйкой поднимается все выше и выше. Каждая затяжка отравляет, заполняя легкие до отказа. Он старается как можно дольше удержать дым в себе — а вдруг удастся задохнуться? Руки подрагивают — совсем дурной знак. Часы освещают темное пространство своим неоновым свечением. Еще целый час до их выступления, он мог бы провести его здесь, но Тэёна словно магнитом тянет внутрь клуба. В гримерку, где собралась вся группа. Сейчас там шумно, крохотное помещение до отказа наполнено смехом, пошлыми шутками, ароматом сигарет и травки, перебиваемой смесью парфюмов всех присутствующих. Среди которых особенно отчетливо ощущается что-то свежее, хвойное и почему-то морское. Тэён отдал бы все на свете за то, чтобы забыть этот запах, перестать замечать его, перестать, черт возьми, выискивать сквозь пространство и время.
Чертыхается, не замечая, что сигарета дотлела до фильтра и больно обжигает пальцы. Он морщится, выкидывая окурок в мусорный бак, на миг задумываясь о том, что хочет оказаться на его месте.
Делает решительный шаг, отрезая себя от ночного воздуха. На барабанные перепонки тут же обрушивается грохот музыки и гогот людей. Над звукоизоляцией никто и не думал работать, поэтому в такой какофонии, казалось бы, можно перестать слышать собственные мысли. Тэёну хотелось бы.
Больше всего ему хотелось бы оказаться далеко-далеко от этого места, от постороннего мира, созерцать звезды и прислушиваться к тишине. Но вместо этого он ощущает, как кто-то хлопает его по плечу и тут же озаряет своей широкой искренней улыбкой. Тут же хочется свернуть шею ее обладателю, потому что он — средоточие его проблем.
Вместо воплощения своих мыслей улыбается в ответ фальшиво, но ослепительно, поддерживает ничего не значащий разговор. Его, как маленького, проводят в гримерку. Нужно бы огрызнуться хотя бы раз, стряхнуть с себя оцепенение, набить морду этому наглецу так, чтобы на сцену его не выпустили еще пару недель. Но приходится сдерживаться, хватаясь за последнюю соломинку своего терпения, как утопающий. Как она поможет в океане его безысходности?
Ничего нового. Ровным счетом ничего. На черном, затертом, местами порванном кожаном диване пустует его место. Все знают, что занимать его — себе дороже. Тэён здоровается со всеми одним кивком и тут же приземляется рядом с бокалом, наполовину наполненным чем-то воспламеняющимся. Хорошо бы, чтобы это оказался джин, напоминающий любимый хвойный запах. Нет, обычная водка. Пожимает плечами, махом опустошая бокал, практически не морщась. Блаженное тепло расходится по всему телу, расслабляя мышцы, делая их более податливыми и гибкими. И как артисты мирового уровня выходят на сцену трезвыми? Только алкоголь способен хотя бы на миг заглушить его демонов и привести в чувство.
Краем глаза видит его. Естественно, в черном. Естественно, в коже. Естественно, обмазанного в блески. Естественно, вмазанного.
Старается не обращать внимания, откидывая голову назад на спинку дивана, открывая доступ к беззащитной шее. Если бы ее сейчас намеревались разрезать от уха до уха — он бы и не сопротивлялся.
Потому что он уже слышит этот голос. Эти сальные шутки, отпущенные в адрес других. Прекрасно может представить как его лицо при этом обретает несколько хищное выражение, становится немного подлым, надменным. Как взгляд ощупывает фигуру, стоящую перед ним, словно оценивая, примеряя на себя. Или под себя.
Выгнать нахер эти мысли подальше. Нужно бы выпить еще. Но он стоит прямо возле столика со спиртным, а сегодня Тэёну очень сильно хочется не обращать внимания на его присутствие. Дело в том, что он банально боится своей реакции. Того, что может случиться, если аромат его парфюма проникнет в ноздри, заполняя все внутри. С каждым днем сдерживать себя становится все сложнее. Поэтому он сжимает зубы до противного скрипа и зажмуривается покрепче, надеется, что этого никто не видит.
Его медитации не суждено продлиться долго. Рядом с ним плюхается кто-то, и первые пару секунд Тэён надеется, что его пронесло, но потом запах ночного леса выбивает дух. Не открывать глаза. Не открывать. Пусть наваждение пройдет само собой. И он тоже пусть пройдет мимо.
— Тэён? — голос так близко, будто раздается в его голове, если бы.
Он сглатывает, судорожно, надеется, что движение кадыка не слишком уж выдает его, но судя по смешку, опаляющему ухо — это совсем, совсем, блядь, не так.
— Решил меня игнорировать? — игривые нотки в голосе вызывают табун мурашек, бегущих по коже, естественно, он видит.
Он видит все, знает, играет, словно с котенком, зная, что тот даже не посмеет поцарапать. Тэён все еще молчит.
— Пусть так, — новый смешок и новая порция горячего воздуха прямо по шее — приходится сильнее сцепить зубы, чтобы подавить стон. — Я твою игру не поддерживаю.
Все еще молчит. И не открывает глаз. Когда-то ведь ему надоест, разве нет? Черт, Тэён знает, что нет.
— Ну же, не будь букой, готов к сегодняшнему выступлению? — Тэн все еще пытается вывести на разговор, опуская руку на его колено, сжимая сильнее.
Отряхнуть ее, отряхнуть самого себя, вырваться из плена, в котором он заточен, трусливо сбежать на улицу, отбиваясь от назойливых мыслей. Но он продолжает пригвождённый сидеть на месте.
— Хотя что это я, ты всегда готов, не так ли, Тэён? — насмешка в голосе слишком очевидна, приходится повернуть голову в сторону и все же открыть глаза.
Это никогда не прекратится. Потому что, глядя на него, хочется умереть на месте. От невозможности даже прикоснуться к этому произведению искусства. Так было всегда, с самой первой секунды знакомства, с первого крамольного взгляда, с первой брошенной вскользь фразы. Его унесло, словно мир перестал вращаться на мгновение, а потом повернул свой ход вспять. Влюбленность не длится долго, тогда почему проходят годы, а ощущение блядских бабочек в животе не исчезает даже сейчас? Даже когда он видит безразличие к себе, игру прикосновений и скользких шуточек, наблюдает за тем, как глаза, такие желанные, ощупывают другого, светятся, горят в адском пламени разврата и страсти, но не к нему, никогда не к нему.
Сейчас Тэн смотрит на него замутненными глазами, в расширенных зрачках он видит свое измученное отражение, знает, что находится на самом их дне. Он обдолбан донельзя — его постоянное состояние, добитое тройной порцией джина, так, что пахнет за километр. Казалось бы, как в таком состоянии можно выйти на сцену? Но для него это словно и не становится препятствием. Потому что стоит сделать шаг под софиты — и он отдается музыке, танцу, превращается в эфемерное создание. В гибкую птицу, порхающую в воздухе в невиданных пируэтах, а следом — в самое развратное создание этого мира, в соблазнителя, перед которым падет даже монашка. Он будет касаться своей шеи, тонких, хрупких ключиц, проводить кончиками пальцев по мышцам, едва прикрытым полупрозрачной майкой, вызывая томные вздохи публики. Они — лишь его свита, сопровождение, чтобы не превращать все действо в откровенную порнографию.
Тэн смотрит на Тэёна и проводит пальцами, украшенными кольцами, по линии его подбородка. Касание это подобно бабочке: невесомое, едва ощутимое, но почему-то резко прожигающее насквозь. Глаза искажает хитрый прищур.
Не отвечает. Потому что провалится в тьму, стоит сказать одно единственное слово. Тэён не замечает, как гримерка становится неприлично пустой. И только они с Тэном сидят рядом друг с другом. В голове тревожно бьется мысль о побеге. Тэн тянется к его брюкам и запускает руку в карман, выуживая пачку сигарет. Тэён незаметно выдыхает, пока тот подкуривает. Он смотрит на то, как каждая знакомая черта лица освещается огнем зажигалки. Сожги и меня, как эту жалкую сигарету.
Выдыхает струйку дыма, откидываясь рядом с Тэёном, открывая идеально белоснежную шею, будто созданную для того, чтобы оставлять на ней поцелуи. Улыбается, Тэён завороженно смотрит на то, как подергиваются уголки его губ, когда тот начинает вдруг смеяться, поворачиваясь к нему, оказываясь нос к носу, слишком близко, чтобы удержаться. Приходится вновь нервно сглотнуть и получить заслуженный смешок. Тэн закусывает ноготь на большом пальце и лукаво смотрит. Точно знает обо всех мыслях, которые роем блуждают в его голове. Тянется к нему, откидывает прядь волос со лба и шепчет:
— Мне нравятся твои волосы.
Тэён знает это, не стрижется коротко много лет, потому что понимает, что хотя бы так Тэн будет касаться его, перебирая шелковые пряди в своих руках. Как сейчас, интимно, бережно, только бы не останавливался.
Что-то движет им — и Тэён забирает из рук Тэна сигарету, словно невзначай касаясь его пальцами. Делает затяжку и чувствует головокружение, совсем не от никотина.
— Ты поменял парфюм? — касание носа к шее Тэёна разрывает его в клочья.
— Д-да, — запинается, блядь, как школьник.
— Мне нравится, — контакт становится еще ближе.
Тэён пытается перевести все в шутку, нервно ерзая на месте и неловко смеясь. Естественно, это не остается незамеченным. Этот человек примечает каждую деталь, переворачивая ее в свою пользу.
Тэн кладет руку на спинку дивана прямо за его головой и одним движением оказывается на его коленях. Щеки Тэёна предательски алеют, но он не делает ни малейшей попытки прогнать его, потому что это впервые, когда их незначительный разговор перешел в действия.
Он перехватывает сигарету из пальцев Тэёна и делает глубокую затяжку, щеки при этом впадают, показывая идеальные скулы. Выдыхает в потолок и тут же тянется к Тэёну, останавливаясь в каких-то миллиметрах от его губ. Нужно ли дышать?
Тянется к пепельнице, тушит сигарету, находясь слишком близко для того, чтобы Тэён не завелся, на этот раз выдавая себя с головой. Все еще хочется сбежать. Но хочется остаться.
Тэн обхватывает его лицо ладонями, заглядывая в глаза, и тут же разражается хохотом. Каждое его движение — как удар по нервным клеткам.
— Ты всегда был слишком скромным, Тэён, — шепчет прямо в губы.
Он не успевает возразить, потому что следом его рот закрывают жестким поцелуем. Тэёну кажется, что он умер.
Но руки действуют сами собой, не откликаясь на команды мозга. Положить ладони на талию, придвигая его ближе к себе, — так просто, тогда почему так… Больно?
Некогда думать, потому что легкие жжет от нехватки кислорода, к черту, пусть так и будет. Пусть он умрет, задохнувшись, потому что это — лучший из вариантов. Потому что губы Тэна — неожиданно мягкие и податливые, языки их сплетаются в танце, который никто и не думает заканчивать. Тэён плавится.
А губы Тэна переходят к его скулам, подбородку, он проводит языком по его шее, словно Тэён — сладкий леденец. Из горла вырывается рык, а по коже порхают сотни бабочек, оглушая крыльями его смеха. Тут же прикусывает кожу, зализывая, чтобы обрушиться на него с новым поцелуем.
С какой силой Тэён вжимается пальцами в его талию? Останутся ли там следы? Синяки или ровные полумесяцы от ногтей? Неважно, потому что все, что он может, — притягивать к себе, ближе и ближе, пока не чувствует пульс Тэна как свой собственный: учащенный, сбивчивый, как и шепот, которым его обдает словно ледяной водой. Грубости, пошлости, но такие сладкие, что хочется провалиться с ним в небытие. Тэён вцепляется в его зачесанные назад волосы, тянет от себя, открывая доступ к шее. Всегда было интересно, как это: наверняка горько от обилия парфюма, но нет. Его кожа неожиданно слаще любого из земных нектаров. Тэёна трясет от стонов, вырывающихся из горла, которое Тэн тут же легко сжимает в своей руке. Он смотрит пьяным взглядом: алкоголь или..?
Пытается рассмотреть в его глазах ответ, но там лишь он сам, разгоряченный, невменяемый, такой же пьяный. Руки Тэна забираются под одежду, выписывая узоры по коже, царапая ее, тут же поглаживая мягкими ладонями, словно залечивая все видимые и невидимые раны.
Его тело слишком легкое, чтобы не перекинуть на спину, вжимая в диван, прижимая собственным весом, покрывая поцелуями каждый сантиметр тела, к которому может дотянуться. Черная одежда летит на пол, сбиваясь в неясную кучу, оставляя два обнаженных сплетенных тела, которые не в силах оторваться друг от друга, ведомые силой, подталкивающей друг к другу.
Тэн лежит под ним, на лице блуждает все та же довольная улыбка, пошлая, невыносимая, хочется стереть ее поцелуем, но не выходит, потому что это только раззадоривает. Тэён сверху, он буквально подмял его под себя, но как так получается, что главный — все равно Тэн? Он будто управляет им, подставляя всего себя так, как хочется ему, доводя Тэёна до беспамятства. Звуки прекращают существовать, все, кроме отчаянно клокочущих сердец где-то у самого горла. Перед глазами плывет, воздуха отчаянно не хватает, кондиционер в помещении не спасает, Тэён как раскаленный металл: течет, плавится. Его воспламеняет любое движение под ним, буквально каждый вздох, каждый взмах длинных ресниц.
Их ласки становятся все более и более настойчивыми, а Тэён все не решается переступить грань, словно… Не достоин этого? Он замедляется, не в силах поверить в то, что способен сейчас на это. А Тэн будто понимает, высвобождается из его объятий и тянется к одежде. У Тэёна появляется горький привкус на губах. Горечь от собственной слабости. Запускает пятерню в волосы, приглаживая их, а после зарывается лицом в ладони, только бы не видеть разочарования на лице Тэна.
Тот все еще роется в одежде, Тэён слышит это сквозь бьющееся в ушах сердце. Нет никаких сил ждать его досадливый тон, поэтому встает с места и слепо бредет к барному столику, желая налить себе чего покрепче. Не успевает прикоснуться к первой попавшейся бутылке, как на плечи ложатся руки Тэна и вкрадчивый шепот опаляет шею:
— Не люблю, когда меня прерывают.
Его разворачивает на месте и подхватывает в новый, куда более сильный вихрь, Тэён сам не понимает, как они добираются к дивану, задевая при этом окружающие предметы. Слышится звон, что-то разбилось, весь пол гримерной усыпан стеклом, но плевать, потому что они вновь приклеены друг к другу, а следом — Тэён уже лежит животом на диване в попытках отдышаться. Тэн ощущается на нем невесомо, тем не менее вжимает, прогибая под себя, заставляя подставляться, открываться, нетерпеливо ерзать на месте, шипя от боли в паху, которая уже расходится по всему телу от напряжения, не находя выхода.
Невозможное, то, что происходит между ними, — невообразимо. Тэн на нем, Тэн в нем, наполняет, заставляя покачиваться в ритмичных движениях, толчок за толчком, выбивающих выдох за выдохом, стон за стоном, крик за криком. Ладонь Тэна накрывает руку Тэёна, сжимая в цепкую хватку. Шепот грязных слов звучит как небесная благодать — закрыть глаза и провалиться в бездну, из которой нет пути обратно.
Он — его часть, принадлежит ему. С первой секунды, с первого жадного касания, с каждого ревностного порыва заграбастать себе, присвоить, очертить границы, не позволить трогать никому, кроме него самого. Тэён — его, без обсуждений, условий и подоплеки. И сейчас он распадается на части, чувствуя как удовольствие все сильнее и сильнее охватывает оба их тела, с криком освобождаясь, вылетая наружу, описывая планету по ее окружности.
Тэён кричит и слышит сиплое, хриплое дыхание над собой, секундой позже Тэн падает на него сверху, погружая в самую нежную негу из возможных. Он все еще чувствует его на себе. Чувствует его в себе.
— Я так тебя люблю, — шепчет он, разрывая образовавшуюся тишину, пока звуки не возвращаются в привычное им место.
Грохот музыки снаружи, хохот зрителей и всей их группы. Привычные шуточки, крики и ругань. Становится шумнее, добавляется улюлюкание после хлопка двери уборной. Тэён раскрывает склеенные глаза и видит, как из крохотной комнатушки, поправляя одежду, выходят двое. Человек, лицо которому хочется изуродовать до неузнаваемости, и другое — родное, знакомое до мелочей, слишком понятное, слишком изученное для того, кому не принадлежит. Сейчас оно обращено к другому: шальное, пьяное от грубого секса в уборной, еще более вмазанное, похлеще, чем от любых наркотиков мира. Их руки то и дело касаются друг друга, а пальцы норовят переплестись в замок, сжать друг друга, как делали это ранее.
Ошейник на шее Тэёна удушает, одежда становится тесной, неправильной, хочется скрыться. Хочется вскрыться.