Reverse

И я протягиваю ладони ладонь Но это все равно Что гасить бензином огонь Б.Г. — «Любовь во время войны»

Джинни не смогла бы вспомнить, когда она влюбилась в Рона. Просто она любила его всегда — с самого раннего детства, когда только могла осознать какие-то чувства. Любила не маму и папу, а Рона. Рон был старше, красивее и смелее. На Рона она ровнялась, Рона она обожала. Она сутками плакала, когда он уехал в Хогвартс; плакала еще сильнее, когда он поступил в Рейвенкло. Умоляла Шляпу отправить ее туда же — но Шляпа отправила на Слизерин. Джинни не подходила для Слизерина, и она была уверена: Шляпа все узнала про чувства Джинни и не позволила ей оставаться с братом. Она так часто плакала по брату, что однажды Грейнджер обо всем догадалась и зло пошутила. Потом шутила еще много-много раз, и Джинни возненавидела ее, и Поттера тоже возненавидела: Поттер кидал на ее Рона восхищенные взгляды, и Джинни не могла ему этого простить. Когда на третьем курсе Рон сломал ногу, Джинни приходила к нему каждую ночь: держала за руку, гладила по волосам, пока он метался в бреду и плакал от боли. Он так ни разу и не проснулся, не заметил ее. Она целовала его губы, пока он ничего не видел, и почему-то радовалась, когда видела его таким слабым. Только сильно позже она поняла, что это значит: слезы и слабость возбуждали ее. Она впервые переспала с Дином Томасом с Хаффлапаффа. Он был нежен; она была недотрогой. Она бросила его почти сразу — боялась, что узнает Рон. Джинни ни с кем не общалась: только училась и думала о брате. Тот ходил мрачный, задумчивый и предельно одинокий. Грейнджер продолжала смеяться, рассказывая, как Уизли не любят на факультете. Волосы с Грейнджер после Святочного бала сдирала, конечно, Джинни. И она была готова поклясться, что та знала об этом. Грейнджер так отчаянно издевалась над Джинни, что Уизли совсем не удивилась, когда Гермиона впервые поцеловала ее. Это был самый конец четвертого курса, от Грейнджер сильно пахло огневиски и Поттером, а Джинни исследовала самые потаенные части ее тела. Гермиона направляла ее — она учила ее. Летом перед пятым курсом Джинни впервые поцеловала Рона. Он был жестче, чем Гермиона, но это и возбуждало. Она трогала его, как учила Грейнджер, и он забирался к ней под юбку, и это было лучшее лето в ее жизни. К августу он так и не решился трахнуть ее — чертов хороший брат — а в сентябре они перестали пересекаться в стенах Хогвартса. Поэтому-то она все и подстроила. Когда Гермиона и Гарри утащили ее в лес, а Гермиона засунула свой язык ей в рот, Джинни знала: Рон вот-вот найдет их. Она ласкала Гермиону так, как никогда не ласкала Рона, и спиной чувствовала, как пялится на нее старший брат. И слышала потом, как Рон вытрахивал из Поттера всю его слизеринскую мерзость. — Завидуешь, — шептала Гермиона, прогибаясь под ее вездесущими пальцами. Джинни даже не хотела делать Грейнджер больно: кажется, той было больно от самой жизни. С Роном после всего произошедшего они не разговаривали, а на выходных был матч Рейвенкло-Слизерин, и чертов Рон умчался куда-то на метле. И Джинни от волнения не могла даже говорить: она знала его лучше, чем саму себя, и ей казалось, что он слишком близко к тому, чтобы пересечь черту. И она не смогла бы его остановить. Рон всегда был упертым сукиным сыном и никогда не умел просить о помощи. Потом они сидели в Больничном крыле, и Джинни целовала его везде, где могла дотянуться, а Рон смотрел на нее уставшим и больным взглядом. А потом улыбнулся Поттеру. Ночью Помфри выгнала их, но Джинни не пошла в гостиную Слизерина: к черту, она ненавидела этих лицемерных мерзавцев, сидевших там и называвших себя аристократами. Она ненавидела их. Она ненавидела Поттера, которому улыбался ее Рон, и она ненавидела Грейнджер, которая молчала и смотрела так обеспокоенно, будто бы и вправду волновалась. К черту их всех. — Джинни. Шепот Грейнджер звучал слишком громко в темных коридорах. Когда она попыталась схватить Джинни за руку, та едва сдержалась, чтобы не ударить ее по лицу. — Отъебись. Бери своего чертового Поттера и валите отсюда. Это все из-за вас. Это все из-за вас! Поттер смотрел на нее этим своим растерянным и едва мечтательным взглядом, и Джинни ненавидела его. Но больше всего она ненавидела себя: за неосознанные слезы и бессилие, заставившее ее опуститься прямо там на холодный пол и обхватить себя руками, отчаянно пытаясь согреться. Она вспоминала их с Роном детство: брат был единственным солнечным человеком, единственным, кто умел улыбаться в их чертовой семье. Единственным, чьи теплые объятия могли защитить ее, могли утешить ее. Они были вместе, всегда вместе, и Джинни никогда не чувствовала себя одинокой. Пока чертова Шляпа не разделила их. Джинни всегда наблюдала за Роном: тот был белой вороной среди коршунов c Рейвенкло, слишком одиноким и слишком несчастным, и Джинни хотелось защищать его, но она боялась даже приближаться к нему и наблюдала тихо, заглядываясь на него из-под рыжих волос, и каждый раз с силой вонзала ногти в ладони, чтобы не думать о нем постоянно, и все равно думала. Иногда ей казалось, что она наслаждается этим: наблюдения за его страданиями приносили ей боль и возбуждение одновременно. Ей нравилась сама мысль, что она была единственной во всем мире, кто искренне любил его. Он был только ее — потому что больше никому не был нужен. И теперь только она одна была виновата в том, что с ним случилось, в том, что он не выдержал. Джинни знала: любовь — это боль. Она знала: любовь — это наслаждение. Но глядя на расплескавшийся рыжий на белом — Рон на больничной койке — и рыдая, не в силах подняться с каменного пола от бессилия, Джинни осознала: любовь — это ответственность. Она не вздрогнула, когда почувствовала ледяные руки Грейнджер у себя на плечах: та не заставила Джинни подняться, но села рядом и обняла ее, пытаясь утешить, пусть даже никогда и не умела этого. Поттер смотрел на них, чуть нахмурившись, и Джинни казалось, что его суровый взгляд пробирается ей под ребра. — Мы покажем тебе кое-что, — сказала Гермиона, и Джинни посмотрела на нее. Впервые на губах у слизеринской королевы Джинни увидела улыбку: не ухмылку, не усмешку, а улыбку — не такую теплую, как у Рона, но и не ледяную улыбку королевы, разбивающей сердца. И тогда Джинни ухватилась за протянутую руку Поттера и поднялась на ноги. Они отвели ее в Выручай-комнату. «Подумай о самом лучшем месте на земле», сказала Грейнджер, и Джинни представила комнату Рона в Уизли-меноре. Пусть даже там преобладали темные тона — матушка приказала украсить дом в едином стиле — и все же Рон смог сделать невозможное: там было уютно. Он оставлял на столе открытые книги, разбрасывал свитки пергамента по полу и закидывал предметы одежды на люстру. Джинни помнила, как они сидели на его кровати, и он читал ей сказки, улыбаясь и обнимая ее одной рукой. Было слишком глупо приводить их сюда. Джинни выскочила из комнаты, тяжело дыша, и стараясь не смотреть на Грейнджер и Поттера: они молчали слишком понимающе, и она ненавидела их за это. — Давай лучше мы с Гарри. — Тихо сказала Грейнджер, закрыла глаза, потом открыла их и толкнула вновь появившуюся дубовую дверь. И все трое оказались в ванной старост. — Мы с Гермионой знали, что не станем старостами. — Поттер усмехнулся. — Но мне всегда нравилась их огромная ванная. Когда Гарри стянул рубашку, оголяя грудь, у Джинни перехватило дыхание, а в следующее мгновение руки Гермионы залезли ей под рубашку. Джинни не сопротивлялась: позволила Гермионе расстегнуть лифчик, а затем резко развернулась, с силой врезаясь в ее податливые губы. Руки Гарри обхватили Джинни со спины, и она почувствовала, как сильно возбудилась от его прикосновений. Гермиона стянула юбку с ее бедер, не разрывая поцелуя. Гарри коснулся ее шеи — медленнее, ниже, к самим ключицам. Пальцы Гермионы заскользили по ее животу. Джинни толкнула Грейнджер к стене, взглянула в ее глаза — в них смешались страсть и смех — и опустилась на колени. — Моя королева. Она зацеловывала бедра Гермионы и чувствовала, как та дрожит от желания. Но этого было недостаточно. Гермиона должна была умолять. Но прежде, чем Грейнджер вымолвила хоть слово, Гарри грубо схватил Джинни за волосы, толкнул ее на пол и уперся руками в ее плечи. — Она моя королева. Джинни смотрела в его глаза и знала, что может заставить его остановиться — но она не хотела этого. И она улыбнулась. Рыжие волосы слиплись от пота и падали на лоб и щеки. Слезы высохли. — Так докажи это. Поттер грубо заставил ее перевернуться на спину и вошел в нее; Джинни не сдержалась от крика — в глазах на мгновение потемнело — и ей резко захотелось плакать. Он целовал ее плечи, шею и не останавливался, наращивая темп. Джинни казалось, что она умрет здесь и сейчас: темнота и боль были так близко и так далеко одновременно, что она больше не могла терпеть. — Пожалуйста. Она спиной могла чувствовать его усмешку. Внезапно он тихо вскрикнул и дернулся, замирая на мгновение, а затем ускорился, начиная тяжело дышать. Джинни смогла увидеть только ухмылку на лице Гермионы, когда та пристроилась сзади Гарри, но не знала, что она делала. С Гарри они кончили одновременно, и Джинни осталась лежать, прижимаясь щекой к холодному полу и вновь чувствуя слезы. И боль, и наслаждение слились воедино, и она не могла понять, какие чувства настоящие, какие ложные; не могла понять, что приятнее — грубость Гарри, разгоряченные поцелуи Гермионы или нежные касания Рона. Она слишком запуталась, и свернулась калачиком, закрываясь от всего мира, от них и от себя. Джинни не помнила, сколько пролежала так, пялясь в пустоту перед собой и стараясь не слышать стоны и шепот позади себя. Она была так невероятно одинока и несчастна и впервые поняла, что чувствовал Рон: в ней больше не было злости и ненависти, лишь безграничная пустота. Внезапно он почувствовала, как кто-то нежно поцеловал ее в шею — резко перевернулась и увидела чуть виноватый взгляд Грейнджер. Та была абсолютно голой, и на ее груди виднелись красные пятна от касаний Гарри. Джинни не сдержалась и дотронулась до них. Гермиона улыбнулась. Потом взяла ее пальцы и легко поцеловала их, и с ее губ не сходила все та же улыбка. Почти как у Рона. Джинни услышала позади себя тихие шаги, а потом почувствовала, как теплые руки Гарри крепко обнимают ее. — Прости нас, малышка Джинни. Мы совсем забыли о тебе, — его шепот был слишком нежным и успокаивающим, и Джинни вновь едва сдержала слезы. Руки Гермионы ласкали ее, губы Гермионы оставляли незаметные следы на ее лице, иссушивали мокрые дорожки. И Джинни протянула руки, и прижала Гермиону к себе и уткнулась лбом в ее грудь и до боли обхватила ее плечи. Спиной она чувствовала, как сплелись руки Гарри и Гермионы. Так и лежали они втроем — и вместе учились дышать. И там, в тишине Выручай-комнаты, рождались нежность и трепет, которых они боялись и которых они жаждали больше всего в целом мире. Из темноты рождался свет, и из порочной страсти рождалось чистое чувство.