Колдовские чары

*** Иногда он позволял Минхо целовать себя, несмотря на бушующую в собственной груди ненависть. К его удивлению, тот не брал его силой и останавливался, когда Джисон просил об этом. Все чаще он думал, что с ним будет, когда он надоест, точно ненужное животное. Когда собачья шерстка покажется уже не такой белой, не такой мягкой, не такой приятной, не такой желанной. Ему действительно разрешили ходить по особняку и даже спать на настоящей кровати. Шелковые наволочки приятно ласкали кожу, покрытую ранами. Правда, было кое-что, что окончательно подорвало его веру в побег. В первые дни, как ему разрешили ходить по дому, Джи открыл окно, из которого тут же повеял зимний холод. Но не морозная пурга испугала его, а невидимые стены, через которые он не мог даже протянуть руку. Высунув ладонь из окна, он с ужасом обнаружил, что она легла на невидимое препятствие, что тянулось вдоль всего особняка. То самое колдовство, о котором говорил Мин. Нельзя было ни увидеть этот дом снаружи, ни выйти из него. — Можно я отправлю письмо домашним? — как-то спросил Хани, когда они сидели в трапезной. Минхо смотрел в его сторону как-то тоскливо, в его ярко-карих глазах плескалось нечто нехорошее. — Ты любишь меня? — не ответив на его вопрос, спросил вдруг тот, чем застал Джисона врасплох. Сначала он ничего не отвечал, хотя порывался соврать и ответить короткое «Да». С трудом он втянул в легкие воздух, что пах свечным воском и виноградным соком. Он молчал, проклиная себя за неспособность врать, проживая мучительное ожидание скорого наказания. — Значит, нет, — его голос был на удивление спокойным. Минхо встал из-за стола, достал из шкафа какую-то пухлую бутылочку из темного стекла. Налил искрящуюся жидкость в граненый стакан и протянул Хану. — Пей. — Что это? — Ты хочешь отправить письмо домой? — Хочу, — сглотнул он пустоту, раздирая горло. — Тогда пей. — Это яд? — дрогнувшим голосом спросил он. Его дрожащие ладони опустились на холодный стакан, в котором плескалась насыщенная малиновая жидкость. — Нет. — Что со мной будет, когда я выпью это? Мин опасно наклонился перед его лицом, заглядывая в глаза, точно хотел загипнотизировать. — Я сказал: пей, — настойчиво процедил тот, игнорируя вопрос. Он неуверенно поднес край стакана к губам и пригубил колдовское зелье. Оно было ягодным на вкус и вяжущим, сладким, как мед, и холодным, как снег. Оно блестело и переливалось перламутром. Второй глоток был приятным и оставил после себя жар, растекающийся по телу. От третьего появилось приятное жжение в груди, от четвертого закружилась голова. Джисон почувствовал себя пьяным. Когда зелье было полностью испито, Мин погладил того по волосам, приговаривая «Хороший мальчик». Касание, такое привычное и одновременно непривычное, вызвало необъяснимый трепет в груди. Он вдруг поддался этой ласке, прикрывая глаза с наслаждением, и позволил Минхо гладить себя, как верного и любимого пса. К его прохладной ладони хотелось прижаться щекой. Сопротивляться этому было почти что невыносимо, и Джисон не отказал себе в удовольствии уткнуться в ласкающую руку, вдыхая запах Минхо, что резко ударил по чувствительным рецепторам. Ох, каким же притягательным был запах его кожи. Что же за чертовщина с ним творилась? Распахнув глаза, он уткнулся взглядом в лицо Минхо, что было так близко, и его улыбка кружила голову. В груди заклокотало волнение. Было нечто зловещее в тех чувствах, что нахлынули вдруг на него. — Любишь меня? — повторил свой вопрос Мин. Непроизвольное «Да» вдруг сорвалось с его губ против воли сознания. — Чего ты хочешь, Хани? — промурлыкал тот, взяв его лицо в свои ладони. В его ласковых прикосновениях хотелось раствориться, как крупинки сахара растворялись в чашке чая. Джи расслабленно смотрел на мужчину, изучая его красивое лицо: мягкую улыбку, что уже не казалась такой зловещей и отторгающей, карие глаза, как огонь — в стихах, и аристократические изгибы. — Поцелуйте меня. ***