Моё проклятие

‘Пам!’ Уже родной звук, вылетающей из горлышка пробки. Вязкая красная жидкость, чем-то похожая на кровь, наполняла стеклянный бокал на длинной ножке, а из кухни доносилось мимолетное благоухание грязной посуды. Устало потерев виски, Наберий сделал глоток. Старое кресло поскрипывало от любого движения мужчины и даже это в нём вызывало некое умиротворение. Да, действительно его жилище напоминало то ли свалку, то ли притон, то ли два в одном, но демон давно не обращал на это внимания. Казалось можно убраться, привести наконец, если не голову, то хотя бы дом в порядок, однако был в этом какой-то свой шарм. Такая холостяцкая берлога, постепенно спивающегося хозяина. Из окна приятно веяло ночной прохладой. Покачивались шторы и многочисленные пустые облатки от обезболивающих, а бутылка вина постепенно убывала. Оно шло уж слишком легко, голова пустела, оставляя в себе только мысли о кислинке на языке. Единственное, что казалось странным - это нарастающее ощущение в животе, которое медленно опускалось вниз. Смертные вроде называют это бабочками. Недалекие. Как человеческие насекомые могут летать в животе? Кальего потянулся за бутылкой, наливая очередной бокал, попутно вспоминая откуда у него имеется такое хорошее вино. Память перенесла мужчину в день, когда он, по просьбе Салливана, посещал дома своих учеников. Одним из последних было поместье Асмодеев. С Элисом проблем почти не было, парень всегда показывал на занятиях только хорошие результаты, поэтому Кальего не хотел надолго там задерживаться. Но видимо у хозяйки были другие планы. Под каким то дурманом учитель сел за обеденный стол, поняв это слишком поздно, чтобы сбежать. Семейство допытывало его об успехах сына, об учёбе и всякой прочей, не столь важной, ерунде, а по окончанию званого ужина, Леди Амуриллис принесла ему бутылку вина в качестве подарка. Подмигнув ещё добавила что-то вроде, — «Выпейте его с важным для вас человеком». Отвлекшись от мыслей Кальего заметил, что его дыхание сбилось, а щёки горели и этот жар молниеносно начал распространяться по всему телу. Мужчина вскочил и быстрым шагом направился к зеркалу. Ноги предательски дрожали, из-за чего демон чуть не полетел на гору бутылок, разбросанных по полу. Кое как добравшись до прихожей перед ним открылся весьма интересный вид. Дрожащие руки и ноги, румянец по всему лицу, капли пота, стекающие по длинной шее, и глаза. Дьявол, какие бешеные у него были глаза. Расширенные зрачки, что определенно не свойственно демонам, подрагивающие ресницы. Взгляд ненормальный, взгляд полный желания. – «Нет, нет», — Наберий бросился к полкам с книгами противоядий. – «Чёртова суккубиха!», — книги летали по комнате, страница за страницей, но нигде не было ничего про дурманящее вино. Не держал при себе учитель подобных книг, не думал, что могут понадобиться. Обессиленный, ели стоявший на ногах, мрачный, как вальпургиева ночь, Кальего опустился обратно в кресло. – «Не думать, ни о чём не думать», — правда не думать не получалось. Улыбка, ослепляющая улыбка, ровный носик, лёгкий румянец. Комната перед глазами затянулась чёрной дымкой. Сердце стучало в ушах, руки дрожали, оставалось только судорожно глотать, чтобы хоть как то убрать нависший в горле комок. – «Дьявол, нет!», Ирума, почти реальный, во всей красе, стоит перед ним, смущенный, такой милый, тянет к Кальего свои хрупкие ручонки. Бокал, с недопитым вином полетел в ближайшую стену и вдребезги разбился. А проклятие всё не унималось. Касания, одно за другим ощущались на лице демона, спускались ниже к торсу, прощупывали насквозь. Гладили, очерчивали каждый выступ на его теле, рисуя своеобразные рисунки. В попытке схватить остатки здравости, Наберий резко открыл глаза, но взору его предстала другая картина. Уже полуголый Судзуки целует его, целует так нежно, так открыто, насколько вообще позволяет этот грешный мир. Наберий, не задумываясь не на секунду, ответил с той же нежностью. Хотелось поддаться вперед, схватить, пропустить через себя, слиться в единое целое и никогда больше не отпускать. И пусть будет несчастен, пусть узнает каково это, думать и день и ночь, желать не пойми чего с тем, с кем это априори невозможно, пусть начнет презирать своего учителя, а затем и себя. Мужчина сдался, сдался сопляку, которого ненавидел, позволил и дальше исследовать своё тело, покрывать поцелуями, трогать, кусать. Разум пустел, а рука машинально опустилась в штаны. Это точка невозврата, он себя никогда не простит. Проклятие извивалось перед ним подобно руке, глядело своими невероятными глазами. Такие жаждущие глаза, глаза, которые Кальего при желании мог бы описать тысячами сравнений, по итогу не найдя нужное. Слышались тихие постанывания, Наберий и сам не мог ответить чьи они, его или Ирумы. Но в этот момент для него не было ничего, только его ученик, его прекрасный ученик, вытворяющий действия, похуже любого суккуба. Последнее движение рукой, звезды в глазах и полный экстаз. Последний поцелуй, такой вязкий, прощальный, говорящий, что больше они не встретятся. Судзуки пропал. Комната потихоньку приобретала очертания, от чёрной дымки не осталось и следа. Кальего облегченно выдохнул. Его “мучения“ правда окончены? В попытке встать, демон обратил внимание на штаны. Словами не передать настолько он был зол: на себя, на Амуриллис, и конечно на Ируму, хотя парень и вовсе не имел к этому никакого отношения. Натянув трусы, мужчина пошел избавляться от белесой жидкости, напоминающей ему о собственном провале. Уснул учитель быстро, помогли несколько таблеток снотворного. Будь его воля, выпил бы всю пачку, лишь бы не думать, лишь бы не угнетать себя в сотый, по счету, раз.