Перемирие

      В доме он быстро прошагал в знакомый кабинет — ближайшую к входу комнату. Теперь он был открыт, и огонь в камине горел ярко. Невезучий стол уже полностью прибран — никакого намёка на недавно всецело царствующий на нём бардак. Лайт даже усмехнулся. Огонь убирает чисто.       — А сам сказал, что верхом не ездишь, — резко повернулся он к Эл, который тихо вошёл в комнату следом за ним.       — Я сказал, что стараюсь по возможности не ездить — это не одно и то же.       — И что это было?! — набросился на него Ягами. Вода стекала с его волос, мокрого плаща, облепившего плечи, — и уже собиралась под ногами в лужи.       — Я просто показал почтенному сборищу некоторые факты.       — Твои факты, — гневно перебил его Лайт. — «Факты», — скривившись, передразнил он собственные слова, — готовы были поднять конфликт в этом самом сборище — с вероятностью исхода в международный. Что ты несёшь вообще?!       — Из того, что я видел, я могу сказать, что есть повод подозревать тебя в причастности к делу Киры или к его личности.       — Хватит!! — сорвался Лайт. — Я всегда подозревал, что фантазия у тебя неугомонная — а если баловаться опиумом, то можно даже догадаться, почему, — язвительно добавил он, пытаясь защититься от холодного, неотвратимого наступания правды. — Но это уже слишком по всем направлениям. У тебя нет никаких причин так думать.       — Причины у меня есть, — холодно возразил Рюдзаки. — И ещё какие.       — Что ты творишь?!! — Лайт вдруг бросился к нему, сгрёб за воротник и резко толкнул, ударив спиной о стену: — Две страны: твоя — и моя! — закричал он, надрываясь, прямо Рюдзаки в лицо. — На грани самоуничтожения, а ты приходишь на приём, где собралась крупнейшая английская знать, — и расшатываешь на волоске висящее перемирие небылицами о том, что иностранный посол на деле — массовый убийца!!       — Я бы на твоём месте поостерёгся считать их небылицами, — ровно парировал Эл, даже не дёрнувшись, и, чуть прищурившись, добавил: — Для тебя этот договор и правда так много значит, Лайт?       Тот лишь горько покачал головой, отпустив Рюдзаки и отступая.       — Ты ничего не знаешь, — почти прошептал он, опустив голову. Мягкий свет камина путался в его волосах, придавая им лёгкий красноватый отсвет.       — Расскажи, — вдруг произнёс Эл. Его мокрые спутанные волосы, которые никак не сохли в нагретой комнате, падали на переносицу, и это тихое, совсем не похожее на допрос: — Я выслушаю, — и, почти неслышно: — Обещаю.       Что-то — судорожное и давящее — перехватило Лайту горло, не давая вдохнуть. Он задержал взгляд на Эл — и молча отвернулся.       Чего бы и как бы он ни хотел.       Есть вещи, на которые у него никогда не будет права. Есть вещи, постоянство которых ничто не может нарушить — даже он сам.       — Зачем ты записал имена преступников на листе? — резко спросил его Эл. — Все они — все, которых я смог прочитать, — серьёзные негодяи: я знаю, японская служба давно их разыскивает — или уже разыскала! Один Куро Отохарада чего стоит. Зачем тебе это?! Особенно те, кто уже пойман!       — Зато Кира, — почти по-змеиному прошипел Эл, зло — не услышав от Лайта никакого ответа, — ими очень даже интересуется.       Лист… Он по-прежнему остаётся владельцем Тетради, и Рюука все эти дни видно не было, но теперь Эл дотронулся до страницы, и если тот вдруг (не)вовремя объявится в последний день — даром что она почти сожжена… Лайт передёрнул плечами, стараясь прогнать холодок. Его положение становится плачевным.       — Записал… — протянул Ягами. В натопленном кабинете жарко, и он, ощутив, как вместо первоначального страха вдруг накатывает мягкая, хищная расслабленность, сбросил наконец свой плащ — прямо на отполированный, в тёмных обугленных пятнах, стол, и, обернувшись к Эл, добавил: — И что? В одном ты прав абсолютно: все они — весьма известны, и не один Кира интересовался ими.       — Не сомневаюсь, — согласился Рюдзаки. — Только вот Кира, — он чуть сузил глаза, не сводя вперившегося взгляда с Лайта, — Кира поклялся убить Куро Отохараду, — наступая, громко произнёс он, — совсем недавно, после очередного нападения его шайки, когда на перевале погибла семья вместе со слугами: почти 20 человек… Оставил ещё одно заявление в газетной редакции, горячо заверив, что положит конец этому беспределу! Я бы тебе показал, — кивнул он на чистый теперь стол, — если б ты и его не сжёг! Прекрасный момент чтобы получить поддержку возмущённого народа. Любой кумир без неё — ничто, ты ведь прекрасно это понимаешь.       Что правда то правда, Лайт понимал… И да — он совершил эту выходку, зная, как отреагирует разогретая общественность. Он — ну совсем чуточку — не был против общественного внимания.       Совсем чуть-чуть.       Куро Отохарада — и многие другие — умер сутки тому назад от остановки сердца. Стал неприятной глазу помаркой на сгоревшем листке истории — и только. Англия об этом пока не знает, и Эл — какие бы источники у него ни были — тоже.       А когда узнает — Лайта здесь уже не будет.       — Я знаю, — сказал он. — Я видел. И что ж, — бросил он с усмешкой, — ещё скажи, что я специально сжёг твой стол!       — Нет, но только слепой не заметил бы, как ты его воском закапал — в первую же ночь. Нашёл что-то очень интересное, от чего невозможно оторваться?       — Это преступление? — огрызнулся Ягами.       — Нет. А вот убийства — да.       — Я не Кира.       — Лайт, не лги.       — Лгать?! — сорвался тот. — Это ты называешь меня лжецом?! Ты?!! Посмотри на себя! Ты скрываешь свои доходы! — зашипел Лайт. — С чего ты живёшь?! До самого горизонта у тебя — ни клочка земли, которая могла бы приносить хоть пару центов! Ты прав, я осмотрел твой кабинет — и не видел ни одной бумаги с предприятий! Как ты содержишь вот это всё? — он мотнул головой, окидывая помещение. — Раскрывая преступления, много не заработаешь. Сдаёшь участки для охоты на белок?.. — ехидно поинтересовался Ягами. — Это ТЫ лжёшь всем, ты — а не я. Даже собственным именем! — выплюнул он, стоя совсем близко и глубоко дыша. Слабый блеск тёмных глаз Эл сбивал с толку — в них Лайт не мог видеть собственного отражения. Он фыркнул, отстраняясь: — Никто не знает, чем ты на самом деле занимаешься.       — Всё, что нужно, ты видел сам, — опустив ресницы, опять указал Рюдзаки на стол — и Лайт снова не смог не отметить, какие же они у него. — И предприятия у меня есть — я тебе просто не говорил. И своё настоящее имя я не разглашаю, потому что у меня есть на это причины. А занимаюсь я обычно, — сказал он, вдруг взглянув Лайту прямо в глаза, — тем, чем хочу. — И, прежде чем тот успел что-то снова зло сказать, изгибая бровь, схватил его за запястья — и поцеловал.       Лайт не пытался вырвать руки — из хватки колец. Под спиной у него оказалась стена, и это хорошо, потому что предметы в комнате захотели сплясать в хороводе, и нужно было не пошатнуться — а так его держали. Жар, скопившийся ранее где-то за грудиной, вдруг обжёг — и рухнул, в самый низ живота, образовав там что-то вроде раскалённого круга, ударяя языками в руки и ноги, вместе с толчками крови, — быстро, жарко, невыносимо… Он — Тихоокеанское огненное кольцо, тектоническая плита¹³, готовая треснуть, сильно и больно, — и поскорей бы уж. Не то целуя бледную шею, не то хватая воздух, он стаскивает с Эл пиджак, и чувствует холодные — даже тут, в этой жаре — пальцы на своих плечах, когда тот проводит по ним, стягивая с него рубашку. Эл солгал ему, когда сказал, что в его доме нет привидений, думает Лайт то ли с восторгом, то ли с ужасом, глядя на блики огня на светлой, почти фосфоресцирующей коже, — он призрак, точно что-то потустороннее, и какой же он худой, Лайту хочется его обнять — и услышать хруст рёбер, всех, одного за другим, как лучшая музыка. Тот снова берёт его за запястья — и ведёт.       — Нет, — отбрыкивается Лайт, и Эл с чуть большим интересом вопросительно на него смотрит. — Только не диван.       — Что такое? — слегка насмешливо спрашивает тот. — Твоя субмарина? Не беспокойся, — что-то поднялось и отразилось в глубине чёрных глаз. — Она тебе больше не приснится.       Он толкает его на диван, и опускается сам на него на колени. Лайт морщится.       — Я его ненавижу.       У Эл появляется усмешка — Лайт не знает как её назвать — но знающая и абсолютно ненормальная, пока он целует его глаза, окончательно стаскивая рубашку.       — Тем лучше.       Лайт сглатывает комок, почувствовав спиной прохладную и липкую поверхность, со всеми своими затаившимися выступами, которые сейчас вопьются во всё подряд. Диван, впрочем, в этой костистости вполне соответствовал хозяину — Ягами казалось, что при неосторожном движении он может об Эл пораниться.       Тот касается губами его шеи — и Лайт дёргается: это всё ещё так не по-человечески. Он смотрит на него, встречаясь с непроницаемой поверхностью глаз, и наконец понимает, на что же так похожа эта беспокойная темнота: тот же взгляд распоротой глубины, затягивающий, высасывающий — расходящийся в стороны клубящийся мрак, из которого выныривает чёрная тень, и дальше — боль и крик в разлетающейся на куски Вселенной. Он закрыл глаза. Он не хотел смотреть. Он насмотрелся достаточно.       — Нет, — мягко, но сильно Эл запускает пальцы в волосы на его затылке — и тянет, заставляя Лайта открыть глаза: — Смотри.       Он наклоняется ниже, практически вдавливая обсидиановый мрак в лайтовы ореховые радужки — раскрытый, глубокий, готовый выпустить всех своих чудовищ наружу. Поверхность океана как наяву встаёт перед глазами, так близко, что Лайт почти чувствует тяжёлый, солёный запах чёрной бездны. Его начинает бить крупная дрожь, и Эл надавливает ладонью ему на ключицу, вжимая в диван. Сейчас…       Лайт всхлипывает. Он не закрывает глаз, в углах которых появляются слёзы, и он уже практически ничего не видит — ослеп от разверзнутой черноты, и его захлёстывает с головой…       Он резко, судорожно вдыхает. Эл моргает — и дотрагивается губами до его солёной скулы, мягко приобнимая за спину.       Он проводит ладонью по его бедру, сгибая колено — и снова целует. Приподнимаясь на локте, Лайт чувствует, как скрипит мерзкий диван под его рукой, стараясь не обращать внимания, что острое колено упирается ему в бедро, — он надеется, у него не останется порезов. Морщится — чувствуя, как его растягивают. Он снова ложится на спину и чуть прикрывает глаза, и даже так видит, как бледный, растекающийся огонь камина льётся у Эл по спине, пока тот целует его ключицы… И всё равно от толчка он рванулся так, что ударился о подлокотник. Лайт кричит, и опомнившись, тут же отворачивается и стискивает зубы.       — Кричи, — слышит он в самое ухо, и холодные губы касаются его горла. — Здесь тебя всё равно никто не услышит.       Эл сжимает его плечо, чтобы он не смог вырваться, тёмные глаза смотрят на него — в упор, очень близко и внимательно.       — Не останавливайся, — шепчет он. — Не сейчас. — Лайт молчит, закусывает губу, видит игру бликов — у себя на внутренней стороне глаз, и собственное сорванное дыхание, и капелька пота на виске, и сильная дрожь вместе с металлическом привкусом во рту — прокусил, похоже. Он чувствует себя стёртым, потерявшим плоть и форму, боль его наверное переплавит, превратит во что-то совсем другое… И он закрывает глаза и пытается сосредоточиться на ударах собственного сердца — то неизменное, что у него ещё осталось, — когда она схлынула, отступила, оставив после себя пустую равнину.       И следующий толчок — как волна, поднимающая все желания с тёмного дна и ударившая в позвоночник, — и выше, дальше, растекающаяся между мышц и костей, легко находящая лазейку у него в плоти. И Лайт не то кричит, не то стонет, когда его тянет назад — и бьёт снова, заливая жилы и нервы. Он выгибается, волосы Эл щекочут ему грудь, как и чужое неровное дыхание, и сквозь снова накатывающий шум в ушах (кажется, это его собственная кровь) он не слышит даже — но чувствует — вибрацию чужого голоса в своих костях — как тот что-то повторяет, выдыхая слова, будто они — его воздух, и кажется — это его, Лайта, имя.       Эл надавливает ему ладонью на верх живота, сильно, куда-то в солнечное сплетение, где есть что-то живое, пульсирующее, несломленное, — и оно тоже толкает в ответ — и медленно, чудовищно медленно начинает вести ее вниз... Лайт не выдерживает, начинает метаться из стороны в сторону, слышит — тихое и насмешливое — что-то вроде «терпение — не самая сильная твоя сторона». Вспышка забивает ему дыхание, сжигает кожу, рвёт до предела накрученные жилы, он вытягивается лопнувшей струной и последнее, что замечает, выворачиваясь в ломающей тело судороге, — брошенный на полу, обугленный, с растерзанным флангом кораблик. ________________________________________________________________________ ¹³ – нет, не та, которая танцует тектоник. Хотя гипотезы о дрейфе материков предлагались довольно давно, новая мобилистская теория, или тектоника литосферных плит, с известными нам понятиями, была разработана лишь в 1961—1968 гг. До этого никто просто не догадывался о существовании самих плит и того, как это происходит. Так что эту метафору Лайт тоже скорее всего не мог знать. P.S. Я подогнал количество сносок до числа 13)))