Рояль и Пустота

Einführung

Отгремела гитара, свирепо прорычал вокалист любимое словцо. Недолгие шумные овации сливались с руганью навеселе. Но пианист продолжал бряцать по расстроенному фортепиано и музыканты, спохватившись, были вынуждены обратно включаться. Они внутренне проклинали чернявую пикси, продолжающую дубасить локтями по клавишам и резко менять темп. Иногда казалось, что она издевается: серьёзная улыбка словно приклеена к её бледному лицу. Мучения продолжались до тех пор, пока пыл импровизации не привёл её к медитативному завершению. С кислыми лицами посетители дождались, пока Хае надоест перебирать дряхлые клавиши, и, неохотно отпустив пару хлопков, вернулись к прежним занятиям. Хозяин заведения в расстёгнутой рубашке и с почти облысевшей, покрытой лишаем головой недобро взглянул в сторону вокалиста. Фронтмен понял намёк и кивнул гитаристу. — Послушай, Хая… — Начал сияющий серьгами певец, приблизившись к участнице группы. — О мальчики, как же хорошо мы выступили! Ведь правда? Вокалист обречённо вздохнул и приложился ладонью к лицу. Гитарист, бородач-блондин с длинным хвостиком на резинке, решил взять дело в свои руки: — Да, Хая, отлично. Даже слишком. Тебе бы в школы Бухмана-Мехты. Больно похоже твоё музло на веберновскую хрень. — Спасибо за совет! Честно, я об этом не думала. Да и не хочу думать. Вы мои друзья. Разве я могу вас бросить? — Ты, кажется, не поняла, Хая. — В приглушённом голосе фронтмена слышалась угроза. Сзади подошёл ударник — смазливый парень с печальным, романтичным взглядом взглядом: — То, что ты играешь, не похоже на поп-музыку. Не ожидавшая таких слов, Хая развернулась. С лёгкой обидой и недоумением, она воскликнула: — О чём ты, Сэм? Мы же прогрессивная рок-группа! В спину уже толкали вокалист с гитаристом. Невольно Хае пришлось отступать. Неуверенно пятясь к выходу, она изумлённо считывала недобрый посыл в угрюмых лицах приятелей. — Нет, детка, это так не работает. Если не хочешь, чтобы вышло дерьмо, юзай риффы, биты, хуки, бриджи. Ты увлеклась, забыла: моя песня про секс — и испортила её. Я в тебе разочарован. — Но… Не успела Хая возразить, как её вытолкнули на улицу. Девушке хотелось, чтобы пошёл дождь. Но ночь была тихая и светлая. Пространства Тель-Авива, столь же пустые, лишённые страстей, как кварто-квинтовые созвучия в медленной части импровизации, сами повели её к библиотеке. Хая проходила через калитку, прокрадывалась через бесшумно открытую ей дверь, думала, она что уже в библиотеке. Увидев в гостиной диван, Хая тотчас завалилась на него. Ноги сами принесли её домой. — Бедная девочка. — Качала головой мать, глядя на распластавшуюся через валик на диване. — Ничего. Когда-нибудь и ей судьба улыбнётся. Придётся потерпеть. Если мы будем вечно её опекать, она так и останется беспомощной. Все мы через это проходили. А кто не проходил, тот остался нелюдимым. Дорогая, что может быть хуже этого? Сквозь сон слышала Хая эти голоса, но голова весила тонну и, кроме слабого ворчания, ничего не получалось. Спустя время злость на себя накопилась — и Хая рывком слетела с дивана. Зацепившийся за колени плед смягчил падение. Хая огляделась: родителей не видно. Мерный стук часов делал нахождение в светлой и просторной комнате, с панорамным видом на сад, невыносимым. Она торопливо схватила с блюдца на табуретке одну из оставленных домашними булочек и посеменила на Проспект Шауль Хамелех, 25. Всегда тепло её приветствующая старушка-библиотекарь неожиданно агрессивно отреагировала, стоило Хае упомянуть фамилию Веберна. С трудом встречая взгляд, презрительный взгляд, которым смотрят только на сумасшедших, они таки добилась справки по отделу и полке. Трепетно глядя на предельно скупую обложку на которой красовалось: «Op. 27», — Хая дрожала от страха, будто несла нечто столь запретное, что печально известная «канибала́» посчиталась бы простой странностью. Почему тайное знание, связанное с поеданием человечины — позволительная шалость для сорокалетних мужчин, а «Веберн» — чудище, которого нельзя называть? Надежда найти там ответы согревала сердце. «Может и правда настало время открыться новым возможностям и выйти за пределы пьяных драк и танцев?» — мечтательно задумалась хая. Старушка гладила котёнка, запутавшегося в охристом палантине. Уютная сценка растрогала Хаю. Уходить, не поблагодарив, ей было бы совестно. Шестнадцатилетняя девчонка, она с искренним добродушием обратилась к гверет Лилит: — Спасибо Вам огромное! — Не за что, шармута! И не смей возвращать эту дрянь! Библиотекарь небрежно черкнула в поле о состоянии инвентарного номера: «утрачено». В слезах Хая выскочила из футуристического корпуса Бейт-Ариэлы. Она не понимала, отчего такая милая женщина вдруг обошлась с ней так жестоко. Неумело пряча от прохожих ноты и эмоции, Хая мчалась со всех ног. Светлый облик родного города сделался для неё невыносим. Желание укрыться в каком-нибудь тёмном уголке двигало Хаей. Сама не зная, почему, она побежала на звук трубы. Ноги привели её в большое здание. Сил задумываться над тем, куда она попала, не было. Вахтёрша дрыхла, поэтому ничто не помешало ей пробраться за дверь с надписью «Малый концертный зал». От вида стульев становилось не по себе, но пюпитр рояля выглядел без нот таки одиноким, что Хая, осторожно прикрыв за собой дверь, забралась на сцену и, не открывая крышку, принялась читать с листа. Люди, мебель, здания — всё словно перестало для Хаи существовать. Тихие проявления чистой, нечеловеческой симметрии завораживали Хаю. Несмотря на неудобные перекрещивания рук, она продолжала с таким усердием и точностью выводить все лишённые обычных эмоций фразы, словно от этого зависела её жизнь. Только рояль, идеальный инструмент, идеально настроенный, идеально лакированный. Белые и чёрные клавиши, белые и чёрные головки нот. Чёрные волосы, губы, глаза, платье и обувь. Белое лицо, кисти рук и страницы на пюпитре. Хая почти не замечала зелёного свечения, струившегося из-под закрытой крышки, из-за щелей между клавишами, отливавшего салатовыми и бирюзовыми оттенками, нежно обвивающего её саму. Она переходила к сложной быстрой части и опасалась ошибиться, испортить совершенство звуковой конструкции. Крики роскошно одетого коротышки: «Кто пустил кошку на фортепиано? А ещё говорите, что ресторан Эмпориума — лучший во всей Алотерре!» — никак не могли её касаться, должно быть, какие-то воспоминания. У неё не было времени раздумывать над конкретным значением этих слов. Погружаясь в музыку, Хая изгоняла из своей головы все размышления, сторонние ощущения. Только рояль, только ноты и клавиши. Чёрное и белое. Белое и чёрное…