От начала до конца

— Что происходит? — спросил Дилюк у Кайи. Без своей формы, обнаженный, тот был вылитая серая кошка ночью: тень среди теней. И теплая тяжесть на бедрах Дилюка. — Ох. — В темноте взблеснула улыбка. — Ты все-таки проснулся. — А не должен был?.. Девать руки было некуда, и Дилюк вполне естественно положил их Кайе на талию. Может быть, Кайя и выглядел как тень, но на ощупь был живой и теплый. — Мне просто захотелось перекусить. Кайя наклонился, и кончик его растрепанного хвоста погладил Дилюка по груди. Он никогда, ни раньше, ни, очевидно, теперь, не заплетал волосы на ночь — в отличие от Дилюка. Тому пришлось бы час кряду распутывать поутру колтун, в который сбились бы его жесткие пряди. — Меня только не кусай, — проворчал Дилюк. Кайя, ухмыльнувшись, приник щекой к его плечу. — А некоторые считают, представляешь, что у тебя нет чувства юмора. — Они совершенно правы. Я просто не до конца проснулся, — ответил Дилюк. Его глаза привыкли к темноте, и Кайя-тень обрел объем, но не цвет. Дилюк провел руками по его спине, от талии к плечам. Кожа Кайи была такой почти неестественно гладкой, что Дилюку померещилось, словно он ведет ладонями по поверхности воды, почему-то принявшей форму Кайи. Даже шрамы казались ненастоящими: Дилюк осязал их, но, когда пытался заново отыскать, будто не находил их на прежнем месте. — Щекотно, — Кайя повел плечами и сощурился. Кожа самого Дилюка, слишком светлая, призрачно белела в темноте. Дилюку почему-то стало неловко. — Ты как будто с привидением обнимаешься. Кайя смотрел на него, скрючившись в неудобной позе. — Главное, что на самом деле обнимаюсь не с ним. По правде говоря, это и объятием не назовешь. Он завозился, устраиваясь, и слегка заехал Дилюку коленкой в бок. — Ну вот что… — у Дилюка всегда очень быстро заканчивалось терпение, вот и теперь, не выдержав, он взял в свои руки и ситуацию, и Кайю. Тот посмеивался и скользил-скользил в объятиях Дилюка, словно бы отрастив по дополнительной паре ног и рук. Он не сопротивлялся и даже пытался помочь, но, как это часто с ним бывало, лишь усложнял положение — свое в том числе. Их возня была жаркой и в какой-то момент показалась Дилюку почти нескончаемой. Простыни шуршали, как слои папиросной бумаги, словно Кайя был тем самым подарком, который Дилюк пытается развернуть. В конце концов они разобрались. — Ну что, доволен? — Кайя лежал под ним, тяжело дыша, волосы растеклись по подушке темным нимбом. Он смотрел на Дилюка сквозь ресницы мягко, но непонятно, так плотно сжав зубы, что даже в темноте это было заметно. — А ты? — спросил Дилюк почему-то шепотом. Лицо Кайи смягчилось, он погладил Дилюка по щеке, затем провел указательным пальцем линию по лбу, носу, губам, спустился прикосновением по подбородку и шее, в ямочке между ключиц его палец замер. Кайя молчал и улыбался. Дилюк понял, что наклонился, только когда дотронулся лбом до лба Кайи. Глаза того мерцали в темноте, правый — поярче, левый — похолоднее. — Ты чего-то там хотел, — сказал Дилюк, так ничего и не дождавшись. Он всем телом чувствовал, как Кайя дышит. Тот ухмыльнулся и вдруг двинулся под Дилюком плавной волной. Прикосновение прокатилось по нему от лодыжек до самой макушки. Дилюк и знать не знал, как это у него получилось. — Тебе достаточно меня отпустить, — Кайя прикусил нижнюю губу и описал бедрами восьмерку. У Дилюка перехватило дыхание. Он понятия не имел, стоит у него или нет — возбуждение равномерно мерцало во всем его теле. «Ну если он хочет, чтобы я его отпустил…». И тут он понял, что сам — этого не хочет. Он прикоснулся поцелуем к уголку губ Кайи. Тот вдруг перестал дышать, глаза его широко раскрылись — теперь совершенно темные, если не считать белков. Моргнув, Кайя вытянул руки и вцепился в изголовье кровати. — Хорошо, — сказал он, не понятно, то ли на что-то соглашаясь, то ли описывая свое состояние. Дилюк, поставив руку на локоть, запустил пальцы в его волосы — пряди нехотя поддавались — и, просунув ладонь под затылок, приподнял его голову для поцелуя. Кайя сначала инстинктивно напряг шею, а потом расслабился, голова его в ладони Дилюка доверчиво потяжелела, и тот приник губами к ночной дымчатой улыбке, и она отозвалась на поцелуй. Кайя целовался то ли нерешительно, то ли лениво, расслабленный и томный, а Дилюку казалось, словно его тело, неспособное справиться с возбуждением, не дает ему почувствовать прикосновение к Кайе во всей полноте. Он чувствовал вспышками: ощущение того, как Кайя поглаживает пяткой его голень исчезало и сменялось плотным теплом от соприкосновения их животов, и у Дилюка замирало и обваливалось сердце от того, как Кайя дышит, и каждый вдох отдается у него под самыми ребрами. Поверх всего этого — поцелуй, из которого Дилюк еле вырвался. Кто-то когда-то говорил ему, что невозможно задохнуться от поцелуя, и что не должно быть никаких проблем с дыханием. Этот кто-то никогда не целовался с Кайей. «Ну конечно, нет, — подумал Дилюк, — ведь это я целуюсь с ним». Голова Кайи все так же доверчиво лежала в его ладони, темные пряди щекотно струились между пальцами. Веки Кайи, прикрывшие глаза, словно бы слегка припухли. Дилюк, внутренне задыхаясь, поцеловал его в щеку, в подбородок. Кайя слегка откинул голову — его шея казалась беззащитной. — Ты что-то говорил, — шепнул Дилюк. Кайя широко открыл глаза — такие удивленные, точно он только что проснулся. — Я ничего не говорил. — Говорил. Что-то про «хорошо» . — А. — Кайя моргнул, погладил Дилюка по щеке и продолжил после тихой паузы, — хорошо, делай со мной что хочешь. С таким же успехом он мог бы взять с собой в кровать кинжал. Или меч. Или яд. Дилюк бережно опустил его голову на подушку, стараясь не спутать пряди еще сильнее. Кайя лежал все такой же расслабленный и улыбался. — Что хочу, — глухо повторил Дилюк. Той же рукой, которой гладил его по щеке, Кайя прижал его член к своему, проникнув ладонью между их тел. И потом двинул бедрами. — Как ты понимаешь, это разрешение с подвохом, — его щеки горели темным румянцем, Дилюк видел это даже в темноте. Он сосредоточился на дыхании. Ему казалось, его желание так велико, что оно само по себе может сделать Кайе больно, почти независимо от него: чуть грубей прикосновение, чуть хуже контроль над огнем… — Но сделай уже хоть что-нибудь, — Кайя почти дразнился, но только почти. В его голосе, хорошо скрытая под насмешкой, звучала мольба. Дилюк просунул руку под его поясницу и приподнял ее, заставив Кайю выгнуться. Кожа под его ладонью была слегка влажной: Кайя вспотел. Дилюк развел пальцы. Даже если бы талия Кайи не поместилась бы целиком в его руках, все равно ему казалась, что его ладонь слишком большая. Ему захотелось обсчитать Кайю в количестве своих ладоней. Он представил, как Кайя лежит на боку, подложив локоть под голову и выгнувшись, и как отпечатки ладоней — светлые на темной коже — пятнают его. Кайя в его руках. Дилюк плотно прижал к себе Кайю, и тот отозвался, обняв Дилюка ногами и скрестив лодыжки у него на пояснице. Дилюку хотелось бы трахнуть Кайю, примитивно и незатейливо. Но ему так нравился живот Кайи, гладкие линии и твердость мышц под нежной кожей, аккуратная впадина пупка; нравились руки Кайи с обманчиво узкими запястьями и островатыми локтями, нравился… Кайя. — Сожми кулак, — сказал он глухо. У Кайи давно уже изменилось выражение лица — улыбка исчезла, брови мучительно выгнулись, словно от сладкой боли. Он смотрел и удивленно, и словно бы умоляюще, приоткрыв рот и часто дыша. — Тебе не будет больно? — спросил Кайя, задыхаясь. «Мне все равно», — едва не сказал он, но сдержался и ужалил Кайю поцелуем коротким, как укус. — Давай, — сказал он. Кайя тяжело сглотнул, прикрыв глаза, настолько бесстыдно очевидно, что Дилюку захотелось прижаться губами к его горлу, чтобы поймать это движение. Ладонь Кайи мучительно медленно сжалась. — Не делай больше ничего, — Дилюк поцеловал его в ухо, и Кайя вздрогнул всем телом, и Дилюк это всем телом и почувствовал. Они прижимались друг к другу так плотно, что каждое движение порождало сладкое эхо дрожи. Дилюк терся о Кайю, а Кайя терся о Дилюка, и на мгновение в памяти у того всплыло горячечное воспоминание о том, как в часах сцепляются шестеренки — и моментально растворилось, потому что это было другое. Кожа за ухом у Кайи пахла морской солью под солнцем, и каждый его вдох отзывался у Дилюка в паху. Ему казалось, он и сам раскалился, как железо в горне, но приближения оргазма он не чувствовал — они как будто уже кипели в нем, захлебываясь. «Кайя, Кайя», — Дилюк то ли бормотал это, то ли просто думал, тычась слепыми неуклюжими поцелуями ему в лицо и попадая то в щеку, то в уголок глаза, то в пряди на виске. Кайя не стонал, только шипел на выдохе, — горячая кожа, сердцебиение, солоноватые веки. — Да, хорошо, — шепнул он бессмысленно, положив ладонь Дилюку на затылок. И в этот момент Дилюку показалось, что они настолько близко притерлись друг к другу, что вот-вот станут едины — и оргазм, миновав точку кипения, наконец-то смилостивился над ними. — … Кайя, не тяжело? Они кое-как расплелись, и Кайя лежал теперь лицом к нему, щекой на предплечье. — Мхм, — отозвался он сонно. Дилюк отвел волосы у него с шеи. Он мог поцеловать его за ухом или погладить по щеке — мог сейчас, а мог потом. Он чувствовал себя одновременно и взбудораженным, и сонным. Но дремота бродила рядом с ним отчего-то неуловимо угрожающая, какими бывают чужеродные тени, движущиеся не в такт с темнотой. — Ты чего-то хотел, — шепнул он. — Перекусить? — Спасибо, я сыт, — сонно отозвался Кайя, чмокнул его в плечо и потерся щекой о кожу. — Завтра… — начал он и не закончил. — Завтра, — в этом слове было обещание. Дилюк накрыл их обоих покрывалом.

***

Назавтра он проснулся один в своей постели, удобной, но слишком узкой для двоих, и повернул голову — посмотреть, где Кайя. Вторая подушка была не примята, а простыня — прохладной, когда он провел по ней рукой. Ну да… Откуда бы тут взяться Кайе, капитану Ордо Фавониус, человеку, общение которого с Дилюком последние полгода сводилось главным образом к заказу выпивки. Время от времени Дилюку и хотелось сказать что-то еще, но внезапно оказывалось, что ему никак не удается придумать, что именно. А Кайя словно бы перестал этого ждать. Вчерашнего Дилюка это устраивало. Устраивало же? Но вот сегодняшнего… Солнце косо светило в окно. Дилюк специально снял шторы, облегчая ему доступ, а себе — обеспечивая путь отступления на случай, если он понадобится. Луч, беспрепятственно проникший сквозь стекло, нагрел покрывало в районе лодыжек. Почти семь утра, прикинул Дилюк. Рановато, но можно уже вставать… — подумал он и остался лежать неподвижный, как статуя. Однажды кто-то… Он прикрыл глаза. Следовало быть правдивым хотя бы с собой. Не кто-то — Кайя. Когда Кайя все еще оставался в поместье, а Дилюк уже служил в Ордо, его начали преследовать кошмары: первые схватки с разбойниками, первая кровь на его руках. Он скверно спал и еще хуже просыпался. Только в поместье сон возвращался к нему. Его отпускали домой на побывку, он приезжал, гулял, ел, пил виноградный сок, беседовал с отцом, рассказывая о жизни в Ордо и своих достижениях, а ночью, сгорая от стыда, забирался в кровать к Кайе. Его не тревожило, когда все происходило наоборот: Кайя, в конце концов, был младше. В его одиннадцать — мелкий, легкий на подъем, сплошь коленки, локти и чуть робкая, но сияющая улыбка. Только Дилюк знал, сколько тревоги скрывается за ней, и готов был поделиться с Кайей покрывалом и выслушать его. Наоборот было как-то неправильно. Дилюк был уже рыцарь, для своего возраста и рослый, и широкоплечий, Кайя подле него казался вымышленной тенью, и лишь взгляд и улыбка исправляли это впечатление. Дилюк пробирался к нему украдкой, как вор, убедившись, что дом и все его обитатели спят. Крался по коридору босой, обнимая подушку. Разница в год тогда казалась ему непреодолимой. Даже теперь он мог не просто вспомнить — ощутить, какое облегчение затапливало его, стоило ему увидеть темноволосую голову на подушке. Он до сих пор помнил, как Кайя спит: на боку, поворотясь спиной к двери и подогнув ноги. Дилюк запирал дверь на замок, чего Кайя никогда не делал, подходил к кровати, устраивался с краю. И потом лежал, дожидаясь, пока дрема вспомнит о нем. Вместо того, чтобы считать овец, он разглядывал Кайю — его затылок, силуэт уха, очертание плеча, и сон накрывал его, шурша, как листопад или свежие накрахмаленные простыни. Они просыпались в обнимку, Кайя — лежа на спине и вытянувшись во весь рост, и Дилюк — вцепившийся в него, с головой у него на плече. Обычно рубашка у него под щекой поутру была влажная. Дилюк решил думать, это из-за того что он потеет во сне. Кайя, просыпаясь, улыбался ему, желал доброго утра и вел себя так, словно все так и должно быть, и ничего необычного не происходит. Кошмары Дилюка съеживались и отступали. В один из дней Кайя сказал ему, лежа на соседней подушке: — Однажды кто-то мне рассказывал про кошмары, что если тебе такой приснился, то, проснувшись, надо сразу встать. Если подвигаться, страшный сон быстрей забудется. — Дилюк не стал спрашивать, кто это был, да и Кайя вряд ли ответил бы ему. Тогда его прошлое было между ними под негласным запретом. — А если приснился хороший сон, который хочется запомнить, надо, наоборот, полежать, чтобы и он улегся. Правда это была или нет Дилюк не смог бы сказать, но со временем приучил себя, просыпаясь, немедленно вставать. … Солнечный луч подобрался к коленям, ногам стало жарко. Дилюк не смел пошевелиться. Внутренне он понукал себя: давай, вставай же, сколько можно валяться. И продолжал лежать, чувствуя, как сон, яркий и округлый, похожий скорее на воспоминание, пускает в нем корни. Он почти бесился, намерение встать, такое понятное и ясное, безрезультатно разбивалось о внутреннюю преграду, которую у него не получалось ни преодолеть, ни даже осознать. Дилюк вылез из постели, когда солнце подобралось уже к поясу, и под нагретым одеялом стало уж слишком душно. Оказалось, он не ошибся со временем — стрелки едва перевалили за семь. Деревянный пол в мансарде «Доли ангелов» нагрелся, Дилюку казалось, он вот-вот почует запах свежеструганных сосновых досок. В мансарде кроме его кровати, ширмы, стола со стулом и шкафа ничего и не было, но, несмотря на это, Дилюк охотнее ночевал здесь, чем в фамильном особнячке, рассчитанном на семью. Одинокая столовая, сумрачная хозяйская спальня, тихая гостиная, заставленные дорогой, затейливой мебелью, но при этом неуловимо и красноречиво пустые, наводили на него уныние. Чарльз должен был явиться в восемь. Дилюк прикинул, что успеет позавтракать, и спустился вниз, едва не забыв запереть за собою дверь на третий этаж. У них с Чарльзом был уговор — ничего не готовить в таверне кроме напитков. Дилюку не хотелось, чтобы мансарда пропахла жареным луком и мясом, поэтому они на закуску подавали сэндвичи, сухарики и рыбные нарезки. Но Дилюк решил, что для своего завтрака сделает исключение, к тому же тот должен был стать исключительно простым: жареная яичница, хлеб, сыр, чашка кофе. Он не сразу заметил, что, задумавшись, нажарил полную сковородку. Ну, может Чарльз захочет… Солнце пробралось в нижний зал таверны, и Дилюк, спасаясь от духоты, приоткрыл дверь, не снимая с нее таблички «Закрыто». В конце концов, все мондштадтцы умели читать… Оказалось, не все. — О, Чарльз, вы сегодня рано, — весело сказали у него за спиной и осеклись. Дилюк помедлил: его сердце как будто икнуло. — Доброе утро, — он обернулся. Кайя стоял в дверях, солнце медово терлось о его волосы, целовало щеки. Белоснежный меховой воротник и рубашка сияли на свету. Улыбка его медленно меркла. — Я думал, это Чарльз, — сказал он с нехарактерной неловкостью. Судя по всему, Дилюк сумел застать его врасплох. А с Чарльзом они, оказывается, подружились… А почему бы и нет, с неожиданной горечью подумал Дилюк, это же совершенно нормально. Им нечего делить, Чарльз просто наливает Кайе вино, а Кайя… А Кайя — это Кайя. Пауза тянулась, истончаясь, готовая вот-вот порваться. Дилюк и без подсказки знал, как она закончится: Кайя повернется и уйдет, тихо притворив за собой дверь и оставив ее полуприкрытой, и, когда Дилюк в следующий раз посмотрит на нее, в проеме будет улица, солнце и не будет Кайи. Намерение вызревало в нем слишком медленное и густое, хотя надо было торопиться, и он словно бы заранее опаздывал. Кайя повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то. «Сейчас он уйдет», — понял Дилюк, во рту стало совершенно сухо. — Чарльз будет позже, — каркнул он и прокашлялся. — Я за него. Кайя посмотрел на него с удивлением и замешкался. Дилюк подошел и захлопнул за ним дверь. — Могу предложить завтрак. Очень простой. Будешь? Кайя улыбнулся ему пустой защитной улыбочкой, он настороженно вглядывался в Дилюка, словно ожидая по его лицу распознать подвох. — Жареные яйца и хлеб с сыром. И кофе, — добил Дилюк, когда понял, что Кайя сомневается. — Прямо сейчас? — уточнил Кайя. — Прямо сейчас. Солнечная пелена натянулась между ними и задрожала. — Спасибо. — Кайя, помедлив, прошел, ступая неслышной кошачьей походкой, и уселся у окна, подставив теплу лицо и плечи. Дилюк отправился на кухню. Ему все казалось, что руки и ноги не до конца его слушаются. Их недоразговор получился очень странным, с самого начала свернув с проторенной привычной дорожки куда-то в дебри то ли простоты, то ли дополнительных сложных подтекстов. Дилюк, собрав завтрак, посмотрел на него с неудовольствием: слишком однообразный и бледный. У него не было даже помидора как-то его разнообразить. «Надо будет пополнить запасы», — подумал он. — Благодарю, — Кайя осекся и поднял на него внимательный, обвиняющий глаз. Дилюк еще раз осмотрел поднос: яичница, хлеб… Взгляда с четвертого он понял, что налил кофе так, как Кайе нравилось, слегка разбавив крепкий кофе кипятком и капнув в него молока. — Все как я люблю, — напряженно сказал Кайя и, опустив ресницы, взялся за вилку. Солнечные лучи гладили его пальцы, не хотели их отпускать. Дилюк вернулся за стойку, нашел какую-то газету — то ли вчерашнюю, то ли прошлогоднюю, и сделал вид, что читает. Он не видел ни слова. Молчание висело в таверне, согретое и уютное, подкрашенное шумом просыпающейся улицы за окном и еле слышным звяканьем приборов. Дилюк время от времени бросал взгляд на Кайю, тот ел размеренно и аккуратно, не торопясь, но и не затягивая завтрак. Под белоснежными рукавами рубашки проглядывала темная кожа. Дилюк просто смотрел на него, и понимание сгущалось в нем медленно, но верно. Сон его растревожил, и он все не мог уразуметь, в чем же дело. Ну, Кайя. Мало ли какой… абсурд может присниться одинокому взрослому мужчине. Сон есть сон, и рано или поздно он забудется. Но Дилюк окончательно — уже разумом — понял, что забывать его не хочет. Сон походил на странное обещание, проблеск возможности. И этим бесил Дилюка: у него было чувство, словно его обманули. Все, что случилось во сне, было не тем, чего он хотел. То есть, вероятно, и этого тоже, но были вещи важнее. Он хотел бы понять, как у них с Кайей получилось бы встретиться тогда и таким образом, какой путь они вместе прошли, как Кайя спит — теперь, и как улыбается — по-настоящему, а не для проформы. И в этот момент до Дилюка дошло во всей ясной полноте — и до ума, и до сердца, что он может хотя бы попробовать это все получить. Он уже знал, что цена будет высока. Кайя поболтал в чашке кофе и заправил за ухо прядь, выбившуюся из хвоста. Дилюк схватился за стойку, опьяненный призраком сна и всем этим ослепительным, солнечным утром. Кайя сложил на тарелке приборы: ясный знак того, что он закончил. — Сколько я должен? Естественный вопрос. Теперь — естественный, но Дилюка он почему-то царапнул. — Ты должен сделать выбор. Пожалуйста, — подумав, ответил он и проигнорировал изумленный взгляд Кайи. — Я решил, что каждое утро стану готовить завтрак. Кайя улыбнулся, вежливо приподняв брови: — Открытие на час раньше? Бедный Чарльз. — Нет, — сказал Дилюк. — Таверна будет закрыта для посетителей. Просто завтрак… как сегодня. И я был бы рад, — вот это далось ему с трудом, — если бы ты ко мне присоединился. Кайя смотрел на него, просто смотрел ровным, испытующим взглядом. — Я буду готовить и так, — Дилюк помолчал, не зная, как сформулировать то, что он хотел донести. — С завтрашнего дня. В общем, приходи и расскажи о своем решении. — Что, прямо завтра с утра? — пошутил Кайя. — Давай, — отозвался Дилюк. — Завтра. В семь двадцать будет отлично. Я как раз успею пожарить оладьи. Кайя моргнул раз, другой. Оладьи — это была серьезная заявка. Заявка на успех. Он посмотрел на Дилюка так, словно у того отросла вторая голова. — С джемом? — он летяще облизнулся и не заметил этого. — И с медом — на выбор, — добил Дилюк. Кайя медленно встал. Растерянность сквозила во всем — в его позе, во взгляде, в том, как он помялся, прежде чем отступить к двери. Ему очевидно надо было подумать. — До завтра, — сказал ему на прощание Дилюк. — Я буду ждать.